«Нескучный дед» kitabından alıntılar
Бабушка проповедовала милосердие и любовь к ближнему и вечно со всеми ссорилась.
— Бабушка, ну, пожалуйста, не сердись, — взмолился я. — Просто очень трудно объяснить, что такое рассказ. Все понимают, что ничего этого на самом деле не было…
— Зачем же писать о том, чего не было?
— Чтобы люди прочли.
— Это все измышления дьявола, — сказала она и вышла из комнаты.
Однажды в перемену она приказала нам сыграть в "щелкни, кнут!". Я тогда
еще этой игры не знал и пошел с ребятами, не ожидая никакого подвоха. Мы
встали в ряд и взялись за руки, вытянувшись длинной-предлинной цепочкой.
Сам того не ожидая, я оказался кончиком кнута. Мальчишка, стоявший первым
- рукоятка кнута, - побежал, увлекая ребят за собой, потом круто повернул
направо, потом налево, направо, налево, он бежал все быстрее, человеческая
цепь извивалась, как змея, с бешеной скоростью. Я изо всех сил вцепился в
руку моего соседа, чувствуя, что иначе мне не удержаться. Человеческая
цепь натягивалась все сильнее, я боялся, что руку мне вот-вот выдернет из
плеча. Дыхание у меня прервалось, теперь меня просто кидало из стороны в
сторону. Все, кнут щелкнул! Рука разжалась, меня подбросило в воздух,
будто это отскочил от крупа лошади кончик плетеного кнута, проволокло по
земле и бросило в канаву. Оглушенный, с разбитой в кровь головой, я лежал
и не мог встать. Как смеялась тетя Эдди - ни до этого случая, ни после я
не видел, чтобы она смеялась в школе, в этом святом доме господнем.
Для людей, которые меня окружали, не
было врага злее, чем сочинительство, желание выразить себя на бумаге. И я
до конца своих дней не забуду оторопелое, изумленное лицо молодой женщины,
когда я кончил читать свой рассказ и посмотрел на нее. Ее неспособность
понять, что же я такое сделал и чего я хочу, вознаградила меня за все.
Когда я потом вспоминал, как ошарашило ее мое произведение, я радостно
улыбался, сам не зная чему.
Однажды вечером я услыхал рассказ, который на много ночей лишил меня
сна. Мужа одной негритянки растерзала белая толпа. Негритянка поклялась
отомстить за его смерть, взяла револьвер, завернула его в тряпку и
униженно пошла умолять белых, чтобы ей отдали труп мужа похоронить. Ее
впустили к покойнику, она подошла к нему, а вооруженные белые молча стояли
вокруг и смотрели. Женщина эта, рассказывали, опустилась на колени и стала
молиться, а потом выхватила из тряпки револьвер и, не вставая с колен,
убила четырех белых, никто и опомниться не успел.
Произошла эта история на самом деле или ее выдумали, не знаю, но я
верил в нее всей душой, потому что привык жить с ощущением, что на свете
существуют люди, которые по своей прихоти могут отнять у меня жизнь. Я
решил, что, если мне когда-нибудь придется столкнуться с белыми, я
поступлю, как эта негритянка: замаскирую оружие, притворюсь, что убит
горем и ни о чем, кроме своей потери, не помню, они подумают, будто я
смирился с их жестокостью и принял ее как непреложный закон, и тут-то я
выхвачу свой револьвер и буду стрелять в них, стрелять, стрелять, пока они
не убьют меня. Рассказ о том, как негритянка обманула белых, помог
оформиться тому смутному протесту, который давно уже бродил во мне.
