Kitabı oku: «Кавалерист-девица»

I

Осень 1806 года.

На Каме, в нескольких верстах от города Сарапула, расположился по гористому берегу отряд казаков под начальством храброго полковника Смирнова.

Казаки были вызваны для усмирения взбунтовавшихся татар.

В бараке полковника собралось несколько казацких офицеров – играть в карты.

Полковник Смирнов был старый служака, требовательный и строгий на службе, но любезный и гостеприимный вне ее.

Денщик полковника старый казак Иван, по прозванью Усач, то и дело подносил гостям чай с ромом.

– Иван Григорьич, вас спрашивают, – проговорил молодой офицер, входя в барак и обращаясь к полковнику.

– Кто? – не оставляя карт, спросил полковник.

– Какой-то казак.

– Наш?

– Нет! Он совсем еще мальчик.

– Пусть войдет – посмотрим, что ему надо.

В барак полковника вошел стройный, с женственным лицом, мальчик-казак. Он был бы очень красив, если бы его лицо не было изрыто оспой. Черные проницательные глаза его смотрели бойко и смело. Он был широкоплеч, с высокой грудью. Светло-русые волосы были подстрижены по-казацки, в кружок. На нем надет был синий суконный чекмень, перетянутый кушаком. На голове высокая шапка с красным верхом. На широких синих шароварах резко выделялся красный лампас. На боку висела сабля, а через плечо, на ремне, толстая нагайка.

Полковник с удивлением посмотрел на вошедшего казака и спросил его:

– Какого полка и какой сотни?

– Я еще не принадлежу к казацкому войску. Я только приехал просить вас, господин полковник, зачислить меня казаком, – тихим голосом, похожим на женский, ответил юный казак.

– Так ты не казак?

– Нет, господин полковник.

– Так кто же ты и зачем носишь казацкий мундир? – голосом, в котором слышалось нетерпение, проговорил Иван Григорьевич.

– Я уже сказал вам, полковник, что желаю быть причисленным к вашему полку, хоть только на время, пока дойдем до регулярных войск.

– Все-таки, любезный, я должен знать, кто ты, чтобы принять тебя.

– Я дворянин.

– Разве вам неизвестно, что у нас никому нельзя служить, кроме природных казаков? – проговорил полковник, переходя с «ты» на «вы».

– Я прошу вас хоть дозволить мне дойти до регулярных войск с вашим полком.

– Сколько вам лет?

– Девятнадцать. Я должен вам сказать, полковник, что я поступлю в военную службу без ведома и воли моих родителей.

– Что же побуждает вас к этому?

– Любовь к военной службе… Я не могу быть счастлив ни в каком другом звании, кроме военного, поэтому и решился поступить на военную службу.

– Героем хотите сделаться? Похвально! А скажите мне, молодой герой, как вас звать?

– Александром.

– А по отчеству?

– Васильичем, а фамилия моя Дубенский.

– Я, право, не знаю, что вам и сказать, господин Дубенский… Принять вас, то есть дозволить следовать за моим полком, я не имею права; вместе с тем и отказать вам тоже не хочется.

– Я покорнейше вас прошу принять меня.

– Что мне делать? Дозволить или не дозволить? – сказал вполголоса полковник, обращаясь к старому есаулу.

– Пусть идет с нами, благо охота, – ответил есаул.

– Не нажить бы нам каких хлопот?

– Каких же? Напротив, его отец с матерью должны быть нам благодарны, что мы приютили его.

– Ну хорошо, молодой человек, я согласен – ступайте с нами, – сказал полковник казаку-мальчику.

– Очень благодарен, господин полковник.

– Но предупреждаю, что мы идем на Дон. Эй, Усач, скажи, чтобы дали ему лошадь, – приказал Смирнов своему денщику, показывая на Александра Дубенского.

– У меня есть лошадь.

– Тем лучше, поезжайте на своей.

Дубенский поклонился полковнику и, вне себя от радости, поспешил к своему коню.

– Заждался, мой Алкид? – весело проговорил Дубенский, гладя и лаская свою лошадь, которая от нетерпения била копытами землю и ржала.

Коня окружили несколько казаков, которые любовались его красотой.

Молодой казак, как птица, взлетел в седло; конь бодро и красиво пошел под седоком, сгибая свою тонкую шею.

Офицеры вышли из барака и тоже любовались на коня и на наездника.

– Удивительно, как этот молодой казак похож на девицу. Посмотрите, какая у него талия, да и ручки у него белые, малюсенькие – две капли воды как у барышни, – говорит один офицер другому, показывая на Дубенскаго, гарцевавшего на своем коне по равнине, на которой раскинулся казацкий стан.

– Я и сам дивуюсь. Уж не девица ли это, переряженная казаком?

– Вот что выдумал

– А что, бывали ведь примеры!

– Редко.

– А все-таки бывали.

Собравшись в кучу казаки тоже вели разговор, и предметом их разговора был юный казак.

– Братцы, это девка!

– Ври!

– Провалиться на месте – девка!

– Разве девка усидит на таком коне! Ведь это не конь, а лев.

– Конь добрый, лихой.

– То-то и есть!.. На таком коне, пожалуй, и мы с тобой не усидим, не токмо девка.

– Нет, уж оченно похож он и на девку: лицо такое нежное, белое.

– Из дворян, на хороших харчах рос, – оттого у него и белое лицо.

– И то может.

– Конечно, какая там девка! Где теперича бабе дойти до такой смелости, ведь у него не конь, а вихорь.

Спустя немного казаки стали собираться в поход к Дону.

Полковнику подвели черкесского коня, он молодцевато на него сел и скомандовал в поход.

С песней и музыкой выступили казаки.

Дубенский ехал с ними; веселый, счастливый.

Бодро, молодцевато сидел он на своем коне.

II

В городе Сарапуле в доме городничего, ротмистра Андрея Васильевича Дурова, день 17 сентября всегда справлялся торжественно. Это был день именин старшей дочери Дурова, Надежды.

Андрей Васильевич любил свою дочь и в день ее именин всегда устраивал праздник. Вся знать уездного городка Сарапула в этот день бывала в доме городничего.

В день своих именин некрасивая, но симпатичная Надя проснулась ранее обыкновенного, еще до зари. Она быстро оделась и задумчиво села у открытого окна, ожидая появления зари.

«Может быть, это будет последняя, которую я увижу в стране родной! Что ждет меня в бурном свете? Не понесется ли вслед за мною проклятие матери и горесть отца! Будут ли они живы? Дождутся ли успехов гигантского замысла моего? Ужасно, если смерть их отнимет у меня!»¹

Такие мысли отуманивали голову молодой именинницы, которая задумала что-то необычайное, из ряда вон выходящее. Сердце сжималось у ней, и слезы заблистали на ее красивых черных ресницах.

Вот занялась заря и алым заревом своим осветила комнату молодой женщины. Надя в то время была уже замужем, хотя с мужем и не жила.

Большая сабля, подарок отца, висела около ее кровати. Надя сняла ее со стены, вынула из ножен, полюбовалась ее блестящим стальным клинком и задумчиво сказала:

– Эта сабля служила мне игрушкой, когда я была в младенческом возрасте, и моею утехой и упражнением в отроческие годы. А теперь сабля будет моей защитой и моей славой. Да-да! Я стану носить тебя с честью.

Она поцеловала клинок у сабли и повесила ее опять на стену.

– Надюша, не спишь? – тихо проговорила старая нянька Никитишна, просовывая свою седую голову в дверь.

– Входи, Никитишна, я не сплю.

– Да ты уж и одета. Ишь спозаранку-то поднялась! – прошамкала своим беззубым ртом старушка, любовно и ласково посматривая на Надежду Андреевну.

Никитишна поздравила именинницу.

– Прощай, няня, – печально проговорила Надежда Андреевна.

– Как – прощай? Разве ты куда едешь?..

– Еду.

– Куда же?

– Далеко, Никитишна, далеко.

– С кем едешь-то?

– Одна.

– С нами сила крестная!.. Да что ты, в уме ли? Хочешь ехать одна, да еще далеко? Возьми хоть меня.

– Нельзя, няня.

– Почему нельзя? Ведь тебе прислужница нужна – вот и возьми меня.

– Полно, няня, куда тебе, ты стара.

– Знамо, не молоденькая. Ты, Надюша, шутишь. Ну куда тебе ехать, да и зачем? У родимого батюшки тебе неплохо живется.

– Пошутила я, Никитишна, пошутила, – со вздохом проговорила молодая женщина и крепко поцеловала свою няньку.

– И напугала же меня ты, Надюшка. Ведь что придумала, право! А кататься нынче поедешь?

– Поеду.

– Верхом?

– Верхом, няня.

– Родись ты, Надюша, мальчишкой, из тебя бы вышел лихой вояка, право!

– Может, я и буду воякой.

– Ты будешь воякой? – удивилась Никитишна.

– Да.

– Ври больше! Разве девки али бабы воюют?

– Воюют, няня. Одна молодая девушка во Франции всей армией руководила. Геройством своим на весь свет прославилась.

– Неужли? Как ее звали-то?

– Жанной.

– Чай, ведь это было в старину.

– Да, давно.

– Ну, теперича таких девок или баб не сыщешь, чтобы солдатами командовали – они только и горазды мужьями командовать.

Разговор между Надеждой Андреевной и старухой-нянькой был прерван приходом Андрея Васильевича. Дуров очень любил и баловал свою дочь. Он подарил ей на именины триста рублей денег и гусарское седло. Именинница не так рада была деньгам, как седлу. Мать подарила Надежде Андреевне золотую цепочку.

Целый день в доме городничего были гости. Настал вечер, гости разъехались. Надя имела обыкновение каждый вечер, перед сном, заходить к матери прощаться. На этот раз она не могла сдержать свои чувства и со слезами стала целовать руки у матери.

Марфа Тимофеевна не любила Надю, однако ласки дочери тронули ее. Она перекрестила дочь, обняла и ласково сказала:

– Ты устала? Отдохни, бог с тобой…

«Слова эти, – пишет Н. А. Дурова, – весьма много значили для меня, никогда еще не слыхавшей ни одного ласкового слова от матери своей. Я приняла их за благословение, поцеловала в последний раз руку ее и ушла».

Андрей Васильевич после ужина, по обыкновению, зашел к дочери. Заметив, что она бледна, он участливо спросил:

– Да ты здорова ли?

– Здорова, совсем здорова, – ответила молодая девушка.

– Что же ты так бледна?

– Я немного устала.

– Так скорее ложись в постель. А чтобы тебе не мешать, я уйду.

– Нет-нет, папа… поговорить…

Слезы душили Надю, она дрожала от волнения.

– Да ты дрожишь, у тебя лихорадка! Ложись скорее в постель и укутайся одеялом. Прощай, спи спокойно.

Дуров встал, перекрестил дочь и поцеловал ее в лоб.

– Прощай, папа, милый, дорогой, прощай!

– Надя, ты прощаешься со мной, как будто мы расстаемся надолго.

– Кто знает, папа.

– Не говори пустяков, ложись лучше скорее спать.

Андрей Васильевич еще раз поцеловал дочь и вышел. Надя же стала на колени у того кресла, где он сидел, склонилась на него и дала волю слезам. Потом стала молиться; молилась молодая женщина долго и усердно.

Пробило одиннадцать часов, все в доме городничего улеглись спать, настала тишина.

Надя подошла к зеркалу и обрезала свои вьющиеся прекрасные волосы. Потом сбросила с себя платье и стала быстро переодеваться в казацкий мундир. Надев чекмень, она стянула свой стан черным шелковым кушаком. Затем надела высокую казацкую шапку. Далее, взяв узел со своей одеждой, она тихо вышла в сад, прошла в конюшню, оседлала своего Алкида, вывела его в заднюю калитку на улицу и привязала к дереву. Сама же она побежала к берегам Камы. Здесь, на берегу, положила свое платье и по узкой тропинке взошла на высокую гору.

Ночь была лунная и холодная.

Перед глазами молодой женщины расстилалось необозримое пространство. Вдали темной, непроницаемой стеной стояли огромные леса, виднелась зеркальная поверхность озера, а у подошвы горы спал город в полуночной тишине. Лунный свет играл и отражался на позлащенных главах церквей. Долго любовалась Надя этой чудной картиной.

Потом она спустилась с горы, вскочила на своего коня и вихрем понеслась по той дороге, по которой от города к Дону направился казацкий отряд.

III

Поход казаков продолжался более месяца.

Новая жизнь, новые люди, новое положение – все это восхищало Надю, которая несла службу наравне с простыми казаками: она сама убирала свою лошадь, сама водила ее на водопой и т. д.

Наконец казаки добрались до необозримых донских степей. Теперь они на родине.

Полковник Смирнов позвал к себе Надю и обратился к ней с такими словами:

– Ну, молодой храбрец, мы дома. Нашему странствованию конец. Что вы намерены делать?

– Ехать в армию, – смело ответил Александр Дубенский.

– А знаете ли вы, мой милый, где находится наша армия? Дорогу, по которой надо вам ехать, знаете? И, наконец, есть ли у вас деньги? Ведь путь предстоит вам неблизкий!

– Денег у меня достаточно, господин полковник, а дорогу я найду.

– Послушайте меня, Александр Васильевич, вернитесь-ка домой – лучше будет. Ведь быть героем не так-то легко. У вас есть отец, мать – порадуйте их, вернитесь. Ну куда вы поедете один, не зная дороги? Мне жаль вас… Ну а если вы все-таки не хотите вернуться домой, останьтесь здесь, на Дону, поживите у меня в доме до нового похода, который нам скоро предстоит.

– Разве вы ожидаете похода, полковник?

– Непременно.

– Куда же?

– В действующую армию.

– Сражаться с Наполеоном?

– Да. Этот корсиканец не в меру смел становится.

– Он – герой! – молвил Дубенский.

– Пожалуй и герой, только кровожадный. Ну, значит, решено, вы остаетесь у нас! Я сдам вас с рук на руки жене и дочери.

– Я не найду слов, как вас благодарить, полковник.

– Не за что, право. Надеюсь, скучать вы не будете. Моя конюшня к вашим услугам – катайтесь верхом по степям сколько угодно. Итак, по рукам!

Добрый Иван Григорьевич протянул Наде свою руку; девушка крепко пожала ее.

В одной из станиц у Ивана Григорьевича был свой дом с огромным садом и огородом. Туда-то он и привез на время Надю.

Его жена, Марья Дмитриевна, женщина не старая еще и очень красивая, вместе с дочерью, красавицей Галей, встретили с радостью полковника с молодым гостем.

– Вот прошу любить и жаловать и считать этого героя дорогим гостем, – весело проговорил Иван Григорьевич, указывая жене и дочери на Александра Дубенского.

– Очень рады гостю. Вы еще совсем мальчик. Сколько вам лет? – спросила полковница Дубенского.

– Девятнадцать.

– А я думала, вам не более четырнадцати. Живы ли ваши родители?

– Живы.

– Как же они решились отпустить вас?

– Я самовольно ушел.

– Стало быть, ваши родители не знают, что вы поступили в казаки! – с любопытством спросила полковница своего молодого гостя.

– Нет, не знают.

Эти вопросы стали наконец надоедать Александру Дубенскому. Полковник заметил это и сказал жене:

– Соловья баснями не кормят. Ты лучше прикажи приготовить нам закусить: мы в дороге проголодались.

– И то, и то! Экая я недогадливая, право!..

И добрая Марья Дмитриевна стала хлопотать около стола.

Между тем, Галя не спускала своих черных глаз с молодого казака. Это была красивая, стройная девушка, со смуглым лицом южного типа. Черные густые волосы вились у нее крупными локонами. На алых полных губках всегда скользила приветливая улыбка. В ее жгучих глазах было так много огня. Казацкий наряд чрезвычайно шел к Гале.

– У вас есть конь? – спросила Галя Дубенского.

– Есть.

– Хороший?

– О да! Мой Алкид – чудный конь.

– Вы называете Алкидом свою лошадь?

– Да, это прозвище дано ей моим отцом.

– Вы любите отца? Вероятно, любите. А вот сами причинили ему горе.

– Я отцу причинил горе?!

– Разумеется! Вы ведь тайно скрылись из дома своего отца. Впрочем, оставим этот разговор… Вам тяжело – я это понимаю… Хотите, пока собирают завтрак, я покажу вам наш сад?

И Галя в сопровождении молодого казака направилась в сад.

– Знаете, Александр Васильевич, вы очень походите на девушку, – сказала дорогой Галя Дубенскому.

– Неужели! – воскликнул Дубенский, принужденно засмеявшись.

– У вас такое нежное лицо и руки, такая прекрасная талия.

Галя сама же покраснела, произнося эти слова.

– Вы совсем меня захвалили! Знаете, Галя, скорее я должен говорить вам комплименты и восторгаться вашей красотой, а выходит наоборот, – улыбаясь, промолвил молодой казак.

– Вы думаете, что я говорю вам комплименты? Нет, я девушка простая и говорю только то, что у меня на сердце.

Их позвали завтракать. Добрая полковница усердно принялась угощать своего гостя.

Чего-чего не стояло только у хлебосольной хозяйки на столе!

Хорошо и весело жилось Наде в доме полковника Смирнова. Самого его не было, он скоро уехал в полк, а хозяйничали в доме Марья Дмитриевна и Галя; обе они наперерыв старались угождать своему гостю, были с ним предупредительны.

Но вместе с тем как-то недоверчиво посматривали на молодого казака; они как будто догадывались, что под казацким грубым мундиром скрывается не мужчина, а женщина.

В своих записках Н. А. Дурова пишет: «В конце концов я не находила уже никакого удовольствия оставаться в семействе полковника, но с утра до вечера ходила по полям и виноградникам… Я очень хорошо видела, что казацкий мундир плохо скрывает разительное отличие мое от природных казаков».

Веселая и любопытная Галя, чтобы узнать настоящий пол молодого казака, решилась на смелый поступок. Она воспользовалась отсутствием Нади и спряталась в ее комнате за портьеру у двери. Ждать ей пришлось немало времени.

Наконец молодая женщина пришла, усталая, измученная. Надя положительно не расставалась с своим Алкидом, рыская по беспредельным донским лугам и полям.

Она отказалась от ужина, заперла дверь своей комнаты и стала раздеваться.

Представьте положение бедной Нади, когда перед ней неожиданно очутилась Галя.

Надя схватила казацкий мундир и хотела его надеть, но Галя ее остановила:

– Не трудитесь, зачем? Теперь я все знаю. Догадка моя оправдалась, – с добродушной улыбкой проговорила она.

– Вы подсмотрели, Галя, это недостойно вас! – упрекнула Надя молодую девушку.

– Простите! Но мне так хотелось узнать, кто вы. Мама и вся наша дворня в один голос говорили, что вы не мужчина, а женщина. И вот я, чтобы проверить…

– Вы решились подсматривать. Нехорошо!

– Простите меня!

– После этого мне часа нельзя оставаться в вашем доме. Я сейчас же уеду.

– Зачем? Я не пущу вас.

– Ах, Галя, если бы вы знали, какое вы мне сделали зло! Ведь теперь все узнают, что я женщина.

– Что вы, что вы! Я никому не скажу.

– Полноте!

– Право же, не скажу.

– Теперь прощай все мои мечты!

– Хотите, я поклянусь, что никому не скажу: ни папе, ни маме.

– Зачем клятвы!

– Нет, я поклянусь.

– Я верю вам, Галя; вы, добрая, хорошая, и не захотите моего несчастья.

– Позвольте мне вас обнять и поцеловать, теперь ведь это можно?

Галя крепко обняла Надежду Андреевну.

– Вы девушка? – спросила Галя.

– Нет, я замужняя.

– Такая молодая и уже замужем? А как вас звать?

– Надеждой.

Дурова, теперь не считала нужным скрываться перед молодой девушкой.

– Ах, какое хорошее имя! Вы не рассердитесь на меня, если я стану вас звать Надей.

– Пожалуйста.

– Скажите, Надя, зачем вы нарядились по-казацки? А впрочем, этот мундир вам очень к лицу. Ведь я чуть в вас не влюбилась, право!

Галя звонко рассмеялась.

– Какая вы, Галя, веселая! – молвила Надежда Андреевна.

– Что же мне скучать? Итак, скажите, зачем вы нарядились казаком?

– Вас это интересует?

– Очень.

– Хорошо, Галя, я расскажу вам историю моей жизни, только с условием.

– С каким?

– Вы никому не скажете, что я женщина.

– Принимаю ваше условие. Хотите, поклянусь!

– Я верю вам, Галя, и без клятв. Теперь слушайте меня.

Н Надежда Андреевна рассказала молодой казачке историю своей жизни такого содержания.

IV

Отец Надежды Дуровой, как уже мы сказали, был ротмистр. Он тайком женился на дочери богатого полтавского помещика, по фамилии Александровича.

Старику не хотелось выдавать дочь за «москаля», и Дуров венчался тайком в одной из сельских церквей.

После венца молодые уехали в Киев. Молодая жена Дурова, Марфа Тимофеевна, писала отцу, просила у него прощения, но нравный старик тогда только помирился с дочерью, когда пошли у нее дети.

Первенцем у молодой четы была Надя. Мать с самого рождения ее невзлюбила, так как ей хотелось сына. Между тем отец души не чаял в маленькой Наде. Когда ей было всего только четыре месяца, он отдал ее на попечение фланговому гусару, старику Ахматову. Старик гусар тоже крепко полюбил малютку Надю и вполне заменял ей няньку.

Целые дни он таскал ее на руках, носил в конюшню, сажал на лошадей. И девочка, не умея еще ходить, делается вполне уже военным ребенком, дочерью полка; ее окружают все впечатления войны. Сабли, ружья, пистолеты становятся ее игрушками; военная музыка, утренние и вечерние зори нежат ее детский слух вперемежку с громкими криками: «Эскадрон, налево кругом марш!» Девочка так привыкает к этим звукам, что они делаются ей приятны, как привычная песня няни, баюкающая слух в раннем детстве. Будучи четырех месяцев, она уже испытала прелести походной жизни: отец из Киева переходил с полком в Херсон, за ним в карете следовала его молодая семья. Ни кукол, ни детских игр, ни мирных забав не помнит Надежда Андреевна в раннем детстве. Ружья, пистолеты, лошади, гусар Ахматов – добрый, тихий солдат, ее нянька и воспитатель, – вот что вспоминает она из времен детства.

Благодаря такому воспитанию в Наде с самого детства развились наклонности к военной жизни, гусарские привычки и манеры. Она и держала себя по-гусарски. Все это не нравилось ее матери. Манеры дочери просто ужасали Марфу Тимофеевну. Она сердилась на Надю, упрекала ее, ругала и даже била, но все-таки нисколько не отучила ее от «ужасных» привычек.

Немалых трудов стоило матери усадить свою дочь за азбуку или за какое-нибудь детское рукоделье. Лишь только Марфа Тимофеевна за дверь, Надя стремглав бежит в сад или в лес, лазает, как белка, по сучьям, прыгает через канавы или же украдкой возьмет из комнаты отца ружье или пистолет и начнет выкидывать разные военные артикулы. Не боялась маленькая Надя и стрелять из ружья.

Попавшуюся в этих занятиях Надю ведут к матери; та набрасывается на нее с целым градом упреков и брани, приказывает запереть ее в комнате, но смелой военной девочке это нипочем. Она прыгает в окно чуть не в одном белье, бежит на конюшню, смело выводит оттуда черкесского жеребца Алкида, которого впоследствии отец подарил ей, и как ни в чем не бывало водит его по двору. А то вскарабкается на Алкида и, придерживаясь за гриву, скачет на нем.

На тринадцатое году Надю отправляют на исправление к ее бабушке в Малороссию, но старуха Александрович любила Надю и предоставила ей бегать, играть, прыгать, стрелять из ружья и вообще делать что ей заблагорассудится.

Надя от бабушки едет к своей тетке, очень чопорной барыне. Та старается перевоспитать племянницу по-своему, приучить ее к деликатному обращению. Тетка одевает ее в дорогие модные платья, вывозит на балы и вечера.

И вот у Нади мало-помалу начинают исчезать гусарские замашки. Ее начинают интересовать наряды, книги, она уже занимается собой, своим туалетом; из «дочери полка» получается молоденькая барышня, правда, с некрасивым, но симпатичным лицом.

Молоденькая Надя не прочь была и пококетничать. Так, она кокетничала с сыном одной помещицы, даже подарила ему кольцо на память. Тетка об этом узнала, задала племяннице строгий выговор и нашла нужным опять отправить ее к бабушке, но там Надя пробыла недолго – мать потребовала ее домой, и Надя вернулась в свой родной Сарапул.

Увезли ее из родительского дома девочкой «сорвиголовой», каким-то гусаром в юбке, а вернулась она приличной, благовоспитанной девушкой.

Но как только возвратилась Надя домой, в ней опять проснулись гусарские наклонности и манеры. Все, что она усвоила у богатых родственников, было ею забыто. Поле, луга, лес – вот где проводила Надя летом время.

Наде исполнилось восемнадцать лет. Отец и мать стали подумывать о ее замужестве. Андрей Васильевич подыскал для дочери жениха, молодого чиновника Василия Чернова, который был влюблен в Надю. Но та не питала к нему никакого расположения.

Отец и мать настаивали, чтоб она вышла за Чернова. Волей-неволей пришлось молодой девушке стать невестой, а там и женой нелюбимого человека.

Дня за два-три до свадьбы Надя решилась серьезно потолковать с женихом.

– Василий Николаевич, вы меня любите? – спросила она Чернова, посматривая на него своими выразительными глазами.

– Даже оченно-с, – отвечает тот.

– А я-то, голубчик, вас ведь не люблю, – откровенно призналась Надя.

– Совсем не любите? – несколько смутившись, произнес жених.

– Совсем не люблю.

– Что же, коли теперь не любите, так полюбите потом.

– Никогда не полюблю.

– Отчего же-с? Кажись, я не урод?

Чернов обиделся. Наде стало его жаль, и чтобы хоть немного утешить его, она проговорила:

– Ни вас, ни кого другого я не полюблю.

– Почему же? Всякая девица в вашем возрасте должна любить.

– А я, повторяю, любить никого не буду.

– Странная вы девица!

– Уж такой уродилась.

– Может, еще время не пришло?

– Чему?

– А любить.

– Вы думаете, это время придет?

– Всенепременно-с.

– Ну и ждите, когда я вас полюблю, – сердито проговорила Надя.

– И буду ждать, – совершенно спокойно ответил ей молодой чиновник.

– Не дождетесь.

– Посмотрим-с.

– А знаете что, откажитесь от меня, Василий Николаевич, право, откажитесь.

– Зачем же? Дело у нас с вашими родителями слажено. Теперь отказываться поздно-с.

– Ну, я вас прошу! Миленький, добренький, откажитесь! Вы другую найдете, лучше и красивее меня – ведь я дурнушка, рябая, некрасивая. Право, откажитесь.

– Полноте шутить.

– Я серьезно говорю вам. Подумайте сами, какой же это будет брак без любви!

Но сколько ни убеждала Надя своего жениха отказаться, он остался непреклонен.

Дуров и его жена тоже не вняли мольбам дочери не выдавать ее замуж.

Свадьба Нади была отпразднована в Сарапуле 25 октября 1801 года.

Пылкая, эксцентричная натура Нади была не способна к тихой семейной жизни; мужа она не любила, и рождение сына нисколько не изменило ее холодного отношения к Василию Николаевичу. Он, напротив, крепко любил свою жену.

Чернова командировали из Сарапула в другой город, волей-неволей пришлось с ним ехать и Надежде Андреевне Но ей не жилось с мужем, хотелось уйти. Только куда? Да хоть опять в Сарапул, только бы не оставаться при муже. Еще с раннего детства известны были ее твердая воля и непреклонный характер – что она задумала, захотела, уж непременно выполняла. И на этот раз она осталась верна себе: бросила мужа и опять явилась в Сарапул, в отцовский дом.

Надю не страшил разлад с матерью. Она знала, что отец ее любит. Но много пришлось ей вытерпеть от матери и родственников: укоры, попреки сыпались на нее градом. Молчал только один отец.

Надю посылали к мужу, грозили ей; Надежда Андреевна осталась тверда и не пошла к мужу.

Сам Дуров был часто в отлучке, а без него было плохое житье для Нади.

В ее мечтательной голове давно созрела мысль бежать скорее из отцовского дома, бежать, пока за ней не приехал муж.

И вот Надя привела в исполнение давно ею задуманное.

Она оставляет мужа, отца, мать и близких ей и бежит искать счастья в трудной военной службе. Разные лишения, трудные походы, кровавые битвы ей не страшны; она ищет приключений и к ним стремится.