Kitabı oku: «Человек, Соблазнивший Джоконду», sayfa 2

Бывало, в голове его всплывали образы знакомых с детства людей и мест, но теперь, когда единственный в этом мире родной человек отдал его на попечение такого видного благодетеля, Тристан не мог пренебречь идеальной возможностью всерьёз заняться тем, что с пламенным воодушевлением воспевалось отцами-доминиканцами. Посему сосредоточился на учёбе и быстро приспособился к среде римского духовенства, помпезно обставленным помещениям Курии, грандиозным монументам, величественным дворцам, лукулловым пиршествам…

… Tempora tempore⁷ он уже чувствовал себя настолько непринуждённо в новой обстановке, что казалось, будто привык к этому стилю жизни с раннего детства. Каждый день дарил ему что-либо новое; ежедневно его культурный багаж пополнялся новыми знаниями; не проходило ни дня, чтобы ему не представился случай познакомиться с новыми людьми, среди которых были князья и пажи, люди искусства и придворные, инженеры и музыканты, герои и миссионеры, иждивенцы и тру́сы, прелаты и публичные женщины. Всеобъемлющая нескончаемая школа жизни…

Впрочем, уметь знакомиться с как можно бо́льшим количеством людей (независимо от их происхождения, звания, сословия, культуры, верования и генеалогии), проникать в их маленький мир, добывать нужные сведения, анализировать мельчайшие детали, прокрадываться в самые потайные уголки человеческой души – всё это составляло основу его профессии. И, видимо, в силу своего ремесла он, на первый взгляд, был другом всех и каждого. В действительности же, из несметного множества мужчин и женщин, с которыми когда-либо свела его жизнь, мало кого наш дипломат относил к числу своих настоящих друзей. С тремя из них Тристан сблизился именно в эти годы и, зная всю их подноготную, бережно хранил сокровенные секреты каждого.

Якопо – монах-бенедиктинец, искусный алхимик, знаток ботаники, адских смесей, зелий, духов и, к тому же, изобретатель превосходных ликёров и дижестивов. Подобно Тристану, он страстно увлекался классической патристикой и изучением вопросов философского поиска истины. Будучи совсем юным, он отправил к праотцам своего учителя – старого гнусного педофила, многократно насиловавшего своих учеников, – использовав в качестве орудия убийства… перегонный куб. Тело развратника, растворённое в кислоте, так никогда и не было найдено.

Вероника, выращенная матерью в одном из венецианских публичных домов, с детства постигла искусство обольщения и вот уже несколько лет жила в Риме, где мастерски пускала в ход освоенные навыки. Каждый день её дом свиданий посещали живописцы, литераторы, военные, богатые купцы, банкиры, графы, маркизы и, чаще других, высокопоставленные прелаты. Из родных у неё никого не осталось, за исключением сестры-близняшки, которую она ни разу в своей жизни не видела, и о чьём таинственном существовании было известно лишь Тристану.

Людовико, сын и подмастерье портного семьи Орсини – человек с утончённым вкусом, творческий, эксцентричный, общительный, большой знаток тканей и всевозможной фурнитуры, всегда прекрасно осведомлённый обо всех новинках и дуновениях моды, рождавшихся в самых разных государствах Итальянского полуострова и Европы. Каков же был его секрет?.. А дело было в том, что Людовико гораздо больше привлекали мужчины, чем женщины, и несмотря на то, что он ни разу не осмелился заявить об этом в открытую, восхищался Тристаном и питал к нему особые чувства, которые порой выходили за рамки простой дружбы.

При первом же удобном случае, в редкие свободные от служебных обязанностей моменты, когда одна миссия была выполнена, а новое поручение от Курии ещё не поступило, начинающий дипломат охотно общался со своими друзьями… Вернувшись в Рим после очередной поездки, он, по обыкновению не теряя времени, спешил навестить каждого из них, чтобы поведать о своих приключениях и принести каждому в подарок какой-нибудь сувенир.

Летом 1477 года, тяжело заболев, кардинал Орсини немедленно вызвал к себе своего протеже, находившегося в тот момент в аббатстве Санта Мария ди Фарфа. Тристан молнией помчался в Рим, но приехав туда, нашёл дворец уже в траурном убранстве. Взбежав на бельэтаж, он увидел, что весь зал – от самого входа до изголовья усопшего – был переполнен князьями и другими знатными особами, которые со скорбным видом перешёптывались между собой. Увы, кардинал покинул этот мир, и вместе с ним ушла в небытие какая бы то ни было возможность узнать из его уст тайну, окутывавшую прошлое молодого папского чиновника.

К сожалению, Его Преосвященство не оставил ничего, что могло бы помочь разгадке. Даже в завещании прелата не было ни малейшего намёка на секрет, упомянутый три года назад.

В дни, последовавшие за смертью кардинала, Тристан с неимоверным упорством принялся за тщательное расследование мельчайших подробностей богоугодной жизни Латино Орсини, обшарив с этой целью всю дворцовую библиотеку. Однако все усилия оказались тщетными: ему не удалось разыскать ровным счётом ничего, никакой мало-мальски стоящей подсказки, кроме… нехватки одной страницы, вырванной из старого дорожного дневника. Документ касался одной важной миссии кардинала Орсини в Барлетте и датировался 1459-ым годом. Практически все манускрипты, написанные Его Преосвященством, хранились с такой маниакальной скрупулёзностью, что любая рукопись, в которой не доставало одного листа, извлечённого притом с явно бросающейся в глаза небрежностью, была бы немедленно приведена в порядок самим Латино или же его рачительными библиотекарями. Именно этот факт на какое-то мгновение показался Тристану подозрительным, но, к сожалению, среди бумаг не обнаружилось ничего иного, что могло бы навести его на какой-либо след или позволило сформулировать какую-либо гипотезу, достойную более глубокого расследования. По этой причине он решил прекратить поиски и вернуться в Курию с тем, чтобы продолжить свою дипломатическую деятельность под руководством Джованни Баттиста Орсини, который между тем получил вожделенный титул апостольского протонотария.

Первые поручения в рамках дипломатических миссий за пределами Папского государства Тристан выполнял будучи приставленным к апостольскому нунцию Роберто Лицианскому, но очень скоро его редкостные дарования – усердие, осмотрительность и тактичность – убедили Джованни Баттиста и его советников в возможности доверять молодому человеку всё более и более сложные и щекотливые вопросы, для разрешения которых ему требовалась определённая свобода действий.

Подобного рода гордиевым узлом, несомненно, была крайне запутанная ситуация, возникшая в ходе Феррарской войны. Помимо того, что в силу разных причин в конфликт оказались втянутыми в той или иной степени все полуостровные княжества, в само́й Папской области обстановка усложнялась с каждым днём. Для того, чтобы её наладить, нужны были искусные стратеги, способные, подобно шахматистам, играть одновременно хотя бы две партии: одну – на внешнеполитической доске, а вторую – вероятно, более рискованную для Святого Престола – на внутренней. А объяснялось это тем, что в Риме на тот момент сформировались два противоборствовавших лагеря: с одной стороны, верные папе римскому кланы Орсини и Делла Ровере, а с другой – князья из рода Колонна, поддерживаемые кланом Савелли.

В общем, надо сказать, что жизнь нашего молодого дипломата была отнюдь не простой: союзник, с которым ещё вчера за ужином был скреплён священный и неразрушимый альянс, к утру мог превратиться в злейшего презренного врага – простую пешку, которую было необходимо убрать с доски, чтобы избежать шаха или получить возможность сделать рокировку, разменную фигуру, приносимую в жертву, чтобы обрести возможность нанести финальный удар…

Уже в самом начале осени 1482 года крутой поворот в политике Папского государства стал довольно ощутимым. Святым Престолом было решено положить конец войне, поэтому Тристан был послан ко двору Гонзага с целью продемонстрировать новую позицию Рима в отношении Феррары и Мантуи. И тем временем, пользуясь радушным гостеприимством хозяев и имея свободный доступ ко всем помещениям великолепного дворца, двадцатидвухлетний красавец уж точно не мог остаться нечувствительным к соблазнительным прелестям молодых знатных дам, пламенно выказывавших свой интерес к его особе в те холодные зимние вечера.

III
Алессандра Липпи

Встреча с Пьетро Ди Джованни и краткая остановка в Прато

С первыми лучами мантуанского солнца Тристан, оставив свою юную наперсницу в объятиях Морфея, вернулся в свои апартаменты и уже пытался предаться желанной дремоте, когда настойчивый голос вернул его в реальный мир:

«Ваше Превосходительство… Ваше Превосходительство … Мессер…»

Стоявший под окном незнакомый солдат с небольшим пергаментным свитком в руке упорно требовал его внимания.

Послание, скреплённое легко узнаваемой папской печатью и адресованное Тристану, предписывало ему как можно скорее вернуться в Рим.

Таким образом, даже не дождавшись вестей с бранного поля, папский чиновник вместе со своей личной охраной был вынужден покинуть город Вергилия, однако успев при этом наспех набросать две записки, подобающие в таких обстоятельствах. В первой – предназначавшейся маркизу Федерико – он приносил свои извинения за столь скоропостижный отъезд и повторно заверял его и герцога Феррары во вновь обретённой поддержке главы Святого Престола; во второй – адресованной его милой Беатриче – выражал свою признательность за щедро подаренную ему минувшую ночь и желал ей встретить любовь, в которой она так нуждалась и которую её суженый не был способен ей даровать.

Целый день он провёл в седле, сделав единственную остановку в Болонье, чтобы накормить и напоить лошадей, прежде чем направиться к перевалу через Эмилианские Апеннины, взяв курс на Флоренцию.

На другой день, молодой доверенный Папского Престола проезжал через густой безмолвный буковый лес, когда неожиданно дорогу ему пересекла выпущенная из арбалета стрела, заставившая подняться в воздух испуганную стайку дроздов и озябших черноголовок. Тристан и сопровождавшие его солдаты инстинктивно замедлили шаг и схватились за оружие, тогда как всё в том же направлении во весь опор промчалась взмыленная тёмно-гнедая лошадь с кровоточившей раной на холке. Управлял конём, с трудом удерживая поводья, незнакомый мужчина. Позади него, обхватив своего спутника обеими руками, сидела молодая женщина. Мгновение спустя, проскакали четверо всадников, далее – ещё двое: и те, и другие несомненно преследовали злосчастную пару.

Движимый внезапным порывом отважный посол Его Святейшества решил присоединиться к погоне, углубляясь в лесную чащу, а сопровождавшим его телохранителям не оставалось ничего иного, как следовать за ним.

Однако, когда на смену лесу открылась обширная пологая прогалина, трое незваных свидетелей приструнили своих скакунов, спрятавшись в густых зарослях и держась на разумном расстоянии, чтобы попытаться понять суть происходящего.

Обессилевшая несчастная гнедая рухнула наземь; молодая пара, выбитая из седла, безуспешно пыталась укрыться в маленькой полузаброшенной хижине, будучи уже фактически настигнутой и загнанной в тупик своими преследователями; двое из них, с мечом в руках, спешились, в то время как остальные четверо окружили лачугу.

Пока девушка изо всех сил пыталась открыть ветхую дверь, молодой человек, подобно одинокому льву в окружении стаи гиен, вооружившись вилами, готовился дать отпор двум ухмылявшимся головорезам. Невзирая на численное превосходство противника, он сумел отразить выпад неприятеля, атаковавшего справа, нанеся ему удар ногой ниже пояса, потом резко повернулся в сторону нападавшего слева и, успев уклониться от удара мечом, проткнул ему бок вилами. Добыв себе таким образом меч, бросил молниеносный взгляд на девушку, окружённую тем временем остальными наёмниками, и вступил в схватку с первым негодяем, обезоружив его несколькими ударами клинка и повалив на землю, несмотря на мощное телосложение соперника. Однако в этот момент отчаянный крик о помощи его спутницы привлёк его внимание; обернувшись в сторону женщины, он метнул меч, как будто бы это был дротик, поразив в грудь очередного противника, осатанело бросившегося ему навстречу. Спустя мгновение пущенная из арбалета последним оставшимся в седле бандитом стрела пронзила ему плечо; и когда два других злодея обрушились на него из-за спины, накрыв металлической сетью, похожей на ту, что используется во время охоты на дичь, опрокинув его на землю и вмиг стянув ему руки и ноги ремнями, бесстрашный герой оказался совершенно бессильным оказать какое-либо сопротивление.

«Нет, Пьетро! – истошно закричала девушка. – Оставьте его! Ведь вам не он нужен, а я!» – разрыдалась она.

«Стойте! – приказал по всей видимости главарь шайки. – С ним мы покончим позднее». И, устремив взгляд на несчастную девушку, добавил: «Прежде позабавимся немного».

«Ублюдки! – заорал поверженный на землю, безуспешно пытаясь освободиться от пут. – Сволочи, трусы, сукины дети!»

Грубый мужлан ухватил объятую страхом девушку за волосы и, срывая с неё одежду, припёр к стене хижины, скрутив ей руки за спиной, и пока двое сообщников связывали ей ноги верёвкой, принялся расстёгивать штаны, предварительно заткнув тряпкой рот своей жертвы, чтобы заглушить её вопли.

В этот момент, Тристан, не в силах больше оставаться безучастным к такому омерзительному насилию, решил наконец вмешаться: выскочил вместе со своими солдатами из засады и неистово бросился на лютую стаю похотливых гиен. Хотя кое-кто из насильников и был выведен из строя, они всё же сохраняли численное превосходство и отнюдь не дали застать себя врасплох, решительно настроившись дать отпор. В то время, как один из головорезов застёгивал штаны, Тристан успел заметить на оторочке его плаща легко узнаваемую лилию – символ семьи Медичи —, и прежде чем одному из его сообщников удалось взвести арбалет, взяв на прицел солдата папской армии, поднял вверх руку со сжатым кулаком и властным тоном скомандовал:

«Остановитесь, именем господина Лоренцо де Медичи я вам приказываю: остановитесь!» – и он величественно простёр руку вперёд, после чего медленно провёл ею справа налево, как бы пересчитывая наёмников одного за другим. «За мной следуют двадцать пять человек, готовые арестовать вас и доставить в застенки моего друга Лоренцо», – добавил Тристан.

Самый дюжий из всей банды, узнав родовой символ своего господина, изображённый на перстне, и опасаясь неприятных последствий, немедленно приказал своим приспешникам бросить оружие; когда же он попытался привести какие-то доводы, чтобы оправдать происшедшее, Тристан круто оборвал его:

«Пошёл прочь, окаянный».

Четверо негодяев, не смея что-либо возразить, вскочили на коней и мгновенно скрылись в лесу.

Солдаты папской армии, глубоко ошеломлённые тем, как молодой дипломат сумел всё уладить, быстро освободили от пут молодых людей и, перевязав их раны, помогли им вскарабкаться на лошадь.

И вот наконец наши герои смогли вновь двинуться в путь, тогда как сопровождавшее их по правую руку солнце начало медленно спускаться за горизонт.

Поздним вечером путешественники прибыли в город Прато, где жили кое-какие знакомые Тристана, которые, вероятно, смогли бы позаботиться о двоих несчастных, позволив молодому дипломату с чистой душой продолжить дорогу в Рим.

Проезжая рядом с соборной площадью, странники увидели, как две девушки дали краюху хлеба продрогшему нищему. Незнакомки уже начали удаляться, наверняка направляясь домой, когда Тристан внезапно соскочил с коня и воскликнул им вслед:

«Алессандра!»

Та из них, что была более хрупкого телосложения, тотчас же обернулась, пытаясь разглядеть того, кто в такой неурочный час осмелился прокричать её имя, и, убедившись в том, что услышанный голос действительно принадлежал тому, чей образ, вынырнувший из ларца воспоминаний, возник в её воображении, отозвалась:

«Тристан!»

В тот же миг она ринулась ему навстречу и ничуть не заботясь об условностях и формальностях, предписываемых этикетом (что наводило на мысль, будто некогда их связывало нечто бо́льшее, чем простое знакомство), бросилась ему на шею, нежно закрыв глаза и прижимаясь к груди нежданного чужеземца.

Прелестная Алессандра была дочерью госпожи Лукреции Бути и покойного флорентийского живописца Филиппо Липпи. Её мать, насильно отданная своей семьёй на постриг в монастырь Святой Катерины, некогда была монахиней и именовалась сестрой Лукрецией. Отец Алессандры, служивший капелланом всё в том же монастыре города Прато, уже при жизни почитался одним из лучших живописцев своего времени: недаром зачастую церковные иерархи и наиболее состоятельные семьи доверяли ему самые отвественные заказы: по большей части картины на библейские сюжеты или посвящённые сценам из жизни святых. Двое познакомились как раз в ходе работы над одним из подобных заказов. Возникшее между ними влечение было неизбежным и неудержимым… Она – изумительно красивая и сенсуальная, он – с его врождённым обаянием и чувствительностью… служители господни безумно полюбили друг друга. Какое-то время греховная связь продолжалась в священных монастырских стенах (в тот период сестра Лукреция охотно позировала Фра Филиппо в качестве модели для некоторых его картин), пока в один прекрасный день, во время крестного хода по случаю Положения честного Пояса Пресвятой Богородицы, маэстро не решил похитить свою возлюбленную, чтобы начать вместе с ней новую жизнь вне брачных уз, не заботясь о том, что такое скандальное решение произвело бы сенсацию и стало бы предметом всеобщего порицания. Разумеется, Церковь отнеслась крайне враждебно к их связи, заклеймив её как порочную и ни больше ни меньше как дьявольскую. Лишь годы спустя, благодаря ходатайству Козимо де Медичи, покровителя Липпи, обратившегося за помощью к самому Папе Римскому, их доброе имя наконец-таки было восстановлено и многострадальные влюблённые были освобождены от обетов. А ещё через несколько лет родилась красавица Алессандра.

Тристан познакомился и сблизился с девушкой ещё подростком во время своего пребывания во Флоренции в качестве гостя семьи Медичи. Гораздо раньше, чем он успел обратить внимание на миловидные черты юной прелестницы, его поразили и, можно сказать, пленили широта её взглядов, общительность и независимость суждений – качества, бесспорно унаследованные от обоих родителей, от которых она глубоко усвоила modus cogitandi et operandi⁸.

Теперь же, по прошествии почти пяти лет, она стала ещё более очаровательной и женственной.

Двое вошли в дом, а спутники нашего героя остались ожидать на улице.

Едва успев рассказать хозяйке дома о том, что произошло несколько часов назад, Тристан в сопровождении своей подруги вновь показался на пороге, приглашая всех остальных пройти в дом. Алессандра, несмотря на поздний час, послала за врачом, приказала прислуге подготовить комнаты для гостей и великодушно пообещала Тристану, что вместе со своей матерью была готова позаботиться об обоих раненых до их полного выздоровления.

Тем временем, пока добрый бокал вина сопровождал застольные беседы желанного гостя и разжигал румянец на щеках грациозной радушной хозяйки, Гипнос со свитой Ониров бесшумно спускался на город Прато.

На следующий день, сразу же после заутрени, молодой визитёр со своим эскортом, поблагодарив как полагается старую знакомую за оказанное гостеприимство, продолжил свой путь в Рим – туда, где его ожидали заботливый покровитель и вместе с ним… новое интригующее поручение.

Необходимо было наверстать несколько потерянных часов, стараясь по возможности избежать других заминок.

Покинув городские стены и проскакав не более ста футов по пыльной дороге, ведущей во Флоренцию, трое подданных Папского государства едва ускорили шаг, как их нагнал всадник с перевязанным плечом, которое даже издали нельзя было не заметить.

«Господин… Господин… Умоляю Вас, остановитесь…»

Запыхавшийся голос принадлежал тому самому человеку, спасённому Тристаном от смерти и только что вверенному вместе с его спутницей заботам семьи Липпи. Папский чиновник вновь был вынужден остановиться.

«Заклинаю Вас, мой господин, выслушайте меня, – продолжил молящим голосом нежданный преследователь. – Ваш великодушный жест гораздо благороднее любого геральдического знака, украшающего Вашу грудь, и любой короны, венчающей герб Вашего рода».

Соскочив с коня, он бросился в ноги дипломату:

«Позвольте мне, в знак бесконечной признательности за то, что Вы спасли меня и мою возлюбленную от зверской жестокости этих живодёров, возместить хотя бы частично верною службою мой неоплатный долг перед Вашим Превосходительством. Всю ночь меня осаждали мысли о случившемся, и я принял решение: если Вы только того пожелаете, отныне мой меч будет защищать Вас беззаветно и бескорыстно. Клянусь покорно служить Вам верой и правдой, покуда Вашей милости это будет угодно».

Будучи довольно высокопоставленным лицом, Тристан вовсе не испытывал недостатка в охране и, сказать по правде, до сих пор всегда умел постоять за себя сам… Однако увидев, как сияли глаза человека, обратившегося к нему почти с мольбой, и уловив в них искреннюю признательность, в которой сквозили на редкость проникновенные преданность и бескорыстие, молодой дипломат, не дав смиренному простолюдину возможности что-либо добавить, спросил:

«Как звать-то тебя, чертяка?»

«Пьетро Ди Джованни, мой господин», – ответил тот вскинув голову.

«Встань, Пьетро. Учитывая задержку в пути, чему ты стал причиной, увы, твоё заступничество вряд ли спасёт меня от гнева моего господина… Нет у меня ни именных гербов, ни родословной, которыми я мог бы щеголять, однако ценю твою благодарность и принимаю предложенные тобой услуги. А теперь, если ты и вправду того хочешь, садись в седло, пока я не передумал, и не мешкая поезжай с нами».

Таким образом, вся честна́я компания без промедления вновь помчалась в направлении Вечного Города.