Kitabı oku: «Заблудшие», sayfa 3

Глава 5

Таёжный ковёр под ногами становился зыбким. Ичиги утопали в прохладной губке мха, скользили по гнилой подстилке из корней и листьев. Деревья стояли по колено в белом лишайнике. Любая тропа в этой глуши показалась бы мощёной дорожкой.

Всё чаще Никита проваливался в пахнущие плесенью ямы, выбирался из них, цепляясь за ветки. Потом началось болото с голубоватыми озерцами, посреди которых, как редкие волоски на лысине, торчали чахлые берёзки. Увязнуть в таком болоте, конечно, не увязнешь, но и брести по пояс в воде не станешь.

Никита обошёл одну из глубоких луж и вдруг подвернул ногу, наступив на что-то кривое. Он уселся на мокрую кочку и сгоряча шибанул ладонью по воде. Где же река?

Похоже, выбраться до темноты не получится. Надо возвращаться обратно, к заплечнику с огнивом. Скорее всего, мешок так и висит на дереве – зачем он нужен этому Гурьяну?

Никита двинулся назад. «Проклятый бурят, – ругался он про себя, – сгинул бесследно, как Ермак Тимофеевич в водах Иртыша. Не исчез бы, так вернулись бы благополучно вдвоём».

Он остановился у оврага, заросшего жухлой маховкой. Место казалось знакомым и приятным, будто кто-то перенёс кусочек земли из долины сюда, в дремучий лес. На душе сделалось тепло, но мысли быстро омрачились: ведь он не шёл здесь до этого – значит, сбился с пути. Никита взял правее.

Он вспомнил, как однажды заплутал в лесу около Турана. Тогда, возвращаясь домой, он увидел нечто странное – сначала и сам не понял, что перед ним. Что-то вертелось и выло возле самой земли – какой-то красный вихрь. Вихрь оказался бешеной лисой. Животное в злобе вгрызлось в собственный хвост и крутилось что есть силы. Лиса поедала себя и от себя же убегала. Ничем, кроме дурного знамения, это быть не могло. Никита испугался и бросился наутёк. Потом он долго искал дорогу и выбрался к дому лишь под вечер.

Кириллиха устроила ему добротную взбучку – сначала отходила розгой, затем спустила в подпол. Всю ночь Никита просидел в темноте и холоде, дрожал как цуцик и костерил мачеху на чём свет стоит. Он с ужасом вспоминал увиденную лису. Что-то дьявольское заключалось в её бешеном танце. Да и не лиса то была, а сгусток злобы – холодной, нечеловеческой, неземной злобы.

Утром явился урядник Чугунов, приходящийся Кириллихе дальней-предальней роднёй – как бабушкин внучатый козёл тёщиной курице. Он оттаскал Никиту за уши и что-то назидательно гундел. Мал тогда был Никита, духу сопротивляться у него не хватило. Да и сейчас хватило бы? – выступать против здоровенного казака с горящим как угли взглядом. После этого случая он возненавидел Чугунова, хотя раньше даже равнялся на него.

Он остановился, поняв, что давно бредёт, не различая дороги, выбирая места, где удобнее ступать. Похоже, окончательно заблудился. Сейчас выход один – снова идти к реке. Пусть через болота, пусть по кочкам, но выйти к реке, а там можно ориентироваться.

Никита пошёл обратно, тщательно выверяя направление, выискивая отметины своей обуви. Вот уже и овражек с маховкой должен появиться, однако, зараза, никак не показывался. Где-то внутри, в печёнках, начинала вскипать злоба – злоба на свою непутёвость. Алёшка Люблин на его месте давно выбрался бы из леса. Но Алёшка мёртв, а он, Никита, – живой. Значит, не такой уж он и непутёвый.

Вскоре и собственный след потерялся. Обессилевший Никита бухнулся в траву, отдохнул несколько минут, затем напился из лужи, как телёнок.

Главное до темноты выбраться к реке. По берегу можно всю ночь спускаться, а здесь будешь ходить кругами, пока не переломаешь ноги в какой-нибудь яме. Эта мысль повела его дальше.

Сохээ – так, кажется, буряты называли подобный лес – заболоченный, труднопроходимый. А главное, не было зарослям ни конца, ни края, будто и горы, и равнины – всё вокруг пропало. Солнце скрылось, и светлое небо, недавно мелькавшее между крон, потемнело как трёхдневный синяк. Никита уже не отдыхал, лишь ненадолго прислонялся к дереву, переводил дух и брёл дальше. Он шёл и всё вспомнил Батохины запуги о том, что духи без шаманского ритуала не принимают. Да, от ритуала уклонился. Можно сказать, языческим идолам в рожу плюнул. Ну и что с того? Плюнул – и правильно сделал! Значит, Господь от беды убережёт.

Никита замер. Не зря Господа помянул: между стволов мелькнул оранжевый язычок костра. Сдержав порыв, он спрятался за дерево. Не рано ли радоваться? Кто знает, что за лиходеи могут греться у огня. Где-то глубоко, точно пуля в стволе, засело тревожное предчувствие.

Он долго стоял в раздумьях, а когда стемнело, решил подобраться и глянуть, кто сидит. «Яко тать в нощи» он перебирался от одного ствола к другому. Кто бы увидел его сейчас со стороны – точно бы из ружья пальнул.

У огня сидели двое – мрачные люди, одетые в тряпьё, с нечёсаными бородами на замызганных рожах. Мужики задумчиво пялились на разгорающийся костёр. Из пламени с треском вылетела красная искра и, тлея, повисла на бороде одного из мужиков. Тот, даже не вздрогнув, нехотя поднял руку и раздавил уголёк толстыми пальцами, как гниду.

За спинами людей стоял низкий балаган, сооруженный из жердей и кусков лиственничной коры. Внутри – лежанка из примятого лапника.

Никита ёжился от холода, но выходить не решался: слишком уж одичавшими выглядели незнакомцы. Такие голову вмиг отстегнут.

Один из мужиков прихватил дровину, пошурудил ею в огне, будто кочергой, и добавил в костёр. Пламя осветило его ороговевшее лицо с прищуренными от дыма глазами.

– Вот не создал ещё Господь человека, а лес этот уже стоял, – философски заметил мужик, косясь на своего товарища. – И горы стояли, и зверь бегал. Ты, Фрол, дурья ты башка, думаешь, поди, что мы здеся главные?

Фрол безразлично молчал, продолжая, точно околдованный, таращиться на пламя.

– Думаешь, дескать, Господь всё в угоду человеку создал, так мы здесь хозяева? Вот! – он протянул Фролу под нос увесистый кукиш. – Зверь и камень здесь хозяева. А мы – гости. А раз весь мир раньше появился, то мы и в мире этом – гости. Усёк?

Фрол резким движением плеча отогнал от себя кукиш и бросил на мужика презрительный взгляд.

– Ну чего? – заводился мужик, явно провоцируя на разговор. – Не так, скажешь? Мы сейчас сидим, как первые люди сотворённые. А ведь недалеко от них ушли, – он усмехнулся и перешёл на доверительный тон. – Ведь говорили тунгусы, что на Ольхоне первые люди появились. Да! До сей поры там пещерка имеется с картинками. А в пещерке этой хранится котёл, в котором первые люди кашеварили.

– Ну-ну, ты ещё про медведя бессмертного расскажи, который пещеру стережёт.

– Медведь – это другое! – отмахнулся мужик.

Ненадолго они примолкли. Лишь треск углей нарушал ночную тишину.

– Крест-то есть на тебе? – вдруг спросил Фрол. – Ты, Лука, и крещён вроде, а мелешь такое, что в хайло садануть надобно.

– Погоди ты, в хайло! – завозмущался Лука. – Что я не так сказал?

– По-твоему, Адам и Ева в пещере на Ольхоне сидели? Вот тебе и райские кущи! Из таких изгоняться – милое дело.

– При чём тут Ева? Я говорю: тунгусы про своих предков сказывали. Или буряты, не помню уже.

Фрол махнул рукой и поднялся размять кости. Он был поздоровее Луки и держался как-то величаво, по-боярски. Если бы не эта разница, то мужиков можно было принять за близнецов – очень уж похожими казались их заросшие лица с крепкими, будто из дерева вырезанными носами.

– Ты бы у местных лучше научился аракушку гнать, а не байки рассказывать, – назидательно проговорил Фрол, вновь уселся на бревно и хлопнул себя по бёдрам. – Эх, выпить бы простого до праздника Христова!

– Нагнал бы, да коровы нема, – пробурчал Лука. – А насчёт братских зря базлаешь. Они толк знают. Это их земля. Не будешь местных слушать, так ничего окромя греха не сделаешь. Помрёшь – и то не так, как надо.

Он бросил в огонь ещё одну дровину, хмыкнул о чём-то своём и продолжил:

– Братские, вот, никогда своих шаманов не хоронят. Русских нанимают. Со мной в Тельме на суконной фабрике мужичок работал – Авдейка. Он ещё в конторке писарем служил. Слыхал?

Фрол даже бровью не повёл.

– Ну так вот. Ещё до конторки Авдей зимовщиком был, а там схроном промышлял. Где кого закопать надобно – подряжается. Однажды братские его нанимают и мзду предлагают хорошенькую – двух коней. Авдей соглашается, принимает покойничка и тащит к себе. Сначала, значит, тело в кладовую поместил, а следующим днём захоронил обычным порядком. Да слушаешь ты или нет?

– Слушаю! – завопил Фрол. – Куда мне деваться? Уши смолой замазать? Баладрыга ты эдакий! Тебе семерых посадить – до смерти заболтаешь!

– Ну так вот, – с удовлетворением повторил Лука. – Через три дня приходит Авдейка к братским и уверяет: покойничек-то из могилы выбирается, снова в кладовую на отлёжку приходит. Уже дважды, грит, перезакапывал, а он возвращается. Братские смеются и отвечают: мы же тебе не обычного мертвяка поднесли, а шамана покойного. Поэтому и платили столько – двух коней вместо одного. А тело шамана, значит, нужно по-особенному погребать. Допережь, говорят, открытый гроб сделай, устели его травой и овечьей шкурой. Потом в лес пойди, выбери место, чтобы между четырьмя одинаковыми деревьями было. На этом месте арангу возведи и на неё гроб поставь, чтобы тело отдать ветру и непогоде, на съедение зверям и птицам. Сделал всё так Авдейка, намаялся и решил больше схроном не промышлять.

– А душа как же? – спросил Фрол.

– Тоже мне праведник нашёлся! О душе вспомнил. Дух шамана не должен на небеса попадать. Чего ему там делать? Шаманская душа в лесу обитает, в камне, в дереве, в стручках всяких. Бывает – шастает по горам, порядки, понимаешь, наводит. Видит где что не так – губит человека. Но это ещё что! Есть чёрные шаманы, так те после смерти му-шубунами становятся.

– Кем-кем?

– Му-шубунами. Эти – самые страшные. Так мне братские говорили. Они едят только взрослых, кочующих в лесах – таких, как мы с тобой, бродяг. У этого духа длинный красный клюв, как у птицы, только из железа. Подходит, значит, му-шубун в темноте к человеку, прошибает ему голову клювом, съедает мозг, потом за сердце и потроха берётся…

Тут Никита неосторожно повернулся, надломив сухую ветку. Мужики вскочили, как ошпаренные и с ужасом вытаращились в темноту.

– Пресвятая Богородица, избавь от смерти внезапной! – запричитал Лука.

Фрол схватился за топор с грубо отёсанным топорищем.

– Коли не леший, выходи на свет! – крикнул он.

– А коли леший? – отозвался из темноты Никита.

– Рога поотшибаем и сиди, не жалко, – чуть успокоившись, сказал Фрол. – Ну, чего замер, как рыба в туесу?

Мальчишка вышел к костру, представ перед мужиками. В своей изодранной одежде, с расцарапанными щеками он не очень отличался от этих бродяг.

– Ахти-мнёшеньки, какой анахай безрогий! – заметил Лука, присвистнув. – Наш вроде, живёхонький.

Фрол, не выпуская из руки топор, указал на бревно.

– Ну садись, погрейся. Давно уж поди в чапыжнике по-волчьи лежишь.

Никита поджался к огню и сунул озябшие ладони едва ли не в самое пекло. Мужики с интересом разглядывали его. В свете костра их красные рожи походили на деревянные, обмазанные жиром лики идолов.

– Рассказывай, кто таков, – велел Фрол. – Мы гостей в такой час не ждали.

– Заплутал я, мужички, – бойко начал врать Никита. – Утром как от охотничьей артельки отбился, так и мыкаюсь здесь.

– Далеко ли артелька твоя?

– Вверх по Эхе-Угунь пошла. А я изюбря раненного через перевал гнал. Спустился и заплутал тут на болотах, – Никита в сердцах опустил руку. – И зверя упустил, и сам чуть не сгинул.

– А сам откудаво?

– С долины. А в ущелье монашеской братии помогаю.

– Монашеской? – удивился Фрол.

– Мы на реке, там где источники целебные, православную пустынь возводим. По указу архиепископа Нила работу ведём. Он велел место обустроить, чтобы люди божьи молились в уединении и хвори лечили. Хорошее дело!

Фрол кивнул, делая вид, будто понимает, о чём речь.

– А вы, как видно, не местные?

– И мы заплутали, братя! – признался Фрол. – Тока не сегодня. Уж два месяца как по горам слоняемся. В чашу плохую попали, вот горе и помыкаем. Мурцовки хватили, аж до слёз! Пока решили здесь обосноваться – от знающего человека помощи ждать.

– Два месяца! – изумился Никита. – Ну так не мудрено дело. Здесь можно годами никого не встретить.

Лука всё время молчал, как-то воровато водил зенками. «Видно до сих пор опасается, что я леший», – подумал Никита. Что это его сегодня все за нечисть принимают? Рога что ли отросли?

– Сголодал, поди? – спросил Фрол. – Вон супа поешь. Анагдашный, правда, – утром ещё делали, но авось не запортился.

На огонь поставили обросший сажей котёл. Внутри что-то зашипело, забулькало. Потянуло тяжёлым запахом переваренного мяса.

Никите вручили долблёную чашку, он жадно накинулся на варево. Мясо было с лёгким душком.

– И ружьишко было у тебя? – поинтересовался Лука.

– Было, – бросил Никита с сожалением. – Не уберёг, в реку сронил.

Лука несколько раз кивнул головой, как курица.

– Вас-то самих как угораздило? – спросил Никита.

Мужики переглянулись, словно нашкодившие детки.

– С геологами мы ходили, разведку вели, – начал Лука. – В туман как-то попали и растерялись. Мы вот с Фролушкой нашлись. Был ещё Яшка с нами, да помер – не выдержал мытарств. В общем, такого натерпелись, что супостату не пожелаешь.

Никита хмыкнул, поднял какой-то прутик и поковырял в костре.

– Ну вы и забавники! – усмехнулся он. – Кто по горам полгода ходит, когда каждая речка вниз ведёт? Иди себе по воде – придёшь рано или поздно.

Лука вскочил на ноги, но тут же присел обратно.

– Ты, малой, думаешь, большеголовый такой, будешь сейчас старших учить? – с упрёком сказал он. – У тебя ума три гумна, а мы, дурни, без тебя-то и не знаем, куда реки текут!

– Ну так чего не вышли? – огрызнулся Никита. – Разведку вели?

– Ахти-мнёшеньки! – воскликнул мужик, глядя на Фрола и, обернувшись к Никите, продолжил: – Ты по лабиринту ходил? Нет! И я не ходил, чего уж… Однако знаю: если левой стеночки держаться и налево поворачивать, то однажды и выйдешь. Но до этого и весь лабиринт обойти придётся от и до. Если жизни хватит, то и выберешься, а скорее всего – сгинешь на полпути. Это тебе не мутовку облизать! Вот и с речками твоими также. Думаешь, мы по ним не хаживали? Мы со стороны Китоя хотели горы перейти, чтоб в долине вашей оказаться. По речке какой-то подымались, потом в цирк зашли, перевалили и стали по другой реке спускаться. Петляли, петляли и снова к Китою вышли! Потом опять так же, но по другим рекам.

Никита молчал. Лука глазел на него в упор, а в карих глазах приплясывали отблески костра.

– Ты, пустомеля издогадливый, взрослых учишь, а сам-то заплута-ал! – издевательски протянул мужик.

– Мне бы к речке выйти. Сегодня до темноты не успел, так завтра выйду и спущусь.

– Спустится он! Куда река бежит-то, знаешь? В долину или ещё куда?

– Значит, по реке вверх пойду! Там я дорогу до перевала знаю, не сплутаю больше.

Лука вздохнул с видом утомлённой бабы и ничего не ответил.

– Дома-то от бати попадёт? – спросил Фрол. – Ружьё потерял, сам чуть не пропал.

– Нету бати у меня. С Кириллихой живу. Мачеха это, только с батей не зналась.

Никита поднялся.

– Куды собрался? – насторожился Фрол. – В обидку пошёл?

– Вот ещё! До ветру схожу и вернусь.

– Погодь! Не ходи в ту сторону.

– Чего так?

– Там ручей, мы из него воду берём. Нагадишь ненароком, – он указал рукой в противоположном направлении. – Туды двигай, мы там справляемся.

Никита побрёл в кусты. Странные эти мужики. И безобидные вроде, но что-то не договаривают. История у них явно не складывается: то с геологами разминулись, то почему-то к Китою никак не хотели спускаться. С чего бы? Наверняка варнаки какие-нибудь. Беглые. Потому и Китоя сторонятся, и в Тункинскую долину боятся выйти.

Вернувшись, он снял промокшие ичиги и насадил на рогатины у огня. Хотел было портянки посушить на горячих камнях, но не решился – очень уж стойкий аромат пойдёт.

Лука тем временем набрал воды в другой котелок и стал готовить чай.

– Всю дрянь уже поназаваривал, – ворчал на него Фрол. – Что на этот раз?

– Ишь ты – «дрянь»! Всё самое лучшее в округе собираю, – возмутился мужик. – То башмачки заварю, то смородинку. Волчью травку бросаю. Все они травки пользительные!

Чай быстро поспел. Лука передал кружку и Никита с жадностью хлебнул отвар. Он обжег губы и похлопал по рту ладошкой – так делала мать.

– Кириллиха-то твоя хороша? – спросил Лука.

– Хороша, коли спит или дома нет, – буркнул Никита в кружку.

– Да я не про то. Красивая?

– Красивая. Лешего по ней рисовать – самое то.

Никита вспомнил дом и понял, что даже сейчас его к мачехе не тянет. Не его это место, не его. Найдётся ли когда-нибудь такое место, где он своим станет? Может быть то место, что на три аршина в землю уходит?.. Эти мысли нагнали тоску. Вот сгинет он в тайге, и никому ведь грустно не станет.

– Ты нас, братя, к людям выведешь? – спросил Фрол. – Мы тебя пригрели, откормили. Отплатишь добром?

– Ну а куда я денусь? Хочешь, не хочешь – всё равно возвращаться. Почему бы и вас не прихватить? Мне бы только речку найти, чтобы ориентир держать.

– Речка тут рядом совсем. Сажен сорок ты не дошёл.

Отогревшись и придурев от дыма, Никита почувствовал, как напирает усталость. Веки смыкались, голова то и дело падала на грудь.

– Давай-ка, спи-ложись в балаганчик, – предложил Лука. – Вон, зенки уже закатываются.

Никита упал на настеленный лапник и, точно в болоте, увяз в тревожном сне. Время от времени ему мерещилось, что ноги загорелись от близкого огня – это мозоли и ссадины пылали жаром. Он просыпался и тут же нырял обратно. Голова кружилась даже во сне.

Открыв глаза в очередной раз, он глянул на мужиков. Фрол и Лука ещё сидели у огня. Они переговаривались шёпотом, по очереди вкладывая губы друг другу в ухо. Ну прямо влюблённые на сеновале!

Глава 6

Предгорный лес медленно, с неохотцей просыпался. Со стороны реки нанесло туман – он укрыл всю поляну с дымящимися остатками костра и разбросанными тарелками.

Никита пробудился от холода. Свернувшись личинкой, он цеплялся за остатки ночных грёз. Фрол лежал рядом, вытянувшись, словно в гробу. Его ноги, обутые в потёртые сапоги, торчали из балагана. На земле у костровища съёжился Лука, весь покрытый серебристой золой, – он точно бабу обнимал лежащий под боком нагретый камень.

Никита понял, что уже не заснёт. Он натянул ичиги и отошёл справить нужду. Вспомнилось, как вчера его постерегли ходить к ручью. «Пойду гляну», – решил он и двинулся через туман.

Землю с другой стороны поляны устилали жёлтые листья, кое-где тронутые плесенью. Сизые поганки росли на расстоянии нескольких аршинов друг от друга – будто разобиделись. Промеж кустов жимолости вяло струилась вода – такое и ручьём-то не назовёшь. Блестели запрудки и лужи.

Никита протиснулся через цепкие кусты и нашёл основное русло. Котелок в такой ручей конечно не окунёшь, но кружкой можно набрать воды.

Он присел, зачерпнул ладошкой воду и вдруг заметил небольшую запруду – ниже по течению. Что-то в ней лежало – такое, чего здесь быть не должно. Никита сделал шаг в туман и теперь понял, что это. В запруде плавали куски человеческого тела – две отрубленные руки, нога со срезанным на бедре мясом и часть спины, с оголёнными рёбрами. Жёсткая проточная вода уже выбелила некогда красную плоть.

Сначала Никита обомлел, затем начал пятиться. Он отступил на несколько шагов, прежде чем наткнулся спиной на что-то мягкое. Он обернулся и понял, что «мягкое» – это живот Луки. Мужик стоял с конфузливым видом и тёр глаза грязным кулаком.

– Что ж ты, малец, взрослых-то не слушал, – сказал Лука, оглядывая Никиту. – Велели же к ручью не ходить.

Он проворно нагнулся и обхватил мальчишку, как охапку сена. Никита почувствовал запах гнили из его рта. Чужая борода щёткой упёрлась в лицо.

– Погоди ты, не брыкайся, – приговаривал Лука, сжимая хватку. – Сейчас сдавлю покрепче и всё, угомонишься. А там…

Длинные жилистые руки скручивали тело. Никита понял, что уже висит над землёй, бултыхая ногами, а голова кружится – не то от ужаса, не то от нехватки воздуха.

– Тихо, тихо, малец, – жарко шептал мужик в самое ухо. – Грех на душу опять взять придётся. Погоди ты, погоди…

Никита пытался кричать, но грудь пережали, весь воздух из неё выдавили, как сыворотку из творога. Кое-как он задрал ногу, упираясь коленом мужику под рёбра, и нащупал нож за голенищем. Онемевшей рукой он схватил костяную рукоять и без замаха пихнул лезвие в живот Луке. Ранил он мужика или нет – не понятно: затёкшая рука уже ничего не ощущала, да и есть ли в ней ещё нож? Никита тыкал наугад, пока схватившие его руки вдруг не ослабли. Он выскользнул из объятий и мешком свалился на землю. Лука остался стоять. Мужик неуклюже, как великан, переминался на растопыренных ногах, трогал себя за пузо и с отвращением осматривал кровавые ладони.

– Ахти-мнёшеньки… Пресвятая Богородица… – пробормотал он и завалился. Голова с всплеском окунулась прямо в запруду с человечиной.

Никита ловил воздух ртом. Каждый вдох отдавался режущей болью. Неужели рёбра сломаны? Он нарочно не глядел на запруду, даже старался не думать о том, что в ней хранится, но страшные мысли пробивались в голову. Вспомнилось и переваренное мясо, которое он жрал вечером у костра.

Он сунул нож за голенище, поднялся на хлипкие ноги и заковылял прочь. Нужно бежать к реке. Она в сорока саженях от лагеря. Дойти до поляны, прихватить топор, может быть огниво найти, и дальше, пока второй не проснулся.

Фрол и вправду спал. Топор обнаружился неподалёку – кто-то из мужиков вогнал его в смолистую сосну. Вытащить его у Никиты не хватило сил – топорище даже не шелохнулось. Чёрт с ним, будешь копаться – только мужика разбудишь. И огниво искать не стоит: Бог знает, есть ли оно вообще.

Тут он заметил котёл. По стенкам тянулась кайма серой накипи, желтели застывшие жирные разводы. От приступа тошноты свело нутро. Никита вскрикнул от пронзительной боли в рёбрах.

Спящий Фрол беспокойно зашевелил ногами, словно ему снились танцы.

Бежать!.. Никита кинулся прочь от поляны, туда, где должна течь река. Он мчался полминуты, но к берегу так и не выбрался. Неужели варнаки обманули? Наверное, подозревали, что гость сбежит.

Вырвавшись из леса, он едва не свалился с крутого склона. Внизу бурлила речка. До воды спускаться сажен десять. Или падать…

Никита пригнулся, упёршись ладонями в дрожащие коленки, и огляделся. Путь поверху совсем непролазный: сухие кусты, поваленные деревья, изгрызенная линия обрыва со свисающими кусками дёрна. Спуститься к самой реке и двигаться по шатким камням? Это конечно проще, но отсюда, сверху, берег далеко просматривается. Подойдёт Фрол к обрыву и тут же приметит беглеца. Нет, нужно нырять в заросли, в самую глушь, как раненому зверю.

Хрустнула ветка, и к обрыву вышел Фрол. Мужик повернул голову и заметил Никиту.

– Это ты, братя, шарахаешься, – спокойно заметил он. – Я думал, опять кто-то пришлый.

Он с удовольствием втянул утренний воздух и почесал брюхо.

– А ты чего такой загнанный? От чёрта бегаешь?

Никита нерешительно замер перед кустами – и вправду как загнанный зверёк.

– Замёрз, – песочным голосом пояснил он. – Пошёл дрова искать. Заодно глянул, где тут река.

– А Лукашка где?

– Видно тоже по дрова пошёл.

– Чего так? С вечеру ещё истопля осталось, – тут Фрол внимательно оглядел Никиту и почти с испугом спросил: – Что это с тобой, а? Как будто в крови весь, – он подступил на пару шагов. – И впрямь, вся одёжка кровавая!

Никита молчал. Мужик повёл носом, прям как собака.

– Где, говоришь, Лукашка?

Никита отступил к обрыву и глянул вниз. К реке тянулся крутой земляной склон, вперемежку с каменными россыпями, поверху украшенный бахромой коричневых корней.

– Яшку нашёл, – понимающе сказал Фрол и сделал шаг вперёд.

Отступать Никите было некуда, он балансировал на краю обрыва, ухватившись рукой за сухую ветку.

– Не боись, пацан, не забижу, – сказал мужик. Он наступал осторожно, чуть опустив руки – словно зазевавшуюся курицу собирался поймать.

Никита свободной рукой достал нож.

– Да не дури, – мягко сказал Фрол. – Думаешь, мы Яшку сгубили? Нет. Изверги мы, по-твоему, последние? Лукашку спроси, он подтвердит.

– Нет его больше, – сквозь зубы процедил Никита. – Видишь, нож в крови? Подойдёшь, и твоей добавится! Я тебя с собой в кручину уволоку.

Тут случилось нечто непредвиденное. Фрол остановился, устало сел на землю и схватился руками за голову, будто пытался оторвать её от плеч. По грубому лицу побежали слёзы. Варнак заплакал как девка, с отчаяньем дёргая себя за космы.

Несколько секунд Никита ошарашено глядел на мужика, затем втолкнул нож за голенище и сделал шаг с обрыва. Всем телом он скользнул по каменистой почве, загребая руками сыпуху. Земля забивалась под одежду, попадала в глаза и рот.

На середине склона, где начинался более пологий подступ к реке, он поднялся, задрал голову и увидел Фрола. Взлохмаченная башка высунулась из-за кромки рыжего дёрна, затем появились руки, сжимающие булыжник размером со среднюю репу. Мужик прицелился и запустил камень. Никита едва увернул голову, булыжник вскользь ударил в плечо и сбил с ног. От боли и страха Никита потерял сознание и тут же пришёл в себя, окунувшись в ледяную воду.

Дыхание перехватило. Тело сковало. Шум такой, словно табун лошадей мимо проносится. Грохочущее течение перевернуло, потащило, швырнуло спиной на камень, ткнуло головой в склизкое бревно. Где дно, а где поверхность? Уже и не разобрать. Со всех сторон, как в гуще пьяного побоища, сыпались удары.

Очнулся Никита на берегу. Его лоб упирался в прохладную гальку. Нога подвернулась под нанос из мелких стволов. Он высвободил ногу, откашлялся и немедля пополз по камням – прочь от холодных волн. Сколько он пролежал без чувств? Как далеко его пронесла река? Наверняка совсем немного, иначе живым бы не выбрался. Стало быть, Фрол где-то рядом.

Никита отполз подальше от берега, забрался в лес. Тело не слушалось, пальцы коченели. «Сдохну, но поползу дальше, – решил он. – Пускай варнак догонит и камнем пришибёт. Пускай сожрёт, как они Яшку своего сожрали. Всё равно буду ползти, даже если из шкуры вылезу».

Пальцы зачерпывали липкую землю, цеплялись за торчащие дуги корней. Никита полз, не замечая ничего, натыкаясь головой на стволы деревьев, подминая траву, царапая щёки о кусты. Когда силы угасли, он уронил лицо в пахнущий грибами мох.