Kitabı oku: «Король Шломо»

Как всегда – Израилю и Иерусалиму

Вышина небес, глубина морей и сердца царей – непостижимы…

Шломо бен-Давид, «Мишлей» («Притчи»)

Курсивом выделены цитаты из трёх произведений, которые традиция приписывает королю Шломо.

Полужирным шрифтом выделены остальные библейские цитаты.

От автора

Я вижу твоё удивление, читатель: почему «король», а не «царь» и почему Шломо, а не Соломон? Роман написан по-русски, а русская традиция увековечила: «царь Соломон». Но в Иерусалиме, где происходит действие романа, я за двадцать пять лет жизни ни разу не встретил ни единого Саула, Самуила или Соломона. Зато на каждой улице живут Шаули, Шмуэли и Шломо. Постарайся привыкнуть к тому, что персонажи моих романов – евреи и у них «экзотические» имена.

Имена собственные и названия

Слово «царь» пришло в русский язык из латыни с именем императора Юлия Цезаря. Царями именовались прежде всего монархи-самодержцы – правители держав. Этот же термин относился и к женщинам: царица Савская¹, царица Клеопатра, царица Тамара. За что была оказана такая же честь первыми переводчиками Библии на русский язык (с греческого, а не с оригинала!) Шаулю, Давиду и Шломо – не знаю, но термин этот явно не подходит небольшому древнееврейскому государству. Царь – это Иван Грозный, самодержец Руси, но не Давид, управлявший несколькими городами и десятком селений.

От другого имени – Карла Великого – осталось в русском языке слово «король» для европейских монархов периода активного развитая западной истории, периода войн, интриг, перекраивания пограничных земель, бунтов, развития искусства и философии. Таковы были и древнееврейские государства периода, о котором идет речь в моих романах.

И Цезарь, и Карл родились много столетий спустя после Давида, а значит, право выбора между «царством» и «королевством» остаётся за нами с тобой, читатель. Я предпочёл «король», оставив «царство» для Святой земли, но не для смертных её правителей: Царство Божье. Да ведь на современном Ближнем Востоке и нет царей – одни короли: Саудовской Аравии, Иордании, Марокко. Так их и называют газеты.

А «иврим»… Большинство учёных полагают, что именно так называли евреев три тысячи лет назад: «народ, пришедший из-за реки» (вероятно, из-за Евфрата).

Если это и неверно, то другого названия у нас нет: «иудей» тогда означало принадлежность к племени Иуды, «израильтянин» – к одному из северных племён, скорее всего, к Эфраиму. О таком новом слове, как «евреи», в период Первого Храма говорить ещё слишком рано.

Это мучение и для писателя, и для читателя – впервые воспроизводить на иностранном языке (в данном случае – на русском) библейские термины и имена собственные. Но надо же когда-то начинать. Если на иврите написано: Бная бен-Иояда, а в синодальной транскрипции: Ванея, у меня закрадывается подозрение, что монах-грек, переводивший эту Книгу Царств на русский, был не вполне трезв. Так и получилось: написано Бат-Шева – переведено Вирсавия; написано Шмуэль – переведено Самуил и т. д. Но нет у евреев и никогда не было Вирсавий и Ванеев!

При всём уважении к традиции, я вижу, что такой термин, как «колена» не пошёл дальше Библии, а значит, в русском языке не привился; посемя я придаю ему его истинный смысл: «племена», вернув слово «колено» анатомии. Я внимательно слежу за поисками эквивалентных терминов и собственных имён моими коллегами – первопроходцами поневоле (прежде всего, в русскоязычной десятитомной «Еврейской Энциклопедии») и вынужден был в этом романе-жизнеописании короля Шломо смиренно вернуться к «неправильным, но въевшимися в память» терминам и названиям: Египет, филистимляне, Дамаск. Но есть же «красная черта»! Если русскоязычный читатель встречал имя Самей, читая отрывки о завещании короля Давида сыну Шломо, а потом, читая Танах в подлиннике, увидит, что отмщён был Шими – как он должен догадываться, что казнён был именно тот человек, о котором говорил Давид?

Так зачем нам эти загадки при постижении Ветхого Завета?

Исходя из этих соображениям я и предлагаю читателю вместе со мной начать привыкать к тому, что Танах был написан на древнееврейском языке иврите и повествует не о греках или викингах, а о древних евреях, и поэтому не Исус Навин, а Иошуа бин-Нун; и не Фамарь, а Тамар.

Названия месяцев

Современная наука полагает, что названия месяцев: нисан, адар, ияр и т. д. – древние евреи принесли с собой из вавилонского плена, то есть столетия спустя после описываемых в романе «Король Шломо» событий. Поэтому я принял за основу самый древний из найденных археологами в Эрец-Исраэль календарей, так называемый «Земледельческий календарь из Гезера», где месяцам дано цифровое обозначение. На этот же календарь ссылается Танах: «И Господь говорил Моше в пустыне Синай в Первый месяц второго года после исхода их из земли Египетской…» (Числа, 9:1).

Приблизительную связь между Земледельческим, Вавилонским и современным Грегорианским календарями я постарался свести в следующую таблицу с той лишь целью, чтобы читателю было проще ориентироваться в хронологии событий, описываемых в романах:

Хочу предупредить, что ввиду несовпадения количества дней в месяцах в разных календарях, связь, показанная в таблице, является приблизительной, справочной.

Часть I
ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ

Глава 1

Наама допоздна гуляла с маленьким Рехавамом у старой Ивусейской стены. Внезапно она встревожилась: что если Шломо её ждёт? – и быстро пошла домой.

Шломо в задумчивости сидел на полу. Он поднялся навстречу Нааме, обнял её, поцеловал, спросил о сыне, но слушал невнимательно. Наама догадалась, что Шломо очень старался весь этот день, чтобы люди не заметили, как растерян их новый король.

После нескольких фраз он подошёл к дверному проёму, убедился, что стража действительно ушла, вернулся и заговорил, не переставая ходить по комнате.

– Мне было тогда лет пять. Иоав, наш бывший командующий, сажал меня к себе на колени и, разговаривая с Давидом, моим отцом, ерошил мне волосы. Помню его прикосновения. Рука жёсткая, пахнет землёй. Он позволял мне потрогать меч у него на поясе – тот, о котором солдаты рассказывают, будто он смазан змеиным жиром и по приказу Иоава сам выскакивает из ножен.

Один светильник стоял в нише, другой – посреди земляного пола, и Наама боялась, что Шломо заденет его и масло разольётся. Она сидела, поджав под себя ноги, глядела на мужа и слушала.

Шломо опустился на пол рядом с Наамой, приблизил к ней лицо и зашептал:

– А сегодня Иоава убили. Когда я пришёл, его только что вытащили из шатра со священной утварью – он туда убежал и ухватился руками за жертвенник. Бная бен-Иояда воткнул Иоаву нож в шею, вот сюда, и тот даже не вскрикнул. Это мне рассказали, когда я пришёл. Вижу, он лежит на песке – старый, толстый, борода в крови… Почему отец не простил Иоава? Почему не вспомнил, как тот верно служил ему, сколько ран получил на войне и какие победы одерживал?

Шломо замолчал, Наама протянула ему чашку с водой. Он отпил, глядя в пол, вздохнул и продолжал:

– Зачем отец завещал мне эти убийства, Наама! Но если отец так решил, значит, я должен был исполнить его волю. Верно?

Наама притянула его голову к своей груди.

– Верно, мой Шломо. – И заговорила о другом: – Мы с Рехавамом пришли на луг возле старой Ивусейской стены – знаешь, за колодцем? Ему очень понравилось, как там пели девушки. Сидел тихо-тихо, не плакал, ничего не просил, а потом не захотел уходить.

– Я знаю этих девушек?

– Да, – подтвердила Наама, – они танцуют на свадьбах, – и засмеялась, вспомнив: – Они и меня втянули в круг, я тоже с ними танцевала. Что они пели? Вот:

«Оглянись, оглянись, Шуламит!

Как прекрасны ноги твои в сандалиях!»

– «Как прекрасны ноги твои в сандалиях!» – повторил Шломо и поцеловал её колени.

Наама поднялась и, припевая, закружилась вокруг светильника. Шломо хлопал в ладоши в такт её пению, потом спохватился:

– Почему Шуламит? Они что, не знают твоего имени?

– Знают. – Наама, прерывисто дыша, опустилась на пол рядом с мужем. – Наверное, им легче называть меня иудейским именем, а не моим, аммонитским.

– Ну, если так, пусть будет Шуламит.

– Они даже пели… Нет, уже не помню. Кажется, «Отчего так темна твоя кожа?» Нет, не помню. Но я им отвечала:

«Черна я, но красива, дочери Ерушалаима,

как шатры Кейдара <…>

Не смотрите, что я смугла —

это солнце опалило меня!

Братья рассердились на меня и поставили стеречь виноградник». – Девушки смеялись.

Смеялся и Шломо. Потом встал, поцеловал её и зашептал:

– «Как прекрасна ты, подруга моя,

как ты прекрасна!

Глаза твои – голуби».

Обнимая его, она возвращалась к рассказу:

– Ещё я им пела:

«Заклинаю вас, дочери Ерушалаима:

если вы встретите друга моего —

скажите ему, что я больна любовью».

Наама очнулась первой.

– Слышишь? – спросила она.

– Это – горлицы, – сонным шёпотом отозвался Шломо.

– Идём! – тормошила мужа Наама. – Я заметила на берегу Кидрона пастушеский шалаш. Если он не занят, мы с тобой побудем там – как поют наши девушки: «пока не повеял день и не побежали тени». Помнишь, как пахнут во Втором месяце дикие лилии? Они сейчас расцвели перед самым входом в шалаш. Идём, Шломо, скоро полночь!

– Да, – сказал он, но поднимался медленно, шептал: – «Как прекрасна ты средь наслаждений!»

– Почему ты улыбаешься? Скажи мне что-нибудь, Шломо.

– «Стан твой пальме финиковой подобен,

груди твои – гроздьям.

Подумал я: “Заберусь я на пальму,

за её ветви схвачусь,

и да будут груди твои, как грозди виноградные,

запах ноздрей твоих – яблочный…”»

Обнявшись, оба спускались по террасам на берег ручья Кидрон. Холмы вокруг были пронизаны звёздным светом; буря любви вершилась в весенней природе: раскалывались бутоны ночных цветов, ворковали голубки в гнёздах среди камней возле самых ног Наамы и Шломо. Этим утром подул сухой знойный ветер, и к ночи земля покрылась гусницами, розовыми и пушистыми, ползущими по всем тропкам.

Двое шли, обнявшись, и каждый думал:

Он: «Вот зима прошла, дождь миновал, удалился,

цветы показались на земле.

Время пения настало,

и голос горлицы слышен в нашем краю.

На смоковнице созрели плоды;

лоза виноградная зацвела, она благоухает…

Голубка моя, возлюбленная моя!

В расселинах скал, среди их уступов дай мне увидеть твоё лицо, услышать твой голос —

ведь твой голос сладок, а лик твой прекрасен!»

Она: «Друг мой принадлежит мне, а я – ему,

пасущему среди лилий <…>

Он подобен молодому оленю в расселинах гор».

Шалаш оказался незанятым. В темноте ночи вокруг него светились дикие лилии. Ростки их поднялись из луковиц, в коронах белели колокольчатые цветы. Нежный запах и прохлада наполнили талант.

Травы весенней земли стали постелью Шломо и Наамы. Он шептал:

«Как ты прекрасна, подруга моя, как ты прекрасна!

Голуби – очи твои из-под фаты твоей!

Волосы твои – будто козы,

что сбегают с гор Гилада,

зубы твои – стадо храмовых овец,

что вышли из купальни —

все они без порока, и бесплодной нет среди них.

Как алая нить губы твои, и милы твои уста».

Двое запомнили эту ночь навсегда, будто испугались, что ей не суждено повториться.

Глава 2

Над Ерушалаимом задержалась весна. Шёл уже второй её месяц, а стены выстуженных за зиму домов всё ещё не отогрелись.

В комнате горел очаг. Недалеко от него распласталась по земле вислоухая коза. Потрескавшимися от холода губами она брала листики, которые протягивал ей, отрывая от веток, пророк Натан. Он недавно очнулся от дремоты и теперь, сидя на подстилке близ очага, кормил козу и диктовал начинающему писцу – худенькому мальчику в длинной полосатой рубахе:

– Господь наградил своего любимца Давида многими сыновьями. Были они и красивые, и умные, и храбрые, и…

– Добрые, – подсказал писец.

Пророк Натан посмотрел на него, вздохнул и продолжал:

– Но лишь один из них понял замыслы Давида, догадался, за что Бог любит его отца и прощает ему все грехи. Да, это был Шломо. Я говорил Давиду: «Ты не смотри, что он слабенький, этот мальчик. Господь дал ему мудрое сердце, а ты оставь ему власть. Шломо ещё не понимает, но чувствует, что дело отца – от Бога и, значит, его нужно продолжать».

– «Продолжать», – повторил пророк Натан. – Пиши дальше: «Все племена иврим вместе завоёвывали Эрец-Исраэль – землю, которую заповедал Господь праотцу Аврааму и его потомкам. Но когда народ пришёл сюда, судья Иошуа бин-Нун – да будет благословенна его память – разделил землю между племенами, чтобы каждое очистило свой надел от язычников и их капищ, жило в нём, как положено детям Авраама, и защищало эту землю от врагов». Почему ты не пишешь? Потому что ни одно из наших племён не выполнило завет Иошуа бин-Нуна?

– Нет, нет, – сказал мальчик. – Я пишу. Говори дальше.

Пророк Натан потёр рукой лоб.

– Я сбился, – сказал он хмуро. – Пойди поешь, потом продолжим.

Ветер, проникая в дом через щели, раскачивал пламя светильника, и, будто следуя за пламенем, метались мысли Шломо.

«Кто это был? Кто? – в отчаянье думал он, вспоминая ночное видение. – Кто мне сказал: “Твой отец дал людям Псалмы – слова, которыми человек может говорить с Богом. Но люди ещё не смеют произнести их. Поэтому ты должен построить дом Бога, куда иврим придут, чтобы говорить с Ним”? Я должен построить Храм!»

Шломо вдруг это стало так ясно, что он испугался и проснулся. Сел на постели, повторил вслух:

– Я должен построить дом Бога.

Король Шломо позвал слугу и велел ему найти писца, который не спит. Когда писец пришёл, король Шломо продиктовал ему приказ: «После осенних праздников с Божьей помощью начать строить Храм, как завещал нам король Давид. Советнику Ахишару отправиться в Цор² к царю Хираму I и передать: король Шломо принимает все его условия и хочет скорее начать строить дом Бога нашего на горе Мориа».

Отпустив писца, король Шломо остался один, смотрел на пламя светильника и думал.

«Я больше не сомневаюсь, что пришла пора строить Храм. Но люди не раз будут спрашивать: зачем. Разве мало есть у иврим жертвенников, которые они называют храмами? Теперь я знаю, что Давид замышлял что-то совсем другое, чего не было ни у иврим, ни у их соседей: дом Бога. С кем мне поделиться своим сновидением? С Наамой? Она будет слушать, ничего не понимать и улыбаться. С моим учителем, пророком Натаном? Завтра я встречусь с ним и буду говорить о Храме.

Храм… Может, Бог посылает мне собеседника? Ведь я всегда просил Его об этом. Когда построю Храм, я спрошу у него: “Почему одна и та же участь предназначена праведнику и нечестивцу, доброму и злому, тому, кто приносит жертвы, и тому, кто забыл Бога? Почему?”»

Зная, что ещё долго не уснёт, король Шломо вышел из дома и направился на гору Мориа, чтобы ещё раз осмотреть место, выбранное его отцом для Храма.

Ночь накрыла Ерушалаим такой темнотой, что догадаться, где жилье, можно было только по блеянью овец в загонах.

– На Песах³ тебе нужно принести мирные жертвы за дом Давида и за весь народ, чтобы укрепилось твоё королевство, – сказал первосвященник Цадок, и Шломо понравился его совет. Он рассказал о нём командующему Бнае бен-Иояде.

– Значит, пойдём в Гив’он, – сказал командующий. – Там и Священный шатёр, в котором Ковчег Завета находился в пустыне Синай, и жертвенник. Народу соберётся очень много, а в Гив’оне есть большой холм – на нём как раз стоят и Священный шатёр, и жертвенник. Устроим праздничное жертвоприношение. Народ разместится у подножья холма и по его склонам.

Ковчег Завета – деревянный ящик, в котором хранились каменные плиты с Десятью Заповедями, данными Богом народу иврим на горе Синай, – Давид перенёс в завоёванный Иву с. Теперь это разросшееся селение стало называться «Город Давида». Священный шатёр и жертвенник оставались в селении Гив’он, в наделе племени Биньямина.

Гив’он находился в двух парсах⁴ севернее Ерушалаима. За два дня до Песаха триста молодых священнослужителей с ритуальной посудой и инструментом отправились в Гив’он, чтобы всё подготовить к празднику. Среди них были и музыканты, так что во время пути непрерывно слышались барабаны и бубны.

Со священнослужителями пошёл и сам первосвященник Цадок. Он тоже одобрил выбор Гив’она:

– Там есть большой бассейн с проточной водой и ещё глубокий колодец, а нам нужно омыть перед жертвоприношением двести овец. Да и жертвенник пока переносить некуда.

На следующий день король, его семья, приближённые и жители Ерушалаима двинулись в Гив’он. Северная дорога была забита иврим со всей Эрец-Исраэль. Они отправились в путь, узнав, что жертвоприношение в Гив’оне будет проводить их новый король.

Начинался 2908 год от сотворения Мира – четвёртый год правления Шломо в Ерушалаиме. В прошлом и позапрошлом годах Наама родила ему двух дочерей. Девочкам дали аммонитские имена: Тафат и Басемат.

Обе они и их старший брат пятилетний Рехавам ехали с матерью на запряжённой волами повозке. На волов надели разноцветную сбрую с глиняными колокольчиками и венки из лесных маков, собранных на привалах. Король Шломо, командующий Бная бен-Иояда и советник Ахишар в парадных одеждах шли во главе растянувшейся процессии, а солдаты при полном вооружении – по обеим её сторонам, следя за порядком.

Едва миновав ворота в стене селения Гив’он, прибывшие из Ерушалаима увидели большой холм и множество народу, столпившегося у его подножья. Священнослужители выделялись в толпе сверкающими белизной рубахами. Первосвященник Цадок находился уже где-то на самом верху холма, присматривая за приготовлением жертвенного мяса, переборкой и мытьём зелени для вечерней церемонии. Внизу, по другую сторону холма, в выложенных камнями и обмазанных глиной ямах пеклись пресные лепёшки.

Шломо и пророк Натан вышли из толпы ерушалаимцев и стали медленно подниматься наверх, разглядывая происходящее вокруг жертвенника. Большинство народа никогда раньше не видело короля Шломо, и все старались подойти к нему поближе. Солдаты с трудом сдерживали толпу.

Поднявшись на холм, король Шломо подошёл к священнослужителям, разделывающим тушу овцы, и загляделся на их ловкие движения. Похвалив священнослужителей, он стал разглядывать жертвенник.

Мастер Бецалель бен-Хур в пути через пустыню Синай построил жертвенник по указаниям праотца Моше, полученным им от Бога. На четырёх углах жертвенника были выступы – «рога», на которые выливалась кровь животных. Наверх вёл пандус.

Иврим после выхода из Египта и скитаний по пустыне, отвоевав обетованную им Господом землю, оказались в роще у селения Шило. Там они впервые установили жертвенник. После того, как враги разрушили Шило, жертвенник перенесли в Нов – город священнослужителей, а затем в Гив’он.

Вечером после жертвоприношения король Шломо и первосвященник Цадок, сменяя друг друга, громко читали рассказ о выходе иврим из египетского рабства. Народ, расположившись у подножия холма, ел пресные лепёшки, положив на них жертвенное мясо с листьями дикого салата. Мехи с молодым вином, кувшины с колодезной водой и горы чашек высились на траве в середине круга, который образовала каждая семья. Дети бегали и шумели, а взрослые возлежали на земле, подперев голову руками, и слушали длинный рассказ о том, как их предки, уходя от погони фараона, с верой в своего Бога вошли в морские воды, и те расступились.

Строгая церемония праздника Песах давно закончилась, а Шломо перед входом в Священный шатёр всё ещё молился, прося у Господа помощи и совета.

– Умудри меня, Господи! – шептал Шломо. – С чего мне начать?

Ему хотелось уйти в пустыню, подумать в уединении, но сегодня это было невозможно. Всюду, сколько мог видеть глаз, горели костры и раздавался гул голосов.

Под низкими яркими звёздами короля провели к его палатке, окружённой солдатскими постами. Шломо разделся, лёг и сразу впал в сон, такой крепкий, что даже не слышал, как Наама утихомиривает разыгравшихся детей.

– Шломо! Проси, что Мне дать тебе, – услышал он Голос.

– Дай мне мудрость и знание, чтобы умел я судить народ Твой.

– За то, что это было на сердце твоём, Шломо, и не просил ты ни богатства, ни славы, ни душ врагов своих, а также долголетия не просил ты, а просил для себя мудрости и знания, чтобы судить народ Мой, над которым Я поставил тебя, – мудрость и знания уже даны тебе, а богатство и славу Я дам тебе такие, каких не бывало у правителей до тебя и не будет после тебя…

Советники, придя рано утром, застали короля стоящим у входа в палатку. Шломо поднёс палец к губам: Наама и дети ещё спали.

Глава 3

С окончанием Одиннадцатого месяца в Эрец-Исраэль заканчивается осень. В три цвета окрашивается тогда земля вокруг Ерушалаима: в ярко-зелёный – ячменные поля, в золотой – бахчи, а дальше к пустыне – в серебряный: кусты колючек вперемежку с камнями.

В Одиннадцатом месяце пастбища увядают, кормов становится мало, наступает самое подходящее время для убоя скота и сдачи десятой части мяса и кожи сборщикам податей.

Священнослужитель Элицур бен-Аднах шёл в селение Манахат повидаться со старым пророком Натаном. Тот каждое утро собирал детей и читал с ними свитки Учения, где рассказывалось о сотворении Богом мира, о том, как праотец Авраам первым назвал себя «иври», как Господь заключил с ним союз и обетовал ему и его потомкам Эрец-Исраэль, об истории скитаний иврим по пустыне Синай, после того как Moine вывел их из египетского рабства. Со старшими детьми пророк Натан изучал Закон, добавляя к Учению свитки, в которых рассказывалось о правилах жертвоприношения и суда и обычаях повседневной жизни иврим.

Помня, что по утрам Натан учит детей, Элицур не спешил.

Спускаясь по широким террасам на южном склоне Ивусейского холма, он обменивался приветствиями с горожанами, грелся на солнышке и слушал, как поют птицы.

Ерушалаим быстро разрастался. Он уже занимал не только Ивусейский холм с Городом Давида, но и гору Мориа, кроме её вершины, где подготавливалось место для будущего Храма. Во множестве строились жилые дома для увеличивающегося населения главного города иврим, появились первые четырёхкомнатные строения. В прошлом году в той части города, которая называлась Мило, начали засыпать седловину и террасы, чтобы построить здания архива и склады. В центре Мило сохранились остатки крепости Цион, разрушенной при захвате города Ивуса воинами Давида. Король Шломо приказал отстроить её заново.

Спускаясь к подножию холма, чтобы выйти из города, Элицур разглядывал новый участок городской стены. Ахишар, советник короля Шломо, хотел закончить этот участок к следующему празднику Песах. Из-за приближающихся зимних дождей строители спешили расчистить и укрепить стоки под стеной, особенно под воротами – Овечьими, Источника, Долинными. «Любит Господь врата Циона больше всех обителей Яакова», – вспомнил Элицур псалом короля Давида.

Он сел передохнуть, и тут же неподалёку от его ног на землю опустилась небольшая птица-мухоловка с золотистой грудкой. Наклонив голову к крылу, мухоловка разглядывала сандалии Элицура. Подлетела ещё одна птица. Её чёрная голова раскачивалась над всклокоченными перьями. Птицы что-то прощебетали друг другу и разлетелись, а на их место опустились другие. Элицур огляделся. Господи, как же много сегодня птиц! Крошечные пташки забавлялись в полёте: то скатывались на груди с только им одним видимых воздушных гор, то взмывали к облакам. Ястреб с солнечным кругом на спине поднялся над скалой и упал за южным склоном Ивусейского холма: наверное, заметил там тушканчика, вышедшего из норы погреться на солнце.

Элицур пересилил боль в пояснице, поднялся и, опираясь на посох, пошёл дальше.

Селение Манахат находилось недалеко от Долинных ворот. Кто бы ни входил в него, оказывался на берегу круглого пруда, выкопанного жителями. Они всем селением ухаживали за прудом, углубляли его, чистили, подправляли оползающие берега. Каждый день люди разбирали воду для своих хозяйств, а за ночь пруд опять наполнялся, потому что на дне его бил сильный ключ с холодной водой и, кроме того, собиралась вода из-под каменных террас, на которых стояло селение.

Когда Элицур вошёл в Манахат, там распределяли воду между семьями. Старейшина селения стоял по пояс в воде, держа в руке мерный шест, на котором были сделаны отметки – не на равном расстоянии, а в соответствии с числом душ в каждой семье. Старейшина выкрикивал имя главы семейства, открывал канал, ведущий к его огороду, саду или поильне для скота, а сам при этом не отрывал взгляда от шеста. Как только уровень воды опускался до отметки с другим именем, старейшина приказывал закрыть канал и пустить воду следующей семье.

Элицур спохватился: ведь он пришёл не для того, чтобы посмотреть, как распределяют воду в Манахате.

Пророка Натана Элицур заметил издалека. Тот сидел на земле под кроной трёх старых акаций, росших кустом. Мальчики стояли вокруг учителя, оставаясь в тени. Подходя и стараясь быть незамеченным как можно дольше, Элицур прислушался.

– Адаму после изгнания из рая Бог дал тысячу лет жизни, но прожил Адам только девятьсот тридцать: семьдесят он передал Давиду. Мудрецы говорят, что буквы, из которых сложено слово «адам», то есть человек, это начальные буквы имён «Адам» и «Давид» и слова «Машиах»⁵. Адам согрешил, поэтому Шехина – так у нас называется Божественное присутствие – покинула землю. Когда будет построен дом Бога в Ерушалаиме, может быть, Шехина вернётся.

Пророк Натан поднял взгляд и заметил остановившегося в стороне Элицура; тот приложил палец к губам, мол, продолжай, но пророк Натан уже поднялся и шёл ему навстречу.

– Да пребудет с тобой Господь, Элицур! – приветствовал он гостя по обычаю жителей Ерушалаима.

– Да благословит тебя Господь, пророк Натан! – ответил Элицур.

Натан отпустил учеников и усадил гостя рядом с собой.

Расспрашивая Элицура о здоровье, пророк Натан сделал знак слуге, и тот принёс жареный хлеб и в чашках – горячую воду с нежными листочками мяты. Через некоторое время Элицур поставил недопитую чашку на землю и сказал:

– В Ерушалаиме видели Ахию и с ним несколько человек из надела Эфраима. Все они были вооружены и настроены явно недружелюбно. Наш командующий Бная бен-Иояда оповещён о том, что враги короля Шломо находятся в Ерушалаиме, но относится к этому спокойно.

Пророк Натан слушал, глядя в землю.

– Северные племена упорно не хотят Храм или, как его называем мы, ерушалаимцы, дом Бога, – продолжал Элицур. – В наделе Эфраима говорят так: «Наши храмы стоят уже сотни лет, и строить ещё один не нужно ни Богу, ни людям».

Пророк Натан молчал. Он знал, да и вся Эрец-Исраэль знала, что Ахия, самый чтимый пророк на севере, не принял замысел короля Давида построить Храм на горе Мориа.

В первую встречу три года назад король Шломо пытался убедить пророка Ахию, что построить Храм необходимо.

– С иврим достаточно тех храмов, которые у них уже есть: в Шило, в Бет-Эле, в Пнуэле, – упрямо твердил Ахия. – Бог повсюду, а ты хочешь удержать Его в доме. Бог разгневается и накажет нас всех. Я хотел сказать это Давиду, твоему отцу, но не успел: он умер раньше, чем мы встретились.

– Народ потянется к Храму, чтобы говорить с Богом, чтобы спросить у Него, для чего нужно всё, что есть в мире, – объяснял король Шломо. – Для чего я? Для чего ты? Зачем Он создал землю, птиц, людей и…

– Людям не нужно ни о чём спрашивать Бога! – перебил Ахия. – Как Он создал, так и должно быть, и лучше быть не может. Что бы ни случалось – всё по Его воле, а потому хорошо.

Шломо молчал. Он хотел объяснить, что Храм необходим людям, что человек живёт в страхе, что он ощущает беспокойство и тоску. Человек хочет говорить с Богом, как сказано в Учении: «Когда ты страдаешь и беспокоен, тогда ты обратишься к Господу, Богу твоему». В Храме за жертвоприношением и молитвой человек, живущий в страхе, обретёт защиту, а тот, кто придёт в смятении – умиротворённость⁶.

Что-то случилось с королём. Пророк Ахия говорил и говорил, а у Шломо не было сил ответить. Он молчал.

Перед тем как уйти, Ахия сказал:

– Я пришёл помочь тебе. Когда-то сыновья Цруи запугали твоего отца, и он дал много поблажек племени Иуды. Отмени их, и племя Эфраима тебя поддержит. Можешь мне поверить.

Ненависть к покойным военачальникам короля Давида, сыновьям Цруи, особенно к Иоаву, со стороны многих знатных людей в Эрец-Исраэль всегда задевала Шломо.

– Сыновья Цруи, – медленно начал король, – были с Давидом во все трудные часы его жизни: и когда он скрывался от короля Шаула, и когда сражался с филистимлянами, и когда бежал из Ерушалаима от своего мятежного сына Авшалома. Но я и сам хочу, чтобы все племена иврим оказались в равном положении. Подожди ещё несколько лет и…

– Я-то подожду, – ухмыльнулся пророк Ахия, – но станут ли ждать наши северные племена? – Он поднялся. – Я ухожу, а ты подумай над моими словами, король.

На том и закончилась их первая встреча.

Натан отхлебнул из чашки воды.

– Смертным не дано понять промысел Божий, – сказал он. – Но стараться его понять Он не запретил никому. До сих пор наши храмы были только жертвенниками. И храм Ахии в Шило – тоже жертвенник. Конечно, нужно, чтобы человек приносил жертвы Богу. Но в Храме люди будут ещё и чувствовать, что они находятся в одном доме с Богом, и не побоятся открыть Ему душу.

Некоторое время оба сидели молча, попивая ароматную воду. Потом пророк Натан опять заговорил:

– Прошлой весной Ахия был у меня и сидел там, где сейчас сидишь ты, Элицур. Сперва он просил меня пойти к Шломо и отговорить его от строительства Храма, но я напомнил ему, что Господь послал на гору Мориа ангела с повелением Давиду построить Храм. Тут Ахия рассвирепел. «Только не Шломо после греха его матери строить Храм!» – кричал он.

– И ты не прогнал Ахию? – спросил Элицур.

– Нет. Я сказал ему: «Ахия, ведь ты не затем пришёл ко мне, чтобы я отговорил короля Шломо строить Храм». Он молчал, и тогда я спросил: «Говори, зачем пришёл?» И он ответил: «Сказать, что, если Шломо станет перемещать границы наделов, установленные ещё великим судьёй Иошуа бин-Нуном, северные племена могут отделиться от Ерушалаима. Передай это моё предупреждение королю. Народ не верит, что от таких перемен ему станет лучше. Люди на севере говорят, что это – очередная хитрость племени Иуды».

– И что ты ему сказал?

– Что не стану просить Шломо отменить передел Эрец-Исраэль, который он начал. Не мог я сказать Ахие, что великий судья Иошуа бин-Нун, да будет благословенна его память, сделал ошибку, разделив между племенами землю, которую Господь обетовал праотцу Аврааму для всех иврим. Ты же помнишь слово Господа: «Потомству твоему отдам я эту землю». Потомству – значит, всему народу. Всему! Шломо, с Божьей помощью, делит не землю, а обязанности племён. Ни одно племя не сможет отделиться со своим куском Священной земли. Ещё одно-два поколения, и будет один народ жить на единой земле, обетованной ему Господом. Только запомнят, что в Первый месяц всех нас кормит Первая область, и её правитель отвечает за охрану всей Эрец-Исраэль, и так в каждый из двенадцати месяцев.