Kitabı oku: «Собрание сочинений. Том 2. Измерение вещей»

Проза и сценки

1927

1. «Александр Иванович Дудкин: Вот уже 7 часов утра…»

Александр Иванович Дудкин:

Вот уже 7 часов утра. Петухи давно пропели.

Почему я так рано проснулся?

Никогда со мной этого не бывало.

Но что это с моей головой? Она болит ужасно.

Пил я вчера? Нет не пил.

Почему же болит голова? Так ни с того ни с сего?

Никогда со мной этого не бывало.

Попробую скорее встать и умыться. Приятно освежить голову холодной водой.

Надо разбудить Пелагею, а то она думает, что я ещё сплю. Ведь надо же было проснуться в этакую рань!

Эй Пелагея! (стучит в стену). Пелагея!

Пелагея!

Чертова баба! Дрыхнет бестолку. Нет возьму что-нибудь тяжелое сапог что ли и буду колотить в стену пока не проснется.

Черт возьми! где же сапоги?

Как же это понять? Ха ха ха. Пришел, снял их, поставил их тут, а теперь их нет.

Ого! Штаны тоже того! Так так так.

Да что я в самом деле! огурел что ли?

Никогда со мной этого не бывало!

Ну ладно, оставим это в покое. Давай мыслить.

У меня болит голова. Значит я очень рано встал. То есть у меня болит голова, значит я вчера что-то делал. Нет. Я очень рано встал. У меня болит голова. Значит я потерял сапоги.

Глупо!

Я потерял сапоги – значит у меня болит голова?

Тоже глупо!

Ну хорошо: у меня болит голова, значит я сапоги не потерял.

Но ведь я же их потерял!

Может так: у меня болит голова – значит я сапоги ни то и не это.

Хм.

Сложная штука!

Стук в дверь.

II

Дудкин – Кто там?

Голос – Да я, это я.

Дудкин – Кто? Петька?

Голос – Ну да, открой скорее!

Дудкин – Сейчас, сейчас. Подожди немного.

Голос – Скорей, скорей, такое расскажу, что ахнешь! Черт подери! такие вещи знаю…

Валаамов – Ты спишь еще?

Дудкин – А час какой, много?

Валаамов – Ссс… много?? К черту время! Ты дурак знаешь…

Дудкин – Что? – …

…Ну?…

…– Что?

Валаамов – Ты, ты – вот ты самый богачом стал!

Дудкин – Ну?

Валаамов – Что ну?! Выиграл 200 000!

Дудкин – (стоит молча, глядя на Валаамова).

Валаамов – Что стоишь? Дурак. Одевайся, да бежим в банк.

Дудкин – Мне не во что одеться.

Валаамов – Как не во что одеться?

Дудкин – Я вчера пришел, положил все на стул и нет ничего.

Валаамов – А где же?

Дудкин – Я не знаю.

Валаамов – Вот, черт возьми, выиграл 200 000! Ну идем скорей!

Дудкин – Да во что же я оденусь?

Валаамов и Дудкин на авансцене.

Валаамов – Так пойдешь!

Дудкин – Так нехорошо!

Валаамов – Ну мой костюм одевай!

Дудкин – А ты в чем же?

Валаамов – А я в твоем пальто пойду!

Дудкин – Тогда уж лучше мне в пальто идти!

Валаамов – Все равно! Иди ты в твоем пальто.

Дудкин – А ты в своем костюме пойдешь?

Валаамов – А я в своем костюме.

Дудкин (заикаясь)

<1927>

1929

2. История Сдыгр Аппр

Андрей Семенович: Здравствуй, Петя.

Петр Павлович: Здравствуй, здравствуй. Guten Morgen. Куда несет?

Андрей Семенович протянул руку Петру Павловичу, а Петр Павлович схватили руку Андрея Семеновича и так ее дернули, что Андрей Семенович остался без руки и с испугу кинулся бежать. Петр Павлович бежали за Андреем Семеновичем и кричали: «Я тебе, мерзавцу, руку оторвал, а вот, обожди, догоню, так и голову оторву!»

Андрей Семенович неожиданно сделал прыжок и перескочил канаву, а Петр Павлович не сумели перепрыгнуть канавы и остались по сию сторону.

Андрей Семенович: Что? Не догнал?

Петр Павлович: А это вот видел? (И показали руку Андрея Семеновича.)

Андрей Семенович: Это моя рука!

Петр Павлович: Да-с, рука ваша! Чем махать будете?

Андрей Семенович: Платочком.

Петр Павлович: Хорош, нечего сказать! Одну руку в карман сунул, а головы почесать нечем.

Андрей Семенович: Петя! Давай так: я тебе чего-нибудь дам, а ты мне мою руку отдай.

Петр Павлович: Нет, я руки тебе не отдам. Лучше и не проси. А вот, хочешь, пойдем к профессору Тартарелину, – он тебя вылечит.

Андрей Семенович прыгнул от радости и пошел к профессору Тартарелину.

Андрей Семенович: Многоуважаемый профессор, вылечите мою правую руку. Ее оторвал мой приятель Петр Павлович и обратно не отдает.

Петр Павлович стояли в прихожей профессора и демонически хохотали. Под мышкой у них была рука Андрея Семеновича, которую они держали презрительно, наподобие портфеля.

Осмотрев плечо Андрея Семеновича, профессор закурил трубку папиросу и вымолвил:

– Это крупная сшадина.

Андрей Семенович: Простите, как вы сказали?

Профессор: Сшадина.

Андрей Семенович: Ссадина?

Профессор: Да, да, да. Шатина. Ша-тин-на!

Андрей Семенович: Хороша ссадина, когда и руки-то нет.

Из прихожей послышался смех.

Профессор: Ой! Кто там шмиется?

Андрей Семенович: Это так просто. Вы не обращайте внимания.

Профессор: Хо! Ш удовольсвием. Хотите, что-нибудь почитаем?

Андрей Семенович: А вы меня полечите?

Профессор: Да, да, да. Почитаем, а потом я вас полечу. Садитесь.

(Оба садятся.)

Профессор: Хотите, я вам прочту свою науку?

Андрей Семенович: Пожалуйста! Очень интересно.

Профессор: Только я изложил ее в стихах.

Андрей Семенович: Это страшно интересно!

Профессор: Вот, хе-хе, я вам прочту отсуда досюда. Тут вот о внутренних органах, а тут уже о суставах.

Петр Павлович: (входя в комнату)

 
Здыгр аппр устр устр
Я несу чужую руку
Здыгр аппр устр устр
Где профессор Тартарелин?
Здыгр аппр устр устр
Где приемные часы?
Если эти побрякушки
С двумя гирями до полу
Эти часики старушки
пролетели парабо́лу
Здыгр аппр устр устр
Ход часов нарушен мною
им в замену карабистр
на подставке сдыгр аппр
с бесконечною рукою
приспособленной как стрелы
от минуты до другою
в путь несется погорелый
А под белым циферблатом
блин мотает устр устр
и закутанный халатом
восседает карабистр
он в приемные секунды
смотрит в двигатель размерен
чтобы время не гуляло
где профессор Тартарелин,
Где Андрей Семеныч здыгр
однорукий здыгр аппр
лечит здыгр аппр устр
приспосабливает руку
приколачивает пальцы
здыгр аппр прибивает
здыгр аппр устр бьет.
 

Профессор: Это вы искалечили гражданина, Петр Павлович?

Петр Павлович: Руку вырвал из манжеты.

Андрей Семенович: Бегал следом.

Профессор: Отвечайте!

Петр Павлович смеются.

Карабистр: Гвиндалея!

Петр Павлович: Карабистр!

Карабистр: Гвиндалан.

Профессор: Раскажите, как было дело.

Андрей Семенович:

 
Шел я по́ полю намедни
и внезапно вижу: Петя
мне навстречу идет спокойно
и меня как будто не заметя,
хочет мимо проскочить.
Я кричу ему: ах Петя!
Здравствуй, Петя, мой приятель,
ты, как видно, не заметил,
что иду навстречу я.
 

Петр Павлович:

 
Но господство обстоятельств
и скрещение событий
испокон веков доныне
нами правит, как детьми,
морит голодом в пустыне,
хлещет в комнате плетьми.
 

Профессор: Так-так, – это понятно. Стечение обстоятельств. Это верно. Закон.

Тут вдруг Петр Павлович наклонились к профессору и откусили ему ухо. Андрей Семенович побежал за милиционером, а Петр Павлович бросили на пол руку Андрея Семеновича, положили на стол откушенное ухо профессора Тартарелина и незаметно ушли по чердачной лестнице.

Профессор лежал на полу и стонал:

– Ой-ой-ой-ой, как больно! – стонал профессор. – Моя рана горит и исходит соком. Где найдется такой сострадательный человек, который промоет мою рану и зальет ее коллодием?

Был чудный вечер. Высокие звезды, расположенные на небе установленными фигурами, светили вниз. Андрей Семенович, дыша полной грудью, тащил двух милиционеров к дому профессора Тартарелина. Помахивая своей единственной рукой, Андрей Семенович рассказывал о случившемся.

Милиционер спросил Андрея Семеновича:

– Как зовут этого проходимца?

Андрей Семенович не выдал своего товарища и даже не сказал его имени.

Тогда оба милиционера спросили Андрея Семеновича:

– Скажите нам, вы его давно знаете?

– С малых лет, когда я был еще вот таким, – сказал Андрей Семенович.

– А как он выглядит? – спросили милиционеры.

– Его характерной чертой является длинная черная борода, – сказал Андрей Семенович.

Милиционеры остановились, подтянули потуже свои кушаки и, открыв рты, запели протяжными ночными голосами:

 
Ах, как это интересно,
был приятель молодой,
а подрос когда приятель,
стал ходить он с бородой.
 

– Вы обладаете очень недурными голосами, разрешите поблагодарить вас, – сказал Андрей Семенович и протянул милиционерам пустой рукав, потому что руки не было.

– Мы можем и на научные темы поговорить, – сказали милиционеры хором.

Андрей Семенович махнул пустышкой.

– Земля имеет семь океянов, – начали милиционеры. – Научные физики изучали солнечные пятна и привели к заключению, что на планетах нет водорода, и там неумест<н>о какое-либо сожительство.

В нашей атмосфере имеется такая точка, которую всякий центр зашибет.

Английский кремарторий Альберт Эйнштейн изобрел такую махинацию, через которую всякая штука относительна.

– О, любезные милиционеры! – взмолился Андрей Семенович. – Бежимте скорее, а не то мой приятель окончательно убьет профессора Тартарелина.

Одного милиционера звали Володя, а другого Сережа. Володя схватил Сережу под руку, а Сережа схватил Андрея Семеновича за рукав и они все втроем побежали.

– Глядите, три институтки бегут! – кричали им вслед извозчики. Один даже хватил Сережу кнутом по заднице.

– Постой! На обратном пути ты мне штраф заплатишь! – крикнул Сережа, не выпуская из рук Андрея Семеновича.

Добежав до дома профессора, все трое сказали:

– Тпррр! – и остановились.

– По лестнице, в третий этаж! – скомандовал Андрей Семенович.

– Hoch! – крикнули милиционеры и кинулись по леснице. Моментально высадив плечом дверь, они ворвались в кабинет профессора Тартарелина.

Профессор Тартарелин сидел на полу, а жена профессора стояла перед ним на коленях и пришивала профессору ухо розовой шелковой ниточкой. Профессор держал в руках ножницы и вырезал платье на животе своей жены. Когда показался голый женин живот, профессор потер его ладонью и посмотрел в него, как в зеркало.

– Куда шьешь? Разве не видишь, что одно ухо выше другого получилось? – сказал сердито профессор.

Жена отпорола ухо и стала пришивать его заново.

Голый женский живот, как видно, развеселил профессора. Усы его ощетинились, а глазки заулыбались.

– Катенька, – сказал профессор, – брось пришивать ухо где-то сбоку, пришей мне его лучше к щеке.

Катенька, жена профессора Тартарелина, терпеливо отпорола ухо во второй раз и принялась пришивать его к щеке профессора.

– Ой, как щекотно! Ха-ха-ха! Как щекотно! – смеялся профессор. Но, вдруг, увидя стоящих на пороге милиционеров, замолчал и сделал серьезное лицо.

Милиционер Сережа: Где здесь пострадавший?

Милиционер Володя: Кому здесь ухо откусили?

Профессор (поднимаясь на ноги): Господа! Я человек, изучающий науку вот уже, слава богу, пятьдесят шесть лет, ни в какие другие дела не вмешиваюсь. Если вы думаете, что мне откусили ухо, то вы жестоко ошибаетесь. Как видите, у меня оба уха целы. Одно, правда, на щеке, но такова моя воля.

Милиционер Сережа: Действительно, верно, оба уха налицо.

Милиционер Володя: У моего двоюродного брата так брови росли под носом.

Милиционер Сережа: Не брови, а просто усы.

Карабистр: Фасфалакат!

Профессор: Приемные часы окончены.

Жена профессора: Пора спать.

Андрей Семенович (входя): Половина двенадцатого.

Милиционеры хором: Спокойной ночи.

Эхо: Спите сладко.

Профессор ложится на пол, остальные тоже ложатся и засыпают.

Сон

 
Тихо плещет океян
скалы грозные ду-ду
тихо светит океян
человек поет в дуду
тихо по морю бегут
страха белые слоны
рыбы скользкие поют
звезды падают с луны
домик слабенький стоит
двери настежь распахнул
печи теплые сулит
в доме дремлет караул
а на крыше спит старуха
на носу ее кривом
тихим ветром плещет ухо
дует волосы кругом
А на дереве кукушка
сквозь очки глядит на север
не гляди моя кукушка
не гляди всю ночь на север
там лишь ветер карабистр
время в цифрах бережет
там лишь ястреб здыгр устр
себе добычу стережет
 

Петр Павлович:

 
Кто-то тут впотьмах уснул,
шарю, чую: стол и стул
натыкаюсь на комод,
вижу древо бергамот,
я спешу, срываю груши,
что за дьявол! Это уши!
Я боюсь, бегу направо,
предо мной стоит дубрава.
я обратно так и сяк,
натыкаюсь на косяк,
ноги гнутся, тянут лечь,
думал: двери – это печь,
прыгнул влево – там кровать,
помогите!..
 

Профессор (просыпаясь): Ать?

Андрей Семенович (вскакивая): Фоу! Ну и сон же видел, будто нам все уши пообрывали. (Зажигает свет)

Оказывается, что, пока все спали, приходили Петр Павлович и обрезали всем уши.

Замечание милиционера Сережи:

– Сон в руку.

Март – апрель 1929

3. Вещь

Мама, папа и прислуга по названию Наташа сидели за столом и пили.

Папа был несомненно забулдыга. Даже мама смотрела на него свысока. Но это не мешало папе быть очень хорошим человеком. Он очень добродушно смеялся и качался на стуле. Горничная Наташа, в наколке и передничке, все время невозможно стеснялась. Папа веселил всех своей бородой, но горничная Наташа конфузливо опускала глаза, изображая, что она стесняется.

Мама, высокая женщина с большой прической, говорила лошадиным голосом. Мамин голос трубил в столовой, отзываясь на дворе и в других комнатах.

Выпив по первой рюмочке, все на секунду замолчали и поели колбасы. Немного погодя все опять заговорили.

Вдруг, совершенно неожиданно, в дверь кто-то постучал. Ни папа, ни мама, ни горничная Наташа не могли догадаться, кто это стучит в двери.

– Как это странно, – сказал папа. – Кто бы там мог стучать в дверь?

Мама сделала соболезнующее лицо и не в очередь налила себе вторую рюмочку, выпила и сказал:

– Странно.

Папа ничего не сказал плохого, но налил себе тоже рюмочку, выпил и встал из-за стола.

Ростом был папа невысок. Не в пример маме. Мама была высокой, полной женщиной с лошадиным голосом, а папа был просто ее супруг.

В добавление ко всему прочему папа был веснущат.

Он одним шагом подошел к двери и спросил:

– Кто там?

– Я, – сказал голос за дверью.

Тут же открылась дверь и вошла горничная Наташа, вся смущенная и розовая. Как цветок.

Как цветок.

Папа сел.

Мама выпила еще.

Горничная Наташа и другая, как цветок, зарделись от стыда. Папа посмотрел на них и ничего не сказал, а только выпил, также как и мама.

Чтобы заглушить неприятное жжение во рту, папа вскрыл банку консервов с раковым паштетом. Все были очень рады, ели до утра.

Но мама молчала, сидя на своем месте. Это было очень неприятно.

Когда папа собирался что-то спеть, стукнуло окно. Мама вскочила с испуга и закричала, что она ясно видит, как с улицы в окно кто-то заглянул. Другие уверяли маму, что это невозможно, так как их квартира в третьем этаже, и никто с улице в окно посмотреть не может, – для этого нужно быть великаном или Голиафом.

Но маме взбрела в голову крепкая мысль.

Ничто на свете не могло ее убедить, что в окно никто не смотрел.

Чтобы успокоить маму, ей налили еще одну рюмочку. Мама выпила рюмочку. Папа тоже налил себе и выпил.

Наташи и горничная, как цветок, сидели, попив глаза от конфуза.

– Не могу быть в хорошем настроении, когда на нас смотрят с улицы через окно, – кричала мама.

Папа был в отчаянии, не зная, как успокоить маму. Он сбегал даже во двор, пытаясь заглянуть оттуда хотя бы в окно второго этажа. Конечно, он не смог дотянуться. Но маму это нисколько не убедило. Мама даже не видела, как папа не мог дотянуться до окна всего лишь второго этажа.

Окончательно расстроенный всем этим, папа вихрем влетел в столовую и залпом выпил две рюмочки, налив рюмочку и маме. Мама выпила рюмочку, но сказала, что пьет только в знак того, что убеждена, что в окно кто-то посмотрел.

Папа даже руками развел.

– Вот, – сказал он маме и, подойдя к окну, растворил настежь обе рамы.

В окно попытался влезть какой-то человек в грязном воротничке и с ножом в руках. Увидя его папа захлопнул раму и сказал:

– Никого нет там.

Однако человек в грязном воротничке стоял за окном и смотрел в комнату и даже открыл окно и вошел.

Мама была страшно взволнованна. Она грохнулась в истерику, но, выпив немного предложенного ей папой и закусив грибком, успокоилась.

Вскоре и папа пришел в себя. Все опять сели к столу и продолжали пить.

Папа достал газету и долго вертел ее в руках, ища, где верх и где низ. Но сколько он ни искал, так и не нашел, а потому отложил газету в сторону и выпил рюмочку.

– Хорошо, – сказал папа, – но не хватает огурцов.

Мама неприлично заржала, отчего горничные сильно сконфузились и принялись рассматривать узор на скатерти.

Папа выпил еще и вдруг, схватив маму, посадил ее на буфет.

У мамы взбилась седая пышная прическа, на лице проступили красные пятна, и, в общем, рожа была возбужденная.

Папа подтянул свои штаны и начал тост.

Но тут открылся в полу люк, и оттуда вылез монах.

Горничные так переконфузились, что одну начало рвать. Наташа держала свою подругу за лоб, стараясь скрыть безобразие.

Монах, который вылез из-под пола, прицелился кулаком в папино ухо, да как треснет!

Папа так и шлепнулся на стул, не окончив тоста.

Тогда монах подошел к маме и ударил ее как-то снизу, – не то рукой, не то ногой.

Мама принялась кричать и звать на помощь.

А монах схватил за шиворот обеих горничных и, помотав ими по воздуху, отпустил.

Потом, никем не замеченный, монах скрылся опять под пол и закрыл за собою люк.

Очень долго ни мама, ни папа, ни горничная Наташа не могли прийти в себя. Но потом, отдышавшись и приведя себя в порядок, они все выпили по рюмочке и сели за стол закусить шинкованной капусткой.

Выпив еще по рюмочке, все посидели, мирно беседуя.

Вдруг папа побагровел и принялся кричать.

– Что! Что! – кричал папа. – Вы считаете меня за мелочного человека! Вы смотрите на меня как на неудачника! Я вам не приживальщик! Сами вы негодяи!

Мама и горничная Наташа выбежали из столовой и заперлись на кухне.

– Пошел, забулдыга! Пошел, чертово копыто! – шептала мама в ужасе окончательно сконфуженной Наташе.

А папа сидел в столовой до утра и орал, пока не взял папку с делами, одел белую фуражку и скромно пошел на службу.

31 мая 1929

4. «Елена Ивановна – Ну вот, Фадей Иванович, всё дожди…»

Елена Ивановна – Ну вот, Фадей Иванович все дожди идут.

Папаша – Да не говорите Елена Ивановна, покосы гибнут.

Елена Ивановна – Хорошо нам под крышей сидеть, а вот каково если кто в поле? А?

Папаша – Плохо бездомному страннику,

Елена Ивановна – Вам ещё чаю налить?

Папаша – Плесни ещё полстаканчика.

(Пауза).(Папаша попил чаю и задремал.)

Елена Ивановна – И Ольга чего-то не пишет.

Папаша – (Бормочет.)

Елена Ивановна – Не пишет и не пишет.

Папаша – Как не пишет?

Елена Ивановна – Ольга, говорю, не пишет.

Папаша – То есть как Ольга?

Елена Ивановна – Да Ольга, что, ты не знаешь Ольгу?

Папаша – Ах, Ольга? Ну и что же она?

Елена Ивановна – Да вот, не пишет, говорю.

Папаша – Ай ай ай.

Рахтанов (проходя) – А Сергей сделал Ольге предложение. (Уходит).

Елена Ивановна – Сергей, да что он! А она? (Папаше). Слышал?

Папаша – Что?

Елена Ивановна – Сергей! Предложение!

Папаша – Ну а он?

Елена Ивановна – Ольге.

Папаша – Что не пишет?

Елена Ивановна – Вступить в брак.

Папаша – Ай ай ай.

Елена Ивановна – Какая пертурбация.

Рахтанов – Коля продавил металлический диван. Вот.

Елена Ивановна – Постой, постой, как же это?

Папаша (скоро) – Ужасно, ужасно, какая катастрофа они продавили металлический диван.

Елена Ивановна – Вот доверь металлический диван, так тотчас и продавить норовят.

Рахтанов (проходит и хлопает до и после) – А Коля во вторник съел дом.

Елена Ивановна – Ну, так и есть. Он

<май 1929>

5. «На набережной нашей реки…»

На набережной нашей реки собралось очень много народу. В реке тонул командир полка Сепунов. Он захлебывался, выскакивал из воды по живот, кричал и опять тонул в воде. Руками он колотил во все стороны и опять кричал, чтоб его спасли.

Народ стоял на берегу и мрачно смотрел.

– Утонет, – сказал Кузьма.

– Ясно, что утонет, – подтвердил человек в картузе.

И действительно, командир полка утонул.

Народ начал расходиться.

<1–6 июня 1929>

6. «Тетерник, входя и здороваясь: Здравствуйте! Здравствуйте!..»

Тетерник (входя и здороваясь): Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте!

Камушков: Вы однако не очень точны. Мы ждем вас уже порядочно.

Грек: Да-да-да. Мы вас поджидаем.

Лампов: Ну говори, чего опоздал?

Тетерник (смотря на часы): Да разве я опоздал? Да, вообще-то есть… Ну ладно!

Камушков: Хорошо. Я продолжаю.

Грек: Да-да-да. Давайте, правда.

Все рассаживаются по своим местам и замолкают.

Камушков: Не говоря по нескольку раз об одном и том же, скажу: мы должны выдумать название.

Грек и Лампов: Слышали!

Камушков (передразнивая): Слышали! Вот и нужно название выдумать. Грек!

(Грек встает.)

Камушков: Какое ты выдумал название?

Грек: Ныпырсытет.

Камушков: Не годится. Ну подумай сам – что же это за название такое? Не звучит, ничего не значит, глупое. – Да встань ты как следует! – Ну теперь говори: почему ты предложил это глупое название?

Грек: Да-да-да. Название, верно, не годится.

Камушков: Сам понимаешь. Садись. – Люди, надо выдумать хорошее название. Лампов! (Лампов встает.) Какое название ты предлагаешь?

Лампов: Предлагаю: «Краковяк». Или «Студень», или «Мой Савок». Что? не нравится? Ну тогда: «Вершина всего», «Глицириновый отец», «Мортира и свеча»…

Камушков (махая руками): Садись! Садись!..

26 декабря 1929 года