Kitabı oku: «Узкий коридор», sayfa 13

Ибн Хальдун открывает кривую Лаффера

Знай, что [статьи] налогов в начале существования государства невелики по своим долям, а сумма налогов велика, тогда как в конце существования государства доли велики, а сумма мала²³.

Этим высказыванием Ибн Хальдун предвосхитил рейганомику – экономическую доктрину, провозглашенную американским президентом Рональдом Рейганом в начале 1980-х. Экономист Артур Лаффер, пытаясь объяснить одну из ключевых идей рейганомики Дональду Рамсфелду и Дику Чейни (двум восходящим звездам Республиканской партии), а также журналисту Джуду Ванниски, набросал схему на салфетке в вашингтонском ресторане «Два континента». Схема графически отображала основной, по мнению Лаффера, принцип фискальной политики: зависимость между налоговой ставкой и налоговыми поступленими. При низкой налоговой ставке любое ее увеличение приводит к увеличению поступлений по той простой причине, что государство начинает забирать себе бо́льшую долю доходов граждан. Но как только ставка становится слишком высокой, она начинает душить инициативу и подавлять стимулы для эффективного труда и инвестиций – поскольку доход от труда и инвестиций все равно заберет себе государство. Когда же ставка становятся запредельно высокой, приобретает, в сущности, карательную функцию, то страдают не только экономические агенты, но и сами налоговые поступления. Это ясно видно, если довести эту логику до экстрима: если ставка налога достигнет 100 % (то есть государство забирает себе вообще всё), то в экономике практически не останется стимулов для генерирования дохода – и несмотря на очень высокую ставку все налоговые поступления прекратятся. Дугообразная линия на салфетке (Джуд Ванниски назвал ее «кривой Лаффера») выглядела в глазах Рамсфелда и Чейни весьма волнующе: она означала, что можно сократить налоговые ставки и при этом налоговые поступления начнут быстро расти по мере того, как люди будут реагировать на более благоприятные возможности, возникающие при более низких налогах. Это была крупнейшая ситуация взаимного выиграша (win-win situation) в истории, и она быстро стала частью экономической политики президента Рейгана.

Нечего и говорить, что в мире, где реальные налоговые ставки гораздо ниже, чем 100 % (в том числе и в США к моменту прихода к власти президента Рейгана), вопрос о том, действительно ли сокращение ставки увеличивает налоговые поступления, остается открытым.

Впрочем, анализ экономической динамики на Ближнем Востоке, проделанный Ибн Хальдуном, покоился на более прочных эмпирических основаниях и его идея кривой Лаффера несколько отличалась от картинки, нарисованной Лаффером для Рамсфелда и Чейни. Идея Ибн Хальдуна была основана на его теории поколений. Сначала новая династия, все еще обладающая чувством спаянности (асабийа),

не требует ничего, кроме установленных сборов: садаки (добровольных пожертвований), хараджа (поземельного налога), джизьи (подушной подати), а размер их невелик²⁴.

Это оказывает благоприятное воздействие на экономику, поскольку

если доли невелики и статьи немногочисленны, то подданные стремятся к труду и желают его, и увеличивается освоение мира, и умножается оно на радость людям по причине малого количества податей. А если увеличивается освоение людьми мира, увеличиваются количества, приходящиеся на каждую статью, и растет каждая доля, а из-за всего этого увеличивается сбор налогов, их сумма.

Здесь Ибн Хальдун указывает на то, что низкие налоги стимулируют экономическую деятельность, которую он называет «освоением мира», а это, в соответствии с кривой Лаффера, приводит к повышению налоговых поступлений.

Исторические данные говорят о том, что именно это и происходило после арабского завоевания. Омейяды объединили огромные территории под эгидой одного языка, одной религии и под управлением единой центральной администрации, при этом распространив на весь халифат единую правовую систему, основанную на учении Мухаммеда. Первым и самым очевидным экономическим последствием возникновения этого мегагосударства стало расширение торговли и коммерческой деятельности. В конце концов сам Мухаммед когда-то был купцом!

Географ аль-Мукаддаси в X веке составил список товаров, которыми обменивались на торговом пути от Багдада до Хорасана (Восточного Ирана) и далее до Мавераннахра (или Трансоксианы; примерно соответствует территории современного Узбекистана). Вот начало этого списка:

В Нишапуре производятся тканые белые одежды, тканые шахиджанские чалмы, одежды рахтадж и тахтадж, покрывала, плащи (вышитые шелком и одноцветные), аттабские, одежды из шерсти, выделанная пряжа, железо и другие вещи. В Несе и Абиверде – шелк, одежды из него, кунжут и масло из него. В Несе – хлопчатобумажные одежды, меха лисиц и соколы. В Тусе – превосходный камень, из которого делаются горшки, цыновки и хлеб. В волостях Нишапура много грубых одежд…

В конце списка Мукаддаси описывает

сладости, сладкие коренья и дыни Мерва; ты не увидишь подобного мясу Бухары и сорту дынь ее, называющемуся ат-так, лукам Хорезма, глиняным изделиям Шаша, бумаге Самарканда, баклажанам Несы и винограду Герата…

В Хорасане много рудников. В Нишапуре, в волости Риванд рудник бирюзы, в волости Бейхак рудник гагата и мрамора, в Тусе – камень, из которого делаются горшки…²⁵

Такая торговля была невозможна без многочисленных дальних путешествий, самым ярким примером которых может служить хадж – ежегодное паломничество в Мекку, собиравшее сотни тысяч верующих со всех концов мусульманской империи и дававшеее огромные возможности не только для проявления благочестия, но и для торговли.

Другим благоприятным для экономики эффектом создания халифата была революция в сельском хозяйстве. В какой-то степени сама эта революция стала следствием расцвета торговли, в результате чего возникли гораздо более обширные рынки, чем раньше. За арабскими армиями следовали различные сельскохозяйственные культуры, новые для многих завоеванных регионов, в том числе рис, сорго, твердые сорта пшеницы, сахарный тростник, хлопок, арбуз, ананас, шпинат, артишок, померанец, лимон, лайм, банан, плантан, манго и кокосовая пальма. Многие из этих исконно тропических культур было нелегко возделывать в более прохладных или более засушливых регионах, и это потребовало новых форм хозяйствования.

Ранее сезоном роста на Ближнем Востоке была зима, а урожай собирали весной. В жаркие летние месяцы земля лежала под паром. Однако новые культуры, пришедшие из тропиков, прекрасно себя чувствовали летом, поэтому они изменили структуру сельского хозяйства и сделали его более интенсивным. До арабского завоевания поля в этом регионе, согласно византийской практике, засевали раз в два года. Теперь же на одном и том же поле выращивали две культуры в год, например, зимой пшеницу, а летом сорго, хлопок или рис. Все эти инновации документировались в арабских наставлениях по сельскому хозяйству, помогавших распространять новые приемы и способы по всей империи.

Интенсификация сельского хозяйства требовала также удобрений и ирригации. На Ближнем и Среднем Востоке с древности существовали различные типы ирригации, однако византийские и сассанидские системы орошения ко времени арабского завоевания уже пришли в упадок. Арабы восстановили их и построили новую обширную общественную инфраструктуру, включавшую новые типы плотин, подземные каналы, собиравшие грунтовые воды, и водохранилища. Подобные инфраструктурные инвестиции не основывались на каких-то новых технологиях, но были, по сути, адаптацией и развитием уже существующих технологических приемов. Тем не менее, эти меры значительно увеличили продуктивность экономики.

Государство, развившееся из общины под политическим руководством Мухаммеда, сыграло решающую роль в строительстве и поддержании этих обновленных систем ирригации. Оно также поощряло частных лиц делать дополнительные инвестиции в эту инфраструктуру, и не только тем, что с установлением халифата воцарилась относительная политическая стабильность. Дело в том, что город Ясриб (позднее Медина) представлял собой оазис в пустыне и Мухаммеду, в его роли арбитра, приходилось постоянно разрешать конфликты из-за доступа к воде и системам орошения. Множество прецедентов в этой области легли в основу юридической системы, поощрявшей инвестиции в ирригационную инфраструктуру. Особенно важен был тот факт, что новые нормы индивидуализировали право на воду, а не делали ее коллективной собственностью племени или клана. Это облегчило разрешение конфликтов между отдельными лицами. Другие законы напрямую поощряли производительность, включая и норму, которая позволяла получить в частную собственность впервые обработанный участок целины и ограничивала налоги с такого участка одной десятой урожая.

Однако эти первоначальные преимущества вскоре исчезли, по мере того как налоги на продукцию стали стремительно расти. Ибн Хальдун ясно дает понять, что подобные экономические преимущества в принципе недологовечны:

При длительном существовании государства, когда государи и государственные люди приобретают нрав изощренности и умножаются ее привычки, то умножаются и нужды государственных людей… И тогда они умножают статьи и увеличивают доли налогов на имущество подданных, на землепашцев и земледельцев и на всех налогоплательщиков… Они устанавливают подати на торговые сделки и въезд в город… И ложатся поборы бременем на подданных и гнетут их… Подданные теряют надежду, так как малой становится польза, которую дает освоение мира. И если кто-то сравнит пользу и поборы, а также плоды труда и выгоду, то многие вообще отвратятся от труда, осваивающего мир. Сумма сборов становится тогда недостаточной из-за недостаточности размеров долевых частей²⁶.

По мере того как налоговые поступления сокращаются, правителям приходится придумывать всё новые виды налогов. Постепенно торговля приходит в упадок, и ситуация продолжает ухудшаться, пока династия не разлагается окончательно. Нечто подобное, замечает Ибн Хальдун, «происходило в городах Востока на закате правления Аббасидов и Фатимидов» (династия Фатимидов, возводившая свою родословную к Фатиме, дочери Мухаммеда, правила в Северной Африке с начала X до конца XII веков).

Дошедшие до нас исторические свидетельства подтверждают рассказ Ибн Хальдуна. После арабского завоевания налоговые ставки на землю, похоже, неуклонно повышались, а доходы от налогов падали. Налоговые поступления из региона современного Ирака, например, упали с 12,8 миллиона динаров сразу после завоевания, до 8,3 миллиона к концу династии Омейядов, до пяти миллионов к 819 году и до трех миллионов с небольшим к 870-му. Данные Египта и Месопотамии говорят о том же.

Одним из распространенных подходов был следующий: правитель «сам может заниматься торговлей и сельским хозяйством, из желания увеличить [свои] доходы». Но Ибн Хальдун считал, что это может быть очень вредным для рядовых членов общества, потому что

когда правитель, имеющий гораздо больше денег, чем они, соревнуется с ними, вряд ли кто-то из них будет получать после этого то, что хочет, и все будут обеспокоены и несчастливы. Кроме того, правитель может присваивать себе культурные продукты и доступные товары… Он может делать это силой или скупая их по самой дешевой доступной цене. И может не оказаться никого, кто посмел бы предложить цену против него. Так он сможет убедить продавца снизить свою цену.

С другой стороны, когда правитель что-то продает, то он заставляет всех платить высокую цену. Конкуренция с правителем приводит к тому, что «крестьянин оставляет хозяйство, а купец уходит из торговли».

Когда распадались государства Омейядов и Аббасидов, влияние откупщиков и неспособность халифов построить эффективное бюрократическое управление также привели к разрушению инфраструктуры и сокращению инвестиций, поскольку земледельцы оказались в зависимости от произвола местных элит. Рядовые крестьяне не могли свести концы с концами и отправлялись в города. Приход представителей элиты в экономику привел именно к тем результатам, о которых и писал Ибн Хальдун. Вот как он объясняет развал империи Аббасидов:

Так произошло с Аббасидами, когда в этом государстве во время правления Муатасима и сына его Васика разрушилась асабийя арабов и государство прибегло к помощи чужаков – персов, тюрков, дайламитов, сельджуков и других…²⁷

В результате реальная власть Аббасидов сократилась и не простиралась дальше Багдада и его окрестностей.

Деспотический рост Янусоликого

Теория Ибн Хальдуна блестяще иллюстрирует влияние деспотического государства на экономику – не потому что тип циклическогоо развития, о котором рассуждал Ибн Хальдун (когда на смеху хорошему приходит плохое), представляет собой какой-то «исторический закон», а потому что это влияние высвечивает как хорошие, так и плохие черты экономики (последние всегда проявляются при деспотизме).

Государство может предоставлять подданным преимущества в виде общественного порядка, безопасности и мира. Оно насаждает законы, делает ясным и предсказуемым разрешение конфликтов, неизбежно случающихся в процессе экономической деятельности. Оно помогает расширению рынков и торговли. Государство и контролирующие его строители государства бывают заинтересованы в поддержании прав собственности в соответствии с эффектом кривой Лаффера – поскольку без защиты этих прав и без предсказуемости государственной политики возникает ситуация, схожая со стопроцентной налоговой ставкой: отсутствуют стимулы к работе, торговле и инвестициям, а в результате сокращаются и налоговые поступления. Поскольку этого не хочет ни один правитель, лучше сохранять налоги на низкой ставке. В таком случае экономика потенциально может процветать, и общество – а заодно и Деспотический Левиафан – будут пользоваться всеми благами этого процветания. Та же логика объясняет, почему предоставление общественных услуг, инфраструктуры и даже образования, увеличивающих производительность и экономическую активность, всегда в интересах строителей государства.

Все это подразумевает, что Деспотический Левиафан способен создавать больше экономических возможностей и стимулов в сравнении с войной всех против всех и клеткой норм. Он даже способен организовывать общество, упорядочивать законы и самостоятельно инвестировать в экономику, чтобы непосредственно стимулировать экономический рост. Такова суть того, что мы называем «деспотическим ростом».

История халифата Омейядов и Аббасидов наглядно иллюстрирует этот тип роста. Способность Мухаммеда разрешить конфликты враждующих кланов, которые определяли общественную жизнь в Медине до прибытия пророка, благотворно повлияла и на экономическую активность. Мединцы получили более надежные права собственности, государство, построенное Мухаммедом, сдерживало конфликты и не давало им разрастаться, а после объединения арабских племен под эгидой ислама прекратились и набеги на караваны. Эти же факторы облегчили торговлю. Как мы только что видели, такое протогосударство осуществляло новые общественные инвестиции в инфраструктуру, включая строительство дамб, подземных каналов и других ирригационных сооружений. В результате значительно увеличился объем сельскохозяйственного производства. Теперь ситуация значительно отличалась от того, что наблюдалось в Медине до появления Мухаммеда.

И все же как, подобно Янусу, двулик Левиафан, так же двулик и деспотический рост, и Ибн Хальдун оказался очень проницательным также и в этом отношении. Он признавал, что деспотическое государство, не ограниченное инструментами общественного контроля или механизмами подотчетности, обречено концентрировать все больше и больше политической власти в собственных руках. А чем больше власти, тем больше монополизируются экономические преимущества, тем больше соблазнов нарушать права собственности – которые власть по идее должна защищать – и тем ближе государство приближается по кривой Лаффера к той точке, где налоговые ставки и риски экспроприации настолько велики, что начинают уменьшаться не только средства к существованию граждан, но и государственные налоговые поступления. Это означает, что в конечном итоге не только увянут плоды деспотического роста, но и угроза явления яростного лица Левиафана перечеркнет все преимущества, которые он создавал до сих пор. Выражаясь поэтическим языком Ибн Хальдуна,

 
Как шелковичный червь, вращаясь,
Находит свой конец средь нитей, что он свил.
 

Вторая причина, по которой деспотический рост неизбежно ограничен, столь же фундаментальна. Как мы подчеркивали в нашей предыдущей книге «Почему одни страны богатые, а другие бедные», стабильный экономический рост требует не только защиты прав собственности, торговли и инвестиций, но и, что более важно, инноваций и постоянного повышения производительности. А этого уже труднее добиться под суровым взглядом Деспотического Левиафана. Для инноваций нужна креативность, а для креативности нужна свобода – индивиды должны без страха действовать, экспериментировать и прокладывать свои собственные пути согласно своим собственным идеям, даже если эти идеи не нравятся кому-то другому. В условиях Деспотического Левиафана обеспечить такую среду трудно. Там, где одна группа доминирует над остальным обществом, открывается не так уж много возможностей, как и не бывает в обществе без свободы особой терпимости к разным путям и экспериментам.

И в самом деле, это причины, по которым, как мы утверждали в нашей предыдущей книге, «экстрактивный рост», близкий родственник того, что мы здесь называем деспотическим ростом, ограничен и вряд ли может стать основанием стабильного и продолжительного благосостояния. Мы в свое время проиллюстрировали такую ограниченную природу экстрактивного роста несколькими примерами, простейший из которых – взлет и падение «советского экономического чуда». Советскому Союзу удалось организовать экономику таким образом, чтобы у государства была возможность вливать людские ресурсы и огромные материальные и финансовые инвестиции в тяжелую промышленность и военные технологии, а впоследствии и в космическую гонку. И все же СССР не смог создать достаточно инноваций и повысить производительность настолько, чтобы удержать экономику от стагнации и в конце концов от развала. Этим примером иллюстрируется тот факт, что экстрактивный рост происходит тогда, когда правительство, не ограниченное ни институтами, ни обществом, поддерживает этот рост из каких-то собственных интересов. Но даже в таком случае правительство неспособно организовать или в приказном порядке обеспечить инновации. Не может оно и добиться распределения возможностей, которые помогли бы подданным проявить креативность. То же самое можно сказать в отношении деспотического роста, вызванного к жизни Деспотическим Левиафаном в отсутствие общественного контроля и подлинной свободы, без активного участия общества.

Закон треснувшего весла

Преимущества деспотического роста для государства хорошо осознавал Камеамеа, объединивший Гавайские острова. Первым законом, который он принял после заключительной завоевательной кампании, был так называемый «Закон треснувшего весла». Он гласил:

О мой народ, почитай богов твоих;

Уважай в равной степени [права] людей великих и низких;

Следи за тем, чтобы наши старики, женщины и дети

Лежали и спокойно спали у дорог без страха.

Неподчинение карается смертью.

Этот закон приобрел настолько важное значение для истории Гавайев, что его включили в конституцию штата в 1978 году. Десятый раздел Конституции гласит:

Общественная безопасность. Закон треснувшего весла (мамала-хоэ канавай), провозглашенный Камеамеа I и позволяющий каждому пожилому человеку, женщине и ребенку безопасно возлежать у обочины дороги, останется уникальным и живым символом заботы Штата об общественной безопасности.

Штат обязан предоставлять людям защиту от преступлений против личности и собственности.

Изначальный смысл закона заключался в том, что вновь образованное государство не потерпит неспровоцированного нападения на людей или их имущество. Название закона напоминает об инциденте, который случился, когда Камеамеа, в ту пору молодой воин, участвовал в набеге на побережье Пуна в восточной части острова Гавайи (см. карту 6, стр. 137) и решил заодно отобрать улов у местных рыбаков. Спрыгнув из каноэ в воду, он угодил ногой прямо в узкую расщелину в застывшей лаве, покрывавшей берег, и застрял в ней. Увидев это, один из рыбаков осмелел, подбежал к грабителю и огрел его веслом. Удар был такой силы, что весло треснуло. Позже Камеамеа раскаялся в нападении и решил издать закон, запрещающий подобную агрессию.

При этом его беспокоили не только неспровоцированные нападения на коренных гавайцев и их собственность, но также нападения на чужеземцев и их собственность. Камеамеа понимал, что благосостояние его нового островного государства зависит от коммерческих связей с внешним миром. В эпоху, когда он объединял острова, европейские и особенно американские корабли уже вели активную торговлю на Гавайях, но этой торговле постоянно угрожали враждебные действия местных жителей. Особенно гавайцы любили воровать якоря с иностранных судов. В предыдущей главе мы видели, как цепь событий, начавшасяся с кражи шлюпки с флагманского корабля Джеймса Кука, в конце концов привела к гибели капитана. Еще в 1793 году Камеамеа говорил некоему мистеру Беллу, участнику экспедиции Джорджа Ванкувера, прибывшей на Гавайи, что

его самое твердое решение – никогда не досаждать и не вредить даже слабейшему из судов, что приходят к Келакекуа, или туда, где он находится, и, напротив, делать все возможное, чтобы их пребывание среди местных жителей было самое удобное.

Камеамеа в самом деле серьезно следил за этим – и столь же серьезно намеревался ускорить деспотический рост. Вскоре ему удалось убедить иностранных торговцев, что посещать Гавайи достаточно безопасно. Потенциальные экономические преимущества были огромными, и Камеамеа умело воспользовался ими. Он монополизировал внешнюю торговлю, установив новые «тапу», чтобы этой торговлей не занимались простолюдины. Он установил полный контроль над рынком, так что мог диктовать условия обмена с чужеземцами, устанавливая высокие цены на необходимые им припасы. Торговля продовольствием и другими товарами первой необходимости сама по себе была чрезвычайно выгодной, но вскоре Камеамеа понял, что сандаловое дерево принесет еще больше прибыли. В 1812 году он подписал с американскими предпринимателями (бостонскими судовладельцами братьями Уиншип и калифорнийским бизнесменом Уильямом Хитом Дэвисом) договор, согласно которому Камеамеа становился монополистом в экспорте гавайского сандалового дерева. Договор был заключен сроком на десять лет, и в течение этго времени Камеамеа получал в свое личное распоряжение четверть всей прибыли от экспорта. Ибн Хальдун заметил бы тут, что подобное соглашение не может обеспечить длительного благосостояния. Оно и не обеспечило – и именно таким образом, каким и предсказывал Ибн Хальдун.