Kitabı oku: «1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции», sayfa 3

Глава 1
Алая заря

«Бессмысленные мечтания»

Любая смена власти порождает в народе надежды на перемены. В России, где каждого царя приходилось терпеть по 20–30 лет, что было равно тогдашней средней жизни целого поколения людей, эти надежды были тем более сильны. Перемен желали все, хотя все по-разному. Крестьяне мечтали о решении земельного вопроса и снижении финансовых тягот, рабочие о сокращении рабочего дня и справедливых условиях труда, купцы о снижении пошлин и административных барьеров в торговле. Крупный бизнес и землевладельцы, городские и столичные элиты желали получить свою долю участия в государственном управлении. Интеллигенция же, как наиболее образованная и культурная часть общества, мечтала о серьезных политических реформах, а если говорить точнее, о ликвидации самодержавия. Так сложилось, что в России почти каждый мало-мальски образованный человек чуть ли не автоматически становился врагом самодержавия. Любой писатель мог рассчитывать на популярность и «власть над думами» только в том случае, если он хотя бы намеками высмеивал царскую власть. Минимум, на что рассчитывала просвещенная часть общества, – это конституционная монархия.

Если бы власть добровольно пошла на уступки, как это было в начале правления Александра II, то большая часть общества, вероятно, восприняла бы это с воодушевлением. И царь получил бы своеобразный карт-бланш хотя бы на десять лет вперед. Ну а революционерам и бунтовщикам пришлось бы немного обождать, прежде чем радикальные идеи снова приобрели бы популярность и сочувствие, как это было в конце правления Александра II.

Однако Николай II не был бы Николаем II, если бы сразу, как говорится, с порога не развеял эти надежды! В своей известной речи 17 января 1895 года к земским депутациям он недвусмысленно заявил: «Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земств в делах внутреннего управления; пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой покойный, незабвенный Родитель»⁴.

«Лучшего» заявления нельзя было и придумать! Интеллигенция и образованная часть общества восприняла его как вызов себе и даже оскорбление. Элитам стало ясно, что любые послабления и изменения придется снова, как и в былые времена, вырывать с боем и интригами. По-хорошему снова не получится! Ну а больше всех радовались революционеры. Раз реформ не будет, значит, социальная напряженность и недовольство будут по-прежнему расти, а это раздолье для агитации и пропаганды. Будем и дальше разворачивать народ в нужное направление!

Уже в конце 1895 года возник социалистический Союз борьбы за освобождение рабочего класса, организованный Лениным (Ульяновым), Мартовым (Цедербаумом), Стекловым (Нахамкесом), Крупской, Елизаровым (мужем сестры Ульянова) и другими марксистами. Если народники основной движущей силой будущей революции считали крестьян, то новые социалисты поставили цель вести пропаганду среди рабочих. Правда, уже в декабре Ленин, недавно вернувшийся из-за границы, был арестован за составление прокламаций, в том числе издевательской листовки по поводу рождения дочери царя Ольги. В тюрьме Ильич времени даром не терял, начав писать книгу «Развитие капитализма в России». Тогда, конечно, и во снах никто не мог подумать, что когда-нибудь это и другие произведения будут знать практически все жители страны!

Ну а особо умные люди, вроде министра финансов Сергея Витте, осознали, что по уровню интеллекта новый правитель явно не превосходит своего глупого и недалекого папашу. А возможно, даже уступает ему. «С неопределенностью в душе, с тревогами, опасениями и надеждами встретило наше общество 1895 год, – писала газета «Русское богатство». – Первый же месяц нового года принес разрешение всех этих неопределенностей. Высочайшая речь 17 января… была этим историческим событием, положившим конец всяким неопределенностям и всем сомнениям… Царствование императора Николая Александровича начинается в виде прямого продолжения прошлого царствования».

«Строй этот содержит идеал, – писал во французском журнале Revue politique et parlamentaire известный консервативный публицист А.А. Башмаков. – Этот идеал, несмотря на многие противоречия и бесчисленные недочеты, – это представление о сильном, неограниченном царе, справедливом, как Бог, доступном каждому, не принадлежащем ни к какой партии, обуздывающем аппетиты сильных, высшем источнике власти, который судит и карает и исцеляет социальную несправедливость».

Однако Николай Александрович все же не был Александром Александровичем! Посему при всем желании не мог «прямо продолжить» прошлое царствование.

Первым ярким событием правления стала Ходынская катастрофа, когда сотни людей были затоптаны насмерть и задавлены во время раздачи дешевых подарков в честь коронации. Согласно официальным данным, погибло почти 1300 человек, в том числе множество женщин и детей. Уже на следующий день сообщение о катастрофе было опубликовано в печати, причем некоторые издания рассказали о всех, самых ужасающих подробностях. Событие вызвало огромный общественный резонанс. Одни увидели в нем «дурное предзнаменование», мол, печально, что правление царя началось с моря крови. Другие же, напротив, воспользовались случаем, чтобы заявить, что в жертвах виноват сам режим.

Впрочем, уже через пять дней после трагедии в столице произошло еще одно знаменательное событие, действительно ставшее предвестником грядущих потрясений. Все фабрики в Санкт-Петербурге в дни коронационных торжеств (14–16 мая) были закрыты. Однако жадные фабриканты не пожелали уплатить рабочим получку за все три дня, решив, что хватит с них и одного. Ради такого события могут и ужаться! Трудящиеся восприняли это как оскорбление, и 23 мая в управление Российской бумагопрядильной мануфактуры явилась депутация, потребовавшая полной оплаты. Кроме того, рабочие потребовали еще и сокращения рабочего дня. Удивленное начальство согласилось на оплату, но ничего не ответило по поводу времени. Это и послужило поводом для первой крупной забастовки.

В течение недели все текстильные предприятия в столице прекратили работу, а число бастующих достигло 30 тысяч человек. Главным требованием рабочих было сокращение рабочего дня сразу на 2,5 часа. То есть с использовавшихся 13 часов до 10,5. Трудящихся можно было понять! Ведь при существовавших условиях жизнь их была практически невыносимой. Если вычесть из суток 13 часов на работу, час на путь от дома и обратно (если не больше), 8 часов на сон, то у людей оставалось на все про все всего полтора-два часа. Рабство фактически!

Во время забастовки полицией было изъято 25 различных листовок, изданных Союзом борьбы за освобождение рабочего класса. Причем часть тиража даже попала в Москву.

Эта акция не на шутку встревожила правительство. Пугающе для власти выглядело быстрое распространение забастовок и хорошая организованность. Именно тогда был сделан ошибочный вывод, что все дело в неком «планомерном руководстве». Мол, какие-то злонамеренные смутьяны проникают в рабочую среду и подстрекают трудяг к бунтам. В данном случае, как это нередко делают и в нынешние времена, путают причину со следствием и, что называется, ставят телегу вперед лошади. Тяжелые и невыносимые условия труда были объективным фактом. Как и оскорбительный отказ от уплаты денег за коронационные выходные. Именно это и подвигло трудящихся на борьбу за свои права. Повозмущались, посовещались, выбрали старших и отправили к начальству. Потом решили бастовать. А уже потом к этому объективному процессу подключились «борцы за освобождение».

«Агитаторы выступили на сцену лишь тогда, когда стачки были уже свершившимся фактом, – писал по этому поводу «Вестник Европы». – Ключ к забастовкам следует искать в положении рабочих». Однако чиновники в первую очередь бросились именно на поиски «подстрекателей». По подозрению в нем осенью 1896 года было задержано около 1000 человек. Из правительственных кругов только Витте понимал истинные причины забастовочного движения. «Вы вряд ли можете себе представить правительство более благосклонное к промышленности, чем настоящее, – говорил он на совещании представителей текстильной промышленности. – Но вы ошибаетесь, господа, если воображаете, что это делается для вас, для того, чтобы облегчить вам наибольшую прибыль; правительство главным образом имеет в виду рабочих; этого вы, господа, кажется, не поняли, иначе последняя стачка бы не случилась. Доказательство этому, что стачка пощадила те заводы, которых владельцы сумели установить отношения между хозяевами и рабочими приличные и гуманные».

Однако уже осенью страну потрясли новые волнения. На сей раз восстали студенты.

Еще в начале 1895 года в Москве был арестован некий Союзный совет Союза землячеств, состоящий из студентов вузов, ставивший своей целью борьбу с реакцией. Однако через год «совет» возродился в новом составе, а 21 октября он принял постановление, гласящее, что «главной целью Союза землячеств должна быть подготовка борцов для политической деятельности» и организация протеста против усиливающейся реакции. «Борясь против насилия и произвола университетского начальства, студенчество будет закаляться и воспитываться для политической борьбы с общегосударственным режимом», – говорилось в постановлении⁵.

Затем было выпущено воззвание, призывающее к устройству панихиды по погибшим на Ходынке, чтобы выразить протест против существующего порядка, допускавшего возможность подобных фактов. 18 ноября толпа из 500 студентов двинулась на Ваганьковское кладбище, однако входы были заблокированы полицией. Тогда молодежь пошла по улицам Москвы. За этим событием последовали сходки в Московском университете, во время которых 711 студентов было арестовано и исключено. Параллельно волнения произошли и в других вузах страны.

После подробного изучения положения рабочих и анкетирования особое совещание из пяти министров пришло к выводу, что «рабочие не находятся в худшем материальном положении, чем крестьяне, и что нет поэтому основания для принятия чрезвычайных мер, которые бы вызвали новые государственные расходы»⁶.

Правительство признало, что российские промышленники действительно имеют сверхприбыли и их доходы в процентах к обороту была значительно выше, чем в Западной Европе. Однако это, по мнению царя и правительства, вовсе не было поводом менять соотношение доходов в сторону бедных!

Дело в том, что эта сверхприбыль якобы была единственным источником для дальнейшего развития отсталой российской промышленности. Буржуи, они ж не на кутежи и шампанское эти деньги тратят! А на развитие производства. А улучшение положения рабочих неизбежно приведет к удорожанию производства и будет угрожать «интересам страны и ее будущего». К тому же и без того низкая конкурентоспособность отечественной промышленности против иностранной может пострадать. Одним словом, трудящиеся должны были потерпеть и попросту пожертвовать собой ради развития промышленности и будущего страны!

Это был в общем типичный для деспотических режимов подход. Под «интересами страны» понималось все что угодно: войны, прибыль буржуазии, конкурентоспособность промышленности, военные расходы и т. д. и т. п. Но только не жизнь конкретных людей.

И все же массовые протесты 1896 года не прошли даром. 2 июня 1897 года был принят закон об ограничении рабочего дня до 11,5 часа, как того и требовали забастовщики. Выполнение этих норм должна была контролировать специальная Фабричная инспекция.

Это событие продемонстрировало все недостатки запоздалого принятия решений, когда новые законы, облегчавшие жизнь людей, принимались не вследствие политической деятельности и борьбы элит за электорат, а в результате забастовок, революционной борьбы, бунтов и хулиганства. С одной стороны, власть как бы показывала, что идет на уступки народу, с другой – народ видел, что только такими способами из нее и можно эти самые уступки вытрясти.

«Медный наездник»

Конечно же определенную роль в нагнетании обстановки внесли СМИ. Китайский посол Ли Хунь Чан, присутствовавший на коронации царя, был удивлен тем фактом, что пресса опубликовала все подробности Ходынской катастрофы. «Такие печальные вести не то что публиковать, но и государю докладывать не следовало», – заявил он Сергею Витте. Понятно, что для товарища из Поднебесной, где правителей до сих пор считали богами, подобная «демократия» выглядела чем-то невероятным. Но доля истины в этом заявлении присутствовала.

В былые времена писателей называли не иначе как «властителями дум». А вот в России конца XIX – начала XX века подлинными «властителями дум» стали газеты. К 1894 году, началу правления Николая II, в стране выходило около 850 периодических изданий, в том числе около 100 ежедневных газет⁷.

Конечно же полной свободы слова в стране ни до, ни после революции 1905 года не было. Журналистам разрешалось критиковать чиновников, министров, государственных деятелей, описывать суровые будни действительности. Но запрещалось покушаться на самое «святое» – самодержавие. Царь в глазах общественности должен был выглядеть хорошим и умным, а вот остальных подданных можно было прикладывать по первое число! И с точки зрения авторитета царизма этот расклад казался выгодным. Мол, все кругом дураки и бездари, один государь всё знает и всё понимает. И только благодаря ему в стране всё стабильно. Ну а проблемы, разумеется, существуют только потому, что ему – государю – о них неизвестно! Не докладывают же, мерзавцы!

Однако эта «выгода» была обоюдоострой. Получив возможность открыто критиковать власть (пусть и выводя за скобки ее главного представителя) и действительность, журналисты и активные граждане воспользовались этим на всю катушку. Постепенно вскрывая самые застарелые гнойники и показывая вопиющие язвы общества, газетные писатели подтачивали и размывали вековые устои, а также авторитет власти. До поры до времени большая часть населения действительно верила, что царь хороший, а чиновники плохие. Но, в конце концов, у многих мог возникнуть вопрос, а кто, собственно, назначил всех этих глупых министров и губернаторов?! И если слуги царя такие тупые и бестолковые, то действительно ли умен тот, кому они служат?

Влияние СМИ постепенно возрастало со дня кончины Александра III, когда цензура в стране резко ослабла. Объяснялось это вовсе не «добротой» и «либерализмом» его сына, как это принято считать, а банальным разгильдяйством и глупостью дворцовой элиты. Долгое время власти смотрели на уколы журналистов как на «дурачество» и мелкое озорство. Да и вообще, кто там читает эти газетенки? Большая часть народа только в церкви ходит и грамотой не владеет! А в деревнях про эти бумажки и вовсе не знают…

В результате число всероссийских и местных изданий разного толка росло от года к году, и газеты постепенно стали непременным атрибутом жизни. Именно в редакции, а вовсе не в городские думы и приемные губернаторов люди шли со своими проблемами, невзгодами и обидами. Через газеты даже пытались найти работу, вылечиться от недугов и возвращать загулявших мужей!

«Больные женщины, покинутые мужьями и обязательно с кучею детей, чахоточные, ревматики, паралитики прерывают редакционную работу своими просьбами напечатать о них, – сетовала одна газета. – Странно, что особенно много встречается покинутых мужьями.

– Уж второй месяц пропал, – говорит о муже какая-то баба. – А у меня дети, кто же кормить их будет?

– Да куда же он пропал?

– Не знаю и куда. Пил-пил, месяц и два, а потом совсем пропал, уж второй месяц идет.

– Какая же от него польза была, если он пил?

– Ну, все-таки муж».

А когда позднее элита наконец поняла всю угрозу, которую таят в себе «распоясавшиеся» журналисты и «расплодившиеся» «желтые газетенки», было уже поздно. Газетный джинн был выпущен из бутылки, и запихивать его обратно было уже поздно.

Характерный случай имел место в 1899 году. Тогда российские власти впервые всерьез вспомнили о Пушкине. Как это у нас принято, поводом для любви к поэзии стала приближавшаяся круглая дата – 100-летие со дня рождения писателя. Власти на местах получили царские указания провести всевозможные мероприятия по увековечиванию памяти Пушкина и популяризации его творчества.

Нижегородские депутаты, бизнесмены и чиновники рьяно взялись за выполнение задачи. Как-никак, и Болдино – вотчина поэта – под боком, да и в губернском центре тот однажды бывал. Однако вскоре выяснилось, что, по поводу и без повода восхваляя Пушкина, сами чиновники, а также представители «культурной элиты» города с его творчеством оказались знакомы весьма поверхностно, а то и не знакомы вовсе. Интернета и «Википедии» ведь в распоряжении господ не было, чтобы на скорую руку заполнить пробелы в знаниях. В результате газета «Нижегородский листок» даже открыла постоянную рубрику «Курьезы пушкинских торжеств», в которых приводились смешные цитаты и примеры.

Так, член городской управы некто К.И. Михайловский, выступая перед купцами, прочитал «наизусть» несколько стихов Пушкина с откровенной отсебятиной и собственными «вставками». А глава биржевого комитета Прозоров на встрече с волгарями зачитал отрывок, как он изволил выразиться, из «Медного наездника» и вместо слов «На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн» пламенно сказал: «На берегах пустынных вод стоял в великих мыслях он»… В наспех изданном за счет гордумы юбилейном альбоме «Пушкин» одни только названия произведений вызывали смех и недоумение: «Араб Петра Великого», «Станционный служитель», «Капитанова дочка», «Цыгане» и т. п.

Кстати, скандалы с искажением текстов Пушкина бывали и раньше. Оказывается, еще в 1880-х годах в этом обвиняли автора оперы «Евгений Онегин» композитора Петра Чайковского. Последний, по мнению критиков, «решился обезобразить текст поэта своими заплатками и вставками».

В общем, журналистам было над чем посмеяться и за что покритиковать власти и известных лиц города! Последние, понятное дело, нередко обижались на четвертую власть и шли в суд! Что ни говори, а после реформ 1860-х годов в России уже было некое подобие правового государства.

«Третьего дня в окружном суде под председательством А.П. Гудим-Левковича, при членах А.Э. Климатовиче и Н.Г. Шалыгине, слушалось без участия присяжных дело по обвинению редактора-издателя «Нижегородского листка» Г.Н. Казачкова в клевете в печати против члена Нижегородской городской управы И.А. Белова», – сообщала пресса. Речь шла о весьма известной в Нижнем Новгороде личности. Белов несколько сроков подряд входил в управу – в те времена являвшуюся исполнительным органом гордумы. А с 15 марта 1890 года он заведовал городским вывозным парком. Эта должность примерно соответствовала посту современного начальника департамента транспорта и связи. Только вывозной парк занимался больше не обслуживанием пассажиров, а перевозкой нечистот, казенных грузов, покойников и т. п. В общем, объединял все муниципальные коннотранспортные конторы. Именно на этой должности Белов попал во внимание прессы, в первую очередь «Нижегородского листка», благодаря которой заработал себе репутацию бездаря, жулика и «темной личности».

Это конечно же не было случайностью. Когда в 1896 году в газете полностью сменилась редакция, издание взяло курс на вскрытие всех язв нижегородского общества, борьбу с коррупцией и предоставление слова на страницах непосредственно народу. Начавшиеся вскоре скандальные журналистские расследования и разоблачения быстро подняли рейтинг «Листка» в Нижнем Новгороде и создали обширный круг сочувствующих ему лиц, а публикации о бездарных и ворующих чиновниках, жадных купцах и прочих «врагах народа» цитировали вслух на улицах, в трамваях и кабаках. Без малого три года почти в каждом номере газеты печатались фельетоны и разоблачительные статьи про начальника вывозного парка Белова. А его письма в редакцию, призванные ответить на упреки, подвергались на страницах еще большему осмеянию. В итоге разъяренный чиновник подал на «Листок» в суд. Процесс имел большой резонанс и привлек к себе широкое общественное внимание.

Слушание началось с пламенной речи представителя истца, частного обвинителя, помощника присяжного поверенного А.Н. Полидорова: «Господа судьи! Сила печати велика, и чем большим сочувствием пользуется известный орган, тем тяжелее наносимые им удары. Редакция «Нижегородского листка» нарушила все нравственные требования и вместо разработки вопросов общественной жизни перешла в резкую критику и преследование отдельных лиц, главным образом принадлежащих к составу городского общественного управления. Этому преследованию подвергся, между другими, и г-н Белов. До появления имени Белова в печати он был самым обыкновенным общественным деятелем, членом управы, работал как умел, честное имя его не было ничем опорочено. Теперь не осталось ни одного угла в районе распространения «Нижегородского листка», где не было бы не знакомо имя Белова; имя его стало синонимом человека, руководствующегося в своей общественной деятельности низкими побуждениями. Честное имя его было вытравлено, выжжено без всякой с его стороны вины… Много, очень много писали о Белове, имя Белова склонялось и спрягалось на все лады как имя низкого человека, служило темой для всевозможных рассуждений в этом духе. Рассуждения эти помещались не там, где обыкновенно помещаются всякого рода газетные сведения, а в статьях редакционных, которые пишутся со знанием цели и необходимости. Это была сатира продуманная, выпущенная со злым размышлением, посягавшая на честь человека!»

Но переполненный зал заседания в ответ на высокопарные рассуждения о морали только расхохотался. Несмотря на постоянные замечания председательствующего, все утверждения о «честности» и «порядочности» начальника вывозного парка сопровождались громкими возгласами и улюлюканьем. Многочасовое заседание длилось с перерывом в течение двух дней. Обвинитель, периодически вытирая потный лоб, бесконечно перебирал свою толстую, ощетинившуюся многочисленными закладками подшивку «Нижегородского листка» и неустанно зачитывал примеры «позорных» статей о Белове.

«Редакция «Нижегородского листка» нарушила все нравственные требования и вместо разработки вопросов общественной жизни перешла в резкую критику и преследование отдельных лиц, главным образом принадлежащих к составу городского общественного управления… Честное имя было вытравлено, выжжено без всякой с его стороны вины… Рассуждения эти помещались не там, где обыкновенно помещаются всякого рода газетные сведения, а в статьях редакционных, которые пишутся со знанием цели и необходимости. Это была сатира продуманная, выпущенная со злым размышлением, посягавшая на честь человека!» – такие обвинения выдвигались против распоясавшейся либеральной прессы.

Однако, как это нередко и сейчас бывает в подобных делах, доказать собственно клевету, в которой обвинялся редактор издания, так и не удалось. А «сатира со злым размышлением» и «вытравливание честного имени» даже по весьма отсталым царским законам состав преступления не образовывали. Казачков был оправдан, а скандальные публикации про Белова продолжились. В итоге тот вынужден был попросту подать в отставку.