Kitabı oku: «Полёт японского журавля. Я русский»
Для обложки книги использована композиция с печатного издания «Полёт японского журавля». «Белые Альвы» Москва 2018. Собственность автора.
Книга вторая: Я русский.
Лагерь.
Перед Синтаро сидел светловолосый офицер в красивой военной форме с красными погонами, курил папиросу, и внимательно смотрел прямо в глаза Синтаро. Во время допроса он прекрасно говорил по-японски, неотрывно слушал, и всё время делал пометки в тетради. Поодаль сидел ещё один офицер, тоже светловолосый, но более плотный, с отстранённым взглядом, словно ему было скучно. Синтаро понимал, что от сказанного им будет зависеть его судьба, и поэтому долго думал перед тем, как что-то сказать.
– Пожалуйста, повторите ещё раз, как вы перешли границу, сколько вас было человек, как их звали… – Снова предложил офицер.
Синтаро уже не помнил, сколько раз повторял свою историю плавания и ночного бегства, он уже хотел нагрубить русскому, но деликатный и спокойный тон военного, сбивал его с агрессивной волны, и Синтаро вновь начинал свой рассказ.
– Вы не волнуйтесь, соберитесь с мыслями. Поймите меня правильно, Идзима, мне необходимо знать буквально все подробности, это для вашей же пользы. Итак, ваше имя, имя вашего товарища, откуда вы, как попали в Корею… Сколько дней вас везли до Кореи, сколько человек, хотя бы примерно, ехало с вами. Всё подробно, не спеша, уверяю вас, торопиться вам некуда, времени много, рассказывайте.
Когда Синтаро в очередной раз закончил свой рассказ, офицер подвинулся ближе и показал тетрадь с записями и рисунками, сделанными Синтаро, указывая на обведенное карандашом место. – Вот здесь мне кое-что не понятно. Ваш товарищ до этого говорил, что вокруг полей, где вы работали, болотистая местность, и что он не видел военной техники, когда вас везли в кузове машины. А вы сказали, что с кузова видели как тренируются солдаты. Кстати, какой марки машина, вы можете сказать?
Синтаро покачал головой и опустил глаза. Он понял, что офицер раскусил их с Изаму договоренность не сообщать на допросе о той военной технике, которую они видели, когда двигались на север. Скорее всего, Изаму сказал лишнего, или его поймали на лжи, и теперь Синтаро надо было решить, как вести себя дальше. Он понимал, что в них видят шпионов, и могут просто пустить в расход.
– Вы не волнуйтесь Идзима, я прекрасно понимаю ваше положение, вы молодой, растерялись. Не трудно догадаться, что вы не солдат, это заметно. Но идёт война, Япония на стороне гитлеровской Германии ведёт военные действия против наших союзников, поэтому мне нужно, чтобы вы рассказали всё, что знаете об этой стороне дела. Всё, что знаете. Придумывать ничего не надо, только то, что вы лично видели или слышали. Расскажите о распорядке, чем вас занимали, когда вы стали солдатом. Мне интересна анкета, которую вы заполняли, кто был вашим командиром отделения, кто командовал ротой. Вспомните фамилию того офицера, который агитировал вас вступить в армию. Если вы будете говорить неправду, как ваш товарищ, то какой смысл нам тратить на вас время?
Эти слова поставили всё на свои места. Синтаро осознал, что они особенно и не нужны вместе с их сведениями, а дело лишь в том, говорят они правду или нет. Русские самолёты бомбили японские укрепления, а русские солдаты уже шли в атаку. Всё, что он мог рассказать, русским было уже известно, и не было никакого смысла молчать. То, о чем они договорились с Изаму, пока их везли в машине, уже ничего не стоило, а лишь запутывало их самих. Он не знал, о чём мог сказать Изаму, поэтому решил говорить начистоту.
– Мы боялись стать предателями, поэтому решили не говорить о военной технике, – приглушённо начал Синтаро. – Офицер утвердительно кивнул, улыбнулся и придвинул к нему карандаш и листок бумаги. – Нарисуйте всё, что видели и потом будете свободны, разумеется, условно.
Синтаро снова стал наносить на бумагу всё, что помнил. Сначала у него не получалось, поскольку листа всё время не хватало, тогда офицер подкладывал ещё листок.
– Ну вот, теперь и мне становится понятно, – довольный результатом сказал следователь, переведя взгляд на другого офицера. Они несколько минут разговаривали и о чем-то спорили, сравнивали рисунок с картой, временами поглядывая на Синтаро, отчего тот догадался, что именно сейчас решается его судьба, по крайней мере, на ближайшее время.
– А вы молодец, Идзима. У вас неплохая память и хорошие графические способности. Можно подумать, что вас специально обучали этому.
Синтаро смутился, но ничего не ответил. Он не мог рассказывать про то, как когда-то ему тренировал память китаец Ли Вей, как учил запоминать всё, что видел на улице Синтаро в своих путешествиях по городу, а затем на земле рисовать по памяти. Вспомнив об этом, Синтаро задал себе вопрос: а для чего собственно, Ли Вей обучал его этому искусству. Не для того ли, чтобы именно сейчас передать врагу то, что является государственной тайной. Он вспомнил странную и таинственную смерть китайца, и испытал непонятное чувство растерянности, будто в нём что-то цельное и определённое, разрушилось, и образовалась пустота, куда его неудержимо втягивает. Ему стало страшно.
… – Я правильно произнёс вашу фамилию?
Синтаро вернулся в настоящее и растерянно кивнул. Произношение офицера действительно было хорошим. Будь перед ним азиат с узкими глазами, он и не подумал бы, что это не японец. – Вы говорите так же, как мой отец, – без смущения сказал Синтаро.
– Ну, об отце вашем мы поговорим после, а пока о деле. В одном месте вы упомянули о каком-то китайце, он плыл с вами, а потом пропал. Не так ли? Мне непонятно, как он мог оказаться в Японии. Вам что-нибудь известно об этом? Как он попал в число осуждённых? Вы сказали, что он пропал. Быть может, его столкнули с баржи? Или всё-таки шторм виноват?
Синтаро задумался, высвечивая в памяти все подробности, связанные с Ли Веем. Ему показалось странным, что русский офицер задаёт вопросы о нём. Было непонятно, зачем русским знать о каком-то старике.
…– И вот ещё странность. Это ведь ваш? – Офицер выложил на стол крестик. Синтаро смутился, до этого он думал, что потерял крестик, он даже не мог вспомнить, когда его могли снять. – Откуда он у вас? Поверьте, за свою долгую службу я ни разу не встретил крещёного японца. Синтаро покраснел и вынужден был рассказать, как крестик стал его собственностью. Во время его рассказа о Ли Вее офицер несколько раз поворачивался к своему товарищу и что-то ему коротко говорил.
… – Ну что ж, рассказ ваш интересен. Крестик пока останется у нас, волноваться не стоит, вам его вернут, если… Мы немного ушли от главной темы. Вы можете на карте показать, в каком месте вышли на озеро? Если верить вашему рассказу, то после бегства, вы смогли преодолеть около сотни километров. – Офицер придвинул к Синтаро большую серую карту, на которой должно было находиться озеро. Синтаро оглядел её со всех сторон и замотал головой. Офицер улыбнулся и ткнул пальцем в карту. – Конечно, откуда вам знать. Вот это место, если ваше описание не выдумка. Мне непонятно вот что. Вы говорили, что в этом месте происходило что-то странное, но вы не могли этого видеть, поскольку разведывать берег ходил ваш товарищ. Не стану вас путать, и тем более заставлять фантазировать. Выясним у вашего товарища. Это всё проверят на месте, а пока отдыхайте. Рисунки ваши мы ещё будем сверять с картой, но, похоже, что вы не обманываете. Вас накормят и дадут новую одежду, вашему другу тоже.
Их поместили в светлую, с зарешёченным окном комнату, с двумя железными койками без матрацев, напротив окна стоял стол и два стула. На столе лежала стопка бумаги и карандаши. До этого их накормили кашей, вкус которой был незнаком. Есть её пришлось деревянными ложками. Прощаясь, офицер предложил подробно написать о своём прошлом, и Синтаро, как только они остались одни, сел записывать.
– Ты что спешишь, как глупая корюшка в сачок. Мало тебя мурыжили русские? С самого утра как прибитые к стулу, у меня в спине болит. – Изаму завалился на кровать и накрыл голову краем серой куртки, – ты как хочешь, а я буду спать. Пусть русские меня расстреливают, а я, всё равно, спать хочу. Лучше не буди меня, побью.
– Но скоро стемнеет, и ты не сможешь писать в темноте. А завтра…
– Завтра будет только завтра, пробурчал Изаму. – Мне наплевать на то, что будет завтра. Я буду спать. – Изаму некоторое время ворочался на голой сетке, а затем засопел. Синтаро был удивлён поведением друга, и стал размышлять над его словами. Он не знал, что будет завтра, но Изаму, это как раз совсем не волновало. Он жил тем, что имел. Именно об этом когда-то рассказывал Ли Вей. Им надо было жить по законам происходящего, и не фантазировать о будущем, тем более, омрачать его тяжёлыми мыслями. Синтаро тоже улёгся на койку и закрыл глаза, но спать совсем не хотелось. Дверь открылась, солдат принёс лампу, и показал, как делать свет ярким. Синтаро удивило, что в поведении военного не было никакой агрессии и недовольства. Наоборот, глаза его, взгляд, говорили о добром расположении, словно они не были вражескими японскими солдатами. Он вспомнил, как в Корее мимо лагеря, где они работали, провели человека, это был не азиат. Его вели на верёвке, словно животное, и всё время толкали в спину прикладами. Никто не знал, кем был этот человек, одни говорили, что русский диверсант, прыгнувший с парашютом, другие, что беглый, которого хотели расстрелять большевики. Но, в любом случае, обращались с пленным не так, как сейчас с ними. Их ни разу не ударили, и хоть долго допрашивали, но относились как к людям, накормили, и одели в сухую одежду. Эта разница вынуждала Синтаро думать, что о русских говорили много неправды, и причин высокомерно задирать голову или замыкаться у него нет. Он снова вспомнил слова Ли Вея, что русских лучше не обманывать, а за правду голову не рубят. Мысли не давали Синтаро расслабиться, он сел к столу и стал записывать всё, что помнил о своём детстве, о последних годах своей жизни, об отце и матери. Неожиданно из глаз полились слёзы, он увидел перед собой, словно в объёме, свой дом и брата, помогающего отцу сажать дерево у крыльца дома. Как давно это было, и увидит ли снова Синтаро свой дом и родных? Этого он не знал. Он писал почти до утра, пока в лампе не закончился керосин. Фитиль погас, а вместе с ним и все мысли, что окружали Синтаро тесным кольцом. Он так и остался сидеть на стуле с упавшей на руки головой до того момента, пока не услышал сквозь сон шум за окном. За плотной стеной зелени он не мог видеть, что шумело, но догадался, что военная техника, может быть, танки. Когда он открыл глаза, напротив сидел всё тот же офицер, и, улыбаясь, читал записи Синтаро.
– У вас была счастливая жизнь Идзима-сан. В отличие от вашего товарища, хотя, что я говорю. Не моё это дело сравнивать. Мне, признаться, вас искренне жаль, но служба есть служба, я должен делать своё, как прописано в нашем законе.
Изаму уже не спал, сидел на краю кровати и недовольно комкал в ладонях листок бумаги, наспех заполненный неровными строчками иероглифов. Офицер почти не обращал на него внимания.
– Хочу, наконец, представиться, – заявил офицер. Моя фамилия Вязов, как вы поняли, наверное, я из органов госбезопасности. Так и обращайтесь ко мне, «товарищ Вязов». Надеюсь, мы поладим в будущем, а пока скажу, что вас переведут, временно, конечно, в лагерь предварительного содержания. Это до окончания следствия. А там посмотрим. И, как обещал, возвращаю вам ваш крестик. Храните его.
О том, что пограничники задержали двух странных японцев, Илья Ильич Вязов узнал на следующий день и уже через несколько часов выехал на место. По опыту прошлых задержаний он знал, что в таких случаях время терять нельзя, а когда фронт двигался со скоростью сто километров в сутки, любые сведения о тыле японцев были на вес золота. За годы оккупации Маньчжурии японцы успели создать плотную линию оборонительных сооружений, о боеспособности которых могли узнать лишь в последний момент, когда уже было поздно; терять личный состав в конце войны было вдвойне обидно. Поэтому Вязов и был очень заинтересован в сведениях японцев. Но его ожидания не оправдались, оба японца были растерянными, явно не имели отношения к регулярной армии, и ничего полезного на допросе не поведали. Ладейников отчасти был прав, возня с ними в планы внешней разведки уже не входила, и было естественно избавиться от них. Но количество пленных с каждым днём росло в геометрической прогрессии, и потому было нелепо именно этих юнцов пускать в расход как диверсантов. В этом не было смысла, ни военного, ни человеческого. Единственное, чего опасался майор, это то, что в его решении начальство могло усмотреть излишнее самоуправство. Поэтому на допрос он пригласил Ладейникова. Два разных мнения могли вывести на правильную линию. Японцы представляли интерес, но какой, об этом Вязов ещё не знал, лишь интуитивно видя очень далёкую перспективу. А пока перебежчикам была прямая дорога в лагерь для военнопленных.
– Знаешь, Андрей Петрович, – обратился Вязов к молчавшему всё время допроса майору, – в этих японцах что-то есть.
Ладейников приподнял одну бровь, не отрывая взгляда от стула, на котором только что сидел второй беглый японец. Длительный допрос утомил и его, и ему уже хотелось поскорее закончить. – А по мне пустить их в расход, как шпионов, и одной проблемой меньше.
– В расход пустить, это проще всего, а мы с тобой работать должны. И потом, жалко мне их, совсем пацаны, особенно этот. Война вот-вот закончится, может, ещё пригодятся.
– Что нам, лес валить некому? – усмехнулся Ладейников. – Этого добра хоть отбавляй, а этих ещё одеть-обуть надо, языка они не знают. А, может, их в Находку отправить? Там они среди своих будут, если ты так о их жизни печёшься. Но я бы не стал обременять себя, хотя… Что-то в них, действительно, есть. Особенно в молодом. Как он быстро сообразил, что его дружок наболтал лишнего. Даже глазом не повёл. За полгода корейский язык успел освоить, китайский знает. Готовый материл, можно сказать. Его рассказ о крещёном китайце тоже заслуживает внимания. Пожалуй, это место надо будет проработать более тщательно.
– Да, с китайцем действительно странно. Голова у парня работает, и заметь, как нарисовал, подробно и понятно. Мы годы тратим на подготовку кадров, а тут такой материал. Для меня это настолько очевидно…
– Давай не торопиться, Илья. Пусть посидят с месячишко у Потапова, да нет, недельки две, пожалуй, хватит, пусть за ними посмотрят его люди. Как они с нашим братом будут общаться, может немного пощипают их там, проверят на вшивость, так сказать. Чтоб знать, как они себя в лагере поведут. А я пока рапорт подготовлю, пусть там решают. В любом случае, транзитки им не избежать. Здесь мы с тобой бессильны что либо изменить.
– Да, транзитка здесь кстати, хотя, сколько эта транзитка проглотила народа… Это что жернова. Не потеряем мы их там? Думаю, что их сразу надо отгородить от своих. Пусть бы в русском котле поварились, попробовали, так сказать, наших щей. Глядишь, и что-то получилось бы.
– Да, получилось. Это ж надо договариваться, место подобрать. Их же там могут в порошок стереть. – Ладейников задумался на минуту, глядя в окно. – А знаешь, может оно к лучшему. Если выживут, то материал выйдет хоть куда, будет из чего лепить. А нет…
– А на нет и суда нет, – пошутил Вязов.
– Тебя не поймёшь, Илья Ильич. То ты трясёшься за них, то шутишь. Ладно, пока к Потапову для временно задержанных, а там жизнь покажет. Транзитка, так Транзитка.
В камере, куда посадили Синтаро и его друга, находились человек десять. Там были и военные, и гражданские. Новеньким указали на верхний настил из досок, где кто-то спал.
– Симоненко, слезай на выход, – скомандовал охранник, и слегка ткнул рукой человека наверху.
– Вещи можешь не брать, – пошутил кто-то. В камере дружно рассмеялись.
– Надолго будет помнить самоволочку, – добавил другой голос. Уже с первого взгляда было видно, что камера была поделена на две группы. Несколько военных особняком держались рядом с небольшим, почти под потолок, зарешёченным окном, в другом тёмном углу, отдельно, сидели на нарах гражданские.
– Да к нам пополнение! – воскликнул один из гражданских – невысокий мужчина, с большими пушистыми усами. Играя колодой карт, он подошёл почти вплотную к Изаму и толкнул его плечом. – Сыграем, на твой пиджачок? На кон ставлю дырку от бублика.
Народ оживился. Симоненко уже успели увести.
Изаму глупо улыбнулся и тоже слегка толкнул незнакомца в плечо. Усатый сделал удивлённое лицо, кончики его усов слегка приподнялись, потом он расхохотался и протянул свою ладонь. – Семён Будённый или просто Сёма. Вон тот, что слева, это Вася. Василий. Это Пётр, тот, что носки штопает, это Степаныч. Ну а я, Будённый. Значит, Вася, Пётр и Степаныч. А этих можно одним именем называть, товарищ старший лейтенант. Тебя как звать? Не иначе Херохито.
– Кончай людям мозги засирать, товарищ старший лейтенант. Не Херохито, а Хирохито, – поправил военный.
Народ дружно рассмеялся. Хохот был настолько заразительным, что Синтаро тоже стал смеяться, тыча пальцем в друга и повторяя понятую шутку русского.
– Какой такой херо? – продолжали заводиться заключённые. Вместе с ними смеялся и Синтаро.
– Прекрати смеяться, Синтаро, мне совсем не смешно, – возмутился Изаму. – Тебя бы назвали именем императора, чтобы ты чувствовал?
– Брось Изаму, не обижайся. Они шутят. У них язык такой, мне Ли Вей рассказывал. Им скучно здесь, а тут мы пришли, новенькие, вот они и развлекаются.
– Да они, братцы, и вправду, японцы! Ну, япона мать! – продолжал валять дурака Будённый, и нарочито хитро сузил глаза. Он попытался повторить произнесённую новеньким японцем фразу, но запутался в звуках и снова расхохотался, потом вытянул из колоды карту, всунул её в середину и предложил Изаму сдвинуть колоду. Изаму, не размышляя, сдвинул.
– Семён, не пугай парня, а то ещё подумает, что ты волшебник.
– А я и так волшебник, – подмигнул Будённый, раскладывая карты на краю деревянных нар.
– Был бы волшебником, здесь бы не сидел, – произнёс один из военных.
– А мне и здесь неплохо, товарищ старший лейтенант. Тепло, кормят своевременно. Пару бабёнок бы ещё, помясистее, эх, было бы весело.
– Погоди, ещё поведут по глухому-то коридору, не до бабёнок будет.
– Дак, слепой как сказал, посмотрим… – не унывал Будённый.
Время от времени, к новеньким подсаживались все, кто находился в камере, и с помощью жестов пытались завязать разговор, а заодно узнать кто они такие.
– Слышь, братва. Малой гутарит, что они ниппон. Это что, японцы букву «я» не могут выговаривать? –спросил Семён, не расставаясь с колодой карт.
– Я последняя буква в алфавите.
– Всё они могут, только стесняются, – бухтя себе под нос сказал тот, кого Будённый назвал Степанычем.
– Как думаешь, Степаныч, они успели пострелять в наших?
– Эти нет. Не похоже на вояк. Охрана сказала что перебежчики. Молокососы по виду.
– А может, и диверсанты, – добавил рассудительно Вася.
– В расход, значит, – безучастно произнёс Степаныч.
– Ты какой шустрый Степаныч. В расход… Пусть поработают на стройках пятилетки сперва, а потом и в расход можно, – предложил Вася.
– На диверсантов они не похожи, заморены шибко. Эти больше на каторжан смахивают, – вступил в разговор ещё один из военных. – Я слышал, у них строго.
– А ну, япона мама, кончай горевать, давай к нам в компанию, в картейки партейку. Что время зря терять? – предложил Семён. – Сегодня оно есть, а завтра может и не быть. «Будённый», это моя кличка. Усёк? За усы мои. Бабы, знаешь, как усы любят. Эх, пощекотать бы кого между…
– Помолчи уж, фантазёр, – усмехнулся Степаныч, не отрываясь от своего занятия.
Один из сокамерников подсел к Семёну, подмигивая новеньким. Изаму переглянулся с другом, показывая взглядом, что он непротив поиграть. Синтаро отказался.
Играли в дурака. Изаму быстро освоил правила, и вскоре, после нескольких партий, решили играть на интерес. Изаму был в приподнятом настроении и нечего не понял. Следующую партию он проиграл, и усатый бесцеремонно показал жестом, что проигравший должен платить. Пока играли, Синтаро внимательно наблюдал со стороны. Игра казалась простой, но завлекательной. Он уже хотел подсесть, чтобы поддержать друга, как неожиданно заметил, что усатому один из приятелей подсовывает лишнюю карту. Синтаро без промедления подскочил, и ухватил его за рукав, но карты уже не было. Будённый словно ждал этого мгновения, схватил Синтаро за шиворот и стал душить. – Ты это брось, шпионская морда. Простачка из себя строили, а подготовочку-то видно. Ишь, какой шустрячёк, узрел фокус, даром что узкоглазый. Сейчас мы из вас спесь-то выбьем, япона мать! Говори, с какой целью перешёл границу.
Изаму не медлил, и бросился выручать друга, но запутавшись в чужих ногах, рухнул на пол. На него тут же навалились двое сокамерников.
– Ну что, доигрались, вражьи дети? – заорал Будённый. Синтаро готов был стоять до последнего, но крепкие руки усатого не отпускали. Единственное, что мог позволить Синтаро, это гневно смотреть на всех, кто был вокруг, его скулы налились свинцом, а в груди всё горело от злобы и страха. Он не ожидал, что первое знакомство с русскими будет таким бурным. Все рассказы Ли Вея о доброте русского человека не вязались с тем, что он видел сейчас. Он с трудом всё же высвободил руку, и сам не зная почему, вытащил из кармана крестик, и полоснул им по лицу обидчика. На щеке Буденного сразу же проявилась багровая полоса.
– Нихрена себе! Япона мать. Вот это реакция, – изумился Семён, отпуская Синтаро.
– Оставь его, – приказал один из военных, до этого только наблюдавший за происходящим. – Чего парня до белого каления доводишь?
– Ах ты, япона мать! – изумился Будённый, проводя ладонью по щеке. – Ещё немного, и без глаза оставил бы. Чуть харакири мне на лице не сделал, – пожаловался Семён, словно ища поддержки у друзей.
– Ну да, хотел пукнуть, а вышло какнуть, – пошутил кто-то из дружков. В камере дружно рассмеялись, и Семён громче всех остальных.
– А ты чем это меня? Ну-ка, дай гляну. Крестиком что ли? Ты что, крещёный, что ли?
Синтаро кивнул, догадавшись, что речь именно о его крестике.
– Братва, да он православный, кажись. Ну, тады живи, – немного расстроившись, что драка не удалась, согласился Будённый, подойдя к военным. Среди них был немолодой старшина с сединой на висках, с такими же пушистыми, как у Семёна, усами. Поперёк его правой брови тянулся багровый рубец, из-за чего один глаз казался больше другого. – Да ты не волнуйся старшина, сейчас помиримся.
– Оставь его, балаболка, говорю тебе.
Семён подмигнул военному и что шепнул на ухо. Тот приподнял одну бровь, и улыбнувшись, кивнул. Подойдя к японцам в углу, готовым стоять до последнего, солдат ласково поглядел на них и сипловато рассмеялся. Потом похлопал Синтаро по плечу, указывая на крестик:
– Ты паря, с этим не балуй. Это не оружие. Меня вон, всю войну оберегал. – Он аккуратно вынул из-под тельняшки медный крестик, снял его с шеи, и показал японцам. Вот, всю войну не снимаю. Один раз тока не уберёг, от строптивого командира, за что вот и сижу тут. А ну, дай глянуть. Точно крестик?
Синтаро, видя, что намерения солдата мирные, медленно вытянул руку.
– Не боись, не отыму. Ну, так и есть, православный. Крестик-то, кажись, серебряный. Откуда у тебя он? Я говорю, кто дал?
– Нашёл, что спросить. Он же по-русски ни хрена не соображает, – рассмеялся Семён.
– Ну, мало ли, может, поймет.
– А ты его поучи языку, – предложил старшина. – Всё лучше, чем в карты резаться.
– Во-во, начни с того, что такое японская мать, – предложил лейтенант. Его шутка вызвала оглушительный спех, потом Семён взялся учить новеньких языку, и разумеется, начал с колоды карт.
Один раз в день их выводили в тесный дворик, окружённый красными кирпичными стенами, заключённых было много, и на двух азиатов уже никто не обращал внимания. Лишь однажды к ним подошёл молодой китаец, и стал что-то восторженно рассказывать, но потом, сообразив, что ошибся, расстроился и отошёл.
Дни в камере проходили однообразно, кто-то пел песню, другие тихо подпевали. Синтаро нравилось мелодичное звучание песен, содержание которых было непонятно, но заставляло проникаться этой мелодией. Он пробовал подпевать, чем вызвал симпатию Степаныча. Однажды подсев к Синтаро тот молча показал ему несколько фотографий. На них были люди со светлыми лицами, и Синтаро удивило, что все дети, а их у Степаныча было много, были с белыми волосами. Это произвело на него такое впечатление, что Синтаро долго не мог оторвать взгляда от снимков. Синтаро понял, что перед ним не военный, а просто человек, который вынужден был оставить семью и дом, и пойти воевать.
Во время общения Синтаро часто использовал приёмы, которым его обучал Ли Вей во время занятий. Это было забавным, вспоминать эти хитроумные и вместе с тем эффективные упражнения по развитию памяти. Теперь они помогали Синтаро быстро осваивать русский язык. Для этого Синтаро брал первую попавшую на глаза вещь, и требовал, чтобы её называли. Народ усмехался, но игру принимали как должное. Через неделю Синтаро знал на память всё, что находилось в камере, включая даже тараканов. Потом он усложнил игру, прибавляя к предметам свойства.
–Да ты паря философ, – удивлялся Семён. –Далеко пойдёшь. А ну если так: – На горе трава, на траве дрова.
Синтаро стал повторять, но запнулся. Народ стал смеяться. К нему подключились и другие, и вскоре вся камера только и делала, что тарахтела. Потом были «Ехал Грека через реку», «Ловили налима да не выловили». Было много скороговорок, не зная содержания которых Синтаро просто зубрил их наизусть, тренируя себя в незнакомом произношении. Потом он показывал это Изаму, тот упрямился, но в положении замкнутого в четырёх стенах, ему ничего не оставалось, как тоже тренироваться в языке.
Они пробыли в камере две недели, их сносно кормили, в порядке очерёдности они убирали камеру, привыкая к незнакомым порядкам.
– Однажды Синтаро позвали на выход. Он уже понимал кое-что из русской речи, а фразу «япона мать» запомнил одну из первых. Услышав своё имя, он удивлённо переглянулся с другом, и шепнул:
– На всякий случай, прощай, Изаму. Не забывай меня. Наверное, сюда мне уже не вернуться.
– Я один не останусь, – возмутился Изаму, наивно полагая, что его слова примут во внимание. В ответ на его движение охранник спокойно, но твёрдо остановил его рукой, давая понять, что волноваться не стоит.
– Не горячись, Изаму, ещё ничего неизвестно, – успокоил Синтаро.
– Ты с охраной не спорь, усёк? Ей что прикажут, то она и сделает, – объяснил Будённый, подходя прощаться. – Ну, япона мать, – не забывай нас, – не держи обиды, если что, – сказал Семён, всё так же играя с картами. Усы его как всегда шевелились при разговоре, и производили впечатление, что их обладатель весёлый и добрый человек. – Не поминай лихом.
Его вывели во двор, от яркого света тут же ослепило глаза, Синтаро долго жмурился, а когда стал видеть, обнаружил перед собой знакомого светловолосого офицера. Он не запомнил его фамилии, но успел определить для себя, что он был добрым, если сравнивать с другим офицером, допрашивавшим его после задержания. Часовой удалился, и офицер предложил прогуляться по двору. Мимо них всё время проходили военные, и каждый первым отдавал непременно честь. Из этой детали Синтаро смог понять, что офицер имеет важный чин. Наконец, он заговорил:
– Мы проверили часть ваших показаний, Идзима. Похоже, что вы не обманывали нас. Могу с уверенностью сказать, что вас не расстреляют как шпионов.
– Не всё ли равно, в качестве кого нас расстреляют, – недовольно пробурчал Синтаро. Вязов рассмеялся.
– Или у вас нет чувства юмора, или оно слишком хорошо развито. Но если вы так хотите знать, то нет, у нас не всё равно. Но не будем об этом. В конце концов, расстреливать вас пока никто не собирался.
Вязов остановился и сделал паузу, внимательно вглядываясь в глаза Синтаро.
– Спасибо, – коротко ответил Синтаро по-русски, немного склонив голову.
– Не стоит. Впрочем, пожалуйста, – немного удивившись, по-русски ответил Вязов. – Признаюсь, что было непросто отстоять вас, и убедить следователя в том, что вы не шпион.
– Но мы и вправду не шпионы!
– Не волнуйтесь, Идзима, и давайте к этому больше не возвращаться.
– Что вы от меня хотите, господин офицер?
– Не буду ходить вокруг да около, Идзима, я хочу предложить вам работать.
Синтаро замер от удивления, и наконец-то осмотрелся. Это был закрытый просторный двор, несколько военных в отдалении, разделившись на пары, отрабатывали приёмы рукопашного боя, рядом два солдата, раздевшись до пояса, пилили большой двуручной пилой дрова; никто не обращал на него внимания. Осознав смысл слов, Синтаро почувствовал, как в груди его всё похолодело.
– Вы хотите, чтобы я пилил брёвна? – спросил Синтаро, на что Вязов открыто рассмеялся.
– Вы в который раз удивляете меня, Синтаро. Не думайте о брёвнах, я предлагаю работу иного характера. Из вас может выйти хороший разведчик. Учтите, что мы не всякому перебежчику делаем такое предложение, скорее наоборот, это редкое исключение.
– Вы предлагаете мне стать шпионом?
– В общем, да. Ваша внешность, способность мыслить, возраст… Вы нам подходите, Идзима, поэтому я предлагаю вам хорошо подумать над предложением.
– А Изаму?
– Китамура нам не подходит, если честно. Он слишком прямолинейный. У нас таких называют простаками. А вы подходите. Пока можете не отвечать, я понимаю, что для вас это неожиданно, поэтому всё обдумайте. Ломать вас никто не собирается. И сразу скажу, что поскольку вы японец, то и против родины своей вы работать не будете. Нам нужен разведчик, но не предатель. Ладно, оставим это, – Вязов похлопал по плечу Синтаро и подвёл к солдатам, которые пилили дрова. – Предлагаю вам размяться, думаю, это пойдёт вам на пользу, после двух недель безделия.
– Но я не умею, я никогда не делал этого.
– Здесь нет ничего сложного, не бойтесь, Идзима, в конце концов, когда-то надо отрабатывать свой хлеб.
Когда Синтаро увели, Изаму впервые за минувший год ощутил, как неуютно ему быть одному, как привык он к Синтаро, при этом чувствуя не только привязанность к нему, но и зависимость, словно он был старше. Его никто не трогал и не отвлекал от мыслей, пока не пришёл охранник. Когда Изаму уходил, все вдруг стали подходить к нему и прощаться. Один из солдат, тот, что заступился за них в первый день, отдал ему вещмешок, без слов показал, как завязывать его на узел, и как крепить к нему скатанную шинель или телогрейку. Покидать камеру было волнительно и даже страшновато, он не знал, что его ждёт за её пределами, и надеялся лишь на то, что снова увидит своего друга, с которым свела его судьба.
