Kitabı oku: «Допустим, я признаюсь»

Yazı tipi:

Допустим, я признаюсь

Почему нельзя уехать куда-нибудь на Мадейру и быть счастливым? Почему мы так несвободны в своей земной жизни, ведь каждому по праву рождения принадлежит планета – но мы не знаем об этом праве. Напротив, нас так берегут от Мирового океана, стараясь с самого первого дня утопить в чахлом болотце иллюзий, в котором мы пребудем до конца своих дней. А там, на глубине этой душной жижи, нас опутывают водоросли-привязанности, неразрывные канаты, которыми мы будем всю жизнь оправдывать нашу немощь и страх. И многие из нас так и не поймут, что их удерживало в этом болотце, не отделят зерна от плевел – любовь к человеку от пожизненной устроенности в потоке, в толпе, уютной, как одеяло, и убийственной, как подушка душителя. А потом мы удивляемся: что нам ни дай – все мало… Человек лишен самого главного. Разве можно с этим смириться и не искать свою взлетную полосу?

Эмоциональный слепок тела, или Фантом на десерт

Он не мог остановиться и проигрывал в памяти причины и следствия, которые привели его сюда, в эту воронку обстоятельств. Закрутило тогда крепко и красиво, и он бросился со всех ног на обманку блесны в бездне, забыв запереть за собой дверь дома. Впрочем, домом он свои времянки не называл – скорее, лежка, пристанище, крыша над головой… что, кстати, не умаляло их достоинств. Скажем, эстетических. У него был тайный сговор с гением места. Преступный роман с подворотней. Преступный лишь по отношению к самому себе.

Что, конечно, скрытая пружинка происшедшего. Чуть теряешь бдительность – и ты в лапах старинной компании. Десять жизней назад это была его родная банда – и вот она возникла перед ним, словно симпатично состаренная временем фата-моргана. Закадычным друзьям мы быстро прощаем износ, лишь бы внутри не менялись. Они поймали Вавилова сетью и позвали на Новый год. Не смешите мои тапочки, подумал угрюмый нелюдим, неужели кто-то еще празднует эту дребедень?! Ему в ответ крикнули: «Приходи, Фидель, и испорти наше санта-клаусовское трепетное настроение как нежную целочку!» И он, как последний дурак, накупил дорогущих конфетно-игрушечных свертков в стильной английской лавке, где набор носовых платков стоит ползарплаты…

Это была опасная встреча. Когда сразу прошибает жар перевозбуждения и ностальгического хохота, а ведь еще даже не разлили. Надо бы одуматься, собраться с аргументами и вовремя незаметно улизнуть. Ничего хорошего не жди, когда сразу так хорошо… Кто были все эти люди? Можно сказать, что Вавилов их уже не помнил. Не помнил, но любил всех, оптом, ничего личного – только молодость. Шикарная Белкина потолстела, но не утратила едкого шарма. Сказала, что встретиться спустя годы с таким самцом, как Фидель, – это как проверить на зубок собственную сексапильность: насколько она утрачена и раздувается ли фитилек, как раньше! Вавилов давно не вспоминал свое юношеское прозвище – Фидель, потому как Федя, дань хипповой моде, – и не был готов к таким авансам. Он боялся напористых провокаторш и решил держаться поближе к Оле с Сашей, гостеприимным хозяевам, тихой симпатичной семейной паре. Они потягивали политкорректный невкусный брют, но стол, увы, ломился от яств и алкоголя, и каждый наливал себе все, что хочет. Вавилов стыдно, не по-мужски быстро достиг кондиции доверительности, и его подмывало спросить, правильно ли он помнит, что Сашка подрабатывал рэкетиром – недолго и нешибко, а Оля стриптизершей. Ему казалось, что в сложившейся этим вечером-ночью обстановке вопрос вполне уместен.

К счастью, можно было отвлечься едой. На кухне прислуживал повар, дельный дружелюбный парень, разговорившись с которым Вавилов узнал, что тот играет по будням в джазовом клубе… как тут не вспомнить Россини и его «вот в чем я действительно мастер…». Повара, кажется, привел с собой Олег, размашисто басивший над застольем и раздающий ради хохмы юморные визитки, в которых значилось «арт-директор развлекательного центра „Альфонс“». В первую очередь регалии были приписаны Максу, что всех вульгарно тонизировало, а Вавилов, видно, был не в теме. Почему Макс альфонс? Он же вроде независимый теневик-отшельник на велике, отучился в свое время в Институте нефти и газа, что дало ему многообещающие полезные связи. Зачем ему жить за счет одной женщины, если он в состоянии тихо открутить краник в хитросплетенном подбрюшье финансовых потоков родины?

Чтобы Вавилов слишком не задумывался, Олег и его допрашивал на предмет нынешних занятий и заработка, и когда услышал «психогеограф», то покровительственно предложил вакансию администратора. Вавилов не вслушивался, что и где ему предлагалось администрировать. Может, и зря – Олежек всегда был хотя и нелеп, но дружественен. Жаль, что не было Орлуши – она бы все разъяснила. Но понесла ее нелегкая на океан, одинокую йогиню…

Были в основном все свои, разумеется. Кроме опоздавшего Макса, с губной гармошкой пришел, конечно, спившийся Игорек с новой подругой – молодой приблудной Анжелой, которой сразу стало стыдно за спутника, и она испуганно секретничала с Оленькой, хозяйкой дома. Но игру затеяла как будто не она. Тогда кто? Кто-то ведь объявил о ее начале, кто-то принес лимонный пирог, кто-то углубился в историю обычая голосом… Голос! Здесь собака и зарыта. Бесполый и безликий голос. Плоский, словно щелчок по дешевому пластику. А физиономия – в маске. Еще бы клоуна привели, как к отпрыскам не расцветши увядшего мидл-класса! Маска была венецианской, а тело – вместилище неприятного тембра было облачено в черный плащ до пола. К чему был этот отсыл к комедии дель арте, если обычай то ли французский, то ли бельгийский… Впрочем, кто же из массовиков-затейников заботится о чистоте стиля! Но важно другое: как бы нелепо это ни звучало, Вавилов так и не понял, кто скрывался под этим одеянием – мужчина или женщина! Свой или незнакомец? Бутафорская фигура появилась в момент самой приятной стадии вечеринки, когда хмель уже всех расслабил, но обязательная программа кратких анамнезов прошла. Можно уже болтать и исчезать, с кем хочешь. Но – опа! – надо же встретить Новый год и спросить у Белкиной, зачем она увеличила и без того культовые сиськи. Неужто собралась на ПМЖ в Эмираты? Да не хотел он ее обидеть, просто симметричный ответ на ее глупости. Она взыграла приемистыми формами от гнева и удовольствия, – и разгореться бы меж ними светской перепалке на грани фола, а потом бы чему-нибудь взрослому и приятному, ведь глаза-то ее, редкого для женщины оттенка хаки оставались спокойными, как у львицы, знающей добычу на вечер… Но тут и вторглись дурацкие ритуалы. А ведь кто-то ими руководил! Кто-то, по ощущению Вавилова, навязчивый, вздорный и невидимый.

И все с ним почему-то соглашались. Девочки хотели вспомнить юность и утопить пепел своих желаний в бокале с шампанским. Мужики мерялись друг с другом денежным фаллосом. Все объяснимо, но Вавилов ждал от своих… другого. Его заранее тошнило от праздничных массовиков-затейников и игр, которые они предлагали в подвыпивших компаниях. По его разумению, мало-мальски развитых детей и то должны раздражать подобные затеи, ведь даже обезьяны умеют сами себя развлечь… Но правила, оглашенные ряженым пластиковым Голосом, доFлжно было соблюсти неукоснительно: кому достанется кусок пирога с сюрпризом, тот бобовый король и раздает всем задания на новогоднюю ночь. Такой вот далекий фламандский обычай. Едрить твою в ёршик! Может, еще Снегурочку покричим? Разумеется, Вавилов принял это за глупую шутку. А все было всерьез.

И кстати, никому он настроение не испортил. Не успел.

Потому что бобовый король взял пьяного Фиделя за шкирку и спустил с лестницы в черную дыру. Почему и кто решил его наказать таким странным образом? В разгар праздника ему в голову не пришло прислушиваться, кому выпал жребий разбрасывать жребий. Но поневоле он запомнил эту мизансцену. Роковой кусок пирога достался… помощнице повара. Расторопной девушке Полине, которая посматривала на тех, кому прислуживала, с овечьей прохладцей. Так смотрят на мир дети подзаборных алкашей: кажется, что это пассивная агрессия – на самом же деле глухая и въевшаяся в подкорку защита. А если их разговорить и дать понять, что ты к ним не по-скотски, то может открыться такой мил человек…

Но все эти идиотские задания придумала, конечно, не она. Кто-то ей услужливо подсунул шпаргалку, по которой она, деревянно смущаясь, зачитывала указания. Самый большой ажиотаж вызвали задания для Олега и Макса: одному – пойти на улицу и добыть в виде трофея женский аксессуар, любой и любым способом, а другому – переодеться в женские шмотки – используя добычу товарища, и пойти к соседям попросить огонька. Голос в маске услужливо предоставил реквизит. Олечка и Анжелика – косметику. Саша радостно вспомнил щадяще скабрезный анекдот про переодетого в мини-юбку Шерлока Холмса. Полина светилась в его сторону простодушной улыбкой, и, помнится, тогда у Вавилова мелькнула какая-то догадка про нее, но и тут же канула в потоке пьяного сознания. А потом очередь дошла до его персоны, и он пожинал хищное ехидство Белкиной, которая пришла в восторг от самой идеи легкого праздничного возмездия – отправить бабника Федю к брошенной им женщине. Прямо на десерт, без звонка. Мы уже забыли, как это – вваливаться к бывшим с бутылкой без звонка и приглашения. Это-де возрождение традиции, целого пласта национальной культуры! Вавилов слушал всю эту пургу и ушам не верил. Белкина, что с нее взять… «Белочка, ну какой из меня бабник. Я типичный мужчина средних достоинств». «Тогда просто сходи в соседний дом и выпей шампанского с бывшей подругой! А нам помаши из окна».

Вавилов ничего не мог понять: какое окно, зачем?! Какая бывшая подруга? Он никогда здесь не был! Но пьяная толпа идиотов злорадно вопила «Фас». Или она, в отличие от провозглашенного Казановы, была не такая уж и пьяная… Люди, которых он любил двадцать лет назад, превратились в дурной сон.

И тогда с веселой мстительной злостью Вавилов рванул дверцу хозяйского холодильника и выхватил первую попавшуюся шампанскую бутыль и один из шикарных тортов несуразной вытянутой формы – словно камень Самсонкин гроб, достопримечательность вавиловской родины. Пускай пожертвуют жратвой, раз им захотелось пошутить! Но никто и не перечил, все были в плебейском предвкушении какой-то пошлой интриги…

Орлуша потом недоумевала: зачем ты вообще там оказался?! Послал бы с треском все эти новогодние игры стареющих идиотов. Ты спекся, Фидель! Может, и спекся… Кто он такой, чтобы ломать праздник, пускай даже убогий. Его разыскали, пригласили, ему вроде как рады. Его даже альфа-самцом назначили, хотя он никогда на эту роль не претендовал, во всяком случае – с должной для этого статуса похотью и агрессией. К тому же он много лет вычеркивал Новый год из жизни, и, возможно, это была его епитимья за несложившуюся семейную рапсодию. Поэтому капризы были исключены – да и несвойственны они ему…

– Типично мужская мягкость, – вздохнула Орлуша. – Быть самим собой – не каприз, а насущное право. Но в тот момент ее рядом не было – она не боялась осуждения «фамусовского общества», она была вольна не принимать приглашений…

Он определенно был первый раз в этом доме. Он мог забыть одноразовую женщину, но дома он запоминал. Выходит, его внутренний навигатор был более развитым, чем половой инстинкт. И чем душа, конечно! Ведь именно душа – это краткое название органа привязанности? Ей же обычно приписывают ответственность и совесть, долг и сострадание. Сюда же обиженные женщины втискивают родительский и сыновний инстинкты. Душа получается крайне перегруженной субстанцией. Но, по глубокому убеждению Феди Вавилова, все обстояло как раз наоборот. Душа – это полость блаженной пустоты, скрытая в тайниках тела. Пустоты, наполненной небом свободы, газом, который легче воздуха. Это орган вертикального взлета и озарения, благодаря чему мы можем воспарить из бездны…

Иногда этой бездной бывает быт. И тогда ты исчезаешь вместо того, чтобы ехать за новым смесителем в «Леруа Мерлен» или за мешком картошки. Кому это понравится… И эту дилемму до сих пор не разрешила даже умная Орлова.

Хотя и она была согласна с тем, что душа не обязана никому нравиться.

Дом, куда он пришел, был кирпичной пятиэтажкой с обгрызенными временем боками, со стеклянной шахтой лифта, пристроенной извне, и со сломанным кодовым замком. Вавилов любил такие дома, ему казалось, что в этой неброской, но надежной материи произрастают такие же люди – верные, непритязательные, отзывчивые.

Хотя эти домыслы – лишь приятная часть его архитектурных фантазий. Ближе к дантовому «сумрачному лесу» Федя Вавилов понял, что мечта его неосуществленная – архитектура. И что ему было делать? Он примостился на задворках своего несбывшегося призвания, сделав вид, что открыл новое направление на стыке наук – персональную психогеографию. Некая отрывистая теоретическая база у него была – не совсем уж горький он пропойца. И психогеография – эта трудноопределимая взрывная смесь, изобретенная французской философской шпаной, – пришлась ему по вкусу. Вавилов размашисто объявил себя автором персонального ответвления этой малопонятной дисциплины, разродился манифестом популистского толка и стал неспешно обрастать паствой. Главным козырем его теории был «эмоциональный слепок тела».

Вкратце это означало, что в местах, где мы жили и которые покинули, – особенно, которые любили! – остаются наши эманации. Сгустки нашей энергии или, как назвал Федя для важности, эмоциональные слепки тела. И эти сгустки начинают жить своей призрачной жизнью, при этом сохраняя тонкую связь с нами. И когда в покинутых нами домах происходят драмы, наши сгустки-слепки страдают. А значит, страдаем и мы, только понятия не имеем от чего. Откуда приходят к нам ненаследственные болезни? Возможно, что и оттуда… Задача персонального психогеографа – разрешить этот конфликт. Помочь найти человеку тот дом, который заглотил часть его «Я», забросил якорь в его плоть, словно осколочное ранение, вернуться туда и забрать оставленную часть себя. Тем самым излечиться от фантомных психологических болей! Примерно так…

Федя Вавилов предупреждал сразу, что он шарлатан и пьяница. Он не любил и не хотел никого обманывать. Просто он был уверен во вредном воздействии эмоционально живого прошлого, которое убивает зародыш будущего еще в утробе судьбы. А ведь мы и так испытываем острый дефицит светлых горизонтов! Они стали такими пресными, разлинованными оплатами ипотечных кредитов и корпоративными обрядами. Абсурдное закручивание гаек на рабочих местах вернуло крепостное право, и теперь у нас диктатура с отягчающими техногенными обстоятельствами. Какое уж тут будущее… Тем более ценен и жизненно необходим нетронутый социальной скверной, рожденный в муках путь. Так ищи и храни его, а не стенай по утраченной юности, армейским друзьям и общажной картошке с яичницей. Вот как я! Федя честно осуществлял на личном опыте то, что декларировал. Он презирал нормированный рабочий день, жалобы на семейный хомут и прочую кабалу. Не нравится – уходи! И открывай свою лавочку.

А потом пошла череда кризисов, и непоколебимый Фидель стал часто запивать. Если бы не Орлуша, которая порой его выхаживала, где бы он оказался… И вот теперь он по чьей-то праздничной прихоти оказался у двери своей якобы бывшей подруги. Возможно, здесь остался его эмоциональный слепок? Нет, вряд ли. Было лишь одно место в мире, откуда Фидель так и не смог уйти, но сие неизбежность.

Он позвонил, садистски пресекая в себе вариации на вопрос «кто там?». Пускай это будет взрывная импровизация. Но ему открыли без всяких вопросов: так открывают, когда кого-то ждут. И это в порядке вещей – новогодняя ночь! Ему открыла улыбающаяся женщина на костылях. Он ее моментально вспомнил, хотя и не ожидал такого от глупой затеи, и потому немного испугался, и узнавание сорвалось вниз, но легко и безболезненно, словно белка с сосны. Женщина стояла перед ним, и улыбка медленно остывала на ее лице, уступая место испуганному любопытству. И Вавилов хорошо знал, что виноват перед ней.

– Здравствуй, Варенька! – исторг он из себя осколки импровизации. – Вот… сама понимаешь, лучше поздно, чем никогда.

Что еще можно сказать женщине, с которой искренне заблуждался? Варвара была не столько женщиной для него, сколько первым клиентом. Только ни о какой психогеографии с ней речь не шла, ее проблема лежала на поверхности. Мать-вампир. Частая ловушка для заботливых дочерей. Мама страдала от болезней, большей частью вымышленных, а дочь загибалась от настоящих. Только на себя она, понятное дело, махнула рукой, а все силы уходили на маменькин психоз. И Федя Вавилов тогда сделал большую глупость – он вмешался…

А было это лет десять назад, наверное. Теперь она на костылях.

– Ну, здравствуй, Федечка!

Вкусно и без последствий

В последнее время, вынырнув из запоя, он по устоявшейся привычке шел в ненавистный супермаркет и покупал граммов триста «Русской» колбасы. В этом проклятом суетливом месте, отполированном лоском торгашеских заманух, – аппетитным витринным освещением, отупляющим музоном, распродажами и дегустациями, – жила девственно свежайшая колбаса. Именно «Русская», прочей Вавилов брезговал, как дорогой проституткой. Шикарная копченость почему-то напоминала о продажности и вероломстве. Он шел домой и, отрезая толстые розовые в жирный горошек ломти, наворачивал подряд с десяток бутербродов, пока к нему не приходило оголтелое плотоядное насыщение. Постзапойные вкусовые причуды непредсказуемы – то манной кашки, как у мамы, захочется, то бабушкин блинчик, то вот почему-то «Русская» колбаса. Словно в отместку невозможности ностальгических домашних лакомств. Хотя «русская красавица» не с дуба рухнула – именно о такой женщине он порой просил случайность. Чтобы была сытная, без изыска вкусная, не отягощающая сервировкой и манерами. Позволяющая быстрое удовольствие. Но и не только! Дельная, дружелюбная, веселая баба с природным здравым смыслом. Спокойно уходящая, когда возникло пресыщение.

Что же касается нутра колбасного, черт знает из чего намешанного… «Из чего же, из чего же сделаны наши девчонки»? Как говорится, не смешите мою печень! Кто из нас теперь натуральный? Пусть будет хоть из туалетной бумаги – лишь бы вовремя радовала насущным, остро необходимым. И в то же время – не дешевка, нет. Женщина-друг? Женщина… кто? Впрочем, к чему описательные потуги. Вавилов ведь таких находил. Иногда. Но, допустим, «иногда» – громко сказано. Редко! Но Варвара как раз была именно из них.

– …ты почему вдруг… зачем?!

Она растерялась, но что Вавилову в ней нравилось – никакой позы. Первое движение у нее – всегда улыбка. Радость ли, удивление, гнев, любопытство, меланхолия – Варя все выражала разными улыбчивыми вариациями. Потому-то он и счел ее перспективной для оптимизации психосоматического вектора. Но нынче вектор опять мог заехать ему по носу. Можно было отправиться домой, глухо матерясь, но это уже проходили. Нужно было срочно сочинять телегу.

– Вспомнил тебя. Решил найти. Прости, что без звонка. В праздник можно.

Она смотрела с азартным подозрением. Вавилов лихорадочно думал о том, следует ли задавать бестактные вопросы о костылях. А не задавать – не будет ли воспринято как равнодушие? В конце концов, он и сам этим обескуражен, более того, в первое мгновение ему показалось, что это подстава бобового короля. Сейчас сфабрикуют из него козла отпущения. И начнут не больно убивать. Ребята переборщили с абсурдом.

А главное – откуда они ее знали?! Вероятно, он сам познакомил Варю с ними, кто ж сейчас вспомнит. Хотя нет, все как-то иначе, но пускай все выяснится постепенно – не хочется резких поворотов.

Она не решалась его впустить. В ней боролись любопытство и страх, словно Вавилов был коробейник, пришедший к глупой домохозяйке и соблазняющий ее диковинной овощерезкой. А потом коробейник по сценарию должен проникнуть в квартиру и украсть кошелек. Но почему-то казалось, что она не одна, и потому Федор начал смело умолять ее забрать хотя бы это глупое шампанское и этот слишком помпезный десерт. Потому что они ему ни к чему. Он побредет один в холодный дом и больше никогда и никому не будет устраивать сюрпризов…

Конечно же, она его пожалела и нерешительно впустила, пообещав с ухмылкой, что ее дом тоже не особо блещет рождественскими огнями. Что она терпеть не может Новый год, и… Но, боги, могла ли она сказать что-то еще более канонически правильное для того, чтобы дать Вавилову зацепку. Ну конечно, он ведь тоже терпеть не может массовую обжираловку под плебейское диско, извергающееся из телеящера. Да это просто невыносимо для любого гомо, который еще сапиенс!

И вместе с тем… «моя мама – Фиделя понесло на благодатную почву! – умела удивительно интеллигентно обставить этот мещанский праздник. Скромная закусочка, легкая бутылочка, маленький круглый стол, бежевая скатерть, бормочет телевизор, сейчас зайдут соседи из 36-й… Когда всего в меру – то уже не ритуал, а импровизация. Нам надо у них, у родителей, учиться…»

У родителей? Жива ли еще старая ведьма, Варина мать? Наверное, портит более тонкую атмосферу, чем эти грешные пределы. Спрашивать прямо нельзя – у Вавилова рыльце в пуху, он желал ее смерти. А сама Варя пропустила намек мимо ушей, только спросила, не против ли он вчерашних соседских расстегаев, фасолевого салата и бутыли холодного глинтвейна?

Не против ли он? Да он только и мечтал, как Остап Бендер, о вчерашних расстегаях! А почему, Варенька, у тебя так много в доме опасных пустот? В них обычно скапливаются чужие слепки… особенно в незаполненных пространствах над нами – если высокие потолки, и они никак не используются. С другой стороны, теснота – тоже плохо, потому что тогда метафизические части тебя пытаются сбежать в другие дома… Варя слушала, чуть ухмыляясь. «Ты думаешь, что мне до этого есть дело?» – добродушно щелкнула она незваного гостя по носу. Вавилов подумал, что она, наверное, намекает на свое пошатнувшееся здоровье, но не знал, как деликатно сменить тему. Поэтому не стал про ногу, про костыли, извинился и умолк. Он еще помнил, что ему надо помахать этим резвящимся дуракам – друзьям, заславшим его к невинной женщине, но был уверен, что, как только он ушел, о нем тут же забыли. Так что от растерянности он завел разговор о Варином сыне. «Он в армии. Мама умерла. Что тебя еще интересует?» Этого было достаточно, чтобы почувствовать себя виновным в несчастьях этой семьи, но Федя стойко выдержал напор дурных вестей, уверяя себя, что Варенька не такая. В смысле – не будет спекулировать печалью и поминать Фиделю старые грехи. То, как он отчаянно пытался вырвать ее из болота матушкиной ипохондрии и из лап хищной медицины. И вот результат его стараний!

– Давай помогу, – только и отозвался Вавилов, когда Варя нерешительно уставилась внутрь открытого холодильника, словно надеясь, что гость передумает и откланяется.

Она энергично повертела головой и вежливо непререкаемым жестом попросила его остаться на месте.

– Как ты на костылях-то будешь? – начал раздражаться Вавилов.

Но Варя уже отставила костыли и, сильно прихрамывая, водрузила на стол бутыль и закуску. «Могу и без костылей. Укол обезболивающий вроде начал действовать». – И она снова улыбалась, хотя и недоверчиво. Да, пожалуй, любой бы на ее месте не доверял непрошеному гостю.

– Давай хотя бы шампанское открою, пока оно не нагрелось! – буркнул Фидель, желая подавить неловкость.

– Я шампанское не пью! – торопливо предостерегла Варвара.

– Я наконец понял, что мне лучше уйти, – рассвирепел Вавилов.

С годами он мало-помалу научился подавлять свою гневливость, но вот капризы пока еще его взрывали. Но Варя зачастила, что однажды так отравилась шампанским, и именно вот таким, красным, и она понимает, что он хотел, как лучше, но и она не нарочно!

– А вот это винишко самое то! Вкусно и без последствий, – показала она на бутыль с лубочной рождественской этикеткой.

Вавилов хрипло вздохнул, подавляя гнев, и попросился на балкон покурить.