Kitabı oku: «В центре Нигде», sayfa 2

– Давно ль тебе, Анна, сны такие снятся? – как бы невзначай спросила Елизавет Платоновна.

– Не знаю; вроде давно. Отчетливо примерно год помню. Наверное… – пожала плечами, дотрагиваясь до камня на цепочке; прикосновения к нему будто успокаивали.

Бабушка отдала мне подвеску в день четырнадцатилетия со словами: "Матушка просила передать в этот срок". Оникс в серебряном обрамлении. Даже спустя столько времени я не могла понять – и дед, и бабушка относились к ней, сбежавшей от мужа – их сына, – с искренним теплом и благоговением…

Я тяжело продолжила, вздохнув.

– Но раньше снились не часто; иной раз в несколько месяцев. А последние недели почти каждую ночь… – немного помолчала. – И каждый раз один и тот же голос вырывает из сна. А иногда я вижу лицо. Незнакомое, но знакомое. По-другому не скажешь; и голос знакомый, и лицо знакомое, но вот вспомнить человека не могу. Из памяти образ сна стирается быстро. Мне вообще кажется, что я постоянно что-то забываю… – добавила тише.

Золотистый чай источал аромат бергамота и каких-то цитрусов. В хрустальной вазочке лежали аппетитные профитроли со взбитыми сливками. Слишком идеальны – на долю секунды почудилось, что я все еще в дреме.

– Дед твой многое мне рассказывал в свое время, да только за правду не все слова его было легко принять, – начала бабушка не сразу. – Это, видимо, сон о твоей судьбе. О тебе и о тех, кто рядом с тобой.

– Опять говорите загадками?

– Отчего же загадками? Говаривают, деревья к переменам приятным снятся, к завершению дел начатых, – Елизавета Платоновна, голос которой неестественно задрожал, махнула рукой. – А, не слушай меня, дуру старую. Полагаю, вы с отцом сможете подготовить ваше научно-исследовательское собрание, – она одобрительно улыбнулась. – Для сомневающейся в обратной стороне мира, слишком ты, деточка, мнительна и насторожена. Не ищи в ночных грезах смысла.

Сомневающейся. Лучше описания и не придумать. Просила бабушку раскидывать карты, носила кулон с ониксом, да мешочек с травами, что должны отгонять нечисть и людей со злыми помыслами; в тот же миг посмеивалась со спиритических сеансов, не искала во всех происходящих событиях руку свыше, молилась редко и неумело. Пожалуй, если бы меня не начали мучить настолько реалистичные сны, я бы относилась к "обратному миру" исключительно с научной точки зрения.

Отсутствие дома своего сына Елизавета Платоновна будто не замечала, а все мои вопросы скользили мимо ее внимания. Удивительным было и то, что я и сама как-то спокойно реагировала. В секунду, когда к сердцу подкрадывалось волнения, происходил странный выплеск тепла между ключицами, и мысли меняли вектор движения, и на душе становилось легко.

Не успели мы с бабушкой допить чай, как в гостиную спустилась гувернантка, забывшая (по какой-то неимоверной случайности!) передать нам утром письмо. Мол "Григорий Павлович забегал поздно вечером, да так спешил, что не стал задерживаться!", а она "совсем забегалась, да замоталась". В письме лишь пара строк: "Не беспокойтесь! Выпал шанс, который я не мог упустить! Скоро расскажу в подробностях; вероятно, мне удастся сделать прорыв". Елизавет Платоновна, привыкшая к импульсивности и авантюризму собственного дитя, только и пожала плечами. С другой стороны, не мог же он в самом деле вот так безмолвно и в спешке покинуть дом, если не имел на то никаких оснований.

– А что тут сделаешь, – вздохнула бабушка. – Если уж он на что решился, то непременно это сделает. Он у меня всегда был… каким-то… не таким, как все. А теперь… ну что ж, он все-таки взрослый мальчик. И если ему хочется… Пусть! Тем более, что… кто бы не говорил, а это всё очень интересно! Следует по стопам отца. Недаром же карты говорили, что знания постигнет, которые Павел Игнатьевич, упокой Господь его душу, добыть не смог.

– Анна Григорьевна, – гувернантка обернулась ко мне, – Григорий Павлович также просил передать, что стопка книг, оставленная у него в кабинете, должна сегодня быть отдана обратно в библиотеку. Он настоятельно просил, чтобы именно Вы это сделали. Сказал, что смотритель будет Вас ожидать, а из моих рук книг не примет. Григории Павлович в подтверждение мне записку оставил, да найти ее не могу… Ох! – девушка всплеснула руками, искренне переживая. – Я сегодня такая невнимательная! Бардак в голове!

– Успокойся, Рута, всякое бывает, – добродушно проворковала Елизавета Платоновна. – Анне сегодня не повредит прогуляться и подышать свежим воздухом. Да и ты пойди отдохни, совсем уж замаялась. Давайте-давайте, и я от вас отдохну.

***

В кабинете отца царила эпоха прежних времен. Ревущие двадцатые не могли пробиться через плотные шторы и тяжелые двери, навести переполоха и установить свои порядки.

И, хотя отец мой – человек сумбурный, подверженный внутренним порывам и эмоциям, действующий зачастую иррационально и ориентирующийся в путанице собственных ощущений, – на рабочем месте его царил практически педантичный порядок. Все вещи аккуратно разложены по местам. Книги выстроились ровными рядами вдоль стен. На столе и полках ни пылинки. Папки аккуратно подшиты и сложены стопкой, карандаши, ручки – перьевые и чернильные, – располагались в отдельном отсеке на столе. Коллекция статуэток разных божков и существ собиралась еще дедом в течение многих лет – отец бережно расставил ее на застекленных полках. Я прошла мимо, скользя взглядом по изображениям. Среди коллекции были и примитивные деревянные статуэтки, и более сложные образы, выполненные из камешков, ракушек, морских раковин, янтаря и кораллов.

Я остановилась в середине кабинета. Осмотрелась – нет, не было похоже, что отец возвращался. Неужели он так торопился, что даже не входил в собственный кабинет? Не взял своего рабочего портфеля, с которым почти не расставался? И, самое главное, не предупредил ни мать, ни дочь? Даже не позвонил?

Медленно подошла к широкому дубовому столу. Большой, исписанный мелким неровным почерком, лист. "Мост между мирами".

Иррациональная интуиция отца достаточно часто вела его в правильном направлении, но поиски метафорического прохода в потусторонний мир перманентно приводили к тупикам. Если в присутствие чего-то непостижимого для человеческого мозга еще можно было поверить, то идея об обители иного, нечеловеческого мира казалась сущей бессмыслицей. Но отец верил в это, и вера его была столь же твердой, сколько непоколебимой. Он верил, мне кажется, еще сильнее деда, а когда я спросил отца, откуда взялась такая слепая убежденность, Григорий Павлович ответил, что дело вовсе не в интуиции, и даже не в странностях наших нескончаемых удач. Ему было крайне важно подтвердить свои слова чем-то более существенным, и потому зачастую я оставалась лишь с туманными обещаниями узнать подробнее о его теории. И с четкой уверенностью, что он вновь и вновь посвящал меня в свои исследования, но я каждый раз забывала о том.

Перечитала еще раз.

"мост…

между мирами.

мостик…

между жизнью и смертью.

или – между двумя душами.

две души ищут друг друга

в мире теней;

то место – нигде. средь ветвей".

Бессмыслица. Этот мост, перекинутый через пустоту – Вакуум, как называл ее отец, – даже не походил на образы из мифов, укрепленные в сознании верующих. Вакуум был элементом незначительных текстов неясного происхождения; почему он стал центральным местом работы Григория Павловича, я понять не могла.

Забрала книги со стола, еще раз окидывая взглядом комнату – смутное чувство обмана и лжи, искусственности происходящего. Я неосознанно попыталась нащупать камень, что висел под блузой на груди. И в миг, когда коснулась его, мир задрожал, затрясся, переменился на долю секунды – холодный поток воздуха и точно вспышка, погрузившая кабинет во мрак синей ночи. На короткое мгновение зеркало, стоящее у противоположной стены, начало размываться, словно я смотрела сквозь воду – и среди растекающейся ряби я увидела силуэт. Он двигался в мою сторону, поднял руку… А в следующую секунду тьма вспыхнула, поглощая тень, и огонь рванул из зеркала, вспыхнул зеленым пламенем, поглощая комнату и меня…

Книги повалились из рук на пол, а я, отшатнувшись, вцепилась пальцами в столешницу. Сердце клокотало в горле. В следующий миг мир вернулся на свои места. Все стало как прежде – только медный багет зеркала покрылся черными змееобразными разводами.

На подкашивающихся ногах осела на пол, не сводя глаз с зеркала.

Неужели отец и вправду смог?..

***

Я ехала в своем Серебряном Призраке⁵, опустив, пока позволяла погода, крышу.

Крохотное здание местной библиотеки затерялось среди парков и улочек в самом центре городка. Неспешная поездка туда занимала около получаса – бабушка была права, мне стоило подышать свежим воздухом и дать мыслям в голове улечься. Последние несколько недель пронеслись сумасшедшим вихрем. Месяцы до этого – не в меньшем темпе круговорота жизненных событий. И, казалось, и вспомнить то нечего – воскресные танцы, будничные занятие в библиотеке, долгие рабочие вечера и неторопливые прогулки после захода удушающего жаркого солнца, – но жизнь стремительно ускользала, и дни мелькали, будто гонимые плетью.

Каждый миг был полон событий. И каждый миг был абсолютно пуст. Чем больше хотелось успеть, охватить – тем больше терялось в нескончаемом беге за незримой целью. В сущности, пока мир охватывали серьезные перемены и потрясения, мои приключения и геройства завершались сюжетами прочитанных книг и легенд. И, пожалуй, за это тоже следовало благодарить Небеса.

Побарабанила пальцами по рулю. От воспоминания о вспыхнувшем зеркале по позвоночнику пробежал холодок, и кожа покрылась мурашками. Размышляла сама с собой: хорошо, предположим, что россказни деда не враки, что отец действительно обнаружил не просто подтверждение сверхъестественному среди нас, а настоящий мост между мирами; зачем? Зачем подвергать себя опасности? Зачем испытывать судьбу? Зачем вторгаться в то, чего следует избегать?

Припарковала машину напротив городского парка, где росли красные дубы. Первое место, которое я полюбила после переезда – мне нравилось гулять по поросшим мхом дорожкам, рассматривать россыпи цветов среди деревьев и фаянсовую плитку террас, останавливаться подолгу у живописного пруда с кувшинками.

Перебежала дорогу, стуча каблучками по асфальту; прошла мимо уютной светлой кофейни (в ней готовили чудные круассаны) в проулок между домами. Кирпичные стены высились с обеих сторон, впереди виднелся небольшой старый сквер. Это было еще одно (более сокровенное) место уединения в самом центре города – излюбленное искателями тишины. Здесь же, среди розовых кустов, спрятались деревянные двери в местную библиотеку.

У дверей замерла в легкой нерешительности. В голове клубились бесчисленным множеством вопросы – странностей хватало даже за сегодняшний день. Самым отвратительным оставалось то, что никто кроме меня их не замечал, а на любые мои замечания лишь пожимал плечами и ссылался на приписываемое мне утомление. Но если свои прежние ощущения и видения я могла воспринимать фокусами рассудка, то минуту в кабинете отца помнила ярко. Знала, что видела.

Махнула головой, точно этим могла отогнать мысли. Уверенно взялась за ручку двери, дернула ее на себя.

В библиотечном коридоре прохладно. Стены его украшали картины, портреты, гравюры и старинные фолианты. Устойчивый запах книг перебивал яркий аромат свежезаваренного кофе. Из читального зала доносился тихий неспешный разговор и легкий смех – мужской и женский.

Беседующие прервали диалог, когда я вошла в зал – мужчина окинул меня быстрым взглядом, улыбнулся своей собеседнице и, отсалютовав ей же чашкой с кофе, скрылся среди книжных полок. Девушка, находящаяся за кафедрой выдачи, выпрямилась.

Она была прекрасна. Необыкновенно красива. Сияющие локоны цвета ночного летнего неба спускались чуть ниже плеч. Авантюриновые глаза, переливающиеся золотой пылью, смотрели прямо на меня. По-кошачьи как-то: хитро и хищно. Губы приоткрыты, но не в улыбке. Одета изыскано и со вкусом, но явно не на манер нынешних лет. Объемные рукава блузы, кружевной стойка-воротник. Шею ее украшало причудливое ожерелье из переплетенных серебряных змеек.

– Анна, доброго дня! Я уже Вас заждалась, – она улыбнулась. Почти искренне. – Вы принесли книги?

"Разве мы знакомы?" – лишь и вертелось на языке. Но, собравшись, также театрально улыбнулась в ответ:

– Не знала, что мистер Дебуа взял помощницу.

– О, нет, я не работаю на Патрика. Лишь помогаю в некоторые моменты. Так сказать, направляю в нужное русло, – в глазах девушки точно вспыхнул зеленоватый огонек. Меня обдало холодом изнутри. В нерешительности замерла, ощущая растущую панику. – Ох, не стоит так переживать; я приму книги вместо него.

Оникс на моей шее стал невыносимо тяжелым и обжигающе горячим; я даже поморщилась, передавая девушке стопку книг. Она внимательно осмотрела каждую, прежде чем убрать на стол. Камень тем временем тянул вниз, и серебряная цепочка нестерпимо давила на шею – это уже не могло быть сном, болезненным бредом или игрой воображения в полусознательном состоянии.

Девушка глянула на меня из-под бровей. Больше не улыбалась. Не было насмешки или хитрости во взгляде. Лишь внимательность и сосредоточенность.

– Украшение Ваше никому не показывайте, – сказала она, понизив голос, – а предложат купить – не за что не соглашайтесь.

Я с ужасом подняла на нее глаза. Меня больше беспокоили не ее советы и их смысл, а то, о чем девушка сказала. Она ведь не могла знать. Кулон сокрыт одеждой.

– Что?..

– Ох, Анна, неужто и взаправду забываете всё? – девушка с легкой укоризной покачала головой. – Впрочем, оно и не удивительно; зная… Кхм, – она не договорила. Опустила взгляд вычеркивая книги из журнала мистера Дебуа.

– Милая, – мужчина, с которым незнакомка общалась ранее, лениво показался из-за стеллажа, – время. Acta est fabŭla⁶. Мы задерживаемся.

– С книгами все в порядке. Я отметила, что они возвращены, – вновь обратилась ко мне девушка, тряхнув волосами. – Это Вам просил передать Григорий Павлович, когда придете, – изящным движением она, точно из воздуха, вытянула небольшой потертый конверт. – Знаете, порой самое очевидное находится на поверхности. Подумайте хорошенько над тем, о чем Вы уже забыли, – незнакомка вновь улыбнулась уголками губ. – Вы знаете, что должно делать. А теперь проходите по коридору прямо и налево.

Я неловко поблагодарила девушку, перенимая из ее рук конверт. Время смутно, дымно и тягуче. Пока я рассматривала запечатанное письмо, мужчина элегантным жестом пропустил даму вперед; вот что удивительно – я не запомнила его лица, не вспомню даже тембра голоса. Но явственно ощутила его чувства. Дикая энергия, внутренняя сила, почти физически ощутимая – я не видела мужского взгляда, но ощущала, с каким трепетом незнакомец смотрит на свою подругу. А время вокруг превратилось в податливую глину, в укачивающие волны, и только когда двое вышли из дверей библиотеки, это ощущение нереальности происходящего пропало. Вернулось прежнее течение жизни, прежнее ее ощущение… Я бросила взгляд на увлеченно переговаривающуюся пару и расслышала лишь "У нее сердце колотиться, как птица в клетке!", прежде чем дверь закрылась.

Мой тяжелый вздох откликнулся эхом. В солнечных лучах оседала на пол пыль. Книги безмолвно покоились на своих местах…

Прямо. Налево. Вы знаете, что должно делать. Когда мечтала об увлекательной жизни, я не имела ввиду сумбур. Горько усмехнулась, крутя письмо в руке – неужто бабушкины карты впервые в жизни дали мне верной предсказание? Хаос, неразбериха и полный беспорядок в мыслях. Причинно-следственные связи, которые силилась выстроить, разбивались с каждой минутой о новые случайности. На письме отцовским почерком было написано "Исраэлю" (я даже усмехнулась). Единственный человек с таким именем, которого знал отец (да и я), работал некогда в архиве в пригороде Москвы – лет десять назад состоялась последняя наша встреча.

Может, я просто схожу с ума? Прямо, налево… Впереди меня – винтовая лестница наверх, освещенная теплым охристым светом; а я все пыталась понять, как за столько многочисленных посещений библиотеки я не заметила этой лестницы. Даже не знала, что наверху есть еще этаж – никогда сюда не уходили посетители, никогда мистер Дебуа не упоминал дополнительной секции. Похоже, единственным способом узнать, в своем ли я уме, было проследовать наверх.

Глава 2
выше и выше, до крайней высоты

Ступени казались бесконечными, а подъем – все круче. Поначалу я будто бы шла в большой кирпичной трубе с одним небольшим окошком в середине пути, затем ступеньки стали немного сужаться, а на стенах появляться все больше арочных оконцев с причудливыми металлическими решетками. К моему удивлению, воздух не был спертым и влажным; дышалось легко, а с каждым последующим шагом – к еще большему изумлению, – только свободнее.

Когда же многочисленные ступени остались позади, и я пересекла высокие дубовые двери – моим глазам предстал невиданной красоты зал. Книжные полки во все стены, ровные стеллажи – корешок к корешку, цвет обложки к цвету, – запрятанные в укромных местах рабочие столы с мягкими стульями – все для того, что работать и читать в полном уединении. Тишина трепетная, проникающие сквозь плоть к самой душе. Лишь неспешный шелест страниц, воркотание мягкого карандаша о бумагу… Впервые за долгое время я прочувствовала такую тишину, такое умиротворение. Мир в последние годы был оглушительно шумным – рокотание войн, стоны революций, а затем безудержная какофония звуков возрождающегося из пекла мира. И от этого яркого звучания стало практически невозможно укрыться: ни дома, ни в уютных забегаловках, ни в закутках города; звучание мира все равно проникало и затягивало тебя в свой сумасшедший круговорот событий и эмоций, заставляло торопиться: торопиться жить, любить, чувствовать, совершать безумства и играть в красочном спектакле. А здесь… В этом месте время замерло. Не нужно спешить. Можно выдохнуть, собраться с мыслями.

Я и сама не заметила, как замерла в дверях, практически с придыханием смотря по сторонам. Книги, зеленые листья живых папоротников и монстер, окна-виражи, наполненные причудливыми существами и бесстрашными героями, льющийся через цветные стеклышки обволакивающий свет…

Деревянный пол словно поглощал звук моих шагов – я прошла дальше, не в силах сдержать себя от бесстыдного разглядывания интерьера; почему же никогда Дебуа не приглашал своих посетителей наверх? Внизу – серое затхлое помещение, где воздух полон книжной пыли, а вечерами возникало чувство, будто из углов за тобой без устали наблюдали.

Но в следующую секунду я и вовсе потеряла дар речи: за раздаточным столом, за которым виднелся вход в фондовое или архивное хранилище, сидел Исраэль.

Не постарел ни на миг. Не изменился ни на морщинку. Одетый в костюм начала века, он меланхолично листал книгу в тысячу страниц, рассматривая небольшие картинки-иллюстрации в углах.

Я заморгала глазами, ощущая тяжелый ком чуть ниже ребер – от волнения даже похолодели кончики пальцев. А Исраэль, видимо ощутив мой взгляд, поднял голову от книги. Улыбнулся широкой улыбкой, тряхнул головой, отчего рыжие его кучеряшки забавно отпружинили. Невысокий, все в той же приятной полноте; и, кажется, даже с теми же изумрудными подтяжками.

– Анна, дорогая! Сколько лет! Как выросла, похорошела… – он нерасторопно поднялся, задевая подставку для книги; поворчал, пытаясь вернуть ей прежний вид, но быстро отвлекся на мою персону. – Ну что же ты стоишь? Что с глазами? А, понимаю, понимаю; наверное, еще не можешь до конца все припомнить. Или переживаешь о путешествии? Не беспокойся, оно пролетит как миг! – Исраэль искренне рассмеялся, беря мои руки в свои.

– Я… Признать честно, Исраэль, я не совсем понимаю, о чем Вы говорите, – голос мой предательски сорвался, а веселость мужчина сменилась легким недоверием и переживанием. – А когда Вы переехали? Еще до революции? А… Книги вокруг, это Ваша прежняя коллекция?

Мне не хватало сил задать главные вопросы. Припомнить? Переживаю о путешествии? Что я должна знать?.. Но, похоже, это не было нужно. Исраэль, не выпуская моих рук, сделал полушаг. Сощурился и проговорил медленно и тихо:

– Григорий Павлович разве не говорил с тобой?..

В эту секунду сердце сделало кульбит и полетело вниз, в бесконечную пропасть. Я даже ощутила, как по ребрам заскользил холодок. Глаза Исраэля округлились.

– Как?.. Он ведь должен был… Вчера все сообщить, когда… – мужчина замолчал. – Либо раньше; он ведь говорил с тобой раньше, – мужчина опасливо оглянулся и, понизив голос, приблизился ко мне, – о Вакууме?

– О Вам откуда известно о его теории?

– Ох, Анна, я ведь… – Исраэль вновь оборвался на полуслове, но многозначительно развел руками, стараясь объять всю библиотеку.

– Что мне должен был сообщить отец? Это как-то связано с его отъездом? О чем я должна знать?

– Прошу, дорогая, успокойся; я бесконечно хотел бы тебе помочь, однако не могу отвечать на вопросы. Есть негласные правила, Анна, и я не могу говорить, пока ты сами не вспомнишь, не узнаеешь, не откроешь… – он виновато покачал головой. – Я был убежден, что ты пришла сюда, потому что он успел все…

– Успел? – почти болезненный вскрик.

– О, нет-нет-нет! Это… Это тяжело. Я не могу объяснить, мой дорогой ребенок, не могу! Почему ты здесь? Как ты пришла? Как нашла?

– Так найти не сложно, – я окончательно запуталась, а от волнения начинала кружиться голова. – Прямо… Налево… Мне девушка подсказала внизу…

– Какая девушка?

– Она… – я постаралась описать ее, и с ужасом обнаружила очередное смутное пятно в памяти. – Я ведь только видела ее; она… Она… У нее было украшение на шее. Змеи. И… Глаза девушки – как будто золотились, – Исраэль, нахмурившись, слушал. – С ней был мужчина… И… Ах, да, конечно! Я не брежу; она передала мне письмо от отца, – спохватившись, я протянула конверт Исраэлю. – Возможно, это сможет что-то объяснить Вам, а Вы – мне.

Мужчина спешно распаковал конверт, извлек письмо. Отвернулся, чтобы я не различила слов в нем; а я даже не старалась подсмотреть – прежнее волнение вернулось клубящимся комком слез в горле. Возникало чувство, что все вокруг были осведомлены во всей происходящей неразберихе, и только я тонула в этом болоте из непонимания. Казалось, что все вокруг – спокойны и сосредоточены, и лишь я разрываюсь в неясности.

– Гм… Хм… – Исраэль перечитал письмо еще раз, прежде чем обернуться ко мне. – Ну, что ж, для меня все стало понятно.

А для меня нет! Я все еще ничего не понимаю! Только начинаю распутывать этот хаотичный клубок, как тут же оказываюсь засыпана нитями без конца и начала!

– Твой отец, – меж тем продолжал мужчина, подкручивая в задумчивости усы и не сводя взгляда от письма, – просит выдать тебе определенные экземпляры… Давай я назову это книгами и альбомами. Гм… Ну, да, вероятно, это сможет помочь…

Еще немного и я бы закричала в мольбах прекратить этот бессвязный словесный поток.

– Думаю, оно и лучше, чтобы ты самостоятельно во всем разобралась. Либо вспомнила, – Исраэль сосредоточенно покачал головой, складывая письмо во внутренний карман своего жилета. – Приходи завтра, часам к девяти утра. Я все подготовлю. И, Анна, – он помедлил, – если еще раз встретишь ту девушку; не подходи и не завязывай с ней разговоров.

***

В "Глитце" немноголюдно. Девушка с кроваво-красными губами и гладкими локонами расположилась у окна, театрально куря сигарету и не притрагиваясь к уже остывшему чаю; несколько мужчин тихо переговаривались за дальним столиком в глубине заведения. В такие часы здесь редко собиралась публика. Время, когда "Глитц" начинал сверкать, приходило с минутами заката.

Я сидела за барной стойкой, поворачивая запотевший стакан. Стив, отвлекшийся за украшением, цокнул, закатывая глаза.

– Что на тебя нашло? – спросил он беззлобно; забрал стакан из моих рук, водрузил на стекло три пронзенные вишни, вновь пододвинул напиток мне. – Ржаной виски, сок цитрусовых и гренадин. Теперь можешь восхититься этой красотой и пробовать. По мне так идеальный напиток для дурного понедельника.

Стив отсалютировал вошедшему к "Глитц"; я продолжала смотреть на свой стакан, не переводя взгляда.

– Да, пожалуй, ты прав… Дурной понедельник, – согласилась точно нехотя. – Дурной и бесконечно долгий.

– Неужто ты не знаешь, чем себя занять?

– Знаю. Просто не могу сосредоточиться. Мысли прыгают, и все валится из рук. Заезжала к Люсиль, думала с ней покататься, но она уже где-то прохлаждается… – оборвалась на полуслове. – Вероятно, отправилась к двоюродной сестре в западную часть города.

Конечно же Люсиль не была в западной части города; более чем уверена, она гуляла с тем парнем, с которым ушла сегодняшним утром после танцев. Впрочем, мне и не нежно было это озвучивать – Стив и без того прекрасно понимал, догадывался или попросту знал.

Сегодняшним утром. Еще ночью были танцы, легкость, а сейчас, спустя каких-то двенадцать часов, полное опустошение и растерянность. Запуталась в нитях, что старалась распутать.

– Коктейль прекрасен, – честно восхитилась, пробуя работу Стива. Держа стакан поднятым, перевела взгляд на Беннета. – Сейчас будет странный вопрос, но… Что тебе снится, Стив?

– Итальянский фронт, – ответил он сразу, не поразмыслив и секунды. Опустил глаза, принимаясь натирать уже наполированный стол.

Ну, конечно, как можно быть такой глупой; очевидно ведь, что Стив раз за разом возвращается воспоминаниями к тем неделям, что провел на фронте. Он не рассказывал никогда об этом. Говорили, что даже в стенах собственного дома родные Беннета никогда не поднимали этой темы.

– Извини… – неловко проговорила. Он лишь добродушно махнул рукой, мол, дело прошедшее; но в глазах все равно была глубокая тоска, отчего я поёжилась. – Я не хотела… Тревожить…

– Все в порядке, Анна, успокойся. Почему тебя вообще интересует чужие сны? – Стив улыбнулся почти искренне, переводя разговор немного в другое русло.

– Пытаюсь понять, что является отправной точкой моих собственных.

– И что же снится тебе?

Я пожала плечами, рассматривая, как на хрустальных гранях стакана играет свет.

– Полет.

– И на чем же летаешь?

– Меня подхватывает ветер и уносит все выше, и выше, и выше; а вокруг листва и звезды. Я прямо ощущаю бесконечность под собой, а в бесконечности сотни глаз, которые наблюдают; руки, которые стараются схватить и потянуть вниз… А потом меня что-то выкидывает из сна. Прямо выталкивает, понимаешь? Я физически чувствую, как меня выдергивают. И такие сны становятся все чаще… И мне становится все страшнее: а вдруг сон меня затягивает? Вдруг я однажды не проснусь?.. – оборвалась на полуслове, постыдно отмахиваясь. – Не слушай меня. Я устала и говорю глупости.

– По мне так, ты не сказала ничего глупого, Анна. Это нормально чего-то бояться. И иногда сны действительно пугают.

Не все так считают; когда я делилась переживаниями о ночных видениях с Люсиль, она лишь смеялась. Для нее разыгравшееся воображение – причина с большим рвением удариться в круговорот праздной жизни.

Время на часах почти не двигалось. Диалог со Стивом был неспешен и монотонен; может оттого, может из-за алкоголя, может из-за бессонной ночи, но меня вскоре начало клонить в сон. К тому же, в "Глитц" заявился Тристан, и уж с ним мне точно не хотелось беседовать даже из вежливости. Я спешно начала собираться.

– Спасибо за коктейль, Стив. Я пойду; может, чем раньше усну, тем скорее наступит завтра.

– Если хочешь, я могу отпроситься у миссис Мэй и проводить тебя домой.

– Нет, не нужно, я в полном порядке.

***

Я падала. Падала в бесконечную бездну. Но к удивлению, тянуло меня не вниз, нет: я падала камнем верх, медленно и неотвратимо опускаясь в бескрайний омут. Ныряла в темноту и слышала шелест переговаривающихся между собой листьев. Глубже, глубже – падала выше, и внутри меня все переворачивалось в безумном диссонансе

Тьма была такой огромной и всеобъемлющей, что, казалось, поглотила меня целиком. Она существовала повсюду: внизу, вверху и особенно внутри; словно мне раскрыли ребра, сняли спину, и ничего не осталось, кроме мрака и одиночества. Я чувствовала, как меня затягивает в эту бездонную пропасть, но отчаянное сопротивление было бесполезно. Тянуло вниз, в самое сердце этой бездны, и понимала, что не смогу спастись – падала все выше, и листва раскидистого дерева щекотала мою кожу.

Не могла дышать. Не могла двигаться. Ощущала себя абсолютно беспомощной перед лицом этой бездны, которая поглощала, устремляя в сердцевину. Но вдруг, что-то случилось. Моё тело начало наполняться теплом, и на грани сознания я услышала голос; он звучал где-то внутри, и я не сразу поняла, что он принадлежит мне. "Не бойся. Падай в самый верх, чтобы небо осталось внизу. Всё закончится здесь".

Мир переворачивался, и я парила среди ветвей и сверкающих цветов, подхваченная настойчиво подталкивающим вверх ветром. В этой тьме вокруг плясали золотые искры. Эти всполохи сверкающей пыли и кроваво-алые потеки наполнили небо и пространство; они манили меня, звали, и вот я уже с головой погрузилась в их сияние, которое мягко принимало, как на бархатные подушки.

Поднималась все выше и выше, пока наконец вихрь прохладного воздуха не подхватил за собой. И когда вокруг в беспорядочном движение закрутился мир, в центре этого безумия возникло несколько ярких точек – они ширились, становились больше, горячее, и в следующую секунду взорвались всепоглощающей чернотой. А в ней, как в зеркале, отразился лик смерти. Прекрасный и ужасающе кошмарный. Искаженный страданиями и избавлением, с кровавыми пятнами на щеках и губах. И за смертью несся лязг мечей, взрывы и запах напалма.

"Просыпайся, принцесса, они идут не за тобой".

Кто-то резко выдернул из воздушного потока. Боль пронзила тело, я вскрикнула, срываясь с этой бесконечной высоты вниз (или вверх? Все запуталось и перемешалось). Всё, что видела, всё, на что смотрела, было черным с золотыми и красными всполохами. Падала. Падала. Выше. Выше. Выше. Холод объял, дышать стало невыносимо трудно. Паника сдавила сердце, и я закричала…

…От крика подорвалась. Лежала на кровати, судорожно комкая руками одеяло.

На грани сознания услышала крики с улицы. Даже не крики, нет; зловещий и скорбный вой, вобравший в себя весь ужас кошмаров ночных сновидений. Плач, смешанный со стонами – ни то плач ребенка, ни то волчье завывание, ни то гоготание диких птиц. Кожа моя покрылась мурашками, по спине пробежал холодок. Подорвалась с постели к окну; густой туман окутал сумрачный пустой город. Еще не утро, еще даже не рассвет.