Kitabı oku: «Герцог Чёрная Роза (I)», sayfa 6
– Я не могу ждать так долго, падре, – сказал де Брие. – Перепишите контракт, и пусть он пока останется здесь, в замке. Вы сейчас нужны Жан-Жаку. Наложите ему повязку потуже. Времени у нас очень мало, герцог уже на пути в Каркассон!
– А кольцо?.. – вдруг спохватился капеллан. – Ведь Мари-Доминик не надела его на палец жениху!
Действительно, кольцо по-прежнему лежало на атласной подушечке около алтаря. Дом узнала этот старинный перстень с крупным бриллиантом необычной огранки. Его совсем недавно носил сам её отец.
– Если вы разрешите, господин де Руссильон, кольцо я возьму с собой и сразу же передам его монсеньору, -промолвил де Брие.
– Конечно, любезный граф! Пока вы готовитесь к отъезду, разрешите мне черкнуть две строчки моему зятю…
Через полчаса кони оруженосцев Черной Розы и Сарацин были оседланы, и трое мужчин готовы в дорогу. Граф Руссильон вышел проводить их. В руке его была небольшая агатовая шкатулка.
– Передайте это герцогу, господин де Брие, – сказал старик. – Расскажите все, чему стали свидетелем после его отъезда. Клянусь вам честью, я не знал об обмане, затеянном Мари-Доминик! Надеюсь, однако, что пути Господни неисповедимы, и этот столь странно заключенный брак будет все же счастливым и удачным. Передайте герцогу мое благословение – и да хранит его Всемогущий Боже!
Де Брие спрятал шкатулку под белый плащ, который дал ему граф.
– Поверьте, дорогой де Руссильон, – произнес молодой человек, – все, что говорят о герцоге Черная Роза в Лангедоке, да и в Париже, – ложь! Он благородный и честный человек. И, возможно, совсем скоро и вы, и ваша сейчас столь несчастная дочь поймете это и будете гордиться: вы – зятем, а она – мужем!
И де Брие вонзил шпоры в бока Сарацина. Три всадника галопом поскакали со двора, и скоро стук копыт замер в отдалении.
Тогда граф направился в комнату Доминик, в которую он отослал свою дочь из часовни. Казалось, Руссильон постарел сразу на несколько лет. Походка его стала шаркающей, седая голова низко опустилась на грудь.
Дом, не переодетая, сидела на кровати. Слезы её давно высохли, проложив уродливые черные дорожки по набеленным щекам. Девочка была в каком-то оцепенении, её широко открытые синие глаза, не моргая, смотрели куда-то в одну точку.
К ней приходили и пытались утешать и её сестрички, и Пьер с Филиппом, и Элиза. Но она всех просила мертвенно-спокойным голосом оставить её одну, – и то, что она именно ПРОСИЛА, а не кричала, не ругалась и не топала в бешенстве ногами, говорило соболезнующим яснее всего, какое тяжкое постигло её горе.
«Она не вела себя так даже когда умерла её мать, – с тревогой подумал, увидев дочь, граф. – Как это не похоже на мою неунывающую, жизнерадостную Дом! Мне надо ещё навестить и успокоить Мари-Флоранс… Но с ней гораздо проще. Фло всегда может найти утешение в молитве; а Доминик невозможно представить кающейся и бьющей себя в грудь перед распятием, как Магдалина.»
– Дочь моя! – сказал старик. Дом наконец оторвала свой взгляд от некой невидимой точки и посмотрела на отца.
– Папа… – прошептала она. – Зачем ты согласился на этот брак?
– Я спасал свой замок и своих дочерей, Мари-Доминик.
– Я думала… думала, что ты хочешь обмануть герцога. Что ты ждешь Монсегюра и Дюваля. Я только хотела выиграть время до их появления…
– Разве ты не слышала? Барон Дюваль далеко на юге, у Каркассона. А замок Марианны пал, и Монсегюр сдался Черной Розе. Никто бы не пришел нам на помощь, Дом! Поэтому – если это хоть немного облегчит твою боль, – знай, что своим браком с герцогом ты спасла нас всех!
– Да… но цена слишком высока, папа.
– Ты еще слишком юна и не знаешь, что за все в этой жизни приходится платить. Неисповедимы пути Господни, девочка моя! Возможно, ваш союз окажется счастливым… и ты полюбишь своего супруга!
– Нет… никогда… скорее я умру!
«Только не мысль о смерти! Надо взбодрить её, направить её мысли в другое русло!»
– Дочь моя, я принял решение… Я отправлю тебя к своей двоюродной сестре Агнесс, которая является аббатисой монастыря Святого Доминика в Мон-Луи. Она много лет назад вышла замуж за кастильского гранда и долгое время жила при испанском дворе, но, овдовев и оставшись бездетной, вернулась во Францию и постриглась в монахини, достигнув через десять лет высокого звания аббатисы. Агнесс – женщина весьма ученая и достойная, знающая к тому же прекрасно все тонкости дворцового этикета… Я растил тебя и воспитывал, Доминик, любя и лелея; но теперь понимаю, как мало я тебе дал. Да, ты прекрасно владеешь мечом и луком, ты лучше любого самого искусного наездника держишься в седле. Будь ты моим сыном, а не дочерью, – я бы гордился тобой безмерно! Но – увы! – девушке, а тем более замужней женщине, все это знать и уметь совсем не к лицу. А твои знания ограничены, ты – как полевой цветок, не ведавший ножниц садовника. Я баловал тебя и потому позволял слишком многое… Теперь ты видишь сама, к чему привели твои безрассудство, несдержанность и непослушание. Мари-Доминик! Отныне ты – не только моя дочь; ты замужем, твой супруг – кузен короля, и я не хочу, чтобы твой муж краснел за тебя, когда ты окажешься в Париже, и тебя представят его и ее величествам. Поэтому ты отправишься в монастырь, где тебя научат достойным манерам, музыке, рисованию, пению, вышиванию, языкам. Завтра утром ты отправишься в дорогу. А пока – переоденься и спускайся в нижнюю залу. Стол уже накрыт, и свадебный ужин готов.
Хотя Дом не ела практически со вчерашнего вечера, её замутило при мысли об еде. А, может, от того, что отец сказал «свадебный». Она восприняла известие о монастыре абсолютно равнодушно. Быть может, это даже к лучшему – оказаться подальше отсюда, где все и вся напоминает ей о её позоре и невосполнимой утрате… Утрате свободы, юности, душевного спокойствия, радости. Все это было потеряно ею навсегда.
– Я переоденусь, папа, но есть я не хочу.
– В таком случае, – сказал старый граф, – я позову Элизу, чтобы она помогла тебе, и жду тебя в конце коридора, около комнаты твоих младших сестер.
Через десять минут Доминик подошла к спальне Анжель и Николь. Зачем отец позвал её сюда? Эта комната стала ей ненавистна, как и все, что было связано с Черной Розой.
Граф стоял на пороге. Рядом с ним топталась в некотором замешательстве Мюзетта с веником и деревянным совком в руках.
– Мюзетта! – произнес Руссильон. – Отдай совок и веник Мари-Доминик и ступай ужинать. Моя дочь насорила здесь – она и уберет! Ты поняла меня, Доминик?
Дом с необычной покорностью приняла из рук опешившей Мюзеты веник и совок и вошла. Дверь за ней закрылась. Ванну уже убрали. На синих коврах на полу и на постели лежали куски изрезанного ею плаща герцога. Окно было открыто, и ночной ветерок весело гонял по комнате клочки горностаевого меха.
Девочка, сначала медленно и как бы осторожно, но постепенно все с большим ожесточением принялась сгребать веником эти жалкие останки недавно столь роскошного одеяния Черной Розы. Неожиданно какой-то предмет, задетый веником, покатился прямо ей под ноги. Это был драгоценный флакончик с загадочным зельем. Рубиновая крышечка вылетела, и опять все тот же странный волнующий аромат поплыл по комнате.
Дом схватила флакон, заткнула пробкой и, подойдя к окну, с силой размахнулась и швырнула дорогую безделушку в ров с водой. Далеко внизу послышался всплеск… О, если б можно было так же просто и легко зашвырнуть куда-нибудь подальше весь этот ужасный нескончаемый день!
Она снова с остервенением начала махать веником. Вдруг то ли смех, то ли рыдание вырвалось из её груди. «Я здесь работаю, как простая служанка! Я, графская дочь… Нет, не графская дочь – а герцогиня, жена двоюродного брата короля!»
Это было невыносимо. Она бросила веник и упала на постель, рыдая и бессильно молотя по шелковому голубому одеялу маленькими кулачками
Разрядка наступила. Стоявший за дверью и чутко прислушивавшийся к звукам за нею старый отец облегченно вздохнул, перекрестился и медленно пошел по коридору к комнате Флоранс.
Заглянувшая в комнату круглая полная луна равнодушно смотрела на плачущую тринадцатилетнюю девочку, лежавшую ничком на кровати. «Пути Господни неисповедимы, – словно говорила луна, – и могло случиться так, что эту ночь ты провела бы на этой постели не одна, а со своим супругом, герцогом Черная Роза.»
За час до описываемого в замке графа ещё более драматические события происходили на холме, где притаились пятнадцать головорезов, поджидающих Черную Розу. Бандиты услышали стук копыт и снова поспешили к краю тропинки, чтобы посмотреть вниз на подъезжающих. Наступила ночь, но луна уже всходила, освещая мертвенно-бледным светом дорогу к замку.
– Трое! – сказал один разбойник.
– Один – в белом плаще… – задрожав от возбуждения, прибавил другой. – Франсуа, погляди – это он?
Их главарь посмотрел вниз.
– Точно, ребята! Это его конь… и белый плащ! И его оруженосцы! Готовься! Ты, Крепыш, руби подпиленное дерево, но смотри, не опоздай, чтоб они не проскочили! Вы, Конрад и Жюль, полезайте с сетью на деревья. Да сами не запутайтесь, ротозеи! Мы не должны их упустить!
Всадники были уже близко. Они слегка придерживали скачущих в гору лошадей. Голый склон кончился, – они оказались под густым сводом деревьев, растущих на вершине холма. Едущий чуть впереди всадник в белом плаще взмахнул рукой, приказывая этим жестом своим спутникам ехать быстрее; но вдруг большое сухое дерево покачнулось и начало падать прямо перед мордой его вороного жеребца.
Рыцаря спасла лишь мгновенная реакция, – он успел вздыбить и повернуть коня; а вот один из оруженосцев (это был несчастный Жерар) прямо вместе с мчавшейся лошадью напоролся на длинный голый сук, который, как копье, пронзил грудь нормандца и вышел, окровавленный, из его спины. Жерар затрепыхался, как бабочка, нанизанная на булавку; но вскоре тело его обвисло. Он был мертв. Лошадь его сломала себе передние ноги и тоже билась на земле, тщетно пытаясь подняться. Затем один из разбойников прирезал её.
И Жан-Жак, и всадник в белом плаще, – это, конечно, был граф де Брие, – были невредимы. Но тут откуда-то сверху, с деревьев, на них и их коней упала огромная сеть, и четырнадцать человек выбежали с криками из зарослей по обе стороны дороги, размахивая мечами и топорами. Жан-Жак, запутавшийся больше и тщетно барахтавшийся в сети, пытаясь достать свое оружие, погиб вторым, – топор Франсуа раскроил ему череп.
Но де Брие, который показал чудеса искусства верховой езды, одной рукой заставив Сарацина встать на дыбы и резко повернуться, а другой в то же мгновение выхватив свой клинок, когда сеть упала на него сверху, не растерялся и, натягивая поводья, чтобы конь не заметался и не запутался, начал разрезать её мечом.
Он успел зарубить троих бросившихся к нему разбойников; но метко пущенная из лука стрела вонзилась верному другу Черной Розы в правое плечо, в прорезь между нагрудником и наплечьем, и Анри уронил меч. Стрелял в него тот самый прыщавый бледный парень с тонким голосом по имени Поль, оказавшийся отменным лучником.
Тогда остальные бандиты во главе с Франсуа накинулись на герцогского жеребца и, перерезав ему глотку, стащили бешено сопротивлявшегося друга Черной Розы с Сарацина и принялись наносить куда попало удары топорами и клинками, пока Анри не затих.
Все было кончено. Разбойники стояли над неподвижно распластанным телом, тяжело дыша.
– Дайте огня, – хрипло приказал, наконец, Франсуа. Под деревьями, где они находились, было совсем темно.
Один из головорезов высек огонь и зажег приготовленный факел. Франсуа наклонился, поднял забрало шлема лежавшего у его ног человека и поднес факел к лицу… И – отшатнулся. На него смотрели широко открытые, уже остекленевшие глаза друга Черной Розы.
– Де Брие… – в ужасе пробормотал главарь.
Спотыкаясь, главарь бандитов отошел в сторону от товарищей. Те, в недоумении почесывая головы, смотрели то на него, то на труп. Разбойники, видимо, не понимали, что так потрясло Франсуа.
– В чем дело? – спрашивали они друг друга.
– Не того укокошили.
– Плохо дело; нам не заплатят того, что обещали…
– Да, похоже, денежки наши уплыли!
– Не беда; представится другой случай.
– Верно говорят, что этот герцог заколдован…
– Да; и ещё говорят, что никакое оружие его не берет.
– Сатана его спас, не иначе!
– Да ведь он же сам – Дьявол… Лангедокский Дьявол!
– Франсуа! – позвал один из них. – Черт с ними, с деньгами!.. Не бери в голову, дружище!
И, подойдя к главарю шайки, он дружески хлопнул того по плечу. Франсуа обернулся – и вдруг набросился на утешавшего его и, схватив за горло, повалил на землю и начал душить.
– Не брать в голову? – рычал Франсуа. – Да ты знаешь, свинья, что вы натворили?…
Остальные бросились их разнимать. Только прыщавый юноша-лучник остался рядом с телом графа. Пользуясь тем, что внимание всех бандитов было привлечено дракой Франсуа и его подельника, он быстро наклонился и начал обшаривать мертвое тело.
Проворные пальцы вскоре нащупали под плащом де Брие шкатулку, которую дал другу Черной Розы граф Руссильон. Юноша вытащил её и уже собирался спрятать на себе, но тут Франсуа, уловивший краем глаза при свете единственного факела движение вора, оставил своего полузадушенного дружка и кинулся на лучника. Сверкнуло лезвие кинжала, – и незадачливый воришка, даже не вскрикнув, осел на землю с клинком в груди.
– Так и знал, что не стоит доверять этой скотине Полю, – пробормотал Франсуа, поднимая выпавшую из разжавшихся пальцев лучника шкатулку.
Он велел снова поднести факел и, присев на корточки, при его колеблющемся свете вскрыл агатовый ящичек. Бандиты, затаив дыхание, смотрели через его плечо. Вздох разочарования вырвался у них всех, когда главарь вытащил из шкатулки только перстень и кусок пергамента.
– Кольцо, – сказал один, дернув себя за бороду.
– И какая-то бумажонка… – ответил другой.
– Я думал, нам все ж таки повезло, и в этом ящичке полно драгоценностей!
Франсуа в это время, повертев в руке бриллиантовый перстень, развернул пергамент. Читать он умел не слишком хорошо, а его подельники и вовсе не разумели грамоты. Но он не смог разобрать написанного, потому что не знал окситанского языка, на котором граф обращался в письме к Черной Розе.
– Черт побери! – воскликнул главарь, и так и эдак вертя в руках бумагу. – Какие-то каракули!
– Брось ты эту бумажонку, Франсуа… Вот перстенек – вещица ценная, коли алмаз в нем настоящий! Загоним его какому-нибудь скупщику, хоть малость деньжат выручим.
– Болваны!.. Бумага часто бывает важнее всяких безделушек. Нет, её надо показать монсеньору.
– Но колечко—то будет наше, Франсуа? Ты же не отдашь его своему хозяину?..
– Идиоты! А вдруг в этих каракулях как раз про кольцо и говорится? Что тогда скажет монсеньор? Он и так меня прибьет за смерть де Брие, да и вам не поздоровится… Он в ярости ужасен.
– Этот негодяй здорово сопротивлялся и укокошил троих наших. Скажем, что он и прыщавого Поля прирезал. Вот и пришлось его маленько успокоить, и мы не ожидали, что он возьмет да вдруг и окочурится, – предложил один из бандитов.
– Да уж, придется что-нибудь придумать, – сказал Франсуа. – Ладно, ребята, за дело! Тащите трупы к телеге в лесу. Отвезем их к реке, привяжем камни к ногам – и концы в воду! А дохлых лошадей – в яму, которую мы вырыли… Да закопайте поглубже, чтоб ни волки, ни собаки не добрались! – И бандит, положив перстень и бумагу обратно в шкатулку, захлопнул её и убрал в висевшую на поясе кожаную сумку.
Разбойники, вяло переругиваясь, принялись за дело.
Проснувшись на рассвете следующего дня, Доминик (она, к собственному удивлению, все-таки заснула, и даже крепко спала!) почувствовала жуткий голод. Она спустилась в нижнюю залу, где стояли еще неубранные после вчерашнего столы с остатками свадебного ужина, и набросилась на еду. Отец застал её, жадно обгрызающую оленью ногу и щелкающую зубами, как изголодавшийся волчонок.
– Мари-Доминик, – сказал граф, – надеюсь, ты не забыла о нашем вчерашнем разговоре? Ты едешь в монастырь, и на сборы я даю тебе два часа. Элиза и Клэр помогут тебе… Дом! Ты меня слышишь? Не объедайся, тебе станет плохо!
Ей, действительно, стало плохо, и отъезд пришлось отложить до полудня.
Служанки сложили в сундучок её одежду; отец дал ей с собой шахматную доску с фигурками из слоновой кости в расшитом серебром мешочке. Сестрички Анжель и Николь, непривычно притихшие и серьезные, принесли Доминик набор для вышивания – красивую шкатулку, в которой лежали нитки, иголки и те самые злополучные золотые ножницы, которыми девочка накануне с таким наслаждением кромсала плащ Черной Розы. Флоранс, которой тоже нездоровилось, прислала с Элизой Библию в роскошном сафьяновом переплете с золотым тиснением. Элиза же положила в сундучок Дом свой настой, отбеливающий кожу.
Качая головой, кормилица горестно говорила:
– Ох, госпожа, вам плохо, а вашей сестрице ещё хуже!.. Ведь она узнала, что барон Дюваль дерется у Каркассона с этим чудовищем Монфором, и Дьявол Лангедока туда же отправился. А где Дюваль – там и его оруженосец Гийом Савиньи, муж моей бедной голубки! Она всю ночь не спала, и не ела уж который день. Ох, плохие у меня предчувствия! Не к добру всё это; что её свадьба – украдкой да ночью, что ваша – с Черной Розой, которого вы и лица-то так и не видали…
– Ах, Элиза, да замолчи же наконец! – не выдержала и без того измученная тошнотой Доминик.
– Извините, мадам герцогиня! – поджав обиженно губы и чуть присев, ответила служанка.
«Мадам герцогиня!»… Этот новый для неё титул отозвался очередным, и последним, спазмом в глубине почти пустого желудка, и Дом еле успела добежать до стоявшего на стуле тазика.
Потом она ходила по своей комнате, мысленно прощаясь с каждым предметом в ней. Она провела рукой по искореженным доспехам на чучеле рыцаря, с нежностью коснулась пальцами каждого предмета из своей коллекции оружия на стене. Как ей хотелось взять с собой хотя бы маленький кинжальчик!.. «Я умру в этом монастыре от тоски! – подумала она. И тут же мысленно прибавила: – И поскорей бы! Пока проклятый герцог не вернулся за мной!»
Затем отец позвал её в свою комнату. Когда Дом вошла, то увидела на его раскрытой ладони предмет, о котором совсем забыла. Это было кольцо, которое Черная Роза надел ей в капелле на палец, которое она уронила под алтарь да так и не нашла, потому что в это время явился посланец Монфора, и герцог стал собираться в путь. Как Дом тогда обрадовалась! Ей было уже не до кольца.
– Мари-Доминик, – сказал граф, – возьми свое обручальное кольцо. С твоей стороны большой грех, что ты оставила его в часовне!
Дом насупилась и спрятала обе руки за спину.
– Не веди себя как ребенок. Дочь моя, это символ твоего замужества, не забывай об этом никогда! Ты должна надеть его и носить не снимая, и не дай Господь тебе потерять его!
– Оно мне велико, – угрюмо пробормотала девочка.
– Продень его пока в цепочку и носи на груди. Я уверен, что твой супруг будет носить свое обручальное кольцо и никогда не снимет его! Вчера перед отъездом графа де Брие я передал ему перстень и, как только он нагонит монсеньора, то сразу же все ему расскажет о вашем браке и отдаст кольцо. А теперь возьми своё.
Доминик взяла перстень. Ей некуда было деться от этого мерзкого герцога!.. Его не было здесь, но всё, всё напоминало ей о нем!
Вчера в часовне из-за своей вуали она не смогла как следует рассмотреть перстень. Теперь же увидела, что это золотая печатка, с той же монограммой, что и на лезвии меча Черной Розы, – две переплетенные буквы – N и R. Что же они означают?..
Она решилась.
– Папа… А как на самом деле зовут …Черную Розу? – она с трудом выдавила это имя. О, будь оно проклято на веки вечные!
Руссильон слегка нахмурился.
– Дочь моя, сожалею, но я дал обещание хранить настоящее имя герцога в тайне ото всех, включая его жену. Придет время – и ты узнаешь, как его зовут.
– Но этот вензель на кольце… Он означает «RoseNoire», или это его собственные инициалы? – настаивала Дом.
Граф подумал и ответил:
– Да, Мари-Доминик, это инициалы его настоящего имени.
Всё дальнейшее время перед отъездом Дом провела, гадая, какое имя у Черной Розы.
«Это или «Н», или «Р». Ноэль? Норбер? Николя? Или Раймон? Роланд? Роже? Рене?..
Роланд – как в «Песне о Роланде»… Красивое имя! А Николя – даже ещё красивее! – так она раздумывала, пока вдруг не опомнилась и не разозлилась на саму себя.
«Какая разница, как его зовут! Я никогда, никогда в жизни не назову по имени эту гнусную скотину!»
В полдень все было готово к её отъезду. Оседланные лошади (подарок Черной Розы – они оказались весьма кстати!) стояли во дворе. Дом умолила отца разрешить ей поехать к тете Агнесс на Снежинке. Дочь графа должны были сопровождать Роже Ришар и двое солдат из гарнизона замка. Но Пьер, молочный брат Доминик, уговорил Руссильона послать его провожать свою юную сестричку вместо одного из солдат.
Когда Дом вышла из донжона вместе с отцом и виснущими на ней с двух сторон сестренками, которые теперь уже плакали навзрыд, то увидела, что вся челядь замка вышла проводить её. Здесь были и Филипп, и Бастьен, и Элиза, и толстуха Клэр, и Мюзетта, и кухарка Жанна, и еще много людей.
На их лицах она прочла скорбь и – жалость. И сразу поняла, почему они жалеют её. Ведь она стала женой этого изверга, этого монстра, этого Дьявола Лангедока! А потом все они столпились вокруг нее, целуя ей руки и даже подол её платья. Она почувствовала, что сейчас тоже разрыдается… Но тут вышел из капеллы отец Игнасио, и все опустились на колени и склонили головы, и священник прочитал молитву и благословил уезжающую.
Отец поцеловал Доминик в лоб и перекрестил. Девочка села на Снежинку, – и тут услышала слабый крик. Она подняла голову, – из своего окна ей махала, держась одной рукой за ставень, белая как мел Флоранс. Если б Дом знала, что больше никогда не увидит свою несчастную старшую сестру!.. Но девочка не догадывалась об этом. Она помахала Фло в ответ; Ришар, Пьер и один из солдат вскочили на коней. И они тронулись в Мон-Луи.
Их путь в Мон-Луи лежал по той же дороге на юго-запад, по которой вчера вечером отправились в Каркассон Черная Роза и де Брие с оруженосцами герцога. В полулье от Руссильонского замка, преодолев довольно крутой склон холма и добравшись до его вершины, всадники вынуждены были натянуть поводья своих лошадей, – впереди поперек дороги лежало большое сухое дерево. Вокруг него, с топорами в руках, суетились несколько местных крестьян. Увидев господ из замка, они посдергивали с голов свои береты и приблизились, низко кланяясь.
– Что там такое? – резко спросил Роже Ришар. Доминик не любила этого человека с вечно недовольным выражением на смуглом лице с крючковатым носом. Но он был хорошим солдатом, и отец весьма ценил его воинские знания, сделав начальником гарнизона замка.
– Дерево, мессир Ришар… – робко промолвил один из вилланов.
– Вижу, что дерево! Убрать немедленно! Мы сопровождаем мадам герцогиню, и нам некогда!
Опять – мадам герцогиня!.. Дом поежилась, несмотря на полуденную жару.
– Похоже, нехорошее дело тут случилось вчера ночью, – сказал тот же крестьянин.
– В чем дело?
– Это дерево не само упало. Его подпилили. Нарочно, нам думается, потому что в кустах, вроде, засада была… Посмотрите сами, мессир Ришар.
Дом и её спутники подъехали ближе. Внезапно девочка вскрикнула и показала на сухую острую ветку упавшего дерева, торчавшую почти горизонтально, – вся она была в засохшей крови.
Пьер же соскочил со своей лошади и стал рассматривать следы на дороге.
– Здесь все в пятнах крови! – возбужденно воскликнул подросток. – Смотри, Дом! —
Он даже забыл в этот момент, что к ней уже нельзя было так обращаться.
Действительно, вся земля под копытами коней была в черных пятнах. Снежинка под Доминик испуганно запрядала ушами и тихо заржала… Девочке вдруг стало жутко.
– Да, – сказал Ришар. – Тут кого-то прирезали. В округе много бродяг и разбойников; они совсем распоясались и убивают направо и налево! Надо сказать об этом господину графу.
– Пьер… – прошептала Дом своему молочному брату. – Как ты думаешь, кого здесь могли убить? Ведь эта дорога ведет на Каркассон… По ней вчера уехал Черная Роза. А потом – де Брие и мальчики-пажи…
Пьер пожал плечами. Ему было тоже не по себе.
– Подождите меня здесь, мадам герцогиня, – произнес Ришар, спрыгивая с коня и направляясь к кустам, где, по словам крестьянина, ночью была засада.
Дом, несмотря на охвативший её ужас, не раздумывая последовала бы за ним, как сделала бы ещё вчера, чтобы попробовать восстановить картину происшедшей здесь накануне трагедии. Но сейчас, когда она стала женой герцога, она уже не могла на глазах своих людей, да и крестьян, слышавших её титул, соскочить со Снежинки и продираться по кустам, как простая деревенская девица.
И, дрожа от внутренней тревоги, она осталась сидеть на кобылице, ожидая Ришара. Он вынырнул из зарослей через несколько минут, коротко произнес:
– Там ничего! – и вскочил на лошадь.
Крестьяне к тому времени разрубили дерево напополам и оттащили эти половины в сторону, открыв небольшой проход; и всадники могли продолжить свой путь.
Доминик в последний раз оглянулась с вершины холма на долину Руссильона, утопающую в зелени внизу; впереди ждали Мон-Луи, монастырь, тетя Агнесс, и – новая, неизвестная ей пока страница её жизни…
Конец первой части
