Kitabı oku: «Василиада», sayfa 16
Обитель постоянства
Стремясь разрушить мир пространства,
что ограничено окном,
сломить обитель постоянства —
наш поседевший старый дом,
сорвался с туч огромный ветер,
поднял над крышею крыло,
ударил грудью, словно кречет,
о запотевшее стекло,
миг отступил,
собрался с силой,
ударил снова и…
затих.
А я сижу у печки милой.
Ладони грею.
Пью текилу
и сочиняю этот стих.
Прощай, Бетонная Долина…
Прощай, Бетонная Долина.
Увы, настал и мой черед.
Та голова была повинна,
что знала мысли наперед.
Она пророчила безумье
и на пути моем легла,
спеша воспеть бессмертье мумий…
Я ухожу.
Не помни зла.
Прощай и ты, лукавый Бонза,
мне твой оскал давно претит,
и пусть сияет твоя бронза
другим, не сбившимся с Пути.
Я ухожу своей дорогой,
не заповеданной тобой.
Не плюй проклятия с порога,
храни сынов своих покой.
И пусть все будет, как и было.
И пусть растет меж плит трава…
Я ухожу.
Чадит кадило.
Трещат в предбаннике дрова.
В Саду Мечты
В саду Мечты
от суеты
я укрывался, но простыл,
когда взбирался вверх по склону.
Чихнул и сладких грез корону
на серый камень уронил.
Как будто мячик с высоты
она запрыгала.
Со стоном
склонились долу лавров кроны
в саду Мечты.
Пожухли травы и цветы.
Вдоль тропок черные кресты
поднялись ввысь из тьмы бездонной…
Зачем же так бесцеремонно
передо мной явилась Ты
в саду Мечты?
Туман
Туман лежал на парапете
без форм и, в общем-то, без дум
(на этой сумрачной планете
все так лежат).
Далекий шум
гвоздем пробил пространство теней
и стих, упершись в парапет,
сраженный царством вечной лени,
туманных чувств, туманных бед…
Туман над ним слегка сгустился
и, не скорбя, похоронил…
Вот так и я к тебе стремился,
неся свой крест,
но заблудился,
крест уронил и…
вновь запил.
Одиночество
Снова август клонит ветви
затянувшимся дождем.
Снова тучи гонит ветер,
застилая окоем
Дом пустой,
насквозь промокший
одиночеством пропах.
Тенью сумрачной, продрогшей
время прячется в углах.
Капля, сонная стекает
с запыленного стекла.
Все прошло.
Все увядает.
Не найти нигде тепла.
Туманная секстина
Твои глаза всегда туманны,
а речи длинны и пусты.
Ни правды нет в них, ни обмана,
как не обманчивы листы
в лоточке принтера.
И странно
в них спит всеядность пустоты.
Или безумье чистоты?
Когда желания туманны,
когда и ждать, и верить странно,
а руки дарящей пусты,
что могут ждать в лотке листы?
Сожженья? Истины? Обмана?
Но ждут ли истин и обмана
снега – синоним чистоты?
Укрывши осени листы
они бесцветны и туманны,
безмерно холодны, пусты…
Живут без жизни…
Право, странно…
И слушать вновь тебя мне странно.
Уж лучше пить вино обмана.
Бокалы глупы, коль пусты.
От их безвинной (!) чистоты
любые истины туманны,
и снег ложится на мечты…
В лоточке принтера листы
всегда готовы, как ни странно,
принять слова.
Пусть те туманны,
полны холодного обмана,
но по законам чистоты
листы их примут, коль пусты.
Тот примет все, чьи сны пусты,
чьи дни похожи на листы
в лоточке…
Жажда чистоты
тебя влечет,
но, как ни странно,
в ней правды меньше, чем обмана.
Твои глаза всегда туманны…
Трепанация черепа
Чугунный свет чужих подъездов…
Известка стен в крови надрезов…
Пыль,
мусор,
липких глаз тоска…
Флакон «Тройного».
Лба доска
скрипит и мнет в мозгу извилины
своим катком.
Все мысли спилены…
Другу Джину
Не лезь в бутыль, умерь апломб.
Она, зеленая, обманет -
ударишь в донышко челом,
а кто-то сверху пробку вставит.
Ты будешь биться и стенать,
лизать стекло, молить прощенья,
а он пришлепает печать,
и сдаст в ломбард без сожаленья.
Мне будет очень не хватать
твоих лиловых глаз свеченья.
Я приглашу гетер рыдать,
просить у времени забвенья
и буду в трауре сто лет…
Но если слезы выжгут пробку,
то ты, едва увидев свет,
со страха влезешь в чью-то глотку!
Не лезь в бутыль, умерь апломб…
Штопор
Вонзая штопор в Океан,
ловлю расплавленные звезды
и нанизаю их на воздух,
чтоб вечно быть светилам там,
глядящим внутрь иным мирам…
Чтоб опостылевший бедлам —
бардак бесчисленных компаний,
визг перевыборных собраний
смел в бездну вечный Океан…
Ловите Свет, пришедший к вам,
открывший двери всем ветрам…
Но штопор не для целований!
Сон убитого красноармейца
Курился утренний туман
над головой у Дерибасса.
Я плыл в тумане, в меру пьян,
слегка над миром наклоняся.
Вы были трезвы и прямы
как дерибассовские ноги
и показались мне странны
своим отличием от многих.
Пустив вдогонку быстрый взгляд,
я глаз прикрыл, пытаясь вспомнить:
чем примечателен ваш зад?
И вдруг —
Труба!
Буденный!
Кони!!!
Ожог клинка.
Степной ковыль.
Все это было,
было,
было…
С копыт сбивая грязь и пыль,
над головой моей кадриль
плясала пьяная кобыла!
– Оставь меня!!!
В рассветной мгле
убитый конь крыло расправил.
Я над Землей плыву в седле,
слегка склонясь, хмельной, как все,
туда, где сон меня оставил.
Шаман и бичи
Кража
Прелых листьев дурман
да сухая трава —
вот и все, что осталось от лета.
В голом городе бродит
колдун иль шаман
с головой голубой, как планета.
Мерно лепится вязь
его тихих речей
о каких-то невиданных дивах…
То трясясь, то крестясь
сзади двое бичей
у прохожих канючат на пиво.
Дашь монету – пропьют,
а не дашь – отберут
у какого-нибудь пацаненка…
В его вязи уют,
он давно уж не тут,
хоть граница прозрачна и тонка.
Его ауры свет
в его темных глазах
негасим, как в предвечности логос…
У бичей денег нет,
и в глазах только страх
да желанье согреться немного.
Они жадно глядят
на цветной амулет,
на расшитую бисером тогу…
Его мысли, паря
в сферах дальних планет,
подобрались к блаженства чертогу.
Просияв, рядом с Чичей,*
застыл недвижим…
Тут бичи потянули за тогу,
с плеч сорвали. Пугливо
икнули:
– Ой, блин! -
увидав пятиглазого бога,
и – к ломбарду прямою дорогой!
Месть Чичи
Бичи летели ошалело
над раскаленной мостовой
к ломбарду. Сзади неумело
бежал сам Чича, то и дело
грозя десницею златой.
Вокруг все тихо и спокойно —
трамваи тянутся, дома
стоят вдоль улицы нестройно,
прохожих тьма, но все пристойно,
как будто все сошли с ума.
Старик ломбардщик принял тогу,
сказал, что должен оценить.
Моргнул, увидев очи бога,
(Эх, перебрал вчерась я много…)
Моргнул еще, прикрикнул:
– Цить!
Бичам велел ждать долг в прихожей.
Спустился в бар, «Мицне» налил,
но так при этом скорчил рожу,
как будто взял залог негожий
иль отродясь вина не пил.
Сам Чича был обескуражен
и, поместив бичей в карман,
встал у дверей заместо стражи.
(Хоть в мире должности нет гаже,
чем сторожить чужой чулан).
Часы пробили полночь. Пьяный
ломбардщик с тогой входит в дом.
Гроза бессмертных, Чича, рьяно
со всех углов и из чулана
в него небесный мечет гром.
Дымят тяжелые портьеры.
В огне трещит ломбардный стол.
Повсюду острый запах серы,
и гарь, и чад превыше меры…
Ломбардщик спит, упав на пол.
Бичи в кармане, задыхаясь,
прогрызли дырку и – бежать,
на змей и гадов натыкаясь,
о чьи-то кости спотыкаясь
и поминутно зарекаясь
отныне тоги воровать.
Обращение
Опять дурман, трава сухая…
Опять шаман, сплетая вязь,
бормочет что-то и вздыхает,
в расшитой тоге хоронясь
от ветра мокрого и снега.
Левее – рваные бичи.
Ломбардщик им за пивом сбегал
и чуть сердешных подлечил.
Поддав, они глядят на тогу:
– Ну, не видали отродясь!
Шаман, чудак, позволь потрогать,
нельзя ведь жить загородясь
от мира этакой расшивой.
Хоть ты умнее, коль плешивый,
но не сердись, дадим совет:
блажен кто пьет, кто трезвый – нет.
Кончай летать к чужим планетам —
там не отыщешь жизни суть.
Пусть мы разуты и раздеты,
но мы нашли к блаженству путь.
Шаман, прервав беседу с богом,
оборотил свой взор к бичам…
Они, как пасынки природы,
с восторгом пялились на тогу…
Он взял бутыль, поднес к губам,
глотнул… Немного подождал…
Глотнул еще и так сказал:
– Постигну весь ваш мир до дна
и коль найду, что от вина
к блаженству тянется стезя,
я тогу вам отдам, друзья.
И выпил все.
С тех пор шаман
без тоги,
бос
и вечно пьян.
*Чича – экзотический божок не имеющий аналогов ни в одной из существующих религий
Детский вопрос
Голубеет наше небо.
Лютик розовеет.
То ли быль, а то ли небыль…
Верить иль не верить?
Стали дяди голубеть,
розоветь мадамы…
Так легко и отупеть:
где отцы, где мамы?
Скользкая дорожка
Я встал на скользкую дорожку.
Я поскользнулся и упал.
Никто не ставил мне подножки…
Никто с налета не толкал…
И не штормило.
И навстречу
не выбегал мне черный кот…
И не палила ведьма свечи…
А просто дворник в этот вечер
забыл песком посыпать лед.
Прийди…
Приди, приди, приди, приди ко мне
Шагни через порог как в сказке доброй
Мы друг без друга жить устали оба
Приди, приди, приди, приди ко мне
Приди, приди, приди, приди ко мне
Забудь молвы пустые пересуды
Не на Земле влюбленным дарят судьбы
И судьи их не ходят по Земле
Приди, приди, приди, приди ко мне
Дверь распахнув, я встану на колени
И прикоснусь губами к твоей тени
Приди, приди, приди, приди ко мне
Приди, приди, приди, приди ко мне
Реквием ушедшему лету
Снова кружится в садах листопад.
Осень – реквием ушедшему лету.
В мелких лужицах звенят невпопад
Капли полные осеннего света.
Разливается их звон огневой
По прозрачной тополиной аллее.
Не спеши от них укрыться – постой,
Не скорбя и ни о чем не жалея.
Пусть уносит осень лета тепло,
Пусть летят на юг озябшие птицы.
Все проходит, но на сердце светло,
Как светлы вокруг знакомые лица.
Осень делает нас каплю добрей,
Грусть ее всегда легка и прозрачна.
Словно краски тополиных аллей,
Наша жизнь прекрасно неоднозначна.
Ах, какой в саду кружит листопад!
Осень – реквием ушедшему лету.
В мелких лужицах звенят невпопад
Капли полные осеннего света.
Не говори «прощай»
Не говори «прощай» нигде и никогда,
И не смотри в глаза мне с безнадегой.
Не расстаются люди навсегда,
Не убегают в никуда дороги.
За каждым поворотом брезжит свет
За каждым километром – даль без края.
Нет тупиков, и тьмы кромешной нет.
Не может ад существовать без рая!
И пусть не в силах мы предугадать,
Какие нам готовят судьи судьбы,
Ты не спеши рубашки ворот рвать –
Мы встретимся,
И воскресенье – будет!
