Kitabı oku: «Нерушимый», sayfa 3

Глава 3. Кажется, вечер перестает быть томным

Выстрел повторился. Я слетел с лавки, дезориентированный, завертел головой.

Что? Где? Решетка? Я в тюрьме? Но за что, это ведь меня пытались убить!

Сориентировался, только когда в коридор спиной вперед вошел амбал в черной куртке до колен, с автоматом, в маске-балаклаве, сделанной из черной шапки. Следом вбежал верткий мужичок, тоже в маске, со связкой ключей.

Что еще за маски-шоу? Вооруженное нападение на отделение милиции – это вам не шутки. Как им удалось? Их там целый взвод, что ли? Что им нужно?

– Назад! – рыкнул мне амбал, пока мелкий открывал камеру напротив.

Я сосредоточился на одном налетчике, на втором. Амбал жаждал крови, мелкий боялся и хотел побыстрее отсюда убраться и отпирал камеру напротив, постоянно оглядываясь. Ага, значит, не «что», а «кто». Клацнул замок, скрипнули петли, и, разминая запястья, из камеры вышел высокий узколицый коротко стриженный парень со взглядом матерого хищника.

– Братаны, – проговорил я, не особо рассчитывая на успех, вцепился в решетку, – выпустите, а? А то ваще край.

Мелкий не глядя кинул мне связку ключей. Звеня, она проехала на середину камеры.

– Лови, терпила.

Я подождал, пока налетчики исчезнут, подобрал ключ и открыл замок.

«Сиди на жопе ровно, – велел инстинкт самосохранения. – Хоть в этой жизни не нарывайся». Но меньше всего я мечтал о еще одной тихой серой жизни. По совести так по совести. Пусть армия для меня ограничилась военными сборами, собирать-разбирать автомат я научился и, пока остальные будущие офицеры запаса хрены околачивали, стрелял по мишеням. А теперь… нет, не товарищи в прежнем моем понимании из прошлой жизни, но все же товарищи, в опасности, и мой долг – помогать им.

Правда, пока не узнаю, что произошло, непонятно, что делать. Вдруг всех ментов перестреляли на фиг? Да нет, пары выстрелов для перестрелки маловато. Бред какой-то.

Я беспрепятственно добрался до опустевшего пункта дежурного, больше похожего на современный в моем смире ресепшн, заглянул за стойку и, не обнаружив трупа, выдохнул с облегчением.

Действо разворачивалось на улице. Три милиционера столпились у распахнутой двери, капитан Тырин целился из пистолета. Незнакомый офицер положил руку на его плечо и прошептал:

– Не стреляй! Промахнешься – они ее убьют!

Видимо, случился захват заложника. Похоже, этот Советский Союз еще дальше от того, который я помнил, и еще меньше похож на исходник, чем мне представлялось поначалу.

Дежурный Гаврилов, сжав окровавленную голову, сидел, опершись о стену. Рядом валялся пистолет. Так, для человека с простреленной башкой он слишком бодр. Похоже, его просто ударили.

От грохота крови в висках я перестал слышать прочие звуки. На ватных ногах подошел к ментам, которые глянули на меня и отвернулись, даже не пытаясь прогнать или упрятать за решетку.

Перекрывая выезд хаммерогазелям, припарковались две черные машины неизвестных марок. Возле ближайшей стоял мужчина без маски, целящийся из пистолета в голову крупной женщины в милицейской форме. Руки гражданка держала над головой. Сам злоумышленник был едва виден за затемненным стеклом распахнутой дверцы его авто. Причем он, как подсказала «Эмпатия», жаждал смерти этой женщины и намеревался ее прикончить при любом раскладе.

Сердце забилось часто-часто. Вот он, шанс отличиться и испытать второй особый талант!

Я на миг зажмурился и мысленно сформировал запрос:

Хочу быть лучшим в мире стрелком.

По позвоночнику будто заструился жидкий огонь, зрение стало четким, чувства успокоились.

Я сглотнул, шагнул к Гаврилову, который явно был в шоковом состоянии, поднял валяющийся чуть в стороне пистолет.

Оценив ситуацию, я понял, что мне проще простого перестрелять преступников. Правда, в одиночку я не справлюсь, а как среагируют милиционеры на мою инициативу – богиня его знает.

Глаза боялись, а руки делали. Я встал рядом с Тыриным, прицелился.

– Охренел? – покосившись, рявкнул капитан Тырин, держащий кого-то на прицеле.

– Работаем, товарищ капитан! – прошептал я. – Вы валите амбала с автоматом, потом – мелкого. Я возьму террориста с заложником. Стреляем, когда освобожденный преступник сядет в машину.

– Ты чего раскомандовался, пацан? – зло прошипел Тырин.

Я поделился планом:

– Я стреляю. Террорист падает. Женщина прыгает вперед, и милицейская машина защищает ее от выстрелов.

– А если…

Я вскинул пистолет, прицелился в террориста, который, гад, полностью исчез за затемненным стеклом. А если оно пуленепробиваемое? К тому времени процессия: амбал, мелкий и длинный зэки, – добралась до второго авто, длинный плюхнулся на заднее сиденье, любезно распахнутое мелким. Башка моей цели высунулась над стеклом, и я одновременно нажал спусковой крючок и крикнул:

– Огонь!

Ухнул мой выстрел, следом эхом отозвался выстрел Тырина. Террорист дернулся, заваливаясь, заложница перехватила его руку с пистолетом, и сведенный судорогой палец отправил вверх пулю, предназначавшуюся женщине. Потом заложница ударила захватчика локтем в висок и, вместо того чтобы спасаться, забрала пистолет, выстрелила пару раз в салон машины и прыгнула назад, прячась за милицейским фургоном.

Амбал, прикрывавший отход длинного, распластался, упав навзничь, а мелкого капитан Тырин лишь ранил, и он укатил на машине с длинным. Автомобиль, на котором приехал террорист, остался стоять – освобожденная заложница расстреляла пассажиров и водителя.

Менты засуетились, группа захвата, которая приняла меня, забегала вокруг хаммерогазелей со спущенными колесами. Я закрыл глаза и съехал спиной по стене. Получилось!

А еще я убил человека…

Звуки слились в монотонный гул. В себя меня привела звонкая пощечина.

– Пройдемте, гражданин Соврамши! – гаркнул мне в лицо капитан Тырин. Опомнившись, добавил: – Ствол верни.

Я вложил табельное оружие ему в руку, а он вернул Гаврилову. Тот что-то пробубнил, а по моей спине ударила пятерня Тырина. Заглянув мне в лицо, он рявкнул:

– Это самоуправство! А если бы палец дрогнул, мать-перемать, пацан, ты…

Поток его ругательств, вполне цензурный, но все же настолько хитро выстроенный, что матерное слово угадывалось в каждой проглоченной паузе, оборвался лишь тогда, когда мы зашли в его кабинет, и я ответил, уже усаживаясь в кресло:

– Выбора не было, товарищ капитан, – почти не соврал я. – Они собирались убить вашу сотрудницу.

Он бросил на меня хлесткий взгляд.

– Откуда знаешь?

А вот теперь пришлось врать:

– Слышал, когда они открывали того длинного.

– «Длинного», – передразнил Тырин. – Да ты знаешь, чей это сын? Впрочем, ты и о себе якобы ничего не знаешь… – буркнув это, он махнул рукой, пожевал губами, а потом ткнул в меня пальцем и тоном государственного обвинителя задал вопрос: – Но стреляешь белке в глаз и имеешь выправку офицера. Кто ты такой, гражданин Соврамши?

– Гражданин великой страны, – отчеканил я. – Помню, товарищ капитан, что мой святой долг и обязанность защищать Родину, ее граждан и помогать правосудию.

– Допустим, – хмыкнул он, включая компьютер.

И тут я вспомнил, что в коридоре камеры, которые должны были зафиксировать, что говорили налетчики! Видимо, это Тырин и собрался посмотреть…

И посмотрел. Звука, на мое счастье, в записи с внутренних камер наблюдения не оказалось.

Я выдохнул и откинулся на спинку стула, закрывая глаза. Сцепил в замок трясущиеся пальцы.

Без стука в кабинет ворвалась заложница, майор милиции, между прочим, и гаркнула:

– Тырин, твою мать, чего расселся? Скоро тут будут все, включая… – Она бросила на меня злобный взгляд, и Тырин объяснил:

– Спаситель ваш, товарищ майор. Это он решился на первый выстрел.

Женщина опешила, захлопала глазами, но быстро сориентировалась и проговорила:

– Выражаю вам свою благодарность…

Я пожал плечами.

– Журналистам скажете, что это Гаврилов застрелил террориста. И вам хорошо, и ему премия. Оружие-то я у него взял…

– Гар-рилов! – проглотив букву «в», рявкнул Тырин так, что у меня чуть перепонки не полопались.

Когда появился мордатый дежурный с волосами, слипшимися от крови, капитан указал на меня:

– Сопроводи его в камеру! – Чуть смягчившись, Тырин обратился ко мне: – От всего отдела выражаем вам благодарность. И приносим извинения за то, что придется еще немного посидеть.

Меня опять заперли. Н-да, все-таки обращение на «вы» не лучшая компенсация. Не успел я додумать мысль, что то ли Бэтмен из меня не очень, то ли менты – твари неблагодарные, как явился Гаврилов уже с забинтованной головой, принес на разделочной доске хлеб, сыр, бледно-розовые кругляши колбасы-варенки, треугольную упаковку кефира и сказал извиняющимся тоном:

– Ты голоден? Вот.

Он просунул угощение под дверь и объяснил:

– Мы договорились между собой и всем говорим правду. Что это не я застрелил преступника, а ты из моего табельного оружия. Меня по голове тюк, я упал, и в отключку. Ты пистолет хвать, ну и все.

Что ж, ожидаемо. На камерах-то зафиксировано если не все, то многое. Табельное оружие в руках постороннего, тем более задержанного – должностное преступление.

– Там журналистов понаприехало – мама родная. И начальства какого только нет. Вроде тебя хотят видеть.

– Кто? Начальство? – насторожился я.

– Журналисты.

– И что мне можно будет рассказывать, кроме того, что вас по голове ударили?

– Правду. Очнулся – гипс. – Он виновато пожал плечами.

Я представил, как будет выглядеть правда из моих уст. Дорогие граждане! Я гость из мира победившего капитализма, которому высшая сущность дала второй шанс и два таланта и переместила сюда… Доктор, куда вы меня ведете? Что это за инъекция?

– Просто иначе… – продолжил оправдываться Гаврилов. – Ну, если всю правду… Табельное оружие, виноват. Но подвиг мне приписывать нечестно.

Моя челюсть с шумом упала на пол. Хотелось переспросить, не ослышался ли – я готов поверить в богиню, в перерождение, в беременную от инопланетян бабку, но не в это.

Мент говорит «нечестно» и отказывается от халявного подвига, а значит, и от премий, звезд на погонах и орденов? Твою мать, что за рафинированный мир? «Не надо мне рассказывать про честного мента, ментов я разных видывал, но честных – никогда». Раки на горе животы надорвали. Земля, икнув, сменила полярность. Они тут все такие? Или только Гаврилова в детстве головой вниз часто роняли?

Я представил себя, эдакого бомжа, окруженного журналистами, и выругался. Мент понял мою злость по-своему, похлопал по плечу и сказал с придыханием:

– О тебе теперь в газете напишут. По телеку покажут. Хорошо же! Конечно, если нечего скрывать. – Он подмигнул. – Я за одеждой для тебя.

Пока его не было, я набросился на колбасу. Откусил, прислушался к ощущениям и… зажмурился от удовольствия. Докторская! Едал я и получше, но накатила ностальгия – вкус был тот же, что в детстве. Сыр тоже удивил, это был очень приличный пармезан или нечто похожее. Я покрутил в руках треугольник кефира и зубами оторвал верхушку. Выпил почти залпом.

Однозначно, жизнь налаживается. Теперь они просто обязаны меня отсюда выпустить.

Вскоре вернулся Гаврилов с Тыриным, капитан протянул мне черные брюки, я поискал взглядом, где можно переодеться, и плюнул. Они меня голиком видели, вот же проклятая зажатость! Брюки оказались коротки. Менты переглянулись, и Тырин сказал:

– Сойдет. По пояс будет фотографироваться. А футболка пусть эта остается.

– Ему бы причесаться, тащ капитан, – проблеял Гаврилов, но тот махнул рукой и обратился ко мне:

– Ну что, Александр, готов?

Я кивнул, пятерней пригладил жесткие непослушные волосы.

– А откуда вы знаете мое имя… как?

– Идем. Товарищ майор потом расскажет. А зовут тебя, короче говоря, Александр Нерушимый.

По базе пробили? Но это невозможно, я только появился в этом мире. Или божество позаботилось и создало мне прошлое?

Мы поднялись на второй этаж, Тырин постучал в дверь с табличкой «Начальник отделения», и мы вошли в кабинет, где на стене висел все тот же неведомый вождь.

Мои мысли, расстрелянные щелкающими фотоаппаратами, разбежались тараканами по закоулкам разума. Я инстинктивно прикрыл глаза, ожидая вспышки, но их не последовало.

За лаковым столом сидела женщина-майорша, вырванная из лап террористов. Крашеная блондинка с туго собранным пучком волос. Лицо грубоватое, но не без изюминки. Чуть раскосые глаза, взгляд с поволокой, упрямо поджатые ярко накрашенные губы. На вид – лет сорок. Вряд ли старше – кожа на чуть приоткрытой груди и шее выглядела молодой, лицо было хоть и слегка поплывшим, но без пигментных пятен и морщин.

Она начальник отделения?!

Видимо, она уже многое рассказала репортерам, а их было четверо: пожилая женщина, похожая на сушеную тарань, рыженькая толстуха, бойкая шатенка лет тридцати и мужчина с седыми усиками, в клетчатых брюках и таком же жилете. Они загомонили, протягивая ко мне микрофоны. Майорша хлопнула по столу и гаркнула:

– По очереди, пожалуйста.

Моя спина одеревенела, я замер под прицелом фотоаппаратов, вспоминая первый свой стендап. Тогда казалось, что каждое слово звучит фальшиво.

– Скажите, Александр, а вы правда ничего не помните? – пошла в атаку шатенка, стараясь подобраться ко мне поближе.

– Ничего. Я свое имя узнал только что. По… – Тьфу ты, чуть не ляпнул «полицейские»! – Милиционеры сказали.

– Если так, как же вы смогли… обезвредить преступника? – спросила она делано озабоченно, а добавила уже обвиняюще: – Вы не должны помнить, что умеете стрелять!

– Наверное, это мышечная память, – ответил я, понемногу набираясь смелости. – Я не был уверен, что у меня получится, все как-то само собой произошло. Растерялся, а дальше руки уже сами все сделали.

– Выстрел, надо сказать, был мастерский, – подала голос спасенная майорша. – Интересно, откуда такие навыки?

– Не помню, – пожал я плечами, виновато улыбаясь.

– Наверное, вы мастер спорта по стрельбе? – спросила старуха-тарань. – Каждому бы так теряться! Так растерялись, юноша, что матерого рецидивиста одним выстрелом уложили!

Она это так сказала, словно тот был кабаном или лосем, а не человеком. Какая разница, матерый он или нет? Никто не бессмертен.

– Не помню, – повторил я. – Просто услышал, как те два преступника говорили, что заложницу в любом случае убьют, и решил выполнить свой долг. Может, мне просто повезло.

– Похвально! – произнес мужчина. – Это героический поступок! Мы все надеемся, что память к вам вернется.

Расспрашивали они меня недолго. Еще по разу сфотографировали, и Гаврилов проводил меня в камеру, говоря:

– Потерпи немного.

– Откуда вы узнали мое имя? – спросил я.

– Документы нашли, – бросил он, уходя.

«Немного» растянулось на несколько часов. Наверное, на место ЧП слетелось начальство всех мастей, а значит, нужно запастись терпением. После еды начало клонить в сон, я прилег на лавку, и меня сморило. Сон снился благостный: море, песчаный берег, лето. Я, Алена и наш сын, которому лет пять.

Но досмотреть сон не дали, меня вероломно растолкал капитан Тырин. Надо же, сам явился!

– Товарищ майор хочет с тобой поговорить. Но прежде придется вернуть мне штаны.

– И не стыдно жалеть для героя жалкие ношеные штаны? – пожурил его я, переодеваясь в спортивный костюм.

Мои слова не смутили капитана Тырина. Он забрал брюки и отрезал:

– Они тебе все равно коротки!

После чего повел меня на выход, а затем – на второй этаж, где пару часов назад я встречался с журналистами. Начальствующая особа, товарищ майор, смотрела в экран монитора, щелкая мышкой.

Когда я вошел, уставилась пристально. Решив не играть в гляделки, я отвернулся и уселся в кресло напротив рабочего стола.

– Еще раз добрый вечер, товарищ майор!

– Добрый, добрый… – задумчиво произнесла она. – Меня зовут Ирина Тимуровна Джабарова. И я очень благодарна тебе за решительность. А вот как мне тебя звать, парень? Докладывали, что ты даже имени своего не помнишь?

Чего она хочет добиться? Выяснили же имя.

– Ваши люди вернули мне немного памяти. А еще я сам вспомнил, что мне восемнадцать лет.

Длинная изящная бровь Ирины приподнялась.

– Ну-ка, ну-ка… Что-то еще?

– Нет, – горько сказал я. – Очнулся утром голый. Не понял даже, где я, где-то на улице, а на какой, в каком городе? При мне не было ничего. Попытался узнать у прохожих, где я, как ваши ребята подъехали, затолкали в машину и привезли сюда.

– Значит так, Саша Нерушимый. Картина примерно понятная – загулял где-то, напоили или напичкали чем-то, ограбили и выкинули. По базе пробили – ни в чем ты не замешан. А после предотвращенного преступления кого тут только не было – пришлось тебе задержаться. А теперь ты свободен.

И все? Так просто?

Я шумно выдохнул, откинулся на спинку стула и улыбнулся:

– Спасибо, Ирина Тимуровна! А я уж испугался, что мне Новый год в отделении придется встречать!

– А есть за что? – Женщина посмотрела пристально, сощурила глаза.

– Никак нет!

– Вот и я так думаю. Можно было бы, конечно, помариновать тебя на тему шпионажа, но на шпиона ты не очень похож. Это халтура какая-то, а не шпионаж! Ишь ты, поленились даже одеждой обеспечить, еще и без документов отправили – отлично забросили!

Она мелодично рассмеялась, я снова улыбнулся. А еще шире мои губы растянулись, когда Ирина положила на стол какую-то красную книжицу, явно документ, и подвинула ко мне.

– Это твое?

Все еще опасаясь подвоха, я накрыл его рукой, перевернул. На красном фоне – золотистый герб Советского Союза. Вверху: «СССР». Внизу: «Паспорт». Я такие только на фото видел, в руках никогда не держал. Шершавый на ощупь, открывался он неохотно, словно был совсем новым. Нерушимый Александр Михайлович. Год рождения – 2004-й – не мой, а вот день тот же: девятое июля. Физиономия не моя, но надо привыкать. Ого, место рождения: с. Кунашак, Кунашакского района, Челябинской области. Выдан Кунашакским ОВД, причем в этой реальности паспорта выдавали с шестнадцати, а не с четырнадцати лет.

– Бдительные граждане нашли недалеко от того места, где тебя взяли, и принесли в отделение, – объяснила Ирина Тимуровна. – Пожалели тебя грабители.

– Скорее пошутили.

– Фамилию сам выбирал? Родительскую сменил на более звучную?

Я мысленно улыбнулся ее попытке поймать меня на вранье и пожал плечами:

– Не помню. Ку-на-шак – это вообще что такое?

Может, в селе я родился, а жил в более продвинутом месте? Я пролистал до места прописки: Челябинская область, село Кунашак, улица такая-то, дом такой-то, комната 4. Общага? Неважно, важно, что я оттуда выписан.

– Побыстрее бы тебе вспомнить, зачем ты сюда приехал, да прописаться, на работу устроиться. Иначе, – она подалась вперед, и в голосе звякнул металл, – статья 209. Тунеядство.

В памяти всплыло, что, если гражданин не трудился во благо Родины более четырех месяцев, ему светила 209-я уголовная статья «Тунеядство» и срок от двух до пяти лет. Но мне скорее грозило загреметь в армию. Два года терять совсем не хотелось.

А вот и неприятные моменты. Интересно, как тут с налогом на бездетность и сложностями, с которыми сталкиваются неженатые при построении карьеры?

– Тебе хоть переночевать есть где? – поинтересовалась майорша. – Может, что-то помнишь о родственниках, близких? Семья?

Спрашивала вроде бы без особого интереса, для проформы, но, посмотрев на нее, я смекнул, что нужно быть очень осторожным, думать над каждым словом, а то и в самом деле в шпионы запишут.

Я отрицательно покачал головой. Ирина Тимуровна задумчиво кивнула, потарабанила наманикюренными пальцами по столешнице. Казалось, она ощупывает меня, и встряхивает, и выворачивает карманы заскорузлого спортивного костюма. Я настроился на Ирину Тимуровну, чтобы понять, чего она хочет, и оказалось, что единственное ее желание – поскорее отсюда уехать и лечь спать.

– Значит так, Саша. Сейчас ты ознакомишься с протоколом и подпишешь его. И отвезу-ка я тебя на дачу, поживешь пока у меня, а там, глядишь, и память вернется.

– Буду очень благодарен, – улыбнулся я и взял распечатку.

В документе было подробно описано, как я очнулся на улице голый. На втором листе канцелярским слогом изложили мой подвиг, было лишь одно отличие: контуженый Гаврилов и пистолет, валяющийся на полу. Поставил подпись напротив графы «с моих слов записано верно». Дата стояла – двадцать второе декабря две тысячи двадцать второго года.

Ирина Тимуровна забрала бумаги, положила в ящик, встала. Она оказалась одного со мной роста и богатырского сложения: грудь, как ведра, задница в два обхвата, ноги – колонны, но при этом у нее была довольно тонкая для такой комплекции талия. Вспомнилось: «Слона на бегу остановит и хобот ему оторвет». Как бы мой хобот не пострадал.

– Тогда идем. – Она устало улыбнулась.

Окно было занавешено, но даже сквозь шторы просвечивал фонарь. С улицы доносились шум моторов и женский смех.

Еще немного, и я увижу главное кино своей жизни – какой он, современный Советский Союз. Главное – потому что в этом фантастическом фильме мне предстоит жить.