Kitabı oku: «Тёмные сказки», sayfa 4
Девушка молча смотрела на перемены, происходящие со мной.
– Кажется, Вы сумели справиться с собой, – сказала она почти шёпотом.
– Да, – ответил я чуть громче.
Мы посмотрели друг другу в глаза. Как ни странно, обожание, зародившееся во мне в первые минуты, не исчезло, а её взгляд как будто оттаял и значительно потеплел. Я был готов уже втрескаться по самые уши, но несоответствие моих впечатлений и того, что она говорила, останавливало меня.
– А Вы не хотите подшутить надо мной? – использовал я свою последнюю зацепку.
Она молча покачала головой.
– Дела, – проговорил я в воздух и прочистил горло.
– Ещё чаю? – вопрос был задан таким тоном, как будто ничего не случилось.
Я посмотрел на чашку, та была совершенно пуста.
– Да… нет… не стоит… впрочем, можно…
Да что это со мной, Господи?!
Она рассмеялась. Этот смех был подобен тихому ликованию небес. Она взяла чайник и наклонилась, чтобы налить мне дымящегося напитка. Меня потрясли мягкие и ненавязчивые запахи, исходящие от неё.
– Но что может связывать такое светлое создание, как Вы, с таким извергом, как Ваш муж.
Она улыбнулась. Без слов было понятно, что она скажет: такая горечь сквозила в этой улыбке.
– Я люблю его.
– Как?! – я просто взорвался.
Я вскочил со своего места, чуть ли не бросил свою чашку на стол и стал, как бешеный носиться взад и вперёд по кухне.
– Как можно любить тварь, в которой и человеческого-то ничего не осталось? Как можно любить того, на чьей совести сотни, если не тысячи трупов?!!!
Я негодовал. А она всё также сидела и улыбалась, непоколебимая, как скала.
– Любовь зла.
– Это не ответ!
– Сердцу не прикажешь!
– Это тоже!
– Вам не понять.
– Мне?
Я остановился, как вкопанный, словно наткнулся на бетонную стену. Я сел обратно, взял чашку, сделал глоток и, отставив её, вновь заговорил. Мне постоянно приходилось сдерживать себя, чтобы не раскричаться.
– Вы хоть понимаете, что натворил он и такие, как он?
– Прекрасно понимаю.
– А мне кажется, что Вы совсем не понимаете!
– Ошибаетесь.
– Но как же так? Как Вы можете принимать ласки от рук, пропитанных кровью? Вы не боитесь замазаться?
Она улыбнулась. Но на этот раз как будто с ехидцей.
– Нет, – ответила она, – не боюсь.
– И Вам не жалко всех тех погибших людей? А сколько среди них было ни в чём не повинных детей? А сколько родственников у них осталось, на всю жизнь обречённых нести с собою этот тяжкий груз потерь?
– Жалко.
Если честно, я вздохнул с облегчением. По крайней мере, кроме любви к чудовищу, у неё было всё нормально. Благодаря одноимённому мультику я вспомнил, что красавиц иногда тянет на чудовищ. Может это что-то психическое?
– Жалко, – повторила она. – Вы даже не представляете себе, насколько мне всех их жалко, насколько я понимаю оставшихся в живых, но потерявших своих близких. Каждая новая жертва отзывается во мне болью. Она словно кричит мне, молит о помощи…
Во мне зажглась слабая искорка надежды. Раз это всё так её гнетёт, то, может, ей нужен всего лишь толчок, чтобы она отказалась от этой несуразной любви. Но для начала я решил набрать ещё материала для репортажа.
– А есть во всём этом смысл? – напрямую спросил я.
– В чём? – не поняла она.
– Ну, вот во всех этих смертях, в отнятии радости у родных и близких? Мне интересно: ради чего всё это делается? Ради каких таких великих целей гибнет столько народу? Причём, как с одной, так и с другой стороны? Ну, с капиталистами всё ясно: им новые рынки сбыта подавай, да нефтяные скважины! А тут-то что?
Господи, как она улыбалась, слушая всю эту тираду! Я даже готов был забыть обо всём на свете, только бы всегда она была рядом со мной и могла бы вот так улыбаться… хотя бы изредка.
– Я не знаю, – тихо сказала она, – может быть у него и есть какие-нибудь идеалы, даже наверняка есть, но со мной он ими не делился.
Да, мне больно от всего того, что он делает, но моё чувство к нему гораздо сильнее. Нельзя сказать, что я прощаю ему все эти жизни, нет, я ненавижу его за всё то, чем занимается он и такие, как он, но всё это меркнет и бледнеет перед силой моей любви.
– Ну что ты заладила: любовь, любовь? Что такое, в конце концов, Твоя любовь?
В запале чувств, захлестнувших меня, я даже не заметил, как с «Вы» перешёл на «ты».
– Моя любовь? – переспросила она, как бы не доверяя услышанному.
– Да, что она представляет собой в конечном результате?
– О, да я вижу, что и не любили Вы никогда по-настоящему.
Я зарделся, а она продолжала: бывает такая любовь, которую ты и не замечаешь сначала. Потом она возрастает, но постепенно, без захлёстов, и становится частью тебя, а ты этого и не осознаёшь. Просто наступает такой момент – обычно он связан с расставаниями – когда ты понимаешь, что без этого человека не протянешь и дня.
Также было и со мной. Сначала мне было всё равно, где он, и что с ним, затем я стала тосковать по нему, а спустя какое-то время поняла: если я расстанусь с ним ещё хоть раз, то просто умру.
– И как же ты обходишься без него сейчас?
Она снова улыбнулась. И во второй раз мне показалось, что в этой улыбке промелькнуло нечто похожее на ехидство. Как будто она про себя потешалась над тем, что знает что-то такое, чего не знаю я.
– Он у меня вот тут…
И она приложила руку к сердцу.
В пору было бы мне насторожиться, потому что весь наш разговор, а не только мои переживания, не соответствовали реальности, но что-то со мной творилось. Что-то непонятное.
Сейчас, спустя много-много лет, мне иногда даже думается, что она одурманила меня чем-то. Может, в чай что подложила, а, может, и курилась у неё какая-нибудь дрянь в соседней комнате, – не знаю. Но я знаю одно: в тот момент я терял из-за неё голову. Я пытался уже любыми путями выбить из её премиленькой головки всю эту дурь про любовь.
– Представь, – сказал я ей, – сколько раз за последние годы он брал заложниц?
– Три. Всего три раза, – ответила она, почти не задумываясь, но потом, словно уловив какую-то светлую мысль, поправилась, – хотя нет, четыре.
– Вы знаете? – Я вновь был ошеломлён, но уже не до такой степени, как поначалу, поэтому быстро взял себя в руки. – Ну, хорошо, четыре. Пускай он всего четыре раза в жизни брал заложников. А ведь среди них наверняка были и заложницы, в числе коих были и невероятно симпатичные. (Среди моих рассуждений она вдруг улыбнулась самой широкой из своих улыбок.) Вы хоть представляете, что он с ними там творил? Как он издевался над ними? Как унижал?
– Конечно, представляю!
Снова немая сцена.
– Он вам что… рас… ну это, как его…, – мне буквально выдавливать слова из глотки приходилось.
– Вы имеете в виду, рассказывал ли он мне об этом?
– Да, именно это я и хотел узнать.
– Нет. Конечно же, нет.
Опять самая очаровательная улыбка. Хотя, должен заметить, что у неё каждая была лучшей. Ни до, ни после неё я не встречал таких женщин.
– Дело в том, что я сама была его заложницей.
– Что-о-о?!!
«Вот так-так,– подумал я, – ни хрена себе репортажик получается».
– Да, да, не удивляйтесь. – Она наполнила мою, уже ставшую пустой, кружку и опять стала плести кружево своей чудесной речи. – Я же сама родом не отсюда, да Вы, наверно, и сами поняли это по моему акценту. Мой теперешний муж много лет назад, когда я была совсем ещё маленькой девочкой, ворвался в наше селение и захватил в заложницы мою мать, чтобы требовать за неё выкуп. Моя мама, к слову сказать, была писаной красавицей, не чета мне, я лишь бледное её отражение.
– Зря ты так. Ты себя недооцениваешь, – успел вставить я.
– Спасибо. Так вот, совсем случайно я оказалась вместе с нею. Нас бы обязательно выкупили, но так случилось, что началась война, хотя вряд ли ты о ней многое знаешь, ведь тогда подобное не афишировалось. Мой отец и мои братья погибли на ней, а моя мать вскоре после этого умерла от горя.
Я не причиняла неудобств человеку, похитившему меня, поэтому, как только я повзрослела, он взял меня замуж. А после пришла любовь.
Так что зря ты думаешь, что я не знаю каково тем людям. Да, и надо мной издевались, и не раз, но всё это отошло на второй план, когда наступило время чувств.
– Ты сводишь меня с ума, – ни с того ни с сего вдруг выпалил я. Тут стало абсолютно ясно, что ещё чуть-чуть, и я уже не смогу себя сдерживать.
Она улыбнулась, но сделала вид, что не услышала.
– Что Вы сказали? – произнесла она самым простодушным тоном.
– Я говорю, что, может быть, я – сумасшедший, но никак не могу понять тебя.
Я заговорил сразу после того, как в воздухе растворился последний узелок её речевой вязи. Не знаю, как это выглядело на самом деле, но мне почему-то показалось, что после ангельского напева застучал отбойный молоток.
– Что держит тебя в этой дыре?! Брось всё и уезжай!
– Мне не на что.
– Я помогу тебе, – распалялся я, как станковый пулемёт.
– Но я люблю его!
– Брось эти бредни.
– Хорошо, – вдруг неожиданно резко, словно решившись на что-то отчаянное, проговорила она, – пойдём, я тебе кое-что покажу.
И она, взяв за руку, повлекла меня из кухни куда-то в полумрак. Через несколько секунд мы оказались в спальне, если так можно назвать комнату с грудой подушек, лежащих прямо на полу.
Не поймите меня превратно, но в тот момент я подумал о своём.
– Смотри, – прошептала она мне на ухо и указала куда-то вдаль комнаты.
Я хотел сказать, что ничего не вижу, но она приложила свой замечательный указательный пальчик к моим губам и прошептала:
– Тихо. Разбудишь.
И только тут я увидел, что недалеко от стены виднеется силуэт ребёнка. По размерам этого тёмного и весьма размытого пятна можно было сказать, что ребёнку лет шесть, от силы – семь.
– Кто это?
– Это мой сын, – она говорила мне в самое ухо, от чего мурашки бежали по спине, – его зовут Артур. Ему шесть с половиной лет, и ему нужен отец.
Ты понимаешь, что он тоже жить не может без отца. Когда его нет, он даже спать спокойно не может.
Тут меня снова кольнуло. Я снова не понял своей интуиции, но сейчас-то я могу сказать: ребёнок спал, как убитый. Я до сих пор не могу понять, как тогда не обращал на всё это внимания.
– Я стану ему отцом, – прошептал я ей в ответ, не в силах больше сдерживать себя, – и гораздо лучшим. Я не буду держать его в такой развалюхе. У него будет нормальный дом и нормальная семья, где никто никого не будет убивать и не будет унижать. Я буду работать за двоих, заработаю много денег, и мы, все втроём отправимся в Диснейленд.
Мысленно я уже рисовал себе картины, как всё это будет происходить. Но она прервала мои грёзы.
– Тс-с-с… – дунуло мне в ухо, – во-первых, ты никогда не заменишь ему настоящего отца, а, во-вторых, Диснейленд скоро взорвут.
Я стоял, как оплёванный. Все мои хрустальные мечты одним махом были разбиты о бетонную стену жестокой реальности.
А она смотрела на меня… О, что это был за взгляд! Так на меня она смотрела в первый и в последний раз. Почти любовь горела в её угольках, но… Может, мне это только показалось. Ей вроде даже жалко было меня. Или точно также смотрел на людей бог перед тем, как наслать на них потоп.
– Пойдём! – всего одно слово, но стоящее всех слов во вселенной.
Она вывела меня из дома. Солнечный свет ослепил меня. Пронеслась в голове одна из ничего не значащих мыслей, что, мол, в раю приятный полумрак, а в аду всегда светит солнце. Тогда я ещё не знал, насколько это правда.
Как только мы удалились от спальни, меня прорвало:
– Соглашайся, – шептал я, – может, ты не сможешь полюбить меня, как своего подонка, но я для тебя сделаю всё. Для тебя и для твоего сына! Я разобьюсь в лепёшку! Только согласись быть моей и уехать отсюда!
Она ничего не говорила и всё быстрее увлекала меня вглубь сада. Только один-единственный раз она слегка обернулась, и тогда мне показалось, что солнце отразилось на её лице… в слезинке.
Она плакала? Не знаю. Но когда мы подошли к колодцу, который располагался в добрых двух сотнях шагов от дома, лицо её было вполне обычным. Ну, может, слегка отражалось волнение.
Она решительно взяла и оттянула крышку колодца, после чего сделала жест, предлагающий заглянуть внутрь.
Я повиновался. Внутри было необычайно светло. То, что я там увидел, намертво запечатлелось в моей памяти на всю жизнь.
Там сидел мужчина. Ног у него не было, вместо них культи, обмотанные кровавыми бинтами. Руки были разведены и цепями крепились к противоположным стенам. Он был жив. Он был в сознании. Несмотря на полное измождение, я узнал его. Это лицо не раз появлялось под фразой: «Федеральный розыск».
Я смотрел, как заворожённый, а когда, наконец, смог оторвать взгляд от безумного зрелища и заглянул ей в глаза, то прочитал там: вот мой муж и я не могу оставить его, потому что люблю…
Тогда я развернулся и пошёл прочь из этого сада, от этого проклятого дома, от этой сумасшедшей, которая при солнечном свете совсем не была такой уж привлекательной, к своей машине, взятой мною напрокат в городе, чтобы та увезла меня подальше от увиденного ужаса.
Благодаря этому репортажу я стал известным журналистом, но так никому и не открыл ни названия селения, ни того, как выглядела та женщина. Я сделал это, потому что обещал и ещё потому, что какой-то своей частью понял эту любовь.
Конец
5.09.2004
Откровения Последнего Пророка
Романтик канет в Лету,
а пессимист – в безмолвие.
Я не могу спать. Мне кажется, что они ползают по мне, выискивая место, в которое удобнее будет вонзить свой маленький огненный трезубец. Они везде: на ногах, на руках, на теле. Их ужасные физиономии ухмыляются во тьме. Я знаю, кто они такие, и откуда у них эти отвратительные рожки и трезубцы.
Это началось не так давно, когда я шатался по улицам и слушал то, что говорят люди. Праздность, конечно, не самое лучшее состояние, но, видимо, уже тогда я подспудно знал, чего надо ждать.
Ну вот, опять. Я забираюсь под одеяло, а им только этого и надо. Они не могут жить, чтобы не мучить. Но почему меня? Из-за чего же они решились взяться именно за меня?
Я не могу спать.
Каждую секунду я ожидаю удара маленьким трезубцем куда-нибудь в бедро и боли, которая последует за этим ударом. Но они пока что не бьют, а просто ползают по мне, доводя напряжение нервов до предела, как будто хотят свести меня с ума. Иногда мне кажется, что именно так они и мучают своих жертв. Я не спал уже сотни часов и теперь вряд ли когда-нибудь смогу это сделать.
Однажды я пытался стряхнуть их с себя, но они все куда-то попрятались и мои попытки остались безуспешными. Я представил, как они злорадствуют по этому поводу, как ухмыляются. По всей видимости, им доставляет нездоровую радость вот так издеваться над несчастным человеком.
Я чувствую кожей, как один из них сейчас ползёт вверх по моей ноге. Но если я посмотрю туда, то никого не увижу. Они прячутся.
Но я отвлёкся. Возможно, это единственное, что я смогу написать, так как человек просто не может жить без сна. Возможно, слишком часто буду отвлекаться, потому что моя нервная система напряжена до предела, но, в любом случае, я постараюсь написать о том, что узнал за последний месяц. Если мне не изменяет память, этот месяц назывался октябрём.
* * *
– У нас новый пациент! – крикнула медсестра психиатрической больницы врачу, входящему в двери.
– Ну и что? – спросил он.
– Так-то, конечно, ничего, просто он такую замечательную чушь городит, – смутилась медсестра.
– У нас половина пациентов чушь городят, – ответил ей врач хмурым голосом.
Сегодняшний день у него определённо не заладился: с утра поругался с женой, потом не смог найти галстук, кот нассал в ботинок, а когда он уже вышел из подъезда и думал, что неприятности миновали, то какой-то козёл-водила обдал его грязью из лужи, образовавшейся после ночного дождя. Всё было плохо, а тут ещё эта вертихвостка пристала с новым пациентом, чтоб её…
– Но Иван Фёдорович… – начала было медсестра.
– Я уже сорок два года, как Иван Фёдорович, – сорвался на неё врач.
Это было истинной правдой – он уже сорок два года был Иваном Фёдоровичем. Если быть точным, то сорок два года, три месяца и восемнадцать дней.
Иван Фёдорович Актаков большую часть своей жизни отдал психиатрии. Ему казалось, что он может вылечить любого, даже самого тяжёлого больного. Что, к сожалению, являлось иллюзией. Он понял это совсем недавно, когда якобы излечившийся пациент ни с того ни с сего убил всю свою семью, включая маленькую собачку и хомячка. Он потом оправдывался, что видел всяческих демонов, но на самом деле…
На самом деле Иван Фёдорович всегда подозревал, что большинство его пациентов неизлечимы. Вот и ещё один бедняга свихнулся. Может, так проще жить?
– Я просто хотела сказать, что Вам надо заполнить необходимые документы, – похолодевшим тоном сказала медсестра.
Их можно было сопоставлять и противопоставлять друг другу. Актаков – высокий брюнет с прямыми волосами. С возрастом у него наметилось брюшко, но в целом он держал себя в форме. Карие глаза бросали на всё острый и цепкий взгляд, и казалось, что ничто не могло ускользнуть от него. Медсестра была невысокой блондинкой, склонной к полноте, но сидящей на различных диетах, а потому державшую форму. У неё были вьющиеся волосы и пронзительно голубые глаза. Актаков подозревал, что ей уже за тридцать, но на вид можно было дать не более двадцати пяти. Медсестру звали Леной.
– Какие ещё документы? – воскликнул Актаков, желая только одного – избавиться от грязного светлого плаща, который он имел неосторожность надеть в такую сырую погоду.
– Документы на приём больного, – ответила Лена, а точнее Елена Павловна, сохраняя в голосе всё те же ледяные нотки обиды, отдававшие металлом.
Ей нравился этот недотёпа-врач, но временами он становился невыносимым, на корню убивая все положительные эмоции по отношению к себе.
– А что, других врачей нет? – возмутился Актаков. – У меня и так отделение забито!
Иван Фёдорович обвёл глазами коридор больницы, в которой провёл больше двадцати лет. Стены окрашены в мягкие пастельные тона, но желание выматериться как следует, всё равно возникало довольно-таки часто.
– А что Вы на меня-то орёте? – удивилась медсестра. – Я здесь не распоряжаюсь! Мне велено передать, чтобы Вы оформили документы!
«Да, вид у него жалкий, – подумала Лена, – но это не даёт ему права так орать».
– Ну, хорошо, хорошо, – Актаков поморщился при мысли, что ему придётся выслушивать новую бредовую историю, но работа – есть работа, и здесь ничего не попишешь. – Давай сюда документы.
– Так бы сразу, – голос медсестры потеплел.
* * *
Иван Фёдорович сидел в своей маленькой комнатёнке, которую и кабинетом-то назвать нельзя, так – каморка, и читал дело вновь прибывшего пациента.
Тот, на первый взгляд, представлял собой нормального среднестатистического человека, каких миллионы: на учёте в милиции не состоял, выпивал только изредка, достаточно молод – двадцать семь лет, холост, детей нет, но в конечном итоге свихнулся. На самом деле так оно и бывает: именно незаметные, «серые» люди, в конце концов, оказываются на больничных койках в специализированных клиниках.
История болезни – отсутствует. Иногда и такое встречается, ведь не все же идут к сумасшествию месяцами и годами; некоторые – раз, – и теряют разум. Тогда их привозят сюда – в здание с жёлтыми стенами, и ему – врачу – надо составлять историю болезни.
Три слова в углу карточки заставляют Актакова задуматься. Они звучат так: «Откровения последнего пророка». Это к чему? Наверное, решает Актаков, это мания, которой одержим пациент.
Как бы там ни было, ему самому надо встретиться с вновь прибывшим и поговорить с ним. Ещё одна пометка заставляет поёжиться, хотя в каморке тепло и душно.
– Буйный, – вслух проговорил Актаков.
Если уж на то пошло, то все мы немного буйные. Но ведь у всего есть причина. Теперь он не лелеял ложных надежд вылечить абсолютно всех, но, по крайней мере, из буйного можно сделать спокойного, даже очень спокойного. Этому-то он за долгие годы своей практики научился.
Но для того, чтобы поговорить с больным, особенно с «буйным», неплохо было бы и самому успокоиться. Он закурил. Спокойствие, подобно дыму, проникало через альвеолы его лёгких прямо в кровь, а затем разливалось по телу.
Имя пациента Николай. Коля. Николай Вениаминович Безгалов. Официоз в тонкой работе врачевателя души ни к чему, поэтому пусть будет просто Коля, так как-то теплее.
Всем нужна теплота. Нужно, чтобы человек не чувствовал себя одиноким, хотя… (Опять вспомнился этот козёл-водитель, который, кроме своей тачки, ничего вокруг не видел) иногда хотелось побыть одному. Чтобы никто не трогал.
Вот ведь как интересно: некоторые сходят с ума от одиночества, а другие, наоборот, от обилия внимания. Впрочем, психиатрия до сих пор так и не смогла ответить, от чего же люди теряют разум; в чём, так сказать, первопричина этого явления.
Кофе, дымящийся в кружке, на вкус напоминал жжёный ячмень. Складывалось впечатление, что в последнее время его совсем разучились делать. Ну, чем не повод сойти с ума?
Актаков приложился губами к тёплому краю бокала и вдохнул запах этого дрянного кофе, в борьбе за который люди в рекламе переворачивали ларьки и оскорбляли начальство.
Реклама… Да, очень и очень многие в последнее время «задвигались» именно на ней, но к данному пациенту, судя по всему, она не имела ни малейшего отношения. «Откровения последнего пророка», – вот что было написано на карточке, и эти три слова были вероятно связаны с психическим заболеванием.
Актаков закурил. Вот уже восемь лет он пытался бороться с этой пагубной привычкой, но всё впустую. Курение – яд, но без него нельзя оставаться спокойным в любых ситуациях и делать вид, будто ничего не произошло.
Снова вспомнилось утро. Это хмурое утро вторника, который был ничуть не легче понедельника, а в некотором смысле даже тяжелее. По крайней мере, начинался день по-адски. Он взглянул на небо, ища справедливости, но увидел там лишь серость, расколотую от горизонта до горизонта ещё большей серостью. День не предвещал ничего хорошего – и вот те нате – очередной больной.
Иван Фёдорович стряхнул пепел в хрустальную пепельницу – всё, что у него осталось от отца – и попытался вспомнить какой-нибудь весёлый мотивчик, но на ум ничего не приходило.
На часах без десяти десять, и это означало, что пора заканчивать перекуры и идти к пациентам. В первую очередь к этому Коле.
Откровения последнего пророка.
– Гм, – вслух хмыкнул Актаков, – посмотрим, чтобы это значило.
Начало дня не предвещало ничего хорошего, и поэтому надо смириться с тем, что, возможно, «буйный» и впрямь окажется буйным, тогда придётся тяжелее, ну да ничего.
Только это утреннее расколотое небо… Казалось, в самом воздухе что-то витает… Грядут перемены? Может быть и так, но это не должно отражаться на воздухе или на небе.
Очередную партию пепла он отправил в пепельницу, окурок – вслед за ней, а сама пепельница перекочевала в ящик стола. Лишних предметов в кабинете быть не должно. Что ж пора приступать к работе.
Иван Фёдорович встал, взял карточки своих пациентов, положив наверх карточку новенького, и вышел из кабинета, заперев его.
* * *
Итак, этой осенью у меня был вполне нормальный сон, и я жил, как все нормальные люди. В сентябре я даже и не помышлял, что может случиться что-то из ряда вон выходящее…
Есть! Одного я прибил, теперь хоть смогу рассмотреть их как следует! Извините, что отвлёкся, но это оказался обычный таракан. У него не было даже трезубца, только усы.
Так вот, в начале сентября я потерял работу. Я работал на обычном заводе обычным кассиром, но кто-то решил, что я работаю на его месте, и меня подставили. Впрочем, речь сейчас не об этом. Я лишился заработка и встал на биржу труда. Нельзя сказать, что мне приходилось жить впроголодь, – кое-что мне осталось от родителей, земля им пухом, но позволить себе не работать я тоже не мог.
Однако я не усердствовал в поисках работы и очень радовался тому, что у меня, наконец, появилось свободное время, которое я с лёгким сердцем могу потратить на то, чтобы пошарахаться по улицам своего любимого города.
И вот тогда я встретил Его. Это случилось в первых числах октября. Глубокой ночью я шёл по улице и увидел бомжа, роющегося в помойке. Каким-то образом я сразу понял, что это не бомж, а Он.
Я подошёл и поинтересовался, чем могу помочь, а Он мне ответил: «Как мне нужна пища телесная, так тебе нужна пища духовная». Я не стал вдаваться в подробности этой фразы, но понял, что он хочет есть, поэтому отвёл Его к себе домой и накормил.
Поев, Он сказал мне: «Ты будешь вознаграждён!» – и исчез. Просто растворился в воздухе. С тех самых пор меня и мучают эти адовы создания.
Если вам кажется, что я думаю, это и есть вознаграждение, то ошибаетесь. Я прекрасно осознаю, кто Он, и кто эти мелкие демоны-пакостники, которые, тем не менее, могут угробить человека.
Попробую объяснить более внятно: человечество дошло до критической точки. После встречи с Ним я больше не мог спать, и взялся за чтение Библии. Там всё объяснено, как и во всех священных книгах мира; надо только уметь прочесть. Да, человечество дошло до того момента, когда перед ним осталось всего два пути: либо Путь Мрака, либо Путь Тёрна. Необходимо свернуть на второй, хотя он труден и колюч, а Путь Мрака означает неминуемую гибель.
Должен появиться Пророк. Последний Пророк, который укажет человечеству на то, какой перед ним сейчас стоит выбор, и что нужно сделать, чтобы спастись. Я точно знаю, что он должен объявиться в самое ближайшее время. И будет большим человеком, чтобы его услышали, иначе – крах. Этот пророк должен быть, как Будда, чтобы к его словам прислушались и короли, и нищие, и здравые, и душевнобольные; одним словом – все.
Я знаю, что тот, кто приходил ко мне, не был тем, о ком я говорю. Я понимал так: что моё вознаграждение будет заключаться в том, что я услышу этого Последнего Пророка, о котором говорится и в Библии.
С тех пор я стал его искать. Дни и ночи напролёт я бродил по улицам, всматриваясь то в толпу, то в темноту, и надеялся, что вот-вот увижу Последнего Пророка и услышу его откровения.
Иногда по ночам мне казалось, что я уже совсем близко, но он ускользал от меня, как песок, текущий сквозь пальцы.
Я смотрел на звезды, и мои глаза начинали слезиться. Нет, во мне не было гнева, мне было очень грустно оттого, что я никак не мог найти Последнего Пророка, который поведал бы мне и всем остальным о том, что же нам надо сделать. Я смотрел на звёзды и вопрошал, где же тот человек, тот святой, который поведёт нас дальше. Но ответа я не услышал.
Нет, звёздам не безразлично, что с нами станет, просто их голоса теряются в бездонном мраке космоса, и они не в силах нам помочь. Быть может, они тоже плачут, когда не могут увидеть нас сквозь серую пелену, иной раз окутывающую Землю.
Да, им не всё равно, как не всё равно тем, кто ползает по мне, имея в своих рогатых головёнках одну-единственную цель – причинить мне мучительную боль.
Но у этих другие мотивы. Им не всё равно потому, что им не хочется терять то, что они уже считают своим, – аппетитные, свежие и мягкие человеческие души. Я догадываюсь, почему именно меня они избрали целью своих издевательств – ведь если я найду Последнего Пророка, то обязательно сделаю так – насколько это возможно, конечно, – чтобы он смог рассказать людям всё, что знает, ведь не исключено, что он может родиться обычным человеком, правда, тогда это серьёзно всё усложнит. Ну, кто в наше время будет прислушиваться к обычному человеку? Почти никто!
Поначалу я думал, что мне кажется, но потом я понял, что эти твари с трезубцами действительно существуют, более того, они пытаются свести меня с ума и тем убить.
Я знаю, что мне недолго осталось топтать эту бренную землю, но до того, как умру, я хотел бы послушать, о чём будет говорить Последний Пророк. Может статься, что через него я обрету своё спасение.
А вдруг я просто недостоин его, и поэтому не могу найти этого человека? Но нет, Тот, Кто был у меня, обещал мне вознаграждение, а что может быть лучше Живого Слова?
И вот я вновь на улице своего любимого, но несчастного города. Вокруг сгустился сумрак ночи, который, кажется, так и шепчет, что где-то рядом совершается великая тайна, равной которой нет нигде на свете.
Сколько километров исхожено за последние дни и ночи, слившиеся в единый отрезок времени, так как нет сна и нет отдыха? Сколько прошло с того момента, когда я привёл Его к себе, и Он пообещал мне награду?
Я снова возвращаюсь домой, и опять минуты становятся похожими на часы, а ожидание длится вечно. Может быть, это и к лучшему? Ведь любая минута может стать последней, как в моей жизни, так и в жизни всего человечества.
Они вернулись. Я знаю, что у них на уме только одно – причинить мне боль, но по какой-то причине они не делают этого. Я смертельно устал и хочу спать, но не могу, потому что знаю – стоит мне сомкнуть веки, и они вонзят в меня все свои пламенные трезубцы, которыми так кичатся.
Однако самую сильную боль мне причиняет бесплодность всех моих поисков. Каждую секунду я ожидаю, что встречу Последнего Пророка, и каждую секунду разочаровываюсь, потому что этого не происходит.
Раньше я жил, как рыба в воде, но теперь словно оказался вне водоёма. Я не забивал голову ерундой и не придумывал себе заморочки, я стремился вернуться в привычную среду обитания.
Однажды, когда я совершал свои прогулки-поиски, и светило яркое солнышко, мне показалось, что я нашёл того, кого искал.
* * *
Новичок по имени Коля был определён в третью палату. Окинув его беглым взглядом, Актаков решил, что пациент не производит впечатления буйного больного. Он спокойно лежал (хотя попробуй, полежи не спокойно, когда руки и ноги привязаны к кровати) и смотрел прямо перед собой, словно находился в кататоническом ступоре.
Небо было таким же, каким Иван Фёдорович оставил его на улице – серым и безжизненным, поэтому, несмотря на большие окна, в палате царил мягкий полумрак. Врач отметил чёрные круги под глазами, выдававшие крайнюю усталость пациента.
– Как Вы себя чувствуете, Коля? – мягким и заботливым голосом спросил Актаков.
Больной моргнул. Создалось впечатление, будто он возвращается из невероятно долгого, но интересного, а, может быть, и страшного путешествия. Он моргнул ещё раз, и теперь взгляд его стал более осмысленным.
– Коля, у Вас всё в порядке? – Иван Фёдорович профессиональным взглядом следил за новеньким, и заметил, что у того меняется цвет глаз. Врач готов был всё списать на скудное освещение палаты. В такое время свет в них выключали. Когда он только вошёл внутрь, то роговица больного была тускло-серого цвета, но теперь эти глаза озарились голубым сиянием и затягивали в себя.
