Kitabı oku: «Эй, улитка, высунь рожки!»
ПРОЛОГ
Сорок лет назад. Лиза
В приемном покое родильного дома царил вечный тоскливый сумрак. Почему-то считалось, что много света необходимо там, дальше – в предродовых палатах, в родильном зале, в операционном блоке, а здесь, где перепуганную, охающую от боли женщину встречает толстая неопрятная фельдшерица, достаточно одной лампочки в сорок ватт. Попав в этот влажный и гулкий полумрак, будущие мамы терялись и зябли. В душевой кабине было почти темно, потому что свет не попадал за перегородку. Любая женщина стремилась как можно скорее завершить все процедуры и регистрацию, чтобы отправиться в светлые и относительно теплые помещения, в которых её встретят внимательные врачи и акушерки в чистых и сухих халатах. В общем, из приемного покоя хотелось удрать поскорее.
Практикантка-медсестра Лизочка в очередной раз передернула плечами и поежилась, пробегая через приемный покой. Фельдшерица Марья Васильевна, меланхолично пощипывая булочку с маком, не спеша, записывала данные совсем молодой женщины с огромным животом. Женщина, уже облаченная в короткую и широкую казенную сорочку, кусала распухшие коричневые губы и дрожала. Вдруг она обхватила живот и истошно закричала.
– Ну, чего шумишь? – равнодушно прикрикнула Марья Васильевна, продолжая не торопясь выписывать буквы в журнале регистрации. Женщина на секунду умолкла, тупо прислушиваясь к себе, и вдруг повалилась на пол, закричав ещё страшнее.
Лизочка остановилась на бегу и поняла, что роды у женщины уже начались. Подскочив к колченогому столу, за которым сидела фельдшерица, она хлопнула рукой по кнопке, включающей наверху сигнал экстренного вызова врачей.
– Ну, чего делаешь? – зло бросила Марья Васильевна, разламывая булочку. – Потерпит, не прынцесса!
– Она-то потерпит, а ребенок? – гаркнула обычно тихая Лизочка: – Не видите, уже головка выходит?
В этот момент женщина изогнулась от боли, и ребенок родился сразу весь. Тут Марья Васильевна поняла, что придется пошевелиться, шустро приподняла со стула грузное тело и побежала за чистыми простынями. Лизочка подхватила вялый красный комочек, еще связанный длинной пуповиной с матерью, и в отчаянии заорала:
– Где же эти чертовы врачи?
Врачи в это время суетились на втором этаже вокруг непростой роженицы. На свет должен был появиться внук большого начальника, директора крупного завода, депутата и лауреата. И хотя роды проходили как положено, спуститься в приемный покой никто не торопился. Ребенок вот-вот должен был родиться.
Лизочка перерезала пуповину и осторожно опустила хрипло попискивающего мальчика на подставленную фельдшерицей простыню.
– Тащите его наверх и позовите быстрее кого-нибудь!» – прикрикнула она на Марью Васильевну.
Та, переваливаясь утицей, поспешила с легоньким младенцем к лестнице, по пути прихватив со своего стола обменную карту. А через минуту лежащая на полу женщина снова изогнулась в крике.
Нагнувшись к ней, Лизочка пыталась успокоить:
– Это послед рождается, потерпи, миленькая. – И вдруг поняла, что на свет появляется еще один ребенок.
Фельдшерица оглянулась и перекрестилась свободной рукой.
В светлом родильном зале, окруженная заботой трех врачей и двух акушерок, дочь директора завода родила мертвую девочку. Скользкое синюшное тельце пытались оживить всеми способами – вентилировали легкие, трясли, кололи всеми возможными препаратами – ничего не помогло. В тот момент, когда врачи переглянулись и накрыли девочку простынкой, в дверях появилась задыхающаяся Марья Васильевна. Ребенок, примолкнувший по дороге на её руках, вдруг, словно собравшись с силами, закричал громко и сердито. Молодая растрепанная женщина до этого молча лежавшая в другом конце комнаты на специальном столе, приподняла голову и заулыбалась:
– Ну, наконец-то, заплакал, а я уже боялась. Скажите, кто у меня, мальчик или девочка?
Врачи все так же молча переглянулись. Пожилая акушерка покачала головой, а молодой врач рванул на воротнике пуговицу. Пожилой бритоголовый доктор окинул взглядом Марью Васильевну и незаметно указал пальцем вниз. Фельдшерица закивала головой. И тогда бритоголовый сделав знак всем молчать, выхватил из рук из рук фельдшерицы обменную карту с прилипшей к ней булочной крошкой и быстро пробежал глазами записи. Потом взял вопящий сверток, развернул его и поднес к лежащей женщине.
– У вас замечательный мальчик, – пробормотал он.
Измученная женщина взглянула на сморщенное в крике крохотное красное личико и расцвела:
– Вылитый дедушка, когда сердится!
Одна из акушерок схватилась за сердце и быстро вышла из комнаты. Вторая незаметно сунула в руки фельдшерице мертвого ребенка, завернутого в простыню, и знаком велела уйти. Два других врача стояли столбом до тех пор, пока их начальник раздраженно не приказал им заняться ребенком и матерью. Сам же бритоголовый, которого звали Валерий Степанович, торопливо отправился в приемный покой, прихватив в коридоре акушерку, напившуюся валерьянки.
Внизу он застал встрепанную и измученную Лизочку в окровавленном халате, ползавшую на коленях вокруг вытянувшейся на полу женщины. Лиза старалась засунуть ей под голову клеёнчатую подушку с кушетки. Рядом в скомканных испачканных тряпках лежали и орали два ребенка.
Увидев Валерия Степановича, Лизочка вскинулась и зло спросила:
– Ну, что, дождались? У нас тройня родилась – на полу, в антисанитарии, без помощи! А вы где были? – И она разрыдалась, уткнувшись в покрытые засохшей кровью кулачки.
Когда, наконец, все пришло в относительный порядок – женщин обиходили и увезли в палату, детишек – в детское отделение, Валерий Степанович собрал дежурную бригаду в своем кабинете.
– Я думаю, вы понимаете, что о сегодняшней ночи все должны молчать. Я говорю совершенно откровенно – тот, кто расскажет, хоть что-нибудь, очень сильно пожалеет об этом, – и он обвел тяжелым взглядом сотрудников. – Из всех нас сегодня только Елизавета Петровна заслуживает высшую оценку. Все свободны, а вы, Лиза, останьтесь.
Стараясь не смотреть друг на друга, медики покинули кабинет. Валерий Степанович какое-то время молчал, вчитываясь в запись, сделанную Марьей Васильевной в журнале регистрации.
– Я хочу попросить у вас, Лиза, прощенья. Не буду оправдываться – то, что случилось, ни в какие ворота не лезет. Но произошло и еще кое-что. Когда Марья Васильевна внесла мальчика, мы реанимировали мертвого ребенка. И его мать, услышав детский крик, решила, что это – её сын. Клянусь, если бы этот мальчик родился один, я отдал бы его настоящей матери, но у неё родилось сразу трое. Посмотрите, – он протянул ей регистрационный журнал, в который была вложена «обменная карта беременной».
«Светлана Игоревна Кольцова, 19 лет. Беременность и роды – первые. Учащаяся техникума текстильной промышленности. Не замужем» – прочитала Лиза, присев к столу.
– Теперь понимаете? Ей и двоих-то поднять будет ой как тяжело. Жилья наверняка нет, мужа нет, учится в техникуме. Какая жизнь ждет этих малышей? А несчастная женщина, которая поверила, что этот ребенок – её, скорее всего останется бездетной, она и этого ребенка еле выносила. Мальчик вырастет в любви, ни он, ни родители никогда не узнают, что они не родные – у ребенка и матери группа крови совпадает. Я уверен в молчании всех, кто дежурил сегодня. Всех, кроме вас, Лиза.
Лизочка растерянно смотрела на своего руководителя, ковыряя намертво присохшую к бумаге крошку. Милая домашняя девочка, никогда в своей недолгой жизни не сталкивавшаяся с необходимостью решать чью-то судьбу. Она привыкла действовать в созданных другими обстоятельствах, ей не приходилось стоять перед таким серьёзным выбором. Если она сейчас скажет, что ребенка нужно вернуть той, которая его родила, она лишит одну женщину радости материнства, а другой добавит хлопот и бессонных ночей. Лиза представила, что такое растить сразу троих детей, не имея опыта, поддержки мужа, работы. А если эти дети – нежеланные, и мать решит отказаться от такой обузы? Там, в приемном покое женщина была в невменяемом состоянии, почти без сознания, и Лиза была уверена, что она так и не поняла, что родила тройню.
Лиза подняла на Валерия Степановича наполненные слезами глаза и прошептала:
– Я поговорю с ней и решу, хорошо? Наверное, вы правы, но я должна убедиться.
Врач облегченно вздохнул. Он почти наверняка знал, чем кончится этот разговор. Девочке нужна уверенность – ну что же, она её получит.
Рано утром Лиза вошла в палату, где в одиночестве дремала её вчерашняя подопечная. Та сразу же открыла глаза и уставилась на вошедшую медсестру, явно не узнавая её. Лиза помахала градусником и протянула его женщине:
– Давайте-ка померяем температурку, – поприветствовала её Лиза: – У вас была тяжелая ночь, но сейчас все хорошо.
– Что со мной было? – тихо прошептала роженица: – У меня все болит, словно меня избили.
– Ничего страшного, это болят мышцы, так всегда бывает после родов.
– Скажите, он жив, мой ребенок?
– С малышами все в порядке, не беспокойтесь. У вас чудесные сыновья, – осторожно произнесла Лиза.
– Сыновья? У меня родились близнецы?! – почти закричала женщина и вдруг горько истерично разрыдалась. Пришлось звать дежурного врача и делать успокоительный укол.
Когда через полчаса Лиза снова зашла в палату, женщина тихо лежала лицом к стене.
– Скоро детей принесут на кормление, они родились не очень большими, всего по два двести, но вполне здоровыми. Вы покормите их? – боясь услышать отрицательный ответ, спросила Лиза.
– Конечно, покормлю, – сдавленно ответила женщина. Потом повернулась и сказала: – Не думайте, что я брошу их, но я не была готова к тому, что их будет двое. Один – еще куда не шло, но близнецы… Их папаша испарился сразу, как узнал, что я беременна, я живу с матерью, представляете, что нам предстоит?
Лиза присела на кровать и погладила юную мать по плечу:
– Главное, что дети благополучно родились. Конечно, вам будет непросто, но они будут расти и радовать вас, так всегда бывает, иначе никто бы и рожать не стал.
– Все правильно, но лучше бы был один, – вздохнула женщина.
Тут в коридоре послышался галдеж и ворчание дежурной нянечки – начали развозить младенцев на кормление. Лизочка поспешила выйти из палаты.
Она успела как раз тогда, когда в соседнюю палату внесли туго спеленатый сверток, из которого виднелось только крошечное розовое личико. Навстречу ему с кровати приподнялась светловолосая женщина и радостно приняла ребенка на руки, что-то ласково приговаривая. Лиза замерла, потом перевела дыханье и поспешила в кабинет Валерия Степановича.
Наше время. Кирилл
Пробуждение было тягостным и мутным. Кирилл как будто всплывал сквозь грязно-зеленую воду, делал судорожный вдох, и снова погружался в вязкую тину похмельной бессмысленности. В очередной раз, выгребая вверх, он задержался на поверхности и попытался поднять буйную головушку и оглядеться. Голову тотчас прихватило тупой болью, но он успел обозреть помещение, в котором страдал. Помещение оказалось знакомым, поэтому он успокоенно замычал и, откинувшись на скомканную подушку, попытался мыслить. Ну, если не мыслить, то хотя бы вспомнить, с чего это он так набрался. И, главное, с кем.
Воспоминания пришли не сразу. Вроде, были у него Лёха и Митька. Были-были. И еще девица была. А вот чья девица и как звали, неизвестно. Ну и черт с ней!
Кирилл с трудом задвигал руками и ногами и сбросил с себя скомканное диванное покрывало. Потом постепенно, в несколько приемов, уселся и тоскливо уставился на шевелящиеся пальцы голых ног. Был он, как говорится, в чем мать родила. Когда разделся? И сам ли?
Стеная и отдуваясь, он поднялся на трясущиеся ноги, помогая себе непослушными руками, обмотался покрывалом, словно римлянин тогой, и двинулся в направлении кухни. Влек его туда образ банки с солеными огурчиками, которая должна стоять на верхней полке холодильника. С меланхолическим звоном раскатились из-под заплетающихся ног в стороны пустые водочные бутылки и пивные банки.
Желая поскорее припасть пересохшими губами к заветной банке, Кирилл вывалился в коридор и тут увидел совершенно незнакомого ему субъекта – тот сидел в кресле у столика с телефонным аппаратом и мирно спал. Кто такой, почему тут спит? А где ему спать, ведь диван был занят. Кирилл почесал под покрывалом грудь. Только бы неизвестный гость не проснулся до того, как он доберется до холодильника.
К счастью, банка была на месте. Кирилл, стуча зубами о стекло, выпил из неё весь до капли рассол и устроился на табуретке у стола, подперев рукой раскалывающуюся от боли голову. Особенно мучительным был стук в висках.
Посидев с полчаса, он, наконец, сообразил, что неплохо бы узнать, который час. То, что он проспал работу – несомненный факт, значит, следовало позвонить в контору и сообщить о своем болезненном состоянии. Часов на кухне не водилось, и Кирилл поплелся в комнату. В коридоре он снова наткнулся на спящего гостя. Пора бы его разбудить и узнать, кто он такой. Или сначала принять душ и позвонить на работу?
Кирилл нерешительно остановился и уставился на сидящего. Точно, он никогда раньше не видел его – среди его знакомых не было никого с такой рыжей бороденкой. Кто это, черт возьми?
– Эй, мужик, пора вставать! – окликнул он пришельца. Тот не шевелился.
– Просыпайся, говорю, – повысил голос Кирилл. Потом потряс сидящего за плечо – никакой реакции.
– Ты что собираешься тут дрыхнуть и дальше? Мне, вообще-то, на работу надо, поднимайся! – Кирилл затряс неведомого субъекта со всей доступной силой. Тот, не открывая глаз, повалился вперед и продемонстрировал остолбеневшему хозяину квартиры торчащий из спины нож.
– О ё!.. – взвыл Кирилл.
Позабыв о тут же свалившемся с него покрывале, он наклонился и стал лихорадочно ощупывать сидящего. Нет, никаких признаков жизни – все доступные фрагменты тела были абсолютно безжизненны и холодны. Несомненно, в его квартире находился труп. Труп! Знать бы еще, откуда он взялся. Неужели Лёха с Митькой притащили? Или они его убили прямо здесь и смылись? Нет, не может быть, они хоть и обормоты, но на такое вряд ли способны.
И тут Кирилл впал в истерику. Совершенно голый, он носился по квартире пиная в стороны бутылки и банки, выкрикивая все известные ему нецензурные выражения и сшибая мебель. Наконец он больно ушибся о край письменного стола и рухнул на диван. Посидев некоторое время в полной прострации, встал и бесшумно прокрался в коридор в надежде, что труп в кресле ему привиделся спьяну. По дороге он сам себе клялся с этого дня не брать больше в рот ни капли спиртного. Никогда, никакого, нигде! Клятвы не помогли – мертвое тело с торчащим из спины ножом-бабочкой предстало перед ним во всей красе.
На подгибающихся от ужаса ногах Кирилл вернулся на диван и попытался привести мысли в порядок. Надо срочно позвонить Лёхе, может быть, тот что-то помнит? Трясущейся рукой набирая номер, Кирилл пытался вспомнить, что же было вчера. И не помнил почти ничего. Пришла девица, принесла ещё водки, будь они обе прокляты, и девица, и водка. Потом, вроде, танцевали…
– Лёха! – заорал он в трубку, – Лёха, вчера кто последим от меня уходил?!
– Обворовали, блин? – испугался собутыльник. – Я хотел дверь захлопнуть, а она ни в какую! А ты вырубился уже. Ну не ночевать же мне у тебя, – едва не плакал он.
– Нет, не обворовали. А что за девка вчера приходила?
– Да Катька, Митькина новая пассия, они ещё раньше свалили. Уй, башка трещит… Ушли, блин, меня бросили, ты в отрубе. Я дверь плотненько прикрыл, и отчалил. Ты же знаешь, какая у меня зме… лапушка моя строгая, – внезапно засюсюкал он, очевидно застигнутый супругой в момент разговора.
– Ясно все с тобой, – буркнул Кирилл мрачно.
– А звонил-то ты чего? Чего звонил, а? – удивился Лёха. – Может, Катька чего стырила? Так она сейчас у Митьки, можешь позвонить.
– Ничего она не тырила, – Кирилл положил трубку и задумался. Получалось это у него плохо, но кое-что прояснялось.
Значит, Митька с девицей ушли первыми. А Лёха… Лёха вчера в гипсе был, перелом лучезапястного сустава, как он с гордостью сообщил. Со сломанной рукой он бы просто не смог дотащить труп до кресла и усадить. Он и со здоровой-то вряд ли бы справился, дохляк. И оставил открытой входную дверь, черт его забери!
– Конец, – прошептал Кирилл, – Конец всему!
Положение, действительно, было ужасным. Если в квартире обнаружат убитого неизвестно кем человека, то милиция, естественно, сразу же заподозрит Кирилла. Его станут допрашивать, возможно, посадят в КПЗ. В лучшем случае, возьмут подписку о невыезде. А у него в кармане авиабилет до Мадрида. Вылет через неделю. Он почти два года искал приличную работу за границей, и вот – нашел, наконец! В своей фирме он отбывает последние дни, на его место уже взяли другого человека. В Испании ждать его не станут – живо найдут кого-нибудь другого. А может, его осудят за убийство. Даже наверняка осудят – как объяснить, откуда появился труп? Сам пришел? Кирилл взвыл и принялся биться головой о спинку дивана. Поднялось облачко пыли.
Усилившаяся от битья о диван боль в голове кое-как привела его в чувства и Кирилл, пошатываясь, отправился опять к мертвецу, чтобы попытаться выяснить о нем хоть что-то. Обшаривать чужие карманы было противно, но он постарался не пропустить ничего – выложил на столик рядом с телефоном новенькое портмоне, пачку «Явы», дешевую пластиковую зажигалку, нечистый носовой платок и прозрачный пакетик с каким-то порошком. В кармане брюк обнаружилась связка ключей, два из которых были от машины. Связка была на кольце с брелоком-пультом автосигнализации.
Кирилл перетащил все это на кухню и разложил на столе. Потом раскрыл портмоне. Первое, что он там обнаружил, были водительские права на имя Васюкина Егора Павловича. На фотографии был снят его незваный гость – надутое бледное лицо с рыжей бородкой и прилизанными волосами. Кирилл содрогнулся и отложил права. Следующим документом было удостоверение сотрудника налоговой инспекции с фотографией и именем того же Васюкина. Ничего себе! В отдельном кармашке лежала пачка денег: рублевые, долларовые купюры, евро – вперемешку. Кирилл не стал их пересчитывать. Там же была пластиковая кредитная карточка, авиабилет из Москвы за вчерашнее число, непонятный металлический жетон и значок с изображением герба Канады. И, наконец, он обнаружил вставленную в целлулоидное окошечко фотографию блондинки с круглыми щечками и тщательно подведенными глазками и губками. Блондинка была так же незнакома Кириллу, как и сотрудник налоговой инспекции Егор Васюкин. За фотографией лежали три элегантные визитные карточки владельца и два пакетика с презервативами. Больше ничего в бумажнике не было. Кирилл отодвинул в сторону сигареты и зажигалку, зачем-то внимательно осмотрел грязный платок и глубоко задумался над связкой ключей. Судя по всему, убитый ездил на машине. И где эта машина сейчас?
Кирилл ткнулся лбом в оконное стекло и стал озирать стоянку перед домом. Утро давно закончилось, и на асфальтовом прямоугольнике он увидел только белую старую «Волгу» на спущенных колесах, синюшный «Джип» хахаля Марго из пятой квартиры и фургон «Мебель», из которого два молодца выволакивали двуспальную кровать. Ничего похожего на транспортное средство мертвеца не обнаружилось. Возможно, он припарковался в соседнем дворе или поставил машину на платную стоянку. Да и какой прок Кириллу от его тачки, что бы он с ней стал делать?
Ответ пришел сам собой – вывез бы труп куда подальше, стер отпечатки своих пальцев и смылся. Тут мысли в его бедной головушке завертелись стремительно. Нужно действительно избавиться от этого Васюкина, тогда никто не сможет узнать, что он был в его квартире. Кирилл страшно обрадовался – выкинуть мертвеца за пределы жилища, и дело с концом – пусть другие возятся с ним.
Но как это сделать? Замотать в ковер? Откуда у него ковер – сроду у него ковра не было. После расставания с бывшей женой Кирилл вел спартанский образ жизни, снимая квартиру с минимумом мебели. Он, не торопясь, обошел свои апартаменты, пытаясь изобрести способ незаметно вынести тело из квартиры. Можно, конечно, затолкать его в холодильник или платяной шкаф, но тогда он и с места их не сдвинет. Вызвать грузчиков? Но те столько вещей перетаскали, что из-за лишней тяжести сразу заподозрят неладное.
Голова раскалывалась, и Кирилл сбегал в ванную, сунул её под струю холодной воды. На труп он старался не смотреть, особенно на нож. Вернувшись из ванной, он распахнул встроенный шкаф и уставился на его полки. Хорошо бы растворить труп в кислоте и смыть в канализацию, но где взять столько кислоты? Нет, придется все-таки тащиться в магазин за ковром и выносить тело в нем. Внезапно он заметил на полке большой моток цветных нейлоновых строп. Мужик, у которого он снял квартиру, в молодости занимался альпинизмом и хранил в шкафу остатки снаряжения для лазания по горам.
Мысли Кирилла завертелись в определенном направлении. Можно обвязать тело стропой, забраться на крышу и втащить его туда. Но, даже находясь в не совсем здравом уме, он понимал, что затащить на высоту восьми этажей такой груз ему не по силам – квартира находилась на седьмом этаже четырнадцатиэтажного дома. Значит надо спустить его вниз – это куда легче!
Судорожной рысью Кирилл бросился в комнату и распахнул дверь на балкон. Дом был спроектирован в свете современных веяний архитектуры – окна и балконы на его фасаде располагались группами, так что под балконом Кирилла был просвет в четыре этажа, а на втором этаже прямо под ним находился уже не балкон, а целая терраса. Кирилл неоднократно видел сверху владельца этой террасы – толстого бритоголового «нового русского». Тот частенько с комфортом устраивался в шезлонге на солнышке и глушил пиво в несметном количестве. Иногда в его компании наблюдались и разнообразные сексапильные девицы. Вряд ли такое потерпела бы жена, имейся она в наличии. Ура-ура-ура! Толстяк, скорее всего, мотается по своим новорусским делам, размахивая мобильником. Значит, пока он не вернулся, нужно срочно спустить труп.
Радуясь собственной сообразительности, Кирилл бросился в прихожую и схватил труп под мышки. Тот оказался даже тяжелее, чем можно было представить, но воодушевление помогло Кириллу дотащить его до балкона и усадить у перил. Потом он сбегал за мотком и обвязал податливое тело фиолетовой стропой. Нож, торчащий пониже правой лопатки, изрядно мешал, но Кирилл не решился его вытащить, опасаясь испачкаться в крови.
Завершив процедуру, Кирилл задумался – по этой стропе каждый дурак поймет, откуда прилетел подарочек. Придется все переделать. Он развязал стропу и отмотал примерно половину мотка, пропустив шелковую ленту под мышками мертвеца. Затем, шумно пыхтя от усилий, поднял его повыше и осторожно перевесил через перила. Стропы он предусмотрительно просунул между металлическими прутьями, чтобы облегчить спуск.
Стараясь не дышать и не смотреть в лицо мертвого Васюкина, он легонько подтолкнул того и вцепился в стропы. Тело послушно перевалилось вниз, и Кириллу пришлось туго. Он едва не выпустил груз, потому что стропы скользили, обжигая руки. Скрежеща от усилий зубами, он старался опускать груз постепенно, но страх подгонял. Казалось, труп никогда не достигнет террасы. К тому же с каждой секундой он становился как будто все тяжелее.
Когда, наконец, стропы ослабли, Кирилл был на грани помешательства. Не веря своему счастью, он глянул вниз. Егор Васюкин удобно расположился ничком на пластиковом коврике рядом с шезлонгом и синтетической пальмочкой. Словно лег загорать прямо в джинсовом костюме и с ножом в спине. Оставалось только вытащить стропу. Кирилл бросил вниз один её свободный конец и принялся сматывать другой в моток. Руки саднило, но душа ликовала. Даже голова, казалось, стала меньше болеть. Ну, вот и все – он радостно огляделся вокруг. И онемел. Этажом выше, на балконе, перпендикулярном его собственному, стояла женщина и с неподдельным интересом наблюдала за его действиями.
Кирилла прошиб холодный пот, рот сам собой открылся, а дыхание, наоборот, перехватило.
– Привет! – сказала женщина.
Наше время. Лика
Утро выдалось солнечным и теплым. Лика с удовольствием работала у раскрытой балконной двери. Роман перевалил за половину, и она, практически не задумываясь, тарахтела клавишами. Прерывалась только пару раз, чтобы сварить кофе и выкурить сигарету. В конце концов, у неё зарябило в глазах от компьютерного текста, и она решила отдохнуть. Сладко потянувшись, отправилась в ванную, больше часа нежилась в душистой теплой воде, почитывая Ремарка.
Она обожала читать в ванне и постоянно размышляла, как бы ей установить рядом с ней компьютер, чтобы можно было еще и работать. Но размер её ванной комнаты был маловат, а друзья предупреждали о риске отправиться на тот свет в результате падения аппаратуры в воду. Хорошо было Агате Кристи, писавшей свои детективы в ванне, наверняка ванная у неё было побольше, да и компьютера у неё не было. Говорят, леди пользовалась тетрадкой и карандашом.
После ванны Лика надела легкий сарафан и некоторое время провела на кухне. Какое все-таки счастье, что ей больше не нужно готовить завтраки, обеды и ужины, а потом еще мыть гору посуды. Теперь она может позволить себе положить на черный хлеб ломтик сыра, а сверху – свежую зелень и дольки помидоров. И съесть эту красоту, запивая минералкой. А потом фрукты – сочные груши, персики и виноград. И все это – ей одной, а не на всех, по чуть-чуть.
От сознания своей независимости и сладостного одиночества душа Лики наполнилась счастьем. Она так долго боролась за эту независимость, что теперь никак не могла поверить, что ей удалось победить. Собственно говоря, шансов у неё практически не было.
С рождения она никогда не имела возможности уединиться, пожить для себя, порадовать себя тем, что нравилось только ей. В детстве она спала в комнате с бабушкой – громко храпящей по ночам, выключающей свет, когда Лике хотелось почитать, постоянно отчитывающей её за несуществующие грехи. Родители жили своей жизнью, считая, что лучше дочери знают, что ей нужно. На дни рождения Лики они приглашали не её друзей, а детей своих друзей, которых Лика терпеть не могла. Когда однажды она попросила разрешения позвать свою лучшую подругу Верочку, мама не задумываясь, отрезала:
– Это ребенок не нашего круга!
Детьми «нашего круга» были: сынок прокурора, втихаря рассказывавший похабные истории, близнецы директора школы, специально ломавшие её игрушки, и дочка начальника жилконторы, глупая, как пробка. Эти дни рождения превращались для Лики в мучение, наполненные бессильной злостью и стыдом.
Мама была очень красивой, но чересчур властной женщиной. Лике никогда не удавалось её переспорить и отстоять свое мнение, её просто не слушали и не слышали. Только когда мать дошла до того, что сама выбрала ей в мужья молодого прыщавого дантиста, ребенка из «очень хорошей семьи», Лика взбунтовалась. Она ушла из дома и поселилась «зайцем» в общаге у подружек по институту. Мать пыталась скандалами вернуть её в лоно семьи, но Лика заявила, что ей уже двадцать лет и она вполне способна решить, какие книги читать, с кем дружить и за кого идти замуж. В доказательство своих слов она незамедлительно отправилась в ЗАГС с Павлушей из параллельной группы.
Павлуша оказался славным парнем из деревни, им дали отдельную комнату в общежитии, где через год они оказались уже вчетвером. Близнецы Саша и Маша орали на весь трехэтажный корпус, и Лика круглосуточно несла вахту – кормила, меняла пеленки, а в перерывах пыталась читать Павлушины конспекты и чертить курсовые проекты. Славный парень Павлуша был мало пригоден в домашнем хозяйстве и взял обязательство учиться за двоих. Так, под рев двух младенцев, они окончили институт и стали работать в проектном бюро.
Через год им повезло – дали трехкомнатную квартиру. К этому времени отец Лики умер, и мать внезапно воспылала чувствами к дочери и внукам. Измученная домашними заботами и болезнями детей, Лика позволила уговорить себя, что мать сможет ей помогать по дому и заниматься малышами. После обмена двух квартир на одну огромную пятикомнатную, мать принялась «помогать» как умела. А так как лучше всего умела она навязывать свое мнение, жизнь Лики стала напоминать сплошной экзамен. Как она варит кашу и борщ? Как ведут себя дети, почему они шалят? Кто так гладит рубашки?
Лика сопротивлялась, как могла, но сил на борьбу просто не было и она, стиснув зубы, варила обеды, стирала, гладила белье и воспитывала детей. Славный парень Павлуша стал любимцем тещи, он никогда не возражал ей и жил припеваючи. После окончания института он счел свои обязанности перед семьей исполненными, и по дому никогда ничего не делал. Не отказывался, не возражал – просто не делал. Усаживался с тещей и Ликиной бабушкой перед телевизором и смотрел все сериалы подряд. А Лика, приготовив ужин и вымыв после него посуду, занималась уроками с детьми, а потом гладила белье до часу ночи. Сил и времени на то, чтобы закатить скандал ленивцу-мужу тоже не было.
По субботам она убирала огромную квартиру, по воскресеньям ходила на рынок и стирала гору белья – и так из года в год. На родительские собрания – она, в поликлинику с бабушкой – она, в поход с детьми – она, мусор выносить – тоже она.
Ситуацию изменил случай. Лику направили в командировку. На вокзале она спохватилась, что ничего не взяла с собой в дорогу почитать, и за пять минут до отправления поезда бросилась к лоткам с журналами и книгами. Выбирать было некогда, и она схватила первый попавшийся покет-бук, надеясь, что это не слащавый любовный романчик, которые она терпеть не могла. Книжка оказалась детективом. Автор – некая Татьяна Орлова. Книга, написанная с блестящей иронией и наблюдательностью, неожиданно захватила Лику. В забавном и умело построенном сюжете не было кровавых или откровенно порнушных сцен. Закрыв книжку, Лика увидела на обороте обложки портрет этой самой Татьяны Орловой – коротко стриженой женщины с ярким макияжем и усталым взглядом. И тогда Лика глубоко задумалась.
Поселившись в гостинице, она отправилась к ближайшему киоску и приобрела еще один роман Татьяны Орловой, а в придачу к нему – детективные повести некой Елены Яшиной, длинноволосой шатенки с насмешливой улыбкой. Почему-то Лику страшно интересовало, как выглядят эти писательницы детективов. И еще она хотела понять, что подвигло их на подобное сочинительство.
Лика была воспитана на классической литературе, которую в неё вначале почти насильно впихивали, а потом она сама читала с наслаждением. Кроме того, она обожала Жюля Верна, Конан Дойла и Агату Кристи. Эти книги она проглатывала залпом. Детективов во времена её детства было мало, и достать их было трудно. А теперь пожалуйста – на каждом углу россыпи всяческого чтива. Но почему-то раньше Лика сторонилась подобных лотков. Да и свободного времени у неё совсем не оставалось. Только лежа в ванне, она иногда могла себе позволить полчасика почитать какую-нибудь любимую с юности книгу. И вдруг теперь она обнаружила, что книжонки, которых она сторонилась, читать очень даже интересно. Да ещё их и пишут женщины, внешне самые обычные. Эта мысль ржавым гвоздем засела в голове и вылезать оттуда никак не хотела.
