Kitabı oku: «Циклотимия»
Об авторе
Давид Шварц – автор двух поэтических сборников: «Сиреневый огонь» и «Серебристая звезда». В электронном формате в 2017 году вышли три его книги прозы: «Восхождение», «Циклотимия» и «Повести. Рассказы. Истории».
Д. Шварц – авиационный инженер. Его научно-инженерная деятельность (авиаконструктор, начальник отдела робототехники в НИИ, Главный Конструктор СКТБ в бывшем СССР), многолетняя работа в израильском секторе высоких технологий хай-тек, одиннадцать патентов на изобретения, десятки трудов в области робототехники и автоматизации производства – обильно подсказывала сюжеты, способствуя написанию книг.
Д. Шварц живёт в Израиле с января 1991 года.
Цикл «Интересные люди»
Сбоев
Впервые я увидел его на пятом курсе. Он преподавал нам новую дисциплину – Вертолеты.
В аудиторию вошел высокий, под два метра, мужик с простым, как говорится, рубленым топором, русским лицом, строевой выправкой и басовитым голосом. При моложавом лице с умными глазами у него была совершенно седая голова.
Бывший летчик – испытатель.
На то время Сбоев испытал все марки советских вертолетов. При последнем испытании в условиях Горного Алтая машина потерпела аварию, упала в ущелье, он чудом остался жив, лишь переломав половину костей. Когда его нашли под обломками, друзья отпрянули – парень стал совершенно седым!
После аварии он оставил службу и пошел преподавать.
Прост, как правда. Приятен. Интеллигентен. Не дурак.
Последнее подтверждаю следующим эпизодом.
К экзамену по вертолетам я подготовился плохо, через пень колоду, предполагая ошибочно, что прекрасно знаю предмет.
Вытянул билет и понял, что третий вопрос меня сейчас утопит. Голимая теория, которую я в упор не помню, то есть напрочь!
Сел напротив Сбоева, и ответив на первые два вопроса, бойко стал сочинять из головы, предполагая, что сей секунд он меня вышвырнет или хотя бы засмеет. Нет!
Наклонил свою седую голову, внимательно слушая. Потом говорит: – Интересно, интересно… продолжайте…
Я мысленно струхнул, но язык помелом молотил что-то, чего я сейчас не помню. Сбоев вытаращил глаза и с восторгом сообщил: – А знаете ли вы, что вы высказали сейчас интереснейшую идею, которую стоит изучить и развить! Где вы это раскопали?
– Как где? – говорю. Хотел сказать: в Караганде, мол, но сдержался, – в этой…как ее… в голове своей, а где же еще!
– Потрясающе! – заявил Сбоев, – мы с вами продолжим ее исследовать вместе, а пока что давайте зачетку. С удовольствием ставлю вам оценку отлично!
Ошеломленный собственной гениальностью, я выскочил из аудитории и постарался исчезнуть из поля зрения хорошего мужика надолго.
Так и случилось. Долго мы не виделись. Хотя через несколько лет я о нем услышал, да еще как!
В помещении Дома Какой-то Там Культуры имени Кого-То проходил открытый суд над убийцей.
Убил, говорят, бабу на почве ревности.
– Кто такой? – спрашиваю.
– Какой-то Сбоев, бывший летчик…
Дело было так.
Он заметил, что жена частенько подходит вечерами к окну и смотрит в сторону дома напротив. Потом она стала недомогать вечерами и, жалуясь на головные боли, прогуливаться на часок после подходов к окну. Потом…Короче, он стал за ней следить и обнаружил, что напротив живет крепкий мужчина приятной наружности и крепкого телосложения.
Сбоев, видя такое дело, завел тетрадочку в клеточку и в черном переплете и стал аккуратно заносить туда сведения.
Допустим, 5-го числа марта в 8-25 вечера Маруся вышла из дому, зашла в подъезд к Х. Вышла оттуда в 9-12. Махала рукой в сторону окна на 4-м этаже, откуда шла встречная отмашка этого Х.
7-го числа марта в 7-45 вечера Маруся… И так далее, детально, с минутами, маханиями рукой и выражениями лица любимой жены.
И так два года!! Аккуратно и подробно. И главное, без шума, эмоций, сдержанно.
Потом как-то жена попросила налить ей ванную помыться. Он налил полную ванну. Она, раздевшись, расправила крутые плечи, заманчиво вздрогнув плотными грудями и поведя красивыми крутыми бедрами.
Он подошел сзади, взял рукой за шею, с силой нагнул голову в воду и подержал несколько минут. Она билась недолго. От неожиданности и ужаса захлебнулась сразу, обмякла и упала в ванну, расплескав воду на пол.
Вдовец вышел на лестничную площадку, выкурил сигарету, вернулся в дом, записал в тетрадку. Затем позвонил в милицию, сообщив об убийстве и дав адрес.
В суде было много криков, мнений и требований. Адвокат тряс тетрадкой с записями и требовал свободы!
Прокурор, напирая на убийство несчастной блудницы, громко говорил о возмездии и каре!
В результате вертолетчик получил лет семь тюрьмы, но вышел раньше за примерное поведение.
После чего я неоднократно встречал его в телогрейке и валенках на территории авиационного завода, где мы оба параллельно работали. Я в КБ, а он – в цехе на подхвате.
При встречах мы учтиво раскланивались друг другу. Без разговоров.
Прошло еще несколько лет.
Я создал в НИИ большой отдел с интересной тематикой и интенсивно набирал людей.
Однажды пришел Сбоев.
– Мне сказали, что у вас интересный отдел, – сказал он, поздоровавшись, – не найдется ли мне место? Я отлично помню, какую идею вы выдвинули как-то на экзамене. Я ведь ее потом проверял – она действительно оказалась жизнеспособной. Но вы меня избегали почему-то.
– Я просто увлекся уже тогда тем, чем, наконец, смог заняться только сейчас. Мне нужен ведущий конструктор в сектор разработок робототехнических систем. Вы не против?
Проработал он у меня с год примерно. Потом пришел ко мне на прием по личным вопросам. Вечерком, после работы. Не один.
– Знакомьтесь, товарищ начальник. Это моя жена.
Я привстал и пожал протянутую руку немолодой усталой женщине с бесцветным лицом, шестимесячной завивкой и одетой в простенькое платье, висящее неопрятно на бесформенной фигуре.
– Мы уезжаем из города. Я хотел вам сказать спасибо за все и познакомить с Любой.
Они смотрели друг на друга влюбленными глазами.
По спине моей шла дрожь. С крупными мурашками. Волнами.
Я пожелал паре счастья, любви и долгих лет счастливого супружества.
Больше я Сбоева не видел.
Чебаков
Недавно в интернете прочел статью о новой разработке, которую возглавил в Сибири академик Чебаков.
Чебаков? Академик? Черт побери! Жив, значит, курилка!
Я уже рассказывал, как на одной из научных конференций меня представили заместителю директора НИИ, тот предложил сотрудничество и назначил встречу в институте.
Я прибыл, только предполагая, что мне предложат работу, но в каком качестве, о чем пойдет речь – не догадывался.
Зам спросил: – Чем хотите заниматься у нас?
– Так я не знаю даже структуры Вашей фирмы…
Тот рассказал.
– Вот смотрите, – говорю, – тематики основных отделов не связаны, разрознены. Я могу предложить свою, она, мне кажется, может стать связующим звеном в структуре института.
Зам аж подскочил на кресле!
– Пошли к Чебакову!
Того не оказалось на месте. Перенесли встречу на завтра. Назавтра встретились.
Так я познакомился с необыкновенным человеком.
В кабинете директора нас встретил невысокий, щуплый, лет сорока пяти, серенький человек, мимо которого пройдешь – и глаз не задержится. Он протянул мне руку и я встретил его взгляд – умного, интеллигентного тихони. Рядом с замом, высоким черноголовым красавцем с громовым басом, директор смотрелся третьим сортом.
– Мне о вас рассказали, – тихо сказал он. Голос приглушен, ничего особенного.
История его директорства интересна.
Парень работал начальником сектора в отделе. Вроде, звезд не хватал, был партийным. Когда защитил кандидатскую, хотел уйти из института. Ну в общем, все тривиально начиналось.
Вдруг – бац! Снимают директора института за несоответствие должности, стал дело заваливать, народ разбегаться.
Стали искать замену. Естественно, среди начальников отделов и со стороны – никто не хочет, ибо, на их взгляд, гиблым было дело.
На ужасно крикливом собрании актива института встает Чебаков и говорит тихим голосом: – А выберите меня директором. Я вытяну, я двужильный!
И что же?
Выбрали. А что? Тихий, интеллигентный, остепененный, от такого пакостей, вроде, не будет. Ну, завалит дело – так что? не первый, не последний.
Взял он в руки институт, и поняли люди вскоре, что ручки-то железные!
Навел порядок внутри тихо, без шума и шороха. Часть сократил, часть сокрушил, часть добавил. Тихо вышиб в министерстве фонды под оборонную тематику… И раскрутил!
И пошло дело.
Втянул в орбиту интересов института два завода того же министерства, но разных главков, создал Объединение, включающее институт и эти заводы, завоевал доверие министра, довел число отделов до сорока и число сотрудников до двух с половиной тысяч, набрал сложнейших проектов спецтематики и вывел институт в головной по ряду направлений!
К моменту моего появления в его кабинете он догрызал голову какому-то проектному институту, занимавшему в восьмиэтажном здании два верхних этажа.
– Мне рассказали о ваших работах, – повторил он, – я хотел бы, чтобы вы перешли к нам. Я хочу предложить вам сектор. Начнем сотрудничать, а там видно будет…
– Сектором я не потяну объем работы, – тут же ответил я, – здесь нужен отдел.
– Да? – он посмотрел на меня более заинтересованно, – и каким вы видите этот отдел?
– Мне бы лист бумаги…Карандаш у меня есть.
Я набросал структуру отдела, включающего семь секторов.
– Так, – сказал Чебаков, – а людей наберете?
Я попросил еще лист бумаги и посекторно стал набрасывать фамилии ребят, с которыми работал и которых знаю как облупленных.
– Так, – уже живее спросил Чебаков, – а они знают, что…
– Знают. Они давно ищут новое место работы. Профессионально они уже достигли потолка, им там неинтересно.
– Хорошо, – подвел итог директор, – я проведу в министерстве этот новый отдел. Начинайте работать. Детали согласуйте с ним, – и он кивнул на зама.
Тот выпучил глаза: – Артем, а ты выбьешь у министра штат на новый отдел?
– А ты сомневаешься?
Все. И дело закрутилось.
Уверенность этого человека, его авантюризм поражали всех, кто с ним сталкивался.
Погорел впервые он на столкновении с городскими властями.
Те два верхних этажа здания института занял я со своим отделом, который был сформирован примерно за три месяца, и еще три расширившихся смежных отдела.
Чебаков устремил свой хищный взор на первый этаж здания, где располагался районный ЗАГС, подговорил ребят и темной ночью десять человек вскрыли двери, стащили загсовские пожитки в угол, внесли свои столы и оборудование и к утру уже работали на новом месте.
Аннексия госконторы закончилась тем, что за самоуправство директора сняли с работы и перевели в мэнээсы. Кстати, по этому поводу приехал сам министр и вдвоем с секретарем обкома партии они решили дело.
Проработав год, Чебаков уехал в Украину, в город Желтые Воды, где создал новый институт от того же министерства. Затем стал переманивать своих сотрудников туда. Человек пятьдесят из нашего института, в том числе несколько начальников отделов и ведущих специалистов, уехали к нему. За мной он прислал нарочного, который расписал прелести жизни на новом месте, но я не уехал по семейным обстоятельствам.
Через год узнаю, что Чебаков расширил дело, раздул институт до пятисот человек и присоединил завод к институту, став гендиректором объединения по образцу нашего.
Правда он не учел, что в тех краях работали крепкие ребята, которым он перешел дорогу!
Обиженных оказалось много, все со связями, и вот уже возбуждается дело против гендиректора Чебакова по поводам, найти которые – плевое дело!
Его снова увольняют и передают дело в суд.
И вот он уже сидит дома и готовит допровскую корзинку, готовясь сесть на энное число лет.
Но борец в нем возобладает и он начинает бороться.
В это самое время гремит перестройка. Восходит звезда Горбачева. Собирается съезд с тронной речью нового советского вождя.
А в это время…
В Желтых Водах человек с готовой допровской корзинкой пишет письмо лично Михалсергеичу о преступных действиях мошенников из тихого украинского городка.
Письмо идет кружным путем, детективно, через Харьков, Киев и еще какие-то города и доходит до столицы. Мало того, до съезда. Мало этого, аж в самые белые ручки нового Генсека. Мало и этого – попадает во-время!
И в тронной речи М.С.Г. громит мерзавцев- гонителей прогрессивного гендиректора, клеймит их, обласкивая Артема Чебакова, как светоча новых веяний!
Дальше – проще. Уродов гонят, а победитель снова на коне и машет крупнокалиберной шашкой!
После чего я теряю его следы, но отголоски того, что после падения Горби Чебакова все-таки засадили в кутузку – до меня доходят.
И вот радостная весть: он уже академик и работает во славу науки!
Ура! Правда победила, враги унижены, наша взяла!
Правда, все это я наблюдаю уже издалека, с теплого берега Средиземного моря, с высоты приобретенного опыта.
Примечание: фамилия директора изменена, г. Желтые Воды – выдумка, дело было в другом городе.
Авиноам
Я о нем уже как-то писал. Но он стоит того, чтобы быть внесенным в цикл «Интересные люди».
Довольно редкое древнееврейское имя для современного израильтянина. Сейчас более модны короткие имена: Гат, Гон, Оз, Рон. А Авиноам – относительная редкость.
Пожилой, уже под шестьдесят. Внешне очень странный: красивое мужественное лицо римского сенатора, вьющиеся каштановые, с сильной проседью, волосы; умные светлые глаза повидавшего жизнь человека и – совершенно неряшливая одежда; стоптанные, ни разу не чищенные, башмаки с вечно развязанными шнурками; мятые, ни разу не глаженные, штаны цвета грязноватого асфальта и странные рубашки с пуговицами через одну.
Но когда раскрывает рот – заслушаешься.
Он – сабра, то есть рожден в Израиле. Инженер с большим стажем. Совершенно исключительная память, которая, наряду с эрудицией и опытом, делает его незаменимым консультантом чуть ли не во всех областях техники.
Все расчеты делает в уме, сходу расписывая по памяти сложнейшие формулы, не прибегая к справочникам. Механика, пневматика, гидравлика, электротехника, электроника – щелкает, как семечки. При этом, не владея специальными конструкторскими программами, от руки делает сложнейшие чертежи безошибочно.
Технологические процессы с массой мелких деталей выкладывает на бумагу, добавляя поразительные нюансы:
– Вот здесь надо делать так и так, я это видел (я разрабатывал, я присутствовал и т. д.) в Чикаго (в Мюнхене…в Оттаве… в Дели…в Кейптауне…в Милане и т. д.) на таком-то заводе (в институте…в университете…и т. д.). Этот процесс происходит так: температура Х, выдержка Y, время Z, и обязательно на оборудовании R при соблюдении стандарта G!
А потом по памяти объясняет, за каким зданием куда повернуть и по каким улицам проехать, и по какому адресу и по какому номеру телефона обратиться по такому-то вопросу к такому-то специалисту. Без записной книжки.
Человеконенавистник. Совершенно не может, да и не хочет, сработаться с людьми. Работает в одиночку. Создал и зарегистрировал фирму, в которой один (!) работник – он сам.
Есть семья, но зная его много лет, я ни разу не слышал двух слов о жене и не знал, есть ли у него дети. Зато у него есть фетиш, на который он молится. Это его мать, которой сейчас 90 лет и она жутко больная. Лет семьдесят назад она приехала в Хайфу из Одессы.
На совещании, в разгар принятия важного решения, он вдруг поднимается и тихонько, по стеночке, двигается к выходу.
– А-а-а, ты куда это? – спрашивает начальство, не поняв, что происходит, – мы без тебя не решим проблемы.
– У меня мама болеет, я должен идти, сейчас надо ей лекарство принять.
– Погоди еще полчаса…
– Нет!
И исчезает за дверью.
Все разговоры, помимо техники, сводятся к самочувствию мамы и лекарствам для нее.
Но работать с ним – удовольствие!
Жизнь сталкивала меня с ним трижды. Первый раз – по работе над совместным проектом в хайтековской фирме, где его продержали около года, но затем вынуждены были с ним расстаться из-за абсолютного неприятия им понятия дисциплина. Он приходил на работу и уходил, когда ему вздумается, делал, что надо ему, но не фирме, контактировал исключительно с теми, кто ему нравился, остальных просто в упор игнорировал.
Второй раз – в другой фирме, где я работал, а он приходил в качестве консультанта и делал свою часть дома. Его вклад в серьезнейшие проекты переоценить невозможно.
И, наконец, в третий раз мы столкнулись с ним в кафе в Бейт-Габриэле на берегу Кинерета.
Я остановился перекусить по дороге в Кацрин, что на Голанских Высотах, ехал туда по делам.
В кафе было мало народу, тихо играла душевная музыка: это место – Мемориал в честь молодого, безвременно ушедшего из жизни парня, созданный его родителями.
Здесь всегда чисто, прибрано, а музыка располагает к спокойствию и умиротворенности.
Авиноам сидел один и безучастно смотрел на странные фотоработы на стене, изображавшие прищепки и веточку, прикрепленные к веревке, и еще какой-то модерн.
Я подсел.
Он вдруг сказал:
– И эта тоже ушла.
Затем, не обращая внимания на мои округлившиеся в недоумении глаза, продолжил:
– Я тебе говорил, что моя жена умерла при родах. Так вот после этого я привел в дом Хению. Она жила со мной два года. Потом уехала отдыхать в Швейцарию, да так ко мне и не вернулась… А дочка ее успела полюбить…
Шесть лет после этого я не прикасался к женщинам. Сам воспитывал ребенка, ухаживал за мамой. Не мог видеть их.
Потом по работе пришлось надолго уехать в Америку. Я работал в Чикаго и Бостоне. Перед отъездом я нанял филиппинку. Молодую. Красивую. Она хорошо относилась к маме и дочке, ухаживала, как родная.
Я вернулся и через полгода стал с ней жить. Она и за мной хорошо ухаживала. И вот недавно она исчезла. Полиция нашла ее. Оказывается, она из какой-то банды. Она обобрала меня на крупную сумму, утащила драгоценности и деньги. Их не нашли. А ее депортировали.
Я сидел молча. Он говорил и, по-моему, не видел меня. Глаза смотрели сквозь меня и сквозь эти модерновые фотокартины.
Потом встал, оставил деньги на столике и ушел. Шаркая все теми же стоптанными и давно не чищенными ботинками с вечно развязанными шнурками.
Выдающийся инженер. Странный и несчастный человек.
Шагов, или Переэкзаменовка любви
Доцент Шагов был страшен студенческой публике сразу несколькими параметрами. Первое – он не смотрел в глаза. Он смотрел куда-то вниз. Но ежели его небольшие острые глазки впились в твои зрачки – значит тебе конец. Утопит, как пить дать!
Второе. Сам предмет. На первой же лекции он объявил: – Не надо отвлекаться на учебники и другую муру! Я вам читаю, вы конспектируете, а на экзаменах отвечаете только по моим лекциям – и все! Шаг влево, шаг вправо – и вы в дерьме! Ясно?
Третье. Мужик делал докторскую, а потому топил тематику в интегралах и дифференциалах по делу и без. Запомнить всю эту муйню без поллитра было практически невозможно.
Ну и наконец, в- четвертых, среди студентов за ним шла слава мясника и головореза вперемежку с кровожадным вурдалаком: из группы в двадцать человек он, как правило, топил с десяток. Остальные выползали с экзамена с обглоданной башкой набекрень и трояками в зачетках. Четверка у Шагова считалась верхом совершенства и большим шиком.
Вот такое чудо было на одной из кафедр.
В очередную сессию пришел и мне черед понюхать пороху и испить чашу.
На экзамен давалось три дня. Но в моем графике этих дней не было. Так же, как и всего остального. Кроме НЕЕ!
Она была Любовью тех дней, Светочем и Головокружительной Мечтой, извиняюсь за пафос, но мне положено снисхождение: в восемнадцать лет и не такое бывает.
Ночные грезы, мечты и слезы, шальные мысли заместо бисли, и запах роз заместо розг. А как же экзамен?
Какой там!
Я кропал стихи, я говорил с ней вслух, сидя дома в одиночестве на диване, я исторгал вздохи… В общем, оборзел парнишка и воспарил!
Достал фарфоровую статуэтку балерины и писал в стихах шутливую Инструкцию по эксплоатации…
Мозг выключился из реального времени, розовые сопли и блаженные сны наяву окружали меня плотной пеленой, отгораживая от остального мира. Щенячье счастье обволокло душу сиюминутностью, оставив за порогом жуткую и жестокую действительность! В частности, в образе Шагова…
Песец подкрался незаметно.
Три дня пролетели. В парах любовного дурмана я прибыл на экзамен. Взял билет, сказал: Ой! Подал зачетку. Доцент, кровожадно сопя, отвел мою руку, влепив в зачетную ведомость жирную двойку и сказал, не глядя в глаза: – Придете пересдавать вместе со всеми!
Мне показалось, что изо рта он изрыгнул пламя и звериный рык.
И только выйдя из аудитории я осознал трагедию: Шагов, двойка, пересдача!
Два слова в оправдание: вроде, подумаешь, делов-то, двойка. Видали мы… Но вот тут загвоздка: не видали мы! Это была первая двойка за годы учебы не только в ВУЗе, а вообще в биографии, мать честная! Не было иммунитета, с-сук-ка. Отличник долбанутый!
Все члены сковал ужас перед неизвестностью. Любовь в душе скукожилась, угнетаемая страхом и стала мелькать в воображении другая Муза – Идея Неприятия объекта любви! Какого черта, – подумалось, – я влип! Я влипп! Вляпался! Из-за чего, собственно? Из-за кого, собственно! Она там где-то сидит, радуется, а я… а мне…а Шагов ножик на меня точит…
Любовь исчезла. Слетела, как с березы лист… Испарилась, уступив место шкурной мысли: что делать и кто виноват? А может это и не любовь была? А может это гормоны сыграли свою злую шутку и разлетелись брызгами от ушиба о реальность?
В общем, надо было учить материал!
И началось!
Я был парнишкой толковым. Разбил весь материал на две части и за два дня впитывал его по 18 часов беспрерывной долбежки. Третий день пустил на повторение. От великого ужаса перед страшным Шаговым материал впечатывался в мозг стройно, последовательно и четко. К концу третьего дня я, закрыв глаза, мог вспомнить весь текст без напряга.
На переэкзаменовку приплелась куча народу, не только из группы, но и со всего потока.
В аудитории стояла мертвецкая тишина, студенты печально смотрели в потолок большими зрачками.
Я глянул в билет и поднял руку.
– В чем дело? – Шагов смотрел мимо меня.
– А можно без подготовки? – выпалил я. В голове моей стоял шорох перелистываемых страниц с формулами.
– Готовьтесь, готовьтесь! – приказал доцент, – что за безответственность?
– Но мне не надо готовиться, я знаю!
Отвечать на первый вопрос я начал сходу, прикрыв глаза. Я считывал из памяти, мысленно перелистывая страницы.
– Так, ну, ну, – прервал Шагов, – давайте второй вопрос!
Тем же манером я переключился на нужную страницу в бешено работающем мозгу и начал тарабанить.
– Так, так, так. Третий! – приказал доцент.
Я отчеканил третий.
– А теперь выдайте мне схемку такую-то и объясните принцип работы!
Я выдал.
Шагов встал, попросил у аудитории внимания и вполголоса сказал:
– Я работаю в вузах вот уже двадцать пятый год. Но сегодня впервые увидел студента с блестящим знанием моего предмета! А посему заявляю вам, что впервые в своей практике я ставлю оценку «отлично» после «неуда», зная, что она идет в диплом! Вот так надо знать мой предмет!
И сел.
В полуобмороке от напряжения я забрал зачетку и негнущимися ногами отмаршировал прочь, подальше от этого жутковатого места.
Эпилог.
1. Через три дня вся информация по предмету выветрилась из головы. Я снова стал нормальным человеком.
2. Любовь затихла, вышибленная, вероятно, более доминантным чувством страха.
3. Больше таких фокусов я не вытворял.
4. Подход к теме любви и женского пола стал более прагматичным и сдержанным, подтверждая чеховскую идею о том, что если в стакан с прокисшим пивом плеснуть чуток скипидару, добавить жженных «Петербургских Ведомостей» и выпить, то будет уже не до любви. Разумеется, чеховские слова я привел по памяти. Не ручаюсь за точность.
Но за смысл ручаюсь головой!
