Курица на стене

Чашка Шрёдингера

Следующее помещение, в которое я вошёл, вызвало ассоциации с перевёрнутой фарфоровой чашкой. Огромной чашкой из сверхдорогого расписного фарфора, такого типа, который продаётся в аэропортах. Цвета слоновой кости стены пропускали оранжевый свет, похожий на свет заката. У самого купола – дна чашки – блестели золотом две тонкие полоски, а у самого пола, до жути напоминающего дешёвую пластиковую салфетку, по стенам шли причудливые орнаменты с подвешенными вниз головой пунцовыми розами. Розы ещё больше усиливали ощущение, что я внутри перевёрнутой чашки. Ассоциации. Они здесь могут стать и союзником, и самым страшным врагом.

Вход за моей спиной исчез, а выхода нигде видно не было. Мой затылок ощутил подкрадывающийся приступ клаустрофобии. Надо бы попридержать нервы, а то приступ реально подкрадётся, оказавшись очередным муторным монстром. Я сосредоточился на форме и значении орнаментов. Золотые и пурпурные пунктиры свивались и развивались в сложные псевдообъёмные рисунки, напоминающие призрачные руки, держащие розы. Миа Каро, что ты там навыдумывала?

Что бы сейчас не происходило в твоём мозгу, я не могу привнести сюда ничего своего, могу только использовать. Но, чтобы использовать, я должен понять логику или сыграть на ассоциациях. Например, розы. Розы пунцовые, как щёки девушки, проведшей целый день на свежем воздухе и пьющей чай на открытой веранде. Пухлые щёчки слегка подгорели на солнце, да ещё и чай горячий, и закат оранжевый, вот они и пунцовые. Руки держат чашку. Девушка больше не хочет чаю и переворачивает чашку. Логично. Но Миа Каро – не башкирка, значит, она не переворачивает чашку, когда больше не хочет пить. Она просто её отставляет.

В отличие от предыдущих помещений и мест, где я оказывался на самой границе её замкнутого сознания, это не имеет выхода. Значит, можно предположить, что я приблизился к переходу на следующий уровень. Разгадаю тайну чашки и, возможно, увижу нечто, что приблизит меня к окончательной разгадке. А с чего я взял, что это именно чашка? Это купол. Она любила Италию. Собственно, я знаю два очень известных итальянских купола – это Пантеон и мавзолей Теодориха Великого. Нет, не те: форма, материал стен, орнаменты. Ещё и салфетка под ногами. Дешёвая, из сетевого супермаркета, какие домохозяйки любят использовать на открытых верандах. Что на ней изображено? Судя по цвету апельсин или персик, больше мне разглядеть не позволяет масштаб. Я ведь сейчас не больше паучка. А это мысль – паучок. Орнамент – паутина. Паутина липкими руками удерживает пунцовую, как юная дева, розу. Дева раскраснелась от… От гнева, не в силах доказать свою правоту. Да, Миа Каро такая. И паутина всегда её крепко держала, не давала упасть, но и развиваться тоже не давала. И, да, она боялась пауков.

Зачем же ещё можно перевернуть чашку? Снова затылок ощутил нечто. И это не клаустрофобия. Символизм, простой символизм, практически детские ассоциации, которые и должны бытовать на окраине сознания, загнали меня в безвыходную ловушку.

Шрёдингер, когда ставил свой бесчеловечный эксперимент, поместил кошку в информационный вакуум: задохнуться нельзя, но никого вместе с ней в ящике не было. Со мной же чёртова уйма моих монстров, её монстров, НМИИИ, да ещё этот чёртов паук, которого она накрыла чашкой. И он больше меня. Правильно, каков масштаб мыслителя, таков и его конец. Разбить фарфор? Нет, сейчас он для меня прочнее бетона. У меня пара секунд на то, чтобы сообразить, как отсюда выбраться.

Портреты на стене

Сообщение застало меня, когда я пытался вылететь в Торсхавн из Бергена. Длинный текст на правильном, излишне литературном языке, выдававшем иностранца. Собственно, и подпись – " с уважением Карол Шпендрик" – свидетельствовала об этом. Взвесив все "за" и "против", я решился и вылетел не в Торсхавн, а в Вену, через Амстердам. Не скажу, что был тогда спокоен. И не взволнован. Я испытывал смесь облегчения и бешенства. Долбаная сучка.

Единственная женщина, которая могла.., может довести меня до истерики – Миа Каро. Прошло больше сорока лет с тех пор.

Шпендрик оказался огромным словаком в мятом лабораторном халате и очках. Очки – странный аксессуар для современного учёного, занимающегося нейромедиаторной коррекцией. То есть он может запросто отрастить человеку новый гипофиз, но подправить себе зрение не в силах. Хотя, может, он сильно загружен.

Когда я вошёл к нему в кабинет – кстати, весьма современный, с системами биофильтрации – и представился, он долго разглядывал меня, как будто вспоминал причину, по которой я здесь оказался. Потом снял очки и заговорил, начав с того места, на котором заканчивалось его послание:

– Рад вас видеть. Итак, вы должны знать, что слишком мало кандидатур подходят для инвазивно-личностного сканирования. Прежде всего, это люди с устойчивой психикой, – "Это не я" – никогда не подвергавшиеся процедурам нейромедиаторного имплантирования, – "Подхожу" – одновременно кандидаты должны быть хорошо, пусть не глубоко, но широко образованными и не быть привязанными к банкам данных, – " Мы все учились понемногу" – желательно, не имеющие сильных привязанностей к объекту исследований, – "Никаких привязанностей, это одержимость" – как правило, это люди в возрасте за восемьдесят.

Он посмотрел на меня. Переложил очки со стола себе в карман. Пожевал губу. Сцепив пальцы, продолжил:

– Вы должны знать: я нарушил процедуру, убрав галочку из графы "лично не знаком". И знаете, что произошло?

– Не представляю.

– В изначальной базе было восемьдесят одна тысяча триста двенадцать человек. После исправления их стало восемьдесят одна тысяча триста тринадцать.

– Странно, казалось бы…

Я замялся не в силах подобрать слова.

– Я тоже так сначала подумал. Но затем, после тщательного анализа… Вы в курсе, что случилось сорок лет назад?

– Она неожиданно исчезла.

– Да. Несколько важных патентов в нейротрансмиттерной имплантологии. Корпорация готова была продлить с ней контракт за любые деньги. И она согласилась с условием, что ей помогут оборвать связи с прошлым.

– У неё была склонность…

– К суициду? – Шпрендик поджал губы. – Да, крайне агонистический тип личности. После смены личности и переезда она, как бы, освободилась от прошлого, хотя её интерес к нейротрансмиттерному имплантированию, говорит о.., – он снова пожевал губу.

– Замена наркотикам и алкоголю.

– В какой-то мере, да… Но она ведь никогда?..

– Профессор. Доктор. Эээ. Как я могу к вам обращаться?

– Можете просто Карол.

– Карол, сколько вы её знали?

– Тридцать девять лет. Я её ученик. И знаком с её профилем, прежде всего, как партнёр по исследованиям. Разумная предосторожность, – он отвёл глаза и замолчал.

Разумная предосторожность. Чтобы не вляпаться. Ты вляпался парень. Невозможно подробно её изучить и не вляпаться. Там два выхода: ненависть или обожание. Что ты разрешил ей с собой сделать?

Шпрендик побагровел. Он достал из стола какой-то приборчик, поводил пальцем по экрану, вздохнул и, явно придя в норму, продолжил:

– О вас я не знал. Теперь я… Сказать, что растерян, это будет неполно. Вы знакомы со статистикой процедуры стабилизации теломеров?

– Поверхностно. Меньше десяти процентов успеха, вроде бы.

– Точнее восемь. Когда она проводила опытную процедуру на вас, вероятность успеха была мизерной.

– Откуда вы узнали?

– Сопоставил факты. Дело в том, что все, кто знал её до ухода, или умерли, или пребывают в состоянии маразма, или подвергались имплантированию. Я заинтересовался, где вы могли с ней пересекаться. В открытых базах данных информации не нашлось. Поисковик выдал ваше с ней пересечение на основе медицинских баз ДНК. – "Интересно, что за базы ДНК?" – Тогда я воспользовался ключом доступа к её личному архиву. Право распоряжаться им – часть контракта корпорации – наступает через полгода после смерти или через полтора комы. Там я нашёл описание её первых экспериментов и узнал, что вы – первый пациент, испытавший стабилизацию теломеров.

Он замолчал надолго, явно волнуясь. Собственно, с чего он решил, что она – именно та… В смысле, что она моя… Или, что я её?.. Как это сформулировать? Силясь понять, что я хочу понять, я развалился в кресле и стал водить взглядом по стенам.

Путанная идиотка. Если это она, то именно такая, какой я её знал. Смешать в кучу интеллект и эмоции, заставить корпорацию плясать под свою дудку, а неопытного мальчика – сколько тогда было Шпрендику? – сделать своим рабом, не удосужившись дать ему хоть каплю информации.

Прямо за спиной Карола на стене висела большая фотография, на которой красовался сам Шпендрик – улыбающийся, с грамотой в руках. Его за плечи обнимала красивая женщина в дорогущем строгом костюме. С короткой стрижкой под мальчика. Я бы не узнал её, если бы не характерная особенность – она смотрела на Карола снизу вверх так, что казалось, это она выше его на две головы, а не наоборот. Нда. Я и не сомневался.

Как можно с таким интеллектом быть такой дурой? Так легко превратить в цирк не только свою жизнь, но и жизни близких людей. Курица. Только я так мог её назвать по праву более умного. Она бесилась, но потом изображала покорную девственницу и делала по-моему. Циркачка.

Хотя, не я ли заставлял её такой быть? Её трясло, когда я был рядом, она теряла контроль над собой. Конечно, я этим пользовался. Это она была умнее. Или, скорее, лучше образована. Три запредельно сложных образования. Выбранных под моим влиянием. Потрясающая сила воли. Отказалась от наркотиков. Из-за угрозы расстаться со мной. Чтобы заставить её жить после попытки суицида, оказалось, нужно было просто уехать с ней на неделю в Торсхавн и пообещать делать это каждый год. Я давно не думал на эту тему. Она всегда пыталась освободиться от контроля других, тех, кто глупее, примитивнее. Может, она сбежала от меня?

Мой взгляд остановился на маленькой фоторамке. Карол одержим, как и все, кто был с ней близок. Рамка меняла изображения, почти на всех была она – Миа Каро. Последнее всплывшее фото – она, уже с короткими волосами, и два очаровательных близнеца: девочка с нервным взглядом и задумчивый мальчик. Оба светленькие. Я не знал.

Гуановое небо

Паук клацнул жвалами и завращал тремя глазами, остальные обшаривали взглядом стены. Бедный безобидный арахнид. Не ты тут самая страшная тварь.

– Ты такой милый, как ты ещё меня терпишь!

Меня часто посещали такие воспоминания. Раньше. Последние лет двадцать – нет.

– На самом деле, это ты – моя Лапочка.

– Я ужасная.

– Брось, ты просто не знакома с моими внутренними демонами.

– Познакомь.

– Никогда.

Она и так с ними знакома. Но не смогла различить их истинный лик под красивыми масками. И это не они мной рулят. Я слишком хорошо их знаю, чтобы позволить управлять собой.

– Я видела твои фото с той блондинкой.

Опять начинается.

– Это работа.

– Она так на тебя смотрит…

– На меня многие так смотрят.

Действительно.

– Действительно. Суки.

– Не обижай бедную девочку, я даже не переспал с ней, – в этот раз я сказал правду.

– Она ближе, значит, добьётся своего.

– Сомневаюсь, именно к ней я равнодушен, – враньё.

– Можешь успокоиться, девяносто процентов моего мозга заняты тобой, – правда.

– Врёшь.

– Курица безмозглая.

– Не смей!..

Я затыкаю её поцелуем. Она брыкается. Я обездвиживаю её и немного отстраняюсь.

– Я же простил тебе того.

– Это было до тебя.

– Мы уже были знакомы.

– Я думала, это любовь.

– Мне похрену, ты думала о ком-то, кроме меня.

– Ты же не ревнуешь.

– Неправда.

Неправда. То, что неправда. Мне плевать, с кем она спит. Если я войду не вовремя, то просто выкину его на улицу и продолжу с того места, на котором их прервал.

Опутать. Ответить аргументом на вопрос, враньём на правду, эмоцией на мысль. Дёрнуть за ниточку. Отправить её в тот город, где мне удобно бывать часто, мотивируя её кучей значимых причин, на которые мне глубоко насрать. Устранить конкурентов, делая вид, что понимаю её лучше других. Мио Каро – ты дура, если веришь мне. Но ты будешь последней курицей, если мне не поверишь. Потому что тебе со мной лучше. Потому что ты жива, хотя могла сдохнуть много раз.

Ниточки тянутся ко мне. Я провожу руками, и узоры на стенке перевёрнутой чашки начинают распутываться, похоже на то, как распускается свитер. Паук недоверчиво оглядывается по сторонам и тоже распускается. На стенках – там, где были узоры – образуются разрывы в ткани бытия, через них сочится оранжевый свет.

Продолжая мотать клубок из узоров, я приникаю к разрыву и наблюдаю, как девочка с нервным лицом тянется к чашке и переворачивает со словами:

– Беги, паучок, ты не виноват, что я тебя боюсь.

Твоё спасение в твоих руках, Миа Каро, нельзя быть такой мудрой в таком нежном возрасте. Может, я переоценил возможности своей паутины.

В поле моего зрения врывается красивая женщина с измождённым лицом шизофренички. Она бьёт девочку ладонью наотмашь по лицу, отчего та падает со стула.

– Мерзкая дрянь! Ты почему отказалась играть с Ульяной?!

Начинается ор. Закат сменяется тусклым осенним небом. По нему летят птицы. Их много. Они свободны, в отличие от маленькой девочки с нервным лицом. Серые птицы на сером небе. С неба падает липкая едкая слизь с серо-чёрными разводами. Гуано, если выражаться политкорректно.

Девочка и шизофреничка исчезают. Где-то в отдалении, на красиво подстриженной полянке сидит красивая девочка. Девушка. Уже девушка. В чёрном платье в белый горошек. Короткий подол открывает бёдра выше середины. Чувственный профиль. Упрямый наклон головы. Она встаёт, держа в руке стильную короткую куртку, и поворачивается спиной. И уходит. Я пытаюсь следовать за ней, но ноги в чём-то вязнут. В чём-то липком и едком.

Птицы, неспособные сопротивляться инстинктам и летящие стаей куда-то, где есть что-то, чего они всё равно не могут понять, дружно гадят. Гуано жирными хлопьями ложится на траву. Скрывает всё вокруг. Я ощущаю себя бесконечно одиноким посреди этого гуанового неба. Но я здесь гость. Как она живёт с этим?

Когнитивные дырки

Когда Карол подвёл меня к ряду стеклянных кабин с интерактивными койками, руки у меня неслабо дрожали. Всё-таки, несмотря на то, что теломеры у меня перестали укорачиваться, и реакции генов на среду застыли на уровне пятидесятилетнего здорового человека, я иногда ощущаю себя бесконечно старым.

Копошащиеся матрасы с обратной связью вызывали жуткие ощущения. Но это всего лишь нейро-эндокриночувствительные автономные манипуляторы, соединённые нейросетями. На вид как аскариды, только совсем прозрачные, и контактные зоны этих аскарид до ужаса напоминают головки маленьких юрких членов.