Kitabı oku: «Амброзия», sayfa 3
Толпа, истошно взвизгнув, начала стремительно растекаться в разные стороны.
«Мама?» – робко спросила Севина супруга, не решаясь подойти.
«Да вы очумели совсем?» – копошилась Алевтина Ивановна. – «Помоги мне, дура!»
Женщина послушно бросилась поднимать мать. Это совершенно точно была она, в здравом уме и твердой памяти.
Всеволод и Василий с места происшествия позорно бежали вместе с толпой.
***
Алевтина Ивановна негодовала уже битый час и не могла угомониться. Шутка ли, чуть не похоронили! Ну и родственнички, будь они не ладны!
«Как так можно было ошибиться? Уму непостижимо! Живого человека зарыть собирались,» – бушевала она. Воображение ее живо нарисовало в голове картину как приходит она в себя на двухметровой глубине в полной темноте и начинает колотить в забитую и насмерть присыпанную землей крышку гроба. Тут ее обуял такой ужас, что Алевтина Ивановна стремительно отогнала от себя жуткое видение и принялась ругаться с удвоенной силой.
«Но ведь врач сказал …,» – робко пыталась оправдаться дочь.
В этот момент позвонили в дверь.
«Где больная?» – устало осведомились приехавшие на скорой помощи медики, сторонкой обходя стоящий в коридоре гроб. Что с ним делать, еще предстояло решить.
«Какая больная? Это я больная?» – громко возмутилась воскресшая. – «Я Вас всех переживу.»
«Понимаете, мама немного не в себе. Мы ее сегодня хоронить должны были. А у нее давление и …,» – лепетала несчастная женщина.
«Про хоронить не понял. А Вы сами то себя хорошо чувствуете? Присядьте-ка на стул. Настя, измерьте давление,» – скомандовал фельдшер.
«Это мне надо давление мерить,» – оповестила врачей выпавшая на минутку из центра внимания недоусопшая. – «Это я тут пострадавшая. Чуть не похоронили заживо.»
«И Вы присаживайтесь,» – миролюбиво предложил фельдшер. – «Всем все измерим, всех похороним и дальше поедем.»
Последняя фраза явно была лишней. Алевтина Ивановна взорвалась: «Шуточки шутить изволите? Такой вот – юморист хренов меня мертвой и признал.»
«Николай Петрович, 180*140. Нитратиков?» – перебила ее мед. сестра. Фельдшер на секунду отвлекся: «Да, да, конечно.»
«Я с тобой разговариваю,» – взвыла воскресшая и вцепилась двумя руками в белый халат медика, мощным рывком отодрав пуговицу на груди.
Через полчаса от дома отъезжало уже две машины скорой помощи. Одна увозила Севину супругу с гипертоническим кризом, вторая – Алевтину Ивановну, накачанную успокоительным по самую макушку, с нервным срывом. Шутка ли, пережить воскрешение? Тут у любого крышу снесет.
***
Николай Петрович и Нина за полгода совместной работы начали понимать друг друга с полуслова.
Николай к своей работе относился философски, приобретя с годами свойственный медикам цинизм и специфическое чувство юмора. Отработав суточную смену (добросовестно, но без фанатизма), отправлялся в деревню в 20-ти километрах от города, где имел дом-развалюшку, доставшуюся от бабушки. Дом он ремонтировал своими руками уже третий год, получая от процесса превеликое удовольствие. Заодно доводил до ума старый сад и облагораживал участок. Многие яблони он помнил еще ребенком, поэтому срубить их рука не поднималась. Женат Николай Петрович в свои сорок лет никогда не был, а потому имел редкую для взрослого мужчины возможность своим свободным временем, как, впрочем, и финансами, располагать по собственному усмотрению. Сухощавый, жилистый, с отчетливой проплешиной на макушке, едкий в своей иронии, точно соляная кислота, если его задеть, и невозмутимый, будто стоячее болото, ежели не трогать, Николай никогда не был душой компании, скорее тем хозяйственным парнем, который озаботится закуской к столу.
Определенный уровень черствости и пофигизма для медика вообще предмет первой необходимости. Что-то вроде панциря для черепахи. Невозможно сопереживать и сочувствовать пациентам в режиме сутки через трое или по любому другому графику. Так и с ума сойти недолго. Цинизм – просто защитная реакция организма. После двенадцати лет работы на скорой ничего уже Николай Петровича не удивляло. Насмотрелся всякого. Упахавшихся на дачах до потери пульса пенсионеров, в любое другое время, кроме летнего сезона, мнящими себя глубокими инвалидами; безмятежно спящих на лавочках бомжей и алкашей, которым сердобольные прохожие вызвали скорую (матерятся они знатно, когда их пытаются разбудить и куда то уволочь); пулей выскакивающих на свет божий младенцев, если их мамаши припозднились с вызовом скорой; месиво из костей, мозгов и мяса, в которое превращаются головы и тела отчаянных мотоциклистов, попавших в дорожно-транспортные происшествия.
Работа Николая устраивала. Сутки через трое или двое и отпуск 45 дней оставляли время для жизни. С пациентами он предпочитал не спорить. Если скандальная бабулька, вызвавшая бригаду с температурой 37,5 и небольшим кашлем, требовала поставить какой-нибудь укол, то он и ставил. Какой-нибудь. Это было проще, чем отписываться и оправдываться после с азартом накатанной пациенткой жалобы.
«Ну что, Нина, успеем перекусить, пока вызовов нет?» – спросил он после успешной доставки то ли умершей, то ли воскресшей пациентки в больницу.
«Хорошо бы,» – вздохнула та. Последние восемь месяцев Нина пребывала в статусе разведенки с прицепом и на скорую подалась не от хорошей жизни. Мечтала она, когда дочка подрастет и перестанет болеть в режиме неделя через две, отправиться на заработки в Москву. Платили там на скорой в разы больше, а работа – та же самая. А что придется по два часа на электричке туда-сюда мотаться, так это ничего. Справится. Многие так работают. На сильное мужское плечо она уже не надеялась. Поначалу казалось, что бывший муж, скандальный развод с которым с дележом гнутых ложек и застиранных половичков, выработал у нее стойкую аллергию ко всему мужскому полу скопом. Но по мере того, как эйфория обретенной свободы улетучивалась, Нина грустнела. Ей почти тридцатник. Кому она нужна с ребенком на шее? Какие у нее перспективы, кроме как пахать, словно ломовая лошадь до пенсии? Да никаких, собственно. Хорошо хоть профессия есть.
«Твою ж мать!» – резко ударил по тормозам водитель Костик. «Соболь» нырнул носом вниз и остановился.
«Задавили?» – охнула Нина.
«Если нет, я его сейчас додавлю,» – сурово пообещал Костик, вываливаясь из машины. – «Будет знать, как под машины кидаться. Суицидник.»
«Нина, останься в машине. Чую, опять псих. Нам на них сегодня везет,» – предложил Николай Петрович. Последняя пациентка, в запале дравшая пуговицы халата, была свежа в памяти. Но она не усидела, выскочила следом.
На капоте машины, обнимая его двумя широко раскинутыми руками, заливался горючими слезами мужик. Второй, испуганный и растерянный, стоял рядом. Оба средних лет, побитые молью, ханурики, одним словом. Слова Николая, похоже, оказались пророческими. Рыдающий точно был не в себе, потому что нес сущую околесицу: «Я не хотел. У-у-у. Уйди, Васька. Я только подумал. Я совсем не думал. А она …, а я … . Заберите меня в психушку. Там мне и место.» Сивушный выхлоп от страдальца был таким, что сшибал с ног. Второй пытался стащить его с капота, но как-то нерешительно, словно раздумывая: «А стоит ли?»
Костик одним махом сдернул пьяницу с капота и швырнул в траву на обочине. После чего принялся деловито осматривать автомобиль. Николай Петрович потоптался в раздумьях, потом вздохнул и присел рядом со страдальцем: «Вы пострадали? Что болит?» Не оставлять же было бедолагу в таком состоянии. Он мог броситься под следующую машину и куда менее удачно.
«У него душа болит,» – пафосно пояснил второй мужик.
«Нина, давай успокоим товарища. Принеси-ка чемоданчик,» – скомандовал фельдшер.
Минут через пятнадцать клиент затих и сел на травке. Осмысленности в его взгляде было не больше, чем у стухшей селедки, но и суицидных порывов не наблюдалось.
«Где товарищ живет?» – спросил Николай Петрович у Василия. – «Ну надо же, опять этот дом. Грузитесь, подкинем.»
«Вот еще,» – недовольно бурчал Костик. – «Может этим алкашам еще цветомузыку включить? У нас, вон, следующий вызов. Семейный мордобой. Менты вызвали.»
«Ничего успеем. Это совсем рядом,» – примирительно заметил Николай Петрович. Больше всего обрадовался почему-то Василий: «Вот и хорошо, вот и славненько. А то я уже совсем испугался. Спасибочки Вам, товарищ доктор. Чтобы Вас жена дома не пилила. А Вам, девушка, мужа хорошего.»
Нина прыснула в кулак, Николай с силой захлопнул дверь за высадившимися пассажирами, Костик аккуратно выруливал с хорошо знакомого двора, усыпанного подавленными гвоздиками.
«Этот дом, как Бермудский треугольник,» – заметил Николай. – «Целый день вокруг кружим, выбраться не можем.»
«Какая у него улыбка красивая,» – неожиданно заметила Нина. – «И добрая. Сразу видно милый, интеллигентный человек. Такой подлянки не сделает и ложки делить не будет.» Опять вспомнился не к ночи будь упомянутым бывший муж.
«Почему я раньше не обращала на него внимания?» – присматривалась к напарнику девушка, точно видела его впервые. – «Он ведь не женат. И кажется, никогда не был. Вот же я лохушка! Не накрашена даже. И у волос корни давно отросли.»
Не переставая мысленно ругать себя, Нина предложила: «Может быть перекусим, пока едем? У меня сегодня пирожки домашние с яблоками. Попробуете?»
«С удовольствием.»
Глава 3.
Анастасия Рокотянская не высовывала нос из дома третий день. С тех самых пор, как принеслась домой с неожиданно свалившейся на нее красой, так и не отважилась больше выйти на улицу.
Злые! Какие же они все злые! Нет бы порадоваться, так нет, вылили на нее ушат помоев. У Анастасии все еще щекотало в животе при воспоминании о том, как обмирая от смешанного чувства ужаса и восторга, она впервые отняла от груди сложенные руки, шагая по улице, и выставила обтянутые розовой маечкой груди напоказ. Но злые и жестокие люди как всегда все испортили.
«Тьфу, бесстыжая!» – первыми прокомментировали ее дефиле две гнутые бабки, ковылявшие с палками по своим бабским делам, то ли в собес, то ли на почту за пенсией. – «Ни стыда, ни совести. Идет, трясет, точно корова выменем. Хоть бы лифчик надела. Ой, что творится, что творится!»
Бабкины причитания Настю скорее насмешили. Общеизвестно, если старухи говорят, что плохо, значит на самом деле – круто. Что они вообще понимают в жизни?
Потом ее внешний вид заценили две молодые мамашки, пасшие своих чад в песочнице: «Вот ведь корова! Ей бы килограмм десять скинуть, тогда была бы ничего. Я родила, и то худее. А эта словно роту младенцев выкормила.» Тем не менее злорадные молодухи не сводили с Насти завистливых глаз, пока она проходила мимо. Она независимо задрала голову. Очень хотелось сказать им какую-нибудь хитроумную гадость в ответ. Да сразу не сообразила, а потом поздно было.
Но хуже всех были азеры, что торговали арбузами. Эти пялились во все глаза, ничуть не смущаясь, скалились, шарили по ней масляными глазками, причмокивали и подмигивали. Настя почувствовала себя гадко и мерзко, будто оплеванная, слезы сами собой навернулись на глаза. Она скукожилась, прикрыла локтями красу как сумела и бросилась домой практически бегом. Там закуталась в старую безразмерную футболку и безвылазно осела на диване. Раисе Петровне соврала, что приболела. Та не поверила, конечно, но не возражала. Настя частенько выходила вместо нее, когда та хотела уехать на дачу на все выходные.
С матерью Настя поцапалась сегодня с самого утра. Почему не идет на работу?
Сколько Настя себя помнила, с матерью они лаялись всегда. Точнее, мать лаяла на нее, будто собака Баскервилей, а она вяло отбрехивалась. Талдычила вечно: учись, да учись, а то в институт не поступишь, хорошую работу не найдешь, замуж удачно не выйдешь (на дуре без образования, мол, ни один приличный мужчина не женится). По настоянию матери Настя пошла в десятый класс и маялась в школе лишние два года.
Учеба наводила на нее такую тоску, что плакать хотелось. А от мысли, что потом еще и в институте, может быть, 5 лет учиться, хотелось застрелиться. Ближе к концу 11-го класса даже матери стало ясно, что высшее образование дочке не по зубам. Но она не унималась. Не институт, так колледж. Но учиться надо обязательно. Кому надо? Зачем? Далась ей эта учеба? Какие от нее преимущества? Вот мать – закончила медицинское училище. Работает медицинской сестрой в детской поликлинике и всю жизнь копейки считает. Зачем парить мозги столько лет, если денег от этого больше не станет?
Окончив школу, Анастасия почувствовала себя, наконец, свободной. И взбунтовалась. Учиться дальше отказалась наотрез. Сразу после выпускного устроилась в сетевой супермаркет и зажила по-человечески: работа, зарплата, взрослая свободная жизнь. Рюмочная была ее вторым местом работы, пусть непритязательным, но вполне себе доходным. Мать поорала и успокоилась, лишь иногда взрываясь по пустякам. Отцу и вовсе было все равно.
Анастасия и сама не понимала, что с ней происходит. Казалось бы, самая ее заветная, несбыточная мечта сбылась. Да с такой грудью она же будет первой красоткой на районе. Что там на районе? Она такого мужика теперь захомутать может, что девки от зависти лопнут. А сама, между тем, третий день протирает попой диван, поедая овсяное печенье, запивая его сладкой газировкой из баночки с надписью «Амброзия» и бесцельно пялясь в телевизор. Сколько можно! Пусть все ею восхищаются! Настя решительно смяла пустую банку и, оставив на диване кучу крошек (мать снова будет орать), пошла одеваться. Она всем им покажет!
***
«Куприянова Людмила Марковна?» – рявкнула трубка домофона. – «Доставка. Какой этаж?»
Грубый голос сказал и что-то еще, но она не расслышала. Сердце ёкнуло и ушло в пятки в предчувствии недоброго. Два давешних работяги ввалились в дверь, и пока один из них задержался на минутку в прихожей, суя под нос Людмиле какие-то бумаги, второй по-хозяйски проследовал в ванную комнату.
«Вы меня слышите? Гражданка Куприянова?» – привлек к себе внимание первый. – «Ошибочная доставка, говорю, произошла. Где коробка от машинки?»
«На мусорке, разумеется,» – машинально ответила Люся, не сразу осознав смысл услышанного, и тут же всполошилась. – «Как это ошибочная? Позвольте, у меня и документы есть.» И ринулась к ящику в стенке, где хранила документы. В то время как мужики уже выдвинули машинку вперед и откручивали что-то сзади. Бумаги, как на грех, не находились. А ведь лежали сверху, в прозрачном файлике, точно помнила она. Ну что ты будешь делать? Как сквозь землю провалились!
Людмила Марковна металась между ящиком с документами и рабочими, решительно и беспощадно выволакивающими машинку в коридор, что-то заискивающе лепетала, хотя это было ей вовсе не свойственно. Люся вела бы себя иначе, будучи полностью уверенной в своей правоте. Но в том то и штука, что уверенности этой у нее не было. Она тащилась по пятам за рабочими, шлепая домашними тапочками по грязной подъездной лестнице, а потом и по заплеванному асфальту во дворе. Люся уже перестала хватать суровых, как усатые моржи, мужиков за руки, просто зло наблюдала за происходящим. Злилась Людмила Марковна, конечно, не на работяг. Дымилась паром она на непутевого мужа. Попадись ей в эту минуту Васька, свернула бы шею, как куренку, не задумываясь. Но мужа хранили неведомые боги.
Зато под руку попалась какая-то расфуфыренная с утра пораньше девица: в короткой, жесткой джинсовой юбчонке, черной маечке на двух тонких бретельках и на метровых каблучищах. Людмила Марковна глянула на нее с такой ненавистью, что вертихвостку тряхануло вбок будто от удара. Но она тут же вскинула нос и гордо процокала мимо, нарочито покачивая бедрами и шепча сквозь зубы: «Старая, жирная корова! Смотри не лопни от зависти!»
***
Анастасия Рокотянская купалась во внимании, как розовый поросенок в грязной луже. С вожделением, завистью или умилением взирали на нее все, кроме малых детей. Даже подслеповатые старухи спешно надевали очки, чтобы не пропустить этакое явление. Мужики масляно глазели все без исключения, независимо от возраста и степени кобелистости.
До работы Настя добралась почти без приключений и первым на кого напоролась, был Василий, ожидавший открытия любимого заведения на ступенях.
«Мое почтение, барышня,» – схохмил он, заглядывая с верхней ступеньки лестницы в легкомысленный вырез ее маечки и добавил. –«С прибытком что-ли тебя поздравить? Ей-богу, с прибытком. Откуда такое богатство? Раньше то где прятала?»
«Иди ты, балабол. Умываться по утрам надо, не то бы раньше заметил,» – довольно парировала Настя. – «Хватит пялиться. В стриптиз-клуб вон иди, баб разглядывать.»
«А вот скажи, Настюха, чего вы – женщины, тогда заголяетесь? Чтобы на вас потом никто не смотрел? В паранджах бы тогда и ходили, как в диких странах. А то нарядилась во как,» – красноречиво обвел руками в воздухе силуэт Васька. – «А потом – не пялься. Для мужской природы совершенно невозможно не пялиться, если показывают, да еще и бесплатно.»
Получив за последнее замечание сумочкой по спине, развернулся и правда пошел. И вскоре к огромному своему удивлению понял, что идет именно туда, куда и послали – в ночной клуб. Умом то он понимал, что делать там сейчас нечего. Ночные клубы по утрам не работают, на то они и ночные. Центральный вход для посетителей, разумеется, оказался закрыт. Василий, как человек бывалый, завернул за угол и обнаружил распахнутую дверь в кухню. В проеме покачивался толстый зад уборщицы, методично возившей шваброй по углам. Мусорные контейнеры, принадлежащие клубу и огороженные забором, дабы кто чужой не накидал своего мусора, уже были забиты под завязку плотными черными пакетами с пустыми бутылками и отходам кухни.
«Ой, Василий Ефимович!» – с неожиданным почтением проговорила уборщица, напоровшись задом на Ваську. – «Что й то Вы сегодня рано? Вы проходите, проходите. Я сейчас уберу.» И торопливо вытащила ведро с грязной водой наружу.
Подивившись ласковому приему, Васька вошел внутрь, беспрепятственно повилял по пустому лабиринту сверкающей металлом кухни и вышел в зал. При дневном свете он выглядел довольно прозаично и с оттенком легкого запустения: слегка потертые диванчики, танцпол с пустой клеткой, безлюдный бар. Однако бармен был на месте и, как ему по должности положено, натирал бокалы.
К бару Василий приближался с опаской. Денег у него не было ни гроша. Волшебный карман опустел. Сколько ни совал он туда руку – все без толку.
«Доброе утро, Василий Ефимович,» – с профессиональной вежливостью невозмутимо встретил его бармен. – «Чего желаете?»
«А давай виски. Того – с птичкой,» – обнаглел проходимец. Если уж выкинут отсюда взашей, как нищеброда безденежного, то хоть хлебнет напоследок чего получше, рассудил он.
Действуя ловко, точно фокусник, бармен достал квадратный толстостенный стакан, плеснул в него из бутылки на два пальца и громыхнул кубиками льда. Василий сглотнул.
«Может быть Вы желаете в своем кабинете … заняться бухгалтерией?» – предупредительно поинтересовался бармен. – «Я подам, как обычно.»
«Чего?» – переспросил обалдевший Васька и, изумляясь собственной наглости, продолжил. – «А, ну давай. Бери, что там надо и пошли.» Пропустив бармена первым, он, млея, поднялся за ним по узкой лесенке куда-то наверх.
«Вот это подфартило,» – радостно думал он, оглядывая так называемый «свой» кабинет. Бармен (предусмотрительный малый, далеко пойдет), оставив поднос на столике у диванчика, уже удалился. Василий храбро покрутился в кожаном вертящемся кресле, обшарил ящики письменного стола (денег не нашел, только кучу бумаг), облизнулся на запертый сейф, примерил мягкие, пижонского вида туфли, найденные под столом, и переместился на бархатистый вишневый диванчик. Тот стоял таким образом, что в небольшое затемненное окошко перед ним виден был весь зал. Вконец обнаглев, Василий развалился на диване, вылакал виски, загрыз лимончиком и незаметно для себя задремал.
Проснулся уже ближе к вечеру, в полной темноте. За целый день его никто не побеспокоил. Даже истинный хозяин кабинета.
***
Людмила Марковна весь день кружила по дому на манер не кормленного тигра в клетке, поджидая блудного мужа. Тот так и не показался. Люся уже успокоила нервы рюмочкой кагора, килограммом курабье и остатками краковской от завтрака. Слегка полегчало, но не отпустило. Она вымыла руки и уставилась на себя в зеркало. Надо же, даже осунулась от сегодняшнего происшествия. Лицо скорбное, будто у постящейся старухи за праздничным столом, под слегка жабьими глазами змейками разбегались морщинки. Людмила умылась, достала из шкафчика баночку крема и привычными движениями вбила его кончиками пальцев в кожу. Так-то лучше.
***
Настя всегда отчаянно хотела быть модной. Нет, даже не модной, а продвинутой, передовой. Вроде тех женщин, что отважились первыми в мире надеть бикини, или стать врачами, или полететь в космос. Собственная серость, никчемность и незначительность угнетали ее чрезвычайно. Но все значительное уже свершилось. Что сейчас можно сделать такого, чтобы все обалдели? Чтобы ахнули и потеряли дар речи? Умом Настя не блистала, красотой тоже до недавнего времени, да и талантами была обделена. К ее чести, надо сказать, что она полностью осознавала этот факт. Что уже немало.
Ответ нашелся в интернете. Девочка со злым лицом и нездоровыми, слегка выпученными глазами бросала в толпу слова, словно капли воды в раскаленное масло на сковороде. Толпа внимала шипящему яду с тупой готовностью броситься по знаку предводительницы под поезд. Глаза последователей горели фанатизмом, а лица становились похожими на девочкино – злыми и ограниченными. Правда не все. Отдельные граждане, обремененные жизненным опытом, седыми висками и деловыми костюмами, недоуменно переглядывались между собой. Мысль «что я делаю в этом дурдоме?» отчетливо читалась на их лицах. Но умники были в меньшинстве. Остальные смотрели на девочку, как на божество.
Это было тем удивительнее, что несла активистка сущую чепуху, вроде того, чтобы полностью прекратить выбросы углекислого газа в атмосферу и перестать добывать полезные ископаемые. Полезные ископаемые Настю не интересовали от слова совсем. Какое ей до них дело? А вот насчет выбросов углекислого газа, то она еще со школы помнила, что главный загрязнитель окружающей среды – автомобили. Получается, девочка призывает на машинах не ездить и на самолетах не летать? Глупость какая-то. Что же, людям передвигаться на осликах, а летать на воздушных шарах? С точки зрения экологии – безупречно, с точки зрения здравого смысла – полный бред.
Тем не менее, злая девочка была в тренде. Вот бы ей, Насте, стать такой популярной. Чтобы толпа фанатов ходила следом и заглядывала в рот. Черт с ними, с полезными ископаемыми, да и с выбросами углекислого газа тоже. Пусть ни тех, ни других не будет, неважно. Если бы только у нее была толпа готовых на все обожателей.
Настя плюхнула кружки с пивом на стойку перед двумя братками не из постоянных клиентов и дежурно поинтересовалась: «Что-нибудь еще?»
«Конечно,» – серьезно ответил один. – «Вашу улыбку, девушка.»
Настя осклабилась мерзко, словно на приеме у стоматолога: «Так хорошо?»
Парни увяли, взяли кружки и молча удалились за свободный столик.
«Надо же,» – отстраненно подумала девушка. – «Еще вчера я бы кипятком писала, если бы они обратили на меня внимание. Зажралась я, однако. Светленький вроде ничего.»
Оправив фартук, Настя подошла к столику и вполне дружелюбно спросила: «Пепельница не нужна, ребята?»
«Нет, мы спортсмены.»
«Правда? А чем занимаетесь?» – чуть пофлиртовала Настя. Получалось на удивление хорошо. Выпирающие полукружия грудей придавали девушке небывалую уверенность в себе. Она интуитивно чувствовала, что теперь ей и так можно. Все с рук сойдет. И потихоньку, сама удивляясь результату, пробовала свои силы. Братки заулыбались и охотно вступили в разговор. Их накачанные уши зарделись от удовольствия. Впрочем, разговоры явно не были их сильной стороной. То ли часто роняли друг друга головой вниз на татами, то ли такими уродились. Промышляли новые знакомые Санек и Ванек, похоже, чем-то не совсем законным. Тем, чем обычно подрабатывают физически крепкие парни в спортивных костюмах, не блещущие интеллектом.
«Настя, а Вы во сколько заканчиваете? Можно проводить вас домой вечером?»
«Конечно, Саня. Вот Вы и проводите,» – определилась с предпочтениями девушка. Ваня обиженным носорогом засопел в окно.
Своих послушных мальчиков (обоих, словно они – сиамские близнецы), она увидала задолго до конца рабочего дня. Санек и Ванек ждали ее, сидя в припаркованной прямо у «Наливайки» машине, пугая орущим музоном голубей.
Вечерело. Легкомысленный грибной дождь прибил дорожную пыль, скрутив ее грязными колтунами. За окном было необычно тихо. Шумная городская улица с гудящими троллейбусами, грохочущими автобусами и переваливающимися с боку на бок через лежачих полицейских автомобилями незаметно превратилась в по-деревенски тихую улочку. Даже музыка в машине парней умолкла. Настя как раз выставляла последних посетителей, когда в «Наливайке» погас свет. С уборкой пришлось управляться без него. Благо, летний день долог.
Полюбовавшись напоследок своим отображением в зеркале и поправив бретели маечки, начинающая кокетка заперла заведение и вышла вон. Мальчики чинили машину, тихонько матерясь и тупо заглядывая под открытый капот. Оставив угрюмого Ванька в одиночестве с многозначительным видом почесывать макушку, Санек с бегеможьей деликатностью ухватил Настю за талию и поволок вдоль по улице.
Истошный женский визг огласил окрестности. Парочка вздрогнула, точно от выстрела и закрутила головой. Санек напрягся. Наперерез им неслась Наташка. Та самая, с которой он потусовался пару дней назад, обещал позвонить, да так и не удосужился. Мутных объяснений Санек не любил, от высоких материй у него сводило скулы, а потому на неудачливую подружку смотрел хмуро. Но Наташка, против ожидания, на него и не взглянула. Не добежав десяти шагов, она остановилась. С умилением взирая на Настю, она сложила руки на бурно вздымающейся груди и замерла.
Слегка струхнувшая Анастасия уцепилась за локоток кавалера и обошла неадекватную девицу стороной. Наташа, проводив ее неотрывным, влажно-восторженным взглядом, хлюпнула носом и посеменила следом за божеством.
«Девушка, Вам чего?» – подозрительно оглянулась Анастасия, порадовавшись, что при ней в кои то веки кавалер.
Но преследовательница, судорожно сглатывая стоящий в горле ком, молчала.
«Больная что-ли?» – пренебрежительно бросила Настя и потащила кавалера дальше. Незнакомка не отставала, брела следом, словно голодная бродячая собака за сумкой с подтаявшим мясом.
«Слышь, ты, кончай за нами ходить,» – вспылила вскоре Настя. Хамство в данном случае оружием было незаменимым. – «Санек, сделай что-нибудь. Ну чего она пристала?»
«Наташ, ты это, иди домой,» – неуверенно предложил качок.
«Так ты ее знаешь?» – удивленно хмыкнула Настя.
«Встречались,» – туманно пояснил кавалер.
Но Наташа не ушла. Отстав еще на десять шагов, она тащилась вслед за парочкой, точно ослик за морковкой, прожигая им спины горящим взглядом.
Настя же, сочтя вопрос решенным, посчитала ниже своего достоинства крутиться то и дело назад, как белка. Поэтому небольшая толпа, которой обросла по дороге к Настиному дому преследовательница, стала для нее большим сюрпризом.
Позади Натальи топтались две школьницы в джинсовых шортах и резиновых шлепанцах на босу ногу, серьезный парень о очках с толстыми стеклами, всем своим видом наводящий на мысль об отличниках, зубрилках и бледной немощи, курьер в ярко-зеленом жилете и с такого же цвета объемной коробкой за спиной, моднобровая молодая мамаша с коляской из тех, кто воспитывает детей строго по книгам Бенджамина Спока и тетя Тоня с рынка, монументальная и суровая. Все они молчали и напоминали свору собак, готовую броситься на чужака по команде хозяина. Насте отчего-то стало страшно. Отступая спиной вперед к двери подъезда, она одновременно нащупывала в сумочке ключ от домофона. Нашла, приложила и тут же дернула дверь, не обратив внимания, что характерного писка не последовало. Только нажав кнопку лифта Настя сообразила, что электричества нет и здесь и потащила кавалера вверх по лестнице. И лишь дома отдышалась. И чего, спрашивается, испугалась? Ну люди собрались. Ничего плохого ведь не делали. Просто стояли и смотрели.
«Пиво будешь?» – выкинула она из головы дурь. – «А то света нет, все равно скоро теплое будет.» Кавалер не отказался ни от чего.
***
Следующим утром Анастасия проспала. Телефон за ночь, вместо того, чтобы зарядиться, благополучно сдох. Электричество так и не дали. Поэтому разбудил девушку не будильник и не отчетливо слышимый по утрам грохот работающего лифта, а птицы. Щебетание за приоткрытой фрамугой, обычно не слышимое за городским шумом, было жизнеутверждающим и оглушительным. Засоня попробовала было закрыть окно и задрыхнуть снова, но теперь мешали причитания матери с кухни: «Ой, потек холодильник. Да что же это такое делается со светом? Придется размораживать. Настя, Настя, ты встала?»
Анастасия скорчила недовольную рожу и пошла на зов: «Ну че ты орешь, мам?»
«Надо срочно спасти творог и сметану,» – сунула ей в руку ложку мать, усадив за стол. – «Пропадет все до вечера без холодильника.»
«А супу-то, супу трехлитровая кастрюля, только вчера наварила,» – простонала она. –«Кто ж это удумал отключать электричество в августе? Ироды проклятые!»
Послушно подавившись творогом и кое-как, морщась от ломоты в зубах, умывшись холодной водой Настя потопала открывать заведение. Но, едва выскочив из квартиры, попятилась назад. повсюду на лестнице сверху и снизу, стояли и сидели люди. Завидя ее, они поднимались и начинали радостно улыбаться, точно очередь к окошку кассира, когда зарплату, наконец, привезли. Настя бочком пробралась вниз, стараясь не отдавить никому ноги. Люди расступались и послушно тянулись за ней вслед, словно железные опилки за магнитом. Совершенно ошалев от происходящего, девушка выскочила на улицу, захлопнула за собой дверь подъезда и остановилась, как вкопанная, в испуге вжавшись в нее спиной.
Двор был полон народу. Кое-кого она даже узнала – давешних школьниц в резиновых шлепанцах, модную мамашу на сей раз с сумкой-кенгуру, нескольких соседей. Напугала Настю неестественная, никак не могущая быть в месте скопления такого количества людей тишина. На ее фоне явственно были слышны из-за угла дома монотонные чертыхание мужиков, пытающихся завести машины.
В этот момент дверь подъезда стремительно распахнулась, отбросив замешкавшуюся Настю вперед, и из нее хлынула подпираемая сзади толпа. Десятки ног окружили девушку, распластавшуюся плашмя на асфальте. Сев на попу и не обращая внимания на содранные при падении ладони и колени, она в ужасе сжалась, подобрав под себя ноги. Но ничего не происходило. Настя сидела, толпа стояла и смотрела, тишина звенела в ушах.
