Kitabı oku: «Поправка Джексона», sayfa 3
3. Илья Кричевский
Из тройки друзей Илья был самым обеспеченным, самым легкомысленным, но и самым талантливым. Его отец Лев Борисович Кричевский был известным ленинградским архитектором. Отсюда и огромная, богато обставленная четырехкомнатная квартира на канале Грибоедова, из окон которой был виден Невский проспект. У Ильи была собственная комната и фотолаборатория, милостиво выделенная ему в одном из многочисленных чуланов в квартире. Фотографией Илья стал увлекаться лет с десяти, когда отец, наблюдая своего непутевого болтуна сына, решил занять его полезным делом и подарил ему на день рождения фотоаппарат «Лейка». С тех пор Илья фотоаппарат из рук не выпускал, забыв, что существует еще и другая жизнь. Уже через пять лет его фотография была напечатана в журнале «Советское фото». На снимке был ворох ярко-красных и ярко-желтых осенних листьев, на котором развалилась огромная черная собака, а между ее длинных лап лежал, прижавшись к ней спиной, мальчуган. И у собаки и у мальчугана были закрыты глаза. Создавалось впечатление безмятежного крепкого сна в этом буйстве осенних красок.
Фотография, напечатанная в известнейшем журнале пятнадцатилетним сыном, вызвала у родителей прилив гордости, и вскоре отец привез сыну из заграничной поездки японский профессиональный фотоаппарат «Никон». Очень скоро отец об этом крепко пожалел. Когда пришла пора поступать в вуз, Илья вдруг категорически отказался, мотивируя это тем, что у него уже есть профессия. Лев Борисович заведовал кафедрой архитектуры в строительном институте и естественно ожидал, что сын пойдет по его стопам – будет учиться на архитектора. Илья же заявил, что будет фотографом, а не архитектором. Последовали долгие семейные скандалы, терпение отца наконец лопнуло, и он пригрозил сыну армией. Идти в армию в планы Ильи никак не входило, и он подчинился. Но и с фотографией не распрощался. Где бы он ни находился, фотоаппарат всегда висел у него на шее, и, как только его глаз выхватывал удачный ракурс, он моментально делал снимок. Кроме видовых снимков, он стал делать портреты, которые не только получались живыми, но и передавали настроение и даже характер человека. Видно, у Ильи на роду было написано стать профессиональным фотографом. И подтверждением этому было событие, которое изменило его жизнь. Потом он называл это событие божьим промыслом или знаком судьбы.
– Выбирайте что хотите, господа, но факт есть факт, – любил он говорить.
В сентябре 1965 года в Ленинград из Москвы приехал известный российский художник Илья Глазунов, в прошлом ленинградец и хороший приятель отца Ильи. В честь Глазунова запланировали банкет, на который, разумеется, был приглашен Лев Борисович с супругой. Потом все происходило словно по заранее написанному на небесах сценарию. У мамы Ильи с утра поднялась температура, вызвали врача, который определил ангину и назначил постельный режим. Отец как хороший муж предложил остаться с ней, но мама замахала руками: «Ты что! Главное, что не рак!» (Мама Ильи была извечной «ракоманкой».) Тогда папа решил, что с мамой должен остаться сын, но и это предложение она отвергла: «Мне никто не нужен, я не ребенок. А Илюшу возьми с собой вместо меня, пусть мальчик получит удовольствие». Отец согласился, но с одним условием: фотоаппарат останется дома. Илюша нехотя подчинился. Перед самым уходом произошел очередной эпизод небесного сценария: совершенно бесцельно Илья отобрал несколько своих самых лучших фотографий, в том числе напечатанную в журнале, и положил в карман.
Банкет состоялся в Доме искусств, что на Невском проспекте. Народу собралось немало, но зал был настолько большой, что люди чувствовали себя свободно: прогуливались, беседовали, собравшись в группы. В зале стоял гул, а в воздухе висело нетерпеливое ожидание застолья. Вдруг Илюша заметил одиноко стоявшего около окна известного фотографа Николая Гнисюка. Гнисюк был без камеры, и Илюше это показалось странным: столько возможностей сделать фотографии знаменитостей. Но потом он понял, что таким фотографам, как Гнисюк, нет необходимости брать с собой камеру на подобные приемы. Если он захочет сделать снимок любого из здесь присутствующих, включая Илью Глазунова, он просто позвонит ему. И тут Илюша поддался импульсу: воспользовавшись тем, что отец был увлечен беседой с каким-то представительным дядечкой, он отошел и направился прямиком к Гнисюку.
– Здравствуйте, Николай Владимирович, – сказал он, подходя к фотографу.
– Здравствуйте.
– Меня зовут Илья Кричевский. Могу я вас побеспокоить?
– Илья Кричевский? Случайно не сын Льва Борисовича Кричевского?
– Да, это я.
– Я вас еще вот таким помню, – Гнисюк опустил низко руку. – Я был у вас дома, снимал вашего отца.
– Как вы у нас были, я не помню, но ваша фотография висит у папы в кабинете. Это его лучший портрет. А теперь я сам стал фотографом и даже напечатался в журнале. Вот, смотрите, – Илюша достал пачку фотографий и протянул Гнисюку. Тот стал их перебирать, задерживаясь на некоторых.
– А вот эту я помню, – Гнисюк показал Илье фотографию, напечатанную в журнале. – Что ж, молодой человек, у вас явные способности. Вот что я могу предложить. В следующем месяце в журнале «Советский экран» выйдет большая статья об актере Ефиме Копеляне. Сделайте несколько его фотографий и пришлите мне. Вот моя карточка. Если они мне понравятся, я передам их журналу. Посмотрим, может, там выберут одну из них. У вас не больше двух недель.
– А ваши собственные фотографии? – удивленно спросил Илья.
– С меня достаточно и обложки. Но в любом случае держите со мной «Контак». Мне любопытна ваша судьба. И большой привет отцу!
Они распрощались, и Илья вернулся к отцу. Тот еще продолжал беседовать, а Илья, встав рядом, переваривал только что произошедшее. Чем больше он вспоминал разговор с Гнисюком, тем сильнее его охватывало ликование. И тем яснее он понимал, что встреча и последовавший за ней разговор – это очевидный прорыв в его жизни, в его карьере. Это не что иное, как итог всех случайностей, которые привели его на этот банкет. Это и есть судьба! Больше всего Илье сейчас хотелось оказаться с Сашкой и Чапаем, с самыми близкими людьми.
Вернувшись домой, он ради приличия посидел немного с мамой, которая себя чувствовала уже намного лучше, затем метнулся к телефону, позвонил Саше и Чапаю и приказал немедленно встретиться в «Лакомке».
– Позвольте полюбопытствовать, – сказал Саша, – я не помню, чтобы кто-то вас наделял командирскими полномочиями. Насколько я помню, красный командир у нас Чапай.
– Всё? Наговорился? Через полчаса в «Лакомке», или потом будешь на коленях умолять, чтобы я разрешил тебе называться моим бывшим лучшим другом. Да, и чуть не забыл: плачу́ я.
– Так сразу бы и сказал, вместо того чтобы словесным поносом изливаться.
В кафе Илюша заказал бутылку коньяка и рассказал о встрече в Доме искусств. Он наблюдал за лицами друзей и видел, с каким восторгом они его слушают. Он знал, что они искренне за него рады и гордятся им. И их неподдельный восторг передался ему. Словно только сейчас, встретившись с ними, он по-настоящему осознал происшедшее.
Когда восторги прошли и серьезный разговор закончился, словно по заведенному у них с Сашкой ритуалу, они стали дурачиться. Вася по определению был наблюдателем, но периодически в треп втягивался и он.
– Послушай, старик, – сказал Саша, когда они уже подошли к концу бутылки, – мне пришло в голову: ты сделаешь мой портрет, положишь в пачку вместе с копеляновскими и пошлешь этому Зюснику.
– Во-первых, его фамилия Гнисюк, пора бы и запомнить. Ему, между прочим, сама Софи Лорен позировала. А во-вторых, с какого рожна я буду посылать ему твою фотографию, да еще вместе с портретом Копеляна?
– А самому не догадаться? Зюсник подумает, что я племянник Копеляна, и захочет напечатать в журнале как семейную фотографию. Ты, надеюсь, не станешь отрицать, что у меня типично киношная внешность. Кстати, в отличие от вашей с Чапаем. Поэтому, естественно, мною заинтересуются в мире кино. Неужели неясно? Тебе, Чапай, ясно?
– Нет, – прямодушно ответил Вася.
– А мне знаешь, что ясно, Сашок? – сказал Илюша. – Это твоя скромность. Она меня просто умиляет. Племянник. Я бы назвался любимым сыном, и не меньше.
– Ты от темы-то не уходи. Мне, с моей внешностью, вместо мореходки надо было во ВГИК подаваться. Какого хрена я тогда Юрку послушал?
– Но ты послушал, и теперь закончишь свое жалкое существование морским извозчиком. А жизнь проплывет мимо тебя, сверкая огнями и вспышками фотоаппаратов. Все, я закончил.
– Мазал тов! – сказал Саша и разлил остатки коньяка.
Перед тем как лечь в постель, Илья долго перебирал свои фотография и все больше убеждался, что они действительно хороши, попадались даже просто великолепные. Удовлетворенный, он убрал фотографии, лег и моментально уснул.
На следующий день он пошел к БДТ и посмотрел афишу. Сегодня спектакля, где бы играл Копелян, не было, а вот завтра показывали «Три сестры». Илья зашел в кассу и спросил, когда заканчивается спектакль. На следующий день он в двадцать два часа стоял у служебного входа. В половину одиннадцатого Копелян вышел из парадной и направился к припаркованной невдалеке «Волге».
– Ефим Натанович, – окликнул его Илья.
Копелян остановился и недоуменно посмотрел на Илью.
– Вообще-то, обычно меня ожидают поклонницы, а не поклонники. Вы что, их всех разогнали?
– Нет, их просто не было. Вы же знаете, какая у женщин интуиция.
– И что им их интуиция подсказала?
– То, что со мной им конкурировать бесполезно. Ефим Натанович, меня к вам направил Гнисюк, который вас раньше фотографировал. Вернее, не направил, а посоветовал. Следующий номер «Советского экрана» будет посвящен вам, и он предложил мне сделать ваши фотографии.
– Вам? С какой это стати вам, юноша?
– Потому что я очень хороший фотограф. Вот смотрите, – Илья протянул Копеляну пачку фотографий. Тот взял их, подошел к фонарному столбу и стал рассматривать.
– Вы действительно отличный фотограф, – возвращая фотографии, сказал Копелян. – Ну что ж, давайте попробуем. Как вас зовут, молодой человек?
– Илья Кричевский.
– Кричевский? Знакомая фамилия.
– Это потому, что мой отец – архитектор Кричевский. Мне, знаете, не повезло. Рассматривая на выставках мои фотографии, будут всегда говорить: «А, это сын того самого Кричевского».
– Не переживайте. Вас будут узнавать по вашим фотографиям.
– Надеюсь.
– Хорошо, давайте с вами договоримся на завтра. У меня свободный день. Я живу на Бассейной, сорок семь, прямо напротив парка Победы. Есть тихая аллея, где я люблю посидеть часок со своей трубкой. Вот там вы меня и сможете поснимать. Подходите к дому часам к десяти.
Получив от Ильи фотографии Копеляна, Гнисюк позвонил ему, поздравил и сказал, что редакция выбрала для обложки фотографию Копеляна с трубкой во рту. После появления «Советского экрана» на прилавках страны Илья в свои двадцать лет в одночасье стал известным фотографом. Ему посыпались предложения снимать ударников на заводах и фабриках, передовиков, колхозников, научных работников и, конечно, известных актеров. Когда Илья сказал отцу, что собирается оставить институт, тот, конечно же, стал возражать, но скорее уже по инерции, потому что аргументов у него особенных не было. Бронь от армии он тоже, конечно, устроил.
Илья стал зарабатывать большие деньги. Как-то он приобрел журнал работ известных фотографов середины двадцатых годов: Родченко, Шайхета и Хенкина. Его поразили их черно-белые фотографии, и с тех пор его главной страстью стали видовые съемки, которые он предпочитал снимать на черно-белую пленку.
В октябре 1969 года журнал «Архитектура СССР» предложил Илье оплачиваемую поездку в Ташкент для съемок города, в котором наряду с пострадавшими от землетрясения 1966 года зданиями стояло множество новых, недавно построенных. В восстановлении города участвовала вся страна, и журнал хотел отразить в фоторепортаже величие СССР, дружбу его народов. Величие страны Илью совершенно не волновало, а от хорошего заработка и возможности попутешествовать он никогда не отказывался. Илья прилетел в Ташкент к вечеру и подумал было поездить по ночному городу, осмотреться и выбрать места для съемок, но почувствовал, что проголодался, и решил отправиться в гостиницу, устроиться, поесть, а с утра начать. Командировка была на два дня, не считая дня прилета, так что времени у него было больше чем достаточно.
Оставив вещи в номере, Илья спустился в ресторан. В зале было немноголюдно, ненавязчиво играл оркестр, но танцующих пар пока не было. Ресторанный вечер еще только набирал силу. Илья заказал у официанта узбекского плова и бутылку своего любимого киндзмараули. Официант вино принес сразу, а плов велел подождать. Как сказал шеф-повар, он должен над блюдом немного поработать. Илья, попивая вино, стал рассматривать немногочисленных посетителей ресторана. Он обратил внимание, что в зале не было ни одной узбекской женщины, только русские. В это время в зал вошла троица и сразу привлекла к себе всеобщее внимание. Это были известные актеры кино Анастасия Вертинская и Родион Нахапетов, вместе с которыми, пошатываясь, шел совсем молоденький Сергей Гурзо, сын актера Сергея Гурзо, ставшего народным любимцем после фильма «Смелые люди». Троица расположилась за пару столиков от Ильи. К ним тут же подскочил официант. Гурзо посмотрел на Илью, встал и, все так же покачиваясь, подошел к нему.
– Послушай, ты. Налей стакан, – презрительно глядя на Илью, пьяно пробормотал Гурзо и бросил на столик рубль.
– Отвали, – ответил Илья и демонстративно отпил из своего бокала.
– Ты че? Ты знаешь, с кем говоришь? Наливай, говорят!
Илья приподнялся и просто толкнул его в грудь. Гурзо сразу полетел на пол. Веринская и Нахапетов вскочили и бросились к нему.
– Простите нас, пожалуйста. Он просто зазнавшийся пацан, – сказала Вертинская, помогая Нахапетову поднять Гурзо.
– Он просто обыкновенное дерьмо, – сказал Нахапетов.
– Он потребовал продать ему стакан вина, – улыбаясь, сказал Илья. – И сделал это, мягко говоря, не совсем интеллигентно. Вы только не подумайте, что я жмот какой-нибудь, но у меня всего полбутылки осталось, а еще ни в одном глазу.
Вертинская с Нахапетовым засмеялись.
– Вы местный? – поинтересовалась Вертинская.
– Нет. Я в командировке из Ленинграда. Я должен отснять для журнала «Советский архитектор» отстроенный после землетрясения город. Вообще-то, я много снимаю для «Советского экрана».
– А мы сейчас в Бухаре на съемках фильма «Влюбленные», – сказал Нахапетов. И, переглянувшись с Вертинской, добавил: – Хотите – приезжайте.
– Спасибо! Когда вы туда выезжаете?
– Завтра с утра.
– Отлично, я пару дней поснимаю Ташкент – и сразу приеду. Вас сейчас кто-нибудь снимает для «Советского экрана»?
– Пока нет.
– Отлично, я перехватываю инициативу. До встречи!
– Пока.
Они улыбнулись Илье и вернулись к своему столику, таща за собой Гурзо.
На следующее утро Илья поехал в горсовет. Взяв адреса наиболее интересных зданий и карту города, он поймал такси и поехал на съемки. Когда Илья снимал по заказу, как например портреты ударников труда, он всегда брал два фотоаппарата: один с цветной пленкой – для заказа, второй – с черно-белой для личных и видовых снимков. Вот и сейчас на шее у него висел один фотоаппарат, а на плече другой. День выдался на редкость благоприятным для съемок. По ярко голубому небу плыли низкие кучевые облака, на какое-то время покрывая полыхающее солнце и тем предоставляя достаточно времени, чтобы сделать сразу несколько фотографий. Неожиданно для него самого город поразил Илью. Он никогда еще не видел такого разнообразия, такой фантазии современной архитектуры, каковыми были здания в отстроенном Ташкенте. Яркие мозаичные панно, пусть и советской тематики, на стенах многих домов придавали городу праздничный вид, как и многочисленные фонтаны на встречающихся повсюду площадях. Илья долго с разных ракурсов снимал большую мечеть, отделанную бирюзовым камнем. Ему повезло, и он услышал протяжные призывы к молитве, распеваемые муэдзином на минарете, и саму молитву верующих узбеков, расположившихся невдалеке от мечети. Молящихся он снял на фотоаппарат с черно-белой пленкой. Назавтра он поехал снимать несколько сохранившихся после землетрясения развалин – тоже на черно-белую пленку. Вернувшись в гостиницу, Илья сложил сумку, чтобы отправиться на автобусе в Бухару, как ему принесли телеграмму от Чапая. Серьезно заболел Сашка, требуется срочная операция и нужен хороший врач. Илья взял вещи и вместо Бухары отправился в Ленинград. Когда он прилетел, выяснилось, что ничего серьезного с Сашкой не было – обычный аппендицит. Илья очень захотел набить Чапаю морду, а заодно и Сашке…
* * *
Илья влюбился в Нину сходу в буквальном смысле этого слова. Под вечер 12 июня 1974 года (Илья навсегда запомнил этот день) ему позвонил Сашка и сказал, что произошел взрыв Хиросимы и он немедленно ждет друга на углу Невского и канала Грибоедова, то есть в паре минутах ходьбы от дома, где живет Илья.
– Это обязательно? Я, вообще-то, занят.
– Чем? К выборам в сельсовет готовишься? Ты же дебил, а поэтому все равно не пройдешь. Я жду, – закончил Саша и повесил трубку.
Когда Илья наконец вышел из своего «фоточулана», он увидел, что увлекся и Сашка его уже давно ждет. Выскочив из квартиры, он сбежал по лестнице и быстрым шагом направился к Невскому. Еще издали он заметил длинную фигуру Сашки. Тот нетерпеливо, поминутно поглядывая на часы, топтался около какой-то девушки, одетой в темно-синее платье в белый горошек, облегающее ее стройную фигуру. Девушка была очень высокая, а русые волосы, заплетенные в косу и уложенные узлом на затылке, делали ее еще выше, почти ростом с Сашку. Чем ближе Илья подходил к ней и чем четче становились черты ее лица, тем медленнее становились его шаги и тем сильнее его охватывало непонятное, ранее никогда им не испытываемое ощущение. Девушка была очень хороша собой. Ну просто невероятно хороша! Особенно ее слегка раскосые васильковые глаза. Она напоминала Илье какой-то известный портрет одного из великих русских художников, виденных им в Русском музее. Вот только чей портрет и какого художника, Илья вспомнить не мог. Когда он подошел, Сашка что-то ему сказал, но Илья не разобрал что. Потому что именно в эту секунду он перестал Сашку видеть и слышать, а видел только девушку, стоящую перед ним. И он никак, совершенно никак не мог оторвать от нее взгляда. Ему даже некогда было слушать, что там за ересь несет Сашка. Но Сашка был назойлив и все продолжал говорить. И тогда Илье даже пришлось тряхнуть головой, чтобы прийти в себя и понять, что пытается сказать ему Сашка. Сашка, видно, уже представил девушку, но Илья этот момент пропустил.
– …Всем он кажется недоумком, но я его прощаю и терплю, – наконец разобрал Илья Сашкин голос.
В любое другое время он бы ответил тем же, но сейчас он нашелся, что сказать, и только представился, легонько пожав протянутую руку.
– Очень приятно. Илья.
Как зовут девушку, он понял, только когда Сашка обратился к ней:
– Ну, пошли, Нинок, – сказал он и положил руку на плечо девушки.
Илье показалось, что ей от этого жеста стало неловко. Из-за него неловко.
– Так чего ты меня вытащил? – спросил Илья, уже окончательно пришедший в себя.
– Я же тебе только что сказал. Ты чего? Нинка, это он от тебя прибалдел, – ухмыляясь отметил Саша. – Повторяю: сегодняшняя пьянка отменяется. Вместо вас, недоделок, проводить меня в море я пригласил Нину. Чапаю я уже позвонил.
– А почему мне тоже не мог сказать это по телефону?
– Потому что по телефону до тебя трудно доходит. Тебе надо обязательно в глаза смотреть.
– А я так думаю, чтобы произвести впечатление своей новой девушкой, – насмешливо улыбаясь, сказал Илья и повернулся к Нине, – Вообще-то, Саша у нас человек без каких-либо изъянов, можно сказать совершенно кристальный. Согласитесь, такие редко встречаются. Мы уже сколько лет пытаемся вывести его на чистую воду, но к нему не подкопаться! Это, знаете, выводит из себя. Он у нас прямо Снегурочка и Штирлиц в одном лице. За все годы мы нашли всего один ничтожный недостаток. Хотите узнать какой?
– Да, очень! – смеясь сказала Нина.
– А я бы не стал, – возразил Саша. – Сейчас врать начнет. Ни одного слова правды.
– Пусть боги нас рассудят. Хорошо, Нина, сейчас я вам расскажу об одном ужасном качестве нашего друга, а там вы уже сами смотрите, стоит ли он ваших слез.
– Обрати, Нина, внимание: секунду назад он называл это качество ничтожным, – сказал Саша.
– Для тебя оно ничтожное, а для Нины может обернуться непредсказуемыми последствиями. Так вот, наш Саша хвастун. Причем великий, на грани Мюнхгаузена. Самое очаровательное, что ему неважно, чем хвастаться: найденым пятаком в канаве или совершенно необыкновенной девушкой, как вы. Он вам еще не говорил о своих новых канареечных носках, купленных на распродаже в африканском порту Касабланка? Попросите, пусть расскажет. Весьма занимательная история.
– Ты закончил свой словесный понос? – поинтересовался Саша.
– О чем ты говоришь, только начал.
– Ну а мы пойдем, Нинок. Когда наш Илюшенька увлекается, а на него перестают обращать внимание, он это в голову не берет. Он даже и не замечает, что его не слушают, – продолжает нести свою чушь. И вот сейчас ты увидишь: мы с тобой пойдем, а он будет все говорить и говорить.
– Вот тут ты неправ… – начал говорить Илья.
Но Саша, не дослушав, взял Нину за плечи и повел в сторону Невского. Сделав несколько шагов, Нина обернулась и помахала Илье рукой. Когда они завернули за угол и скрылись из вида, Илья, прислонившись к стене дома, продолжал смотреть им вслед и впервые в своей жизни почувствовал, что завидует Сашке. И ненавидит его. Своего лучшего друга.
Вернувшись домой, Илья не зашел в свою лабораторию, чтобы там прибраться, что тщательно делал всегда. Он плюхнулся на диван, заложил за голову руки и стал думать. Еще никогда в его жизни его так не потрясла встреча с девушкой. Хотя он встречался со многими. И красивее, чем Нина. Да, красивее. Значит, дело не в красоте. Но тогда в чем? Что же с ним только что произошло? Хотя думать особенно было не о чем, все было предельно ясно: он по уши влюбился.
У него никогда не было недостатка в женщинах. Но все они были проходные, в основном для постели. В Советском Союзе, несмотря на полное отсутствие даже намека на секс в литературе, кино, на телевидении, страна поголовно этим сексом занималась. Проводя фотосессии с совсем молоденькими доярками, станочницами, спортсменками или с уже солидными передовицами производства, Илья частенько переходил к сессии постельной, и чаще всего по их инициативе. Однажды после съемки известного академика в домашней обстановке и застолья по этому поводу Илья помог его жене перетащить пьяное в хлам стареющее светило советской науки в спальню. После чего его более молодая супруга здесь же, рядом с кроватью, завалила на пол Илью.
Но все это не имело ничего общего с тем, что произошло с ним сейчас. И Нина не имела ничего общего с этими женщинами. Для них она была недосягаема. Но и для него она была тоже недосягаема. Она была девушкой его лучшего друга. А значит, табу. Но он был уверен, что это ненадолго. Сашка был известный бабник, и каким бы чудом Нина ни была, тот ее скоро бросит. Как бросал до этого всех своих возлюбленных. Вот тогда…
В книгах, описывающих любовь с первого взгляда, говорится о внезапном головокружении, о сердце готовом вырваться наружу и поскакать к сердцу возлюбленной, дабы навсегда с ним соединиться. Говорится также об ослабевших ногах, готовых вот-вот подкоситься и обвалить раскисшее тело прямо к ногам новой возлюбленной. Но Илюша ничего такого не чувствовал. Ему казалось, что в эту минуту он вообще не был в состоянии что-либо чувствовать.
В тот же вечер Сашка позвонил ему.
– Ну, каково мнение знаменитого мастера фотопортрета? Как тебе мой Нинок?
– Красивая.
– Ты дурак! Тут же дело не только в красоте. Красивых баб у меня было достаточно. Но она не баба. Она нечто особенное. Не поверишь, но я, кажется, влюбился.
– И не поверю. Твоей любви тебе хватит максимум на месяц.
– А я говорю, не брошу. Хочешь, на спор?
Илья спорить, конечно, не стал, но и Сашка Нину не бросил. Мало того, объявил своим оторопевшим друзьям, что собирается на ней жениться. И женился, что изначально было неестественно. Сашка всегда заявлял, что семейное ярмо не для него. Он птица свободного полета и предпочитает спать с чужими женами – меньше хлопот, не говоря уже о том, что это намного дешевле. Значит, действительно Сашка влюбился. Но его любовь мало беспокоила Илью. Он знал, что надолго друга не хватит и Сашка возьмется за свое. Гораздо больше страданий Илье приносила безумная любовь Нины к Сашке, которую она даже не пыталась скрывать. Впервые жизни Илье было так паршиво. Ему было просто необходимо с кем-нибудь поделиться, он даже подумывал все рассказать Чапаю, но в последнюю минуту остановился. Он успокоил себя тем, что время возьмет свое и все как-нибудь перетрется.
На медовый месяц Саша решил поехать с Ниной в Коктебель и пригласил с собой Илью и Васю. Вася сразу отказался. Илья понимал, что ему тоже не следует соглашаться – все же медовый месяц, при чем здесь он, – но возможность провести целый месяц рядом с Ниной пересилила, и он поехал. Илья чувствовал, что Нина недовольна, но и на это закрыл глаза. С тех пор как он повстречался с Ниной, он на многое стал закрывать глаза. Но с другой стороны, многое, на что он раньше не обращал внимания, стало его интересовать.
В Коктебель они попали в полдень и под палящим солнцем пошли искать жилье. Илья проявил джентльменское благородство и заявил, что будет жить отдельно. Нина была явно ему за это благодарна, а Саша сначала пытался возразить, но потом заявил, что идиотам везде дорога. Илье повезло: первой попалась крохотная комнатка, от которой Саша сразу отказался, а он с удовольствием ее снял. Довольно скоро совсем недалеко от дома, где устроился Илья, Саша с Ниной сняли большую комнату и даже с видом в сад. Переодевшись, они заспешили на пляж.
Саша, небрежно демонстрируя свой профессиональный опыт, по звуку прибоя ловко вывел их прямо к морю. Оно было темно-синее и зеркально гладкое, с небольшими белыми барашками волн у самого берега. Пронзительно синим, с плывущими по нему редкими прозрачными облаками было и небо. На нем повис шар солнца, играя своим лучами и оставляя веселые золотые блики на синей поверхности моря.
Пляж был забит. В поисках свободного места друзья долго пробирались между разгоряченными пышными телами курортников. Их провожали взглядами, особенно мужчины. Вернее, не их, а Нину, которая была неотразима в своем ярко-бирюзовом – в цвет глаз – купальнике, который Сашка, видимо, привез ей из-за границы. Еще на ней были огромные солнечные очки в широкой роговой оправе, тоже явно привезенные Сашкой. Наблюдали за Ниной не только мужчины, но и женщины. Однако если первые смотрели с восхищением на нее, то вторые восхищались тем, что на ней надето. И конечно же, их съедала зависть. Илья скосил глаза на Сашку. Тот был наверху блаженства.
Они нашли наконец более-менее подходящее место – между бабушкой с маленьким внуком и здоровенной лежащей на животе теткой с огромной панамой на голове. Бабушка им кротко улыбнулась, а тетя, приподняв панаму, посмотрела на них оценивающим взглядом. Затем, удовлетворив любопытство, надвинула панаму обратно на лоб и положила мокрое от пота лицо на свою похожую на огромную булку руку. Друзья разложили полотенца и сразу побежали в воду, подпрыгивая на раскаленной гальке. Вода была теплая и мягкая. Всё вокруг было наполнено солнцем, пронзительно голубым небом и обволакивающим морем, первозданная красота которого была нарушена курортниками, поднимающими фонтаны воды и заглушающими криками равномерный шум прибоя. Толпа настойчиво завоевывала природу и победила.
Придя вечером к морю, они увидят настоящий Коктебель, оставивший за собой лишь ночной отдых, которым пользовалась романтически настроенная молодежь. А пока Саша с Ниной были вынуждены были подчиняться завоевавшему пляж большинству и подстраиваться под его законы. Влюбленный Илюша же среди потных тел и лиц видел лишь Нину. И как она была хороша в своем бирюзовом купальнике! Она почти сливалась воедино и с морем, и с небом. И глаза ее завершали это слияние.
Друзья долго не выходили из воды и плескались невдалеке от берега. Нина была никудышной пловчихой, Илья тоже, а Сашка не смог удержаться и, пижоня, красивым брасом поплыл в открытое море. Илья увидел, как Нина с тревогой наблюдает за мужем, и почувствовал зависть.
– Нина, надо выходить из воды, иначе сгоришь, – сказал ей Илья, просто чтобы хоть как-то увести свои мысли от гложущей ревности.
Но в конце концов он оказался прав. Когда они вернулись домой, Нина была красная, как рак, а к вечеру у нее поднялась температура. Илья купил в магазине за сметану, а Саша намазал ей лицо и тело и дал таблетку аспирина. Нина наконец заснула, а Илья с Сашей решили прогуляться.
Они пошли по другой узкой улочке, которая, петляя, тоже должна была их вывести к морю, только намного правее пляжа. Улочка неожиданно оборвалась, и перед ними открылась большая бухта, по обеим сторонам которой высились огромные совершенно голые скалы. Было уже темно, и черное с белыми барашками море на горизонте сливалось с черным небом, на котором медленно плыли замысловатые белые облака. В промежутках между облаками высоко в небе сверкали далекие звезды. При входе в бухту горел яркий небольшой костер, вокруг которого сидели молодые ребята. В центре, ближе к огню, бородатый парень пел под гитару песни. Другие слушали. Кто-то тихонько подпевал, кто-то подбрасывал в костер собранные ветки. Блики костра играли на их серьезных лицах. Илья с Сашей присоединились к ребятам. Парень пел песни Галича, Визбора, Окуджавы. И скалистая бухта, и море, и усыпанное звездами небо, и костер, и шум прибоя, и одинокий голос бородатого певца – все это создавало неповторимую и даже неправдоподобную обстановку. Словно Илья с Сашкой были участниками массовки какого-то фильма и смотрели на самих себя на экране кинотеатра.
– Ты видишь, как вон та блондинка на меня смотрит, – наклонившись к Илье, прошептал Саша.
– Нет, – понизив голос, ответил Илюша. И добавил шепотом: – Я тоже с тебя глаз не свожу.
– Извини, Илюша, но мужики пока не моя стихия. Но как только потянет, ты будешь первым.
– Польщен не передать как.
