Kitabı oku: «Дневник. 1873–1882. Том 1»
Текст публикуется по изданию:
Государственная Ордена Ленина библиотека СССР имени В. И. Ленина
Отдел рукописей
Дневник Д. А. Милютина
1873–1882
Москва, 1947
Текст приведен в соответствие с нормами современной орфографии.
1873 год
8 апреля. Воскресенье. Петербург. Принимаюсь вести свой дневник только теперь, на 57 году жизни, побуждаемый к тому пережитыми в первые три месяца текущего года непрерывными неприятностями и душевными волнениями. Всё происходившее в этот тяжелый для меня период постараюсь при первой возможности рассказать подробно, в особой записке, совершенно объективно, ничего не скрывая, никого не щадя, на основании сохранившихся у меня заметок и официальных документов. Исполнить эту работу я должен для ограждения собственной своей нравственной ответственности перед судом истории. В тех же видах буду и впредь заносить в свой дневник все последующие факты, могущие со временем пригодиться будущему историку для разъяснения закулисной стороны нашей общественной жизни.
Злополучные совещания, мною же задуманные для обсуждения основных вопросов будущего нашего военного устройства, обратились в арену личной против меня интриги и борьбы, а потому и не могли привести к предполагавшейся цели. Не решили они тех серьезных задач, которые имелось в виду решить с помощью самых крупных наших авторитетов в делах государственных и военных; не открыли они нам пути к широкому развитию военной силы и грозному напряжению сил наших соседей. И, несмотря на такой отрицательный результат бывших печальных совещаний, все-таки я должен радоваться тому, что удалось по крайней мере отстоять нашу военную организацию от угрожавшей ей бессмысленной ломки. И то хорошо, что окончательные решения государя, устранив разные нелепые затеи, открывают возможность хотя бы в некоторой степени расширить и упрочить наши военные силы. Теперь Военное министерство может со спокойным духом снова приняться за работу.
Черная туча миновала; по-видимому, наступило затишье. Последние доклады мои государю успокоили меня. Однако я далек от иллюзий. Знаю, что поднятая против меня интрига не так легко угомонится; после понесенной неудачи она не сложит оружия, а будет выжидать новых удобных случаев, чтобы возобновить агитацию, гласную и закулисную. Комиссия князя Барятинского остается зловещим [пугалом] призраком, напоминающим, что опасность не совсем еще миновала. Очень может быть, что ветер опять переменится, снова возьмут верх какие-нибудь нелепые фантазии, которые окончательно вынудят меня устраниться от дальнейшего ведения дела – развития и устройства наших военных сил.
10 апреля. Вторник. Почти ежедневно приходится мне замечать признаки продолжающихся против меня и Военного министерства враждебных влияний. Сегодня, по окончании моего доклада, государь показал мне в мемории1 Государственного совета статью об ассигновании интендантству около 860 тысяч рублей на покрытие сверхсметного в прошлом, 1872 году расхода по статье «на заготовление и шитье вещей» и при этом выразил с некоторым неудовольствием удивление, что такие крупные расходы не предусматриваются при составлении сметы. Я просил позволения представить при следующем докладе письменное объяснение.
После заседания Комитета министров было у меня совещание с графом Гейденом, Непокойчицким, Мордвиновым, Обручевым и Величко на предмет составления всеподданнейшего доклада о распоряжениях по поводу изменений в организации войск. Остановились на том, что было мною набросано в особой записке несколько дней тому назад.
11 апреля. Среда. Третье заседание Особого присутствия Государственного совета по делу о воинской повинности. Горячие споры насчет статьи о льготах по семейному положению. Принц Петр Георгиевич Ольденбургский отстаивал принцип «сохранения дворянских родов», требуя безусловного освобождения от военной службы единственных сыновей.
12 апреля. Четверг. Представил государю объяснение по вопросу о требовании интендантством сверхсметной суммы в 860 тысяч рублей на произведенные в прошлом году расходы по заготовлению и шитью вещей. Объяснения очень ясные; однако ж государь все-таки повторил, что желательно избегать подобных непредвиденных расходов. Кроме того, его величество прочел мне выписку из «перлюстрированного» письма из Казани, в котором возбуждается сомнение в правильности действий Военного совета и лично генерала Мордвинова по утверждению некоторых интендантских подрядов и поставок. Еще новый повод к подозрению и недоверию.
14 апреля. Суббота. Представил государю объяснение по делу, о котором упоминалось в письме из Казани. Дело простое и ясное; я мог наглядно выказать, до какой степени бывают неосновательны наветы и подозрения, возбуждаемые людьми легкомысленными, не знающими дела, готовыми всё порицать, во всём искать дурного.
Доложил государю, какое тяжелое впечатление произвело на весь Стрелковый батальон императорской фамилии предположение о соединении его с лейб-гвардии Гарнизонным батальоном под именем лейб-гвардии Резервного пехотного батальона.
Четвертое заседание Особого присутствия по делу о воинской повинности: продолжительный спор у меня с министром народного просвещения графом Толстым, доказавшим еще раз свой узкий взгляд и упрямство.
15 апреля. Воскресенье. Приезд германского императора [Вильгельма I]; торжественная встреча на станции Варшавской железной дороги; на всем пути от станции до Зимнего дворца расставлены войска без ружей.
17 апреля. Вторник. Торжество по случаю дня рождения государя. Утром – выход в Зимнем дворце и развод на площадке перед дворцом; обед парадный в том же дворце и вечером на площадке парадная «заря» с 2000 музыкантов. На всех этих торжествах не мог я присутствовать по случаю простуды, хотя утром ездил во дворец с докладом. В городе нет других разговоров, как только о пруссаках и происходящих по поводу их приезда торжествах.
18 апреля. Среда. Пятое заседание Особого присутствия Государственного совета по делу о воинской повинности. Граф Толстой с обычным упорством настаивает на своих своеобразных и странных идеях относительно распределения льгот по воинской повинности в учебных заведениях. Сильно простуженный, я с трудом мог возражать; но за меня горячо говорил сам председатель, великий князь Константин Николаевич. Та же причина – простуда – позволила мне отказаться от парадного обеда во дворце и бала в Эрмитаже.
19 апреля. Четверг. Здоровье мое настолько поправилось, что я мог присутствовать при посещении Инженерного замка обоими императорами. Главной целью этого посещения был осмотр модели Севастополя. Генерал Тотлебен прочел целую лекцию, которую император Вильгельм и вся его многочисленная свита выслушали с напряженным вниманием. Пруссаки поражают своей любознательностью. Менее всех, кажется, интересовался князь Бисмарк.
20 апреля. Пятница. Парад в честь императора Вильгельма. Погода на время разгулялась, но грязь страшная, несмотря на все старания полиции высушить плац. Старания эти доходили до комизма: целые сутки на всем Марсовом поле горели костры; говорят, что поливали даже керосином те места, где ледяной слой запоздал растаять.
Вечером парадный спектакль в Большом театре.
21 апреля. Суббота. Шестое заседание в Государственном совете по проекту о воинской повинности. Идет туго; много споров; но большей частью все статьи проходят. Заметно, что оппоненты не довольно вникли в дело; оно слишком для них ново и сложно. Сегодня более всех ораторствовал граф Петр Андреевич Шувалов.
22 апреля. Воскресенье. Торжественный обед в честь императора Вильгельма в Николаевском зале на 600 приглашенных. Спичи обоих императоров в том смысле, что дружба их обеспечивает мир Европы.
23 апреля. Понедельник. Бал в честь пруссаков у наследника цесаревича в Аничковом дворце.
24 апреля. Вторник. Учение на Марсовом поле в присутствии обоих императоров батальону лейб-гвардии Семеновского полка в составе 54 рядов во взводе и Орденскому драгунскому полку, приведенному в Петербург собственно для представления своему царственному шефу. Несмотря на страшную грязь на плацу, учение шло превосходно. После учения император Вильгельм удостоил меня своим посещением; разумеется, я счел неучтивым не принять такого высокого гостя. Вообще, старый император очень любезен со всеми. Фельдмаршал Мольтке, по своему обыкновению, больше молчит. Князь Бисмарк заметно желает показывать себя русской публике. В народе даны им обоим прозвища: первому – «меняла», второму – «удушливый генерал» (бог весть, почему)!
25 апреля. Среда. Император Вильгельм дал мне знать через принца Рейсса, что желает поговорить со мной. В назначенный час утром явился я к нему в полной форме и поблагодарил за вчерашний его любезный визит. Император начал расспрашивать меня о предположенных изменениях в организации наших войск и об основаниях нового закона о воинской повинности. С живым вниманием слушал он мои объяснения и делал вопросы; но я не успел удовлетворить его любопытство: разговор был прерван входом нашего государя. Оба императора пошли вместе смотреть с дворцового балкона на собравшиеся на площади пожарные команды, а потом поехали на Марсовое поле на учение двух пехотных полков, которых король Прусский2 считается шефом. Учение шло очень хорошо, но погода опять не благоприятствовала этому последнему угощению нашего гостя.
Вечером – бал у германского посла принца Рейсса.
26 апреля. Четверг. Перед докладом своим зашел я к императору Вильгельму, чтобы проститься с ним и представить ему, вследствие изъявленного им желания, новый план Петербурга. У него находился наш государь; оба императора пробыли вместе довольно долго. Когда же государь вышел, император Вильгельм принял меня и говорил со мной несколько минут стоя. «Я доволен, – сказал он, – что побывал в Петербурге и мог собственными глазами убедиться, как несправедливы были доходившие до меня слухи, будто русские войска sont negligées3 будто они уже не в таком блестящем состоянии, как прежде». При этом император сделал несколько замечаний о том, насколько наши войска в строевом отношении сходствуют с прусскими и в чем различаются. Вообще, он выезжает из Петербурга с самыми благоприятными впечатлениями. Со мной он был любезен; но заметно по всем разговорам, что он имел против меня предубеждение. В городе говорят даже, будто принц Рейсс принимал большое участие в интригах против меня и открыто выражал сожаление, что интриги эти остались без результата.
Я распростился с императором Вильгельмом, потому что не мог присутствовать на проводах его по случаю происходившего сегодня заседания Особого присутствия Государственного совета по делу о воинской повинности.
В этом заседании (седьмом) не могли присутствовать великие князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич по случаю проводов германского императора до Гатчины, за исключением, однако же, нашего председателя Константина Николаевича. Не были также и фельдмаршалы: граф Берг уезжал с императором Вильгельмом, а князь Барятинский уже давно перестал присутствовать в этих заседаниях. Говорят, он опять болен и несколько уже дней в постели. Сегодня дело о воинской повинности подвинулось значительно: рассматривались статьи о самом порядке призыва на службу (участки, приписка и проч.) – предмет слишком сухой для наших страстных ораторов!
Виделся утром с князем Кочубеем, приехавшим из Полтавы; говорили о покупке его имения в Симеизе, на Южном берегу Крыма. Был он у нас и вечером, но переговоры наши остались пока без положительного результата.
Государь, проводив императора Вильгельма до Гатчины, прямо оттуда переселился в Царское Село, куда и придется мне отныне ездить с докладом.
28 апреля. Суббота. Восьмое заседание в Государственном совете по делу о воинской повинности. Прошло довольно много статей, в том числе весь отдел о вольноопределяющихся. Спорили много; опять граф Толстой выступил со своими односторонними идеями. Граф Пален опять явился охранителем интересов маменькиных сынков. Генерал-адъютант Игнатьев желает допускать в вольноопределяющиеся исключительно кончивших курс в университетах и гимназиях; к нему присоединился и принц Ольденбургский. Кроме этих лиц, всё прочее собрание принимает статьи проекта одобрительно.
Сегодня – первая моя поездка в Царское Село с докладом. Представлено мною государю предположение о постепенности исполнения изменений в организации войск. О Комиссии князя Барятинского уже нет разговоров; а если кто и вспомнит о ее существовании, то не иначе как с улыбкой и насмешкой. Таковы люди! Сам князь Барятинский лежит в подагре.
1 мая. Вторник. Государь одобрил представленные мною соображения о постепенном выполнении изменений в организации войск и повторил несколько раз, что не видит причины торопиться с этим делом, что надобно сообразоваться с денежными средствами. Пользуясь благоприятным настроением государя, я выпросил награды вне правил главным труженикам, которые вынесли на своих плечах тяжелую работу обеих комиссий (по организации войск и воинской повинности), а именно: генерал-майору Обручеву, полковникам Шнитникову и Величко и самому графу Гейдену, которому государь предназначает Владимира 1-й степени при рескрипте. Это радует меня; но вместе с тем снова имел я неприятность выслушать от государя упреки, будто бы в Военном министерстве нет бережливости в расходах.
Очевидно, государь повторял чьи-то чужие слова; он прямо высказывал, что таково мнение многих лиц, даже из числа таких, которые хорошо ко мне расположены и отдают мне справедливость в других сторонах моей деятельности. Мне ясно, что государь, ездивший вчера в город и ночевавший в Зимнем дворце, виделся, конечно, с князем Барятинским. Снова слышал я упреки и в том, что в войсках увеличилась переписка, что они замучены формами и отчетностями и т. д. Всё это слышу в сотый раз; видно, все мои объяснения и опровержения – как об стену горох.
Тем не менее я снова возражал и объяснял, как неосновательны эти нарекания; спрашивал, почему те мудрецы, которые так легко критикуют, никогда не укажут, в чем именно заключаются излишние, по их мнению, расходы. На чем полагали бы они сделать экономию? Какую переписку признают они излишнею после сделанных уже в последнее время сокращений в формах и отчетности?.. Объяснения мои были прерваны входом наследника цесаревича.
По возвращении из Царского Села в Петербург заехал я в отдел патронного завода на Литейной; давно уже не бывал там и вообще в последнее время никуда не ездил: не до того было. Показывали мне приспособление скорострельных пушек к перевозке на вьюках.
Великий князь Михаил Николаевич приезжал ко мне проститься: уезжает завтра на Кавказ.
2 мая. Среда. Девятое заседание в Государственном совете по делу о воинской повинности. Прошло довольно много статей, несмотря на горячие прения. Всего более было спора по вопросу о евреях, для которых в проекте Комиссии предполагались особые, исключительные правила. Мною предложено совсем выключить эти правила из положения, а взамен их сделать оговорку в журнале присутствия. Еще одно заседание – и, вероятно, кончим рассмотрение проекта в Особом присутствии. В Общее же собрание Государственного совета проект будет внесен уже осенью.
Перед заседанием в Государственном совете происходил высочайший смотр трем полкам, приведенным в Петербург на время пребывания их шефа – германского императора. Полки эти выступят завтра в свои места расположения.
3 мая. Четверг. Сегодня при докладе государю опять должен был иметь объяснение относительно наград за работы по комиссиям. Странная система давать награды не за оказанные заслуги, не за известные работы, а только за исполнение службы в требуемые сроки. Некоторым из лиц, наиболее усердно трудившимся в этих комиссиям, отказывается в заслуженной награде потому только, что они случайно в прошлом году получили очередную награду за выслугу предшествующих узаконенных лет! В числе их и сам председатель обеих комиссий граф Гейден, который действительно вынес на своих плечах обширную и сложную работу, исполнил вполне успешно возложенное на него трудное дело!..
5 мая. Суббота. Генерал Тотлебен признал настоящее время удобным, чтобы помимо меня провести давнишнюю свою мысль об отделении казарменной части от Главного инженерного управления. Зная, что я не разделяю его мнения, подал он записку прямо государю, через великого князя Николая Николаевича. Я должен был сегодня объяснять государю несообразность представленного предположения [доказывающего только бездарность и мелочность генерала Тотлебена в деле администрации…]. Вторично пробовал заговорить о награждении графа Гейдена, но безуспешно.
8 мая. Вторник. После доклада в Царском Селе и бригадного учения на Марсовом поле был я в заседании Особого присутствия Государственного совета по делу о воинской повинности. Это десятое и последнее заседание заключалось преимущественно в продолжительных спорах о взысканиях за нарушение нового закона, то есть за уклонение от воинской повинности. Председатель наш, великий князь Константин Николаевич, заметно торопился покончить дело, так как решен уже на 14-е число отъезд его в Николаев. Поэтому и рассмотрение дополнительного положения об ополчении отложено до осени; а между тем на канцелярию Государственного совета возложена подготовка всех редакционных работ. В заключение прочитано было сегодня же мое представление о том, чтобы в будущем, 1874 году произвести два набора: в начале года – обыкновенный, по прежнему рекрутскому уставу, а в конце года – уже по новому положению. Предположение это присутствием одобрено.
9 мая. Среда. Праздновали юбилей Николаевского кавалерийского училища. После молебствия в церкви государь обошел залы, в которых собрались представители всех 50 поколений выпущенных из училища питомцев. По отъезде его величества начался «акт», заключавшийся только в прочтении составленного полковником Потто краткого очерка истории училища. Значительная часть этой речи была посвящена восхвалению князя Барятинского как самого замечательного из произведений училища. Вероятно, автор предполагал, что перед ним в числе слушателей будет и сам герой Гуниба4. Но он, как слышно, всё еще лежит с подагрой.
10 мая. Четверг. Приезд шаха персидского [Насреддина], сначала встреча на железнодорожной станции; по всему пути до Зимнего дворца – по Невскому проспекту и Малой Миллионной – толпы народа. В Зимнем дворце шах прошел через залы, битком набитые генералитетом и офицерством.
Я должен был отказаться от юбилейного обеда Николаевского кавалерийского училища, чтобы проводить на Николаевскую железную дорогу дочь Надю, которая отправилась с Марией Николаевной Вельяминовой и княжной Вяземской в тамбовскую их деревню. Уклонился также от парадного спектакля в Большом театре в честь шаха.
11 мая. Пятница. Большой парад для шаха на Марсовом поле, а потом déjeuner dinatoire5 у принца Ольденбургского. Оказывается, властелин Персии вовсе еще чужд европейских нравов; нам приходится начинать его воспитание и даже учить, как сидеть за европейским столом. Вечером он был на балу Дворянского собрания.
12 мая. Суббота. Доклад в Зимнем дворце; потом бригадное учение на Марсовом поле. Шах отказался присутствовать под предлогом болезни; но болезнь эта не помешала ему явиться на парадный обед, данный в честь его в Николаевском зале на 140 приглашенных.
Сегодня уехала в Тамбовскую губернию дочь Ольга с младшими сестрами. В Петербурге остались мы только вдвоем с женой.
14 мая. Понедельник. В полдень представлял я государю членов обеих комиссий по случаю их закрытия. Многие из сотрудников получили награды, прочие – именные благоволения. Мне приятно, что удалось выпросить главным лицам в этих комиссиях (Обручеву, Шнитникову и Величко) по две награды, которыми они остались довольны; но прискорбно, что государь окончательно отказал в награде самому графу Гейдену. Взамен награды получил он рескрипт [которым должен быть доволен]. Если б я был на его месте, то подобный лестный рескрипт доставил бы мне больше удовольствия, чем всякий орден. Не знаю, как он смотрит.
После представления происходило на Семеновском плаце в присутствии шаха учение 1-й бригаде Гвардейской кирасирской дивизии и Конвою. Вероятно, ему пришлось в первый раз быть верхом под дождем и обрызганным грязью.
Вечером – бал во дворце. Шах уже совсем развернулся; тем не менее ему трудно еще отстать от своих азиатских привычек: он чуть было не растянулся на диване в гостиной, полной дам.
15 мая. Вторник. Доклад в Зимнем дворце; потом учение 1-й бригаде 2-й гвардейской пехотной дивизии. Шах не присутствовал, а ездил в Кронштадт; вечером же его угостили фейерверком на островах, несмотря на светлый летний вечер и очень свежую погоду.
После обеда проводил я на станцию Николаевской железной дороги мою невестку Марию Аггеевну Милютину; потом был у графа Строганова в железнодорожном комитете. Решался вопрос о дорогах Фастово-Знаменской и Ромно-Лозовой. Пробовал я снова настаивать, чтобы железные дороги не составлялись из мелких клочков, из которых выходят ломаные линии, однако же и на этот раз безуспешно. Большинство членов комитета, по-видимому, судит иначе: дается предпочтение отдельным, коротким линиям для удовлетворения частных, местных интересов; от этого наша железнодорожная сеть составилась почти случайно из соединения отдельных ветвей.
В таком смысле решен и вопрос о новой линии от Фастова к Знаменке, которая будет изогнута и изломана, чтобы пройти по возможности ближе к главным сахарным заводам. Другая линия – от Ромен через Полтаву в Лозовую – хотя и не отвергнута в принципе, однако же отодвинута на задний план под тем предлогом, что сделалась менее нужной после того, как решили провести линию от Ворожбы (к западу от Харькова) к станции Мерефа. Спрашивается: зачем же было принимать решение о подобной дорогу, имеющей только частную, местную цель, прежде главной, большой линии?..
После заседания комитета заехал я к новому турецкому послу Киамиль-паше на официальный прием.
16 мая. Среда. Утром был на экзаменах в Пажеском корпусе. Вечером не поехал в Царское Село на придворный спектакль; оставался дома за работой.
17 мая. Четверг. Доклад на железной дороге: государь ехал из Царского Села в Петербург, в парадной форме по случаю отъезда шаха. Я избавил себя от проводов.
Получено по телеграфу странное известие, что Красноводский отряд (полковника Маркозова) вынужден был от невыносимого жара в степи вернуться к Красноводску.
Отступление его может иметь невыгодное для нас нравственное влияние на кочевников. Кавказское начальство теперь увидит, что оно напрасно домогалось с такой самоуверенностью принять на себя главную роль в Хивинской экспедиции.
18 мая. Пятница. Вчера не успел я докончить свой доклад по железной дороге, а потому должен был сегодня опять ехать в Царское Село. После доклада распростился я с государем, который в четыре часа пополудни выехал за границу. Прощание наше было холоднее, чем в прежние времена; при этом не было даже вопроса о том, что намерен я делать в отсутствие его величества и где моя семья. Среди доклада моего вошли в кабинет наследник и цесаревна [Мария Федоровна] с детьми своими [Николаем Александровичем и Григорием Александровичем]; они также сегодня отправляются за границу, морем. Юная чета давно уже держит себя в отношении ко мне более чем холодно. По всему видно, что интрига против меня имела полный успех и оставила следы неизгладимые. При всем моем философском воззрении на придворные отношения невозможно, однако же, совсем отрешиться от чувства досады и негодования на несправедливость и неблагодарность.
13 июня. Среда. Почти целый месяц ничего не заносил я в свой дневник; ничего не происходило, заслуживающего быть записанным. В Петербурге время затишья; город опустел; все дела в застое. Только изредка телеграммы и донесения из отрядов, направленных на Хиву, пробуждали внимание публики. Я же лично был занят не одними делами служебными, но также и домашними – переменой квартиры (с Дворцовой набережной на Фонтанку, у Цепного моста, в дом графа Олсуфьева), устройством будущего казенного дома военного министра, перепиской с князем Кочубеем о покупке маленького имения его на Южном берегу Крыма и проч. В то же время озабочивало меня положение моего сына: после неудачного движения Красноводского отряда дано было государем повеление отправить его в Туркестанский отряд, через Оренбург. Переезд нелегкий, особенно в июне месяце, и притом бесцельный, так как, по всем вероятиям, он прибудет туда, когда все действия военные будут закончены. Не знаю, как смотреть на это высочайшее повеление: просто ли как на одно из тех приказаний, которые даются без всякой преднамеренной цели, или же как на новое проявление незаслуженной немилости к молодым офицерам гвардейской Конной артиллерии, имена которых связаны с жалкой историей Квитницкого6.
Как бы то ни было, но бедный мой юноша, поспешивший уже из Баку отослать в Петербург своего слугу с вещами, скачет теперь один на перекладной в Оренбург, где должен быть 15-го числа. Как поедет далее и как попадет в отряд под Хивой – не ведаю.
Среди мелочей домашней жизни я совсем и забыл о существовании Комиссии князя Барятинского. Почти все назначенные в состав ее лица разъехались; сам председатель лежал в страданиях подагры и только недавно собрался с силами, чтобы переехать в Царское Село. Прежние требования его сведений и справок из министерства давно уже прекратились… Я было думал, что всё это злополучное дело кануло в вечность и могущественный мой противник, не видя цели предпринятой им против меня козни, бросил свою затею. Однако же выходит иначе: на днях узнал я (от Александра Аггеевича Абазы), что на Военное министерство сочинен наконец памфлет и передан на рассмотрение генерал-адъютанту Чевкину; что в прошлый понедельник, 11 июня, съезжались к председателю Комиссии в Царское Село Чевкин, Павел Николаевич Игнатьев и граф Баранов (единственные члены, еще не покинувшие Петербурга); что на другой день, то есть вчера, подписан ими обвинительный акт. Это было первое и последнее заседание Комиссии, следовательно, приговор составлен единолично князем Барятинским (чьими руками – не знаю); Чевкин и Игнатьев явились послушными ассистентами. Не говорю о графе Баранове, потому что он был в отсутствии и приехал только перед самым заседанием 11-го числа, притом же голос его и не мог иметь веса в таком авторитетном трио…
Через несколько времени, вероятно, узнаю, в чем заключаются обвинения; но сколько можно догадываться по немногим словам, сказанным Чевкиным Александру Аггеевичу, главная тема обвинительного акта состоит по-прежнему в том, что в Военном министерстве нет надлежащей «хозяйственности» (узнаю в этом выражении Чевкина), что потому издерживаются лишние деньги; обстановкой же этой голословной темы служат мелкие факты, подобные тому, что были где-то отпущены из интендантских мастерских плохо сшитые сапоги, оружейные заводы мало еще изготовили малокалиберных ружей и т. п. Сущность дела заключается, конечно, не в том, что настрочили эти мудрецы, копавшиеся несколько месяцев в делах и сметах министерства, а в том, какая резолюция будет положена на подписанном ими акте. От этой резолюции, по всем вероятиям, будет зависеть окончательное мое решение – как поступить. Вся поднятая против меня буря должна иметь развязку с возвращением государя из-за границы, то есть около половины будущего июля: или посланная к его величеству в Эмс записка останется под сукном, или я должен буду окончательно просить об избавлении меня от такой должности, которую не дают мне возможности выполнять со спокойным духом.
Вчера, когда собирался я ехать в Комитет министров, удивлен был визитом Константина Владимировича Чевкина: он приехал будто бы проститься, уезжая сегодня же за границу. Посещение это показалось мне предзнаменованием недобрым, тем более что он не сказал ни слова о подписанном докладе Комиссии. Потом, в Комитете министров, Игнатьев также держал себя со мною как-то странно, приторно-учтиво; видно было, что ему неловко.
14 июня. Четверг. Приходится дополнить и исправить записанные вчера сведения о Комиссии Барятинского. Оказывается, в прошлый понедельник в совещании участвовало еще несколько лиц, кроме тех, о которых слышал я прежде, между прочими – Грейг и Якобсон. Последний из них сам во вчерашнем заседании Военного совета объявил мне о своем участии. Он отзывался с пренебрежением о записке, составленной под руководством князя Барятинского с поправками Чевкина. По словам Якобсона, записка эта не заключает в себе ничего важного: на каких-нибудь семи листах писарского письма высказываются мнения о невыгодности некоторых распоряжений по Военному министерству, а более всего трактуется об увеличении переписки в военном ведомстве. Стало быть, это всё прежняя пошлая дребедень. По всем вероятиям, я не ошибся, предсказав государю, что учреждаемая им Комиссия не приведет ни к какому другому результату, кроме сочинения еще одного памфлета на Военное министерство, и вызовет только новую полемику.
16 июня. Суббота. Сегодня наконец получено по телеграфу от генерала Кауфмана известие о занятии Хивы нашими войсками. Кажется, дело обошлось без боя; но успех неполный: хан [Мухаммад-Рахим], решившийся было сдаться, не устоял и бежал прежде прихода наших войск. Придется или гоняться за ним по степи, или держать наши войска в Хиве. Не знаю, как генерал Кауфман выйдет из этого затруднения.
Сегодня же получено с Кавказа подробное описание бедствий, вынесенных в степи Красноводским отрядом.
Что Маркозов не продолжал движения вперед, а возвратился вспять – в том обвинять его нельзя: действительно, представилась физическая невозможность идти вперед; виноват он разве в том, что избрал самый невыгодный путь к Хиве и первоначальными действиями испортил свое положение в крае. Если б он не возбудил против себя текинцев и не увлекся движением за Атрек, то не затруднился бы собрать нужное число верблюдов и, выступив прямо из Красноводска, мог бы подойти к Хиве другой, лучшей и уже знакомой ему дорогой – через Сары-Камыш.
1 июля. Воскресенье. Опять большой перерыв в моем дневнике. Две недели прошли совершенно тихо и спокойно. В продолжение этого времени приходили дополнительные известия из отрядов, занявших Хиву, о возвращении хивинского хана с повинною; а вчера телеграмма генерала Кауфмана возвестила об отмене «на вечные времена» рабства в хивинских владениях!.. Хотя мы еще не знаем, чем именно будет гарантировано действительное исполнение этого торжественного «манифеста», однако же известие это произведет, несомненно, хорошее впечатление в Европе.
