Kitabı oku: «Психоделическая пишущая машинка»
Часть 1
В темной комнате, освещенной только голубым квадратом монитора, человек с ужасом смотрел на отправленное несколько секунд назад сообщение. Он терпеливо ждал, когда его письмо побелеет, появятся мигающие точки – «Элеонора набирает ответ»…
Но, ничего не произошло. Она, скорее всего, давно уже спит, как все нормальные люди в этом часовом поясе Земли.
Неожиданно, ломоть луны вынырнул из фиолетового тумана за окошком, залил бледным светом идеальную плоскость подоконника и нагромождение пустых бутылок рядом с компьютером. Человек выскочил из-за стола, заходил по комнате. Удалить сообщение уже невозможно…
Утром, первым делом нащупал «мышку» на полу. Вспыхнул экран, письмо так и висело непрочитанное.
На подоконнике, сквозь тюлевую завесь, он разглядел очертания бутылки. Доброе утро, карнизы и крыши, белые диски спутниковых антенн. Доброе утро, осточертевший пейзаж за которым, где-то далеко, живет она. И не хочет отвечать на его месседж…
– Не то, что бы я тебя ненавидел, Элли…
Прошептал он, но фраза, упорхнувшая в распахнутую форточку, не вернулась бумерангом законченной, ограненной мысли. Сквозняк тянул только вонь сырых подворотен и аромат кухонь соседних квартир. Желтый лист прилип к стеклу. Вот она первая улика неминуемой осени…
Это случилось в начале года. Когда на улице бесновалась метель, свистела и жужжала в невидимых дефектах архитектуры. Он сидел на проходной, проверял пропуска в одном бизнес центре. Иногда шлялся по этажам, с любопытством разглядывая таблички с названиями фирм, минуя быстрым шагом людные курилки, потому что дико стеснялся своей нелепой униформы, расшитой пафосными шевронами «охранное предприятие».
Столкнулся с ней в коридоре, у нее в руках была коробка с авторучками. Бросился помогать собирать разбегающуюся по полу канцелярию. Так и познакомились. Может, он видел ее здесь и раньше, только не обращал внимания. Самая обычная, одна из…
Скорее всего, ничего бы и не было, но однажды, встретил ее на мосту. Мимо громыхал транспорт. Внизу медленно ползли по течению страшные льдины. Ветер пронизывал. Она упала на колени и прижалась к чугунным завитушкам перил.
– Прошу прощения, вам плохо?!
От страха ее лицо превратилось в скомканный лист белой бумаги.
– Это ты! Привет! Что случилось?!
– Я боюсь мостов. Уведи меня отсюда!
Ему самому хотелось скорее сойти на землю, на асфальтовую твердь Литейного проспекта. Зачем пошла? Просто проверить. В детстве до обморока было.
Вся тряслась, пила чай, обхватив кружку двумя руками. Себе купил стакан водки, пирожок с мясом на двоих. В тесной закусочной на набережной в первый раз они говорили много и долго…
– Такая дура. Я представляю, что ты подумал.
Он думал о том, как хорошо, что их выходные совпали, и она поперлась на этот дурацкий мост. Вряд ли подошел бы к ней где-нибудь в офисных коридорах или в толпе коллег на ступеньках центрального входа.
Наконец-то пришло то, что снилось все эти годы, казалось, эфемерное счастье не за горами. Ей тридцать пять, разведена, он на десять лет старше. Всего-то.
Была даже одна единственная ночь в квартире ее друзей. Через несколько часов застолья, им выделили отдельную комнату. Когда он ее раздевал, корчила рожи, как ребенок, которому покупают новую игрушку. Смеялась на чьи-то шутки за стеной. Все было слышно. Разговоры и перезвон хрусталя…
Так и не закончили, долгие трепыхания в разных позах утомили. Все из-за проклятой водки. Утром долго собирались, искали разбросанную одежду. Переступая через «трупы» гостей на полу, покинули хлебосольный дом.
А потом… одно большое ничего. Все рухнуло, не успев выстроиться в хоть какие-то отношения. Пошла мелочная ревность, обидные слова. Ледяное молчание, крах того, что могло произойти, не исключено, может быть, лучшего за последнее время в его бессмысленном существовании. Она ходила мимо, не здороваясь и не обращая на него ни малейшего внимания.
И он убежал. Уволился с хорошей работы. Все эти полгода пытался затоптать в памяти ее имя, мгновения той февральской ночи. Наверное, можно было все вернуть, решить словами, но предпочел спрятаться в ракушку, словно ужаленная улитка.
…Внезапно, вздрогнул телефон, подтверждая «новое сообщение». На мониторе вспыхнула единичка в строке «мессенджер». Он увидел заветный мерцающий курсор. Посыпались долгожданные буквы…
«Как твои дела?»
«Ты куда пропал?»
«Почему ушел?»
Пальцы дрожали. Только бы опять не сглупить, не перепутать слова…
«Да неплохо. Нашел новую работу»
«Ты как?»
«Я счастлива»
…Ну, вот и все. Не хотелось больше ни о чем расспрашивать. Зачем? Это был ответ на все его сомнения.
Он отстучал на клавиатуре:
«Я тоже»
Выскочил веселый эмодзи и голубая искра «онлайн» погасла. Несколько минут он сидел в замешательстве. Глаза искали нужную точку опоры, что бы не заплакать. Надо уйти из дома, на весь день, попытаться забыть хоть ненадолго…
Вдруг, за стенкой заорали:
– Ставки на спорт! Один иксбет!
Ника проснулась, сериал смотрит. Если вообще спала.
Он не видел ее уже почти месяц, все это время дочка не выходила из комнаты. О ее существовании напоминал только протуберанец электрического света из кухни каждую ночь. И шаги в коридоре. Точнее, не шаги, а легкий шорох плеча по обоям и скрип паркета, водопроводная симфония труб и плеск воды в ванной…
Очень тихо, стараясь не звенеть пустыми бутылками, навел порядок в комнате. Постучал в дверь.
– Все хорошо?
– Да!
– Завтрак на сковородке. Я ушел.
Тишина в ответ. Он вздохнул, нащупал в кармане рулон купюр, и почему-то на цыпочках, вышел из квартиры.
Когда переступаешь порог из кирпичного вакуума в уличный мясоворот, надо всегда смотреть в оба. Для начала, что бы тебя не снес прямо с дверью, какой-нибудь чорт на электрическом самокате.
Улица подхватила, толкнула в нужный поток. Он шел мимо грузинских ресторанов и закрытых «временно» бутиков. Надо было отвлечь себя, но только так, что бы ни скатится в омут алкотрипа. Глаз стал зорким, как у полицейского.
Вон узбек идет за маленькой блондинкой. Что-то говорит ей в затылок, не видит, что она в наушниках. Бесится, даже подпрыгивает, теряя тапки…
Вот «Вертеп». У входа на стуле задом наперед сидит жирный юноша. Он зол, потому что, всю ночь не спал, а рабочий день только начался. В это заведение никого не пускают, только для своих. На дверях вечная табличка «извините, закрыто на частное мероприятие». Сюда никогда не заходят по одному, всегда сразу три – четыре человека, вылезают из авто, здороваются с жиробасом. В уличной суете это не видно, да и никто не знает их кроме тех, кому надо в местном отделении полиции, мерзких обсосов тусующихся в пунктах приема ставок на спорт, да торговцев разной «дрянью» по интернету. А если взять у них в долг? Благополучно все проебать за одну ночь, а потом бегать, кривляясь из-за угла. Всю жизнь прятаться. Романтика. Появится хоть какой-то смысл…
В распахнутых дверях парадной, догорал ночной скандал. Оппоненты охрипли, кого-то выводили в наручниках, под окнами валялась одежда. Из окна первого этажа смотрел седой филин. Или это был дед с круглыми глазами. Человек в наручниках хотел что-то сказать на прощание, но из его рта выпорхнуло облако телесного цвета и повисло в пространстве. Превратилось в сотни маленьких ртов, которые в разнобой говорили, что-то в умоляющей интонации. Человека увезли, облако осыпалось мертвыми губами, через мгновение осталась только лужа, весьма похожая на блевотину. Филин, не мигая, наблюдал за происходящим, движения его головы были порывисты и изящны.
Ноги сами привели в ежедневный кафетерий. Здесь он завтракал исходя из настроения. Кофе, чай, водка…
– Не то, что бы я тебя ненавидел, Элли…
Бабка буфетчица сексуально наливала водку в стакан. Каждый раз, когда он приходил, звала к себе домой «покушать».
– Зачем ты тратишь деньги, Алик. У меня дома столько всего!
Он ненавидел свое уменьшительное имя, всякий раз усилием воли не давал мышцам лица изобразить спазм отвращения.
Мутными силуэтами рябила толпа. Рядом пижоны сосали кофе из крошечных чашек, девочки жевали эклеры и корзиночки.
Здесь дорого, двести грамм водки стоит, как целая бутылка в магазине. Но зато приятно пахнет ванилью, а не канализацией и протухшим пивом. И вместо рож алкашей, вон, например, девочка, что-то строчит в телефон, в чатик, наверное, какой-нибудь. А вдруг, она из тех, которые называют себя писателями. Блокноты, авторучки уже в прошлом. Теперь можно метать буквы прямо с телефона на какой-нибудь сайт. СЛР очень хорошо идет, попаданцы или городское фэнтези. Ее пальцы мелькали, как барабанные палочки.
– Ладно…
Он мысленно хлопнул в ладоши. Теперь надо подышать на стаканчик, который, разумеется, наполовину полный, а не наоборот. Осмотреть его, не касаясь руками. Подумать, предположить, чисто гипотетически, чем закончится этот день, проснется ли он завтра утром.
Содержимое стакана нырнуло в самую душу. Окружающий мир качнулся в сторону, быстро занял положенную вертикаль. Теперь можно ни о чем не думать, отпустить себя, довериться случаю…
Все бы хорошо, но люди наползали со всех сторон. В кафе стало тесно и шумно. Что бы ни слушать чужой смех, вставил наушники и включил музыку.
И сразу громыхнули: Foster the People – Don’t stop.
– Ого! – сказал он и выскочил из кафе на середину проспекта. За ним ломанулись остальные – маленькая барабанщица, пижоны с эклерами в зубах и прочая публика. Движение остановилось. Люди вылезали из машин…
Танцевали все! Старухи и молодежь, полицейские и узбеки, «планктон» и быдло. Откаблучивая и махая руками, с идеальной синхронностью, словно всю жизнь репетировали.
– Ай сэд! Донт стоп, донт стоп, донт стоп. Токинг ту ми…
На втором куплете жиробас из «Вертепа» выскочил в круг и плюхнулся животом на асфальт. Этот пухляк оказался еще тем би-боем. Лихо крутанул «геликоптер», из «свечи» нырнул в «черепаху». Мгновенно вспотел и, что бы ни сдохнуть от разрыва сердца, укатился назад в толпу.
Плясали Невский и Литейный, крыши и балконы. Люди забыли, что они делали минуту назад. Остался только танец и ритм мелодии.
– Донт стоп, донт стоп, токинг ту ми…
Земля дрожала, будто к городу приближалась Годзилла.
Не плясала только Элли. Она смотрела из окна на свихнувшийся мегаполис, может, искала его в этой икре из людских голов…
Песня кончилась.
Альберт оглянулся. Все сидели на своих местах, лопали торты. Автомобили продолжали свой бег…
Надо ее увидеть, подумал он, срочно, сейчас же! Взять с собой сумасшедшего, купить цветы, пусть он ей отдаст. Или же, нет. Просто пройти мимо, как бы невзначай, поздороваться, а там…
Смуглые руки уборщицы смахнули со стола две белые крошки и каплю водки. Все, что осталось от него в этих розовых стенах. Закончил, выметайся, освобождай место нормальным людям.
Сумасшедший по имени Вадик с утра до вечера сидел на скамейке в сквере. Или клянчил деньги у прохожих. Если не давали, строго спрашивал:
– Где ты был третьего марта?
Шел следом и говорил в невидимую рацию:
– Понял тебя, пятый…
Вадик жил со старушкой матерью на улице Некрасова. Закончил четыре института и свихнулся. Мозг потек от перенапряжения. С мая по сентябрь, он ходил в теплой рубахе в клетку, драных слаксах и сандалиях на босу ногу. Все это когда-то сверкало и лоснилось, как и сам Вадик. Остался только блеск в глазах и обрывочные знания, полученные в учебных заведениях. Которыми он доставал беззащитную публику, пришедшую посидеть на скамейки и качели сквера.
– Сгорание топлива, – говорил он, – происходит в камере сгорания, что является неотъемлемой частью потока рабочей жидкости…
– Ожирение у подопытных обезьян, это потребление излишнего количества легкоусвояемых углеводов…
И так далее. Еще он любил нюхать стены. Закрыв глаза и высунув язык мечтательно, прижавшись ухом к пыльным кирпичам, констатировал:
– Ммм, бобовый суп с фрикадельками…
Стены вкусно пахли. Никто, кроме него этого не замечал.
– Ммм, жареные бананы под сахарной пудрой…
Альберт познакомился с ним летом прошлого года. Псих догнал его у магазина «Дикси» на Суворовском проспекте.
– Стой! Я тебя запомнил. Это ты неправильно показал мне дорогу.
– Простите, что?
Короче, Вадику надо было попасть в какой-то «изжоговый центр». Но некто в берете отправил его в сторону Витебского вокзала.
– Я не ношу береты.
– Но это был ты?
– Пошел вон.
Вадик долго шел следом.
– Пятый, пятый. Прием…
На следующий день они снова встретились.
– Мне уже лучше, – сообщил сумасшедший, – прошу прощения, но мне уже лучше!
– И чего?
– Извините за вчерашнее.
– Пес с тобой…
– Нальешь сегодня?
– Что?!
Альберт внимательно оглядел собеседника. Умное лицо, брови чайкой, как бывают у людей, которые постоянно и с надрывом думают. В приличной одежде, даже часы на руке. И, кстати, сумасшедшие не пьют. Вообще. Это не вкусно и вредно для здоровья.
– Да ты не псих.
– Только ни кому.
Пришлось купить стакан. Сам Альберт употреблял прямо из горлышка. Даже односолодовый виски.
Они гуляли по Лиговке до Некрасовского сада. Лакали водку прямо на ходу, закусывая баранками. Вадик говорил странные и смешные вещи, Альберт мысленно записывал в блокнот. Он не жалел, что водки пришлось покупать вдвое больше.
И вот сегодня сумасшедший пригодился бы. Пусть отрабатывает выпитое.
В сквере никого не было. Альберт присел на скамейку. С трех сторон нависали голые стены без окон. В нише стремительная вертикаль лифта подпирала массивный козырек. Бездомный пес чесал ухо, толпа шуршала мимо по проспекту…
Вдруг, откуда-то снизу раздался голос:
– Въебать есть?
Альберт вскочил и отбежал на несколько шагов. Под скамейкой лежал Вадик.
– Ты чего?!
– Тихо. Иди сюда.
– Ну?
– Вон двое, видишь?
– Это же манекены.
– Точно?
– Определенно…
Вадик выполз, сел рядом, прикрыв лицо ладонью.
– Точно манекены?
– Говорю же, ну. Пошли, посмотрим.
Когда они перешли улицу, человеческие фигуры исчезли. Вадик со зверским лицом пробежал вдоль витрин.
– Ушли…
– Да, странно.
– Нальешь сегодня?
– Пойдем. Дело одно сделаем.
В подворотне у супермаркета раскатали маленькую. Пошли дальше, уже веселые, подпрыгивающей походкой. Вадик, как обычно, нагружал собеседника необременительным сюром…
Альберт все чаще стал смотреть на свое отражение в витринах и окнах проезжающих мимо автомобилей. Пока он выбирал розы в павильоне, Вадик помыл ноги в луже…
Бизнес центр нависал падающей башней. Стеклянные лифты, набитые туловищами, взмывали и падали. «Планктон» вываливался на улицу. Ланч-тайм. Белые блузки, мини юбки, ватные плечи пиджаков, блестящие лбы и красивые лица. Ее не нигде было…
Он взглянул на последний этаж, длинный ряд пылающих на солнце окон. Она где-то там. Но их не пустят, знает, сам работал.
В переулке они спустились в подвал букмекерской конторы. За компьютерами в полной тишине сидели несколько человек, скролили «мышками» какую-то информацию. На огромном экране без звука транслировали футбол. Здесь всегда пусто, ведь любую ставку можно сделать хоть с телефона. Обычно сюда заглядывали стрельнуть в долг или на халяву уколоться алкоголем или какой-нибудь еще гадостью. Или чего-нибудь слямздить в ближайшем супермаркете.
Один парень нервно обернулся:
– О, Альбертини, привет.
– Привет, я к тебе. Пошли, выйдем…
Парня звали Славиком. Он был в куртке охранника, расшитой шевронами «security». Но явно не из этого подвала. Точку охранял узбек в пиджаке, он, не отрываясь, пялился в телефон, и казалось, боялся поднять глаза.
Славик сразу попросил в долг денег.
– Отдам же, ну. А то мне голову отрежут. Людям должен…
– Дай бэйджик на полчаса.
– Да не, стремно.
– Тогда проведи вот его на последний этаж.
Вдруг, Слава что-то увидел и сказал:
– Я сейчас.
В конце переулка два невзрачных типа в бейсболках с козырьками, закрывающие пол лица, стояли, кого-то ждали. Альберт снова взглянул на купол бизнес центра, торчащий над крышами старых домов…
– Не то, что бы я тебя ненавидел, Элли…
Через несколько минут он подумал, что надо бы поторопиться, скоро «планктон» потечет в обратную сторону. И обернулся на громкий топот. На него бежало безголовое туловище. Кровавый фонтан из среза между плечами хлестал, как из китового дыхала. Туловище легло на вираж и скрылось в пункте приема ставок. Там перевернуло всю пластиковую мебель. В последнем рывке вбежало по стене на потолок и оттуда рухнуло на пол. Еще минуту дергало конечностями и, наконец-то, замерло в быстро растекающейся луже собственной крови. Узбек в пиджаке лежал неподалеку в глубоком обмороке. Баба администратор орала во все горло. Остальные боялись вылезти из своих укрытий.
Альберт и Вадик стояли на улице, как вкопанные. К их ногам прикатилась голова Вячеслава. Лохматая, в ссадинах от асфальта, глаза были еще открыты.
– Слышь, – сказала голова, – Ксюху позови…
Вадик схватил себя за уши и заныл:
– Ы…
Букет он выронил, цветы засыпали говорящую голову. Получилась психоделическая картинка.
– Бежим!
Никто из них так быстро не бегал за всю жизнь. Очухались на проспекте, где всегда очень много людей. Здесь быстро бегать неприлично, могут побежать вдогонку. Свернули снова в переулки. Погони, конечно, никакой не было. Вадик требовал литр водки. И через квартал, друзья осели в заведении под вывеской «Вечный зов». Где нет дневного света, лишь только перезвон посуды и вечное «бля», щетинистые кадыки запрокинутых голов, сосущих суррогатный алкоголь из кружек и граненых стаканов и вонь мочи из распахнутой двери общего туалета.
***
– Ставки на спорт! Один иксбет!
Ника смотрела сериал, вдруг, экран мурлыкнул. В нижнем углу, в квадрате видео звонка, проявилась физиономия Полины.
– Я все, – сообщила Ника, – краски кончились.
Они всегда так общались, вместо «привет», будто продолжали прерванный разговор.
– Покажи.
– Воть…
Картина была без багетной оправы, просто холст, натянутый на рамку.
– Что за токсичная мазня?
В изломах уличного пространства, как в осколках зеркала угадывались два портрета. Ника рисовала целый месяц. Несколько эскизов еще висели на стене приклеенные скотчем к обоям.
– Это они?
– Ага.
Учитель и школьница, преступление против половой неприкосновенности несовершеннолетних. В чатиках негодовали, дети были за них, да все были за них. Кроме закона и тех, кто на страже этих самых законов.
Месяц назад случилась ужасная история. Ника возвращалась из магазина и увидела в темноте рядом с выходом на крышу огромную, шевелящуюся кляксу. Крикнула:
– Убирайтесь, проклятые руферы!
В ответ мужской голос тихо произнес:
– Простите, у вас не найдется немного воды?
Ника ничего не боялась рядом с дверью своей квартиры. Она включила фонарик в телефоне. Молодой мужчина и совсем юная девчонка сидели на последней ступеньке. Они подняли руки, будто это был не луч света, а дуло автомата.
Идти в гости наотрез отказались. Ника открыла им чердак. Замки постоянно приходилось менять после набега «проклятых руферов». Принесла им еды и одеяло…
Пришла на следующий день, хоть они ничего не просили. Им ничего и не надо было, только бы их оставили в покое. Навсегда. Она сказала, что закроет дверь на висячий замок, потому что полиция обыскивает чердаки и крыши. Дома она яростно рисовала, еще сама не зная что. Просто мазала краской листы бумаги. Там, на чердаке ей хватило несколько минут, что бы разглядеть то, о чем так фальшиво поют в фильмах и в соцсетях.
Утром постучали.
– Полиция.
Отец ушел с ними. Ника ждала в прихожей, закусив кулак. Она слышала хруст шагов наверху и голоса. Потом возня, мужчина, что-то громко говорил, кричала девочка. Через приоткрытую дверь Ника видела черные туловища, они шли и шли на чердак – свинорылые бабы с голубыми погонами, большие мужики с автоматами. Столько туловищ на двух маленьких людей…
Над головой хрустел керамзит, крики не затихали, наверное, задержанных били. Ника не выдержала, убежала в свою комнату. Самое ужасное было то, что они, наверное, подумали, это она их предала. Привела этот табун чудовищ, увешанных оружием. Выключила телефон, отцу сказала, что заболела. И не хочет никого видеть…
Полина посмотрела на ногти и спросила:
– Ничего сказать не хочешь? Сегодня третье сентября.
– А, точно. С днюхой…
– Чего делать будем? У меня денег нет.
– Картину эту продадим. Она мне не нравится.
– Кто ее купит?
– Есть одна тетка…
Ника не писала маслом или акварелью. Это был ее первый опыт. Она «ваяла» коллажи, эта техника ей больше нравилась. Весь пол был завален обрезками цветной фольги, контурами портретов на мелованной бумаге, дохлыми фломастерами и тюбиками клея. На письменном столе жили: ноутбук, принтер формата А3 и дорогой фотоаппарат. Единственный островок относительного порядка в комнате.
Ника могла часами сидеть в кафетерии на углу. Фотик лежал на столе, нацеленный объективом на улицу, тикали гигабайты снятых кадров… Стены, окна, хай-тек, лица все это можно было благополучно скопипастить. Но она хотела, что бы «было свое». Даже голые женские тела на ее картинах это Полина в маске. Как и рожа сумасшедшего друга отца. Если безумие давит харизмой, как и великолепная фигура лучшей подруги, почему бы и нет? Фотосессия Полины была прямо здесь на диване, маску надели, потому что лицо явно несовершеннолетней. А Вадика «щелкали» на его скамейке в садике. Мимика завораживала, гон мыслей в голове искрил зигзагами пантомимы лицевых мышц и морщин. Конечно, для искусства коллажа требовалось намного больше деталей. Цветы, дельфинчики, прочую живую природу она качала с фотостоков, пропускала через фильтры и фотошоп. Потом они с Полли шли в хозяйственный маг, покупали облицовочные панели, пластиковые, почти невесомые. Дома Ника обрезала, склеивала в нужный формат. Сверху клеилась плотная бумага и начиналась сборка…
Ее «искристый фарш», «рваную геометрию», «хохот бытия» и прочая и прочая, покупала одна дама. Старая знакомая отца. Хозяйка ночного клуба, вдова очень известного рок-музыканта. Если бы не она, эти коллажи так бы и пылились на Avito. Как-то она сказала:
– Роднуля, если у меня кончатся стены, я куплю новый клуб под твои шедевры.
Ника не питала иллюзий, была неглупой девочкой. Два года торговала сувенирами на улице с раскладного столика у Храма Спаса на Крови. Разного насмотрелась. Ей было даже немного стыдно. Она совсем не считала свою «лепню» шедеврами. Прекрасно понимала, эта дама вынесет на помойку все ее творчество, как только найдет новые обои для своих стен, более «альтернативные».
Ника бывала в этом клубе. Ее работы висели в коридоре, где туалеты. В клубе шаталось много народу, ходили мимо и ни разу никто не спросил, кто автор.
Ника сфотографировала картину на память и убрала в чехол из брезента с лямкой на плечо. Все свои произведения она тщательно пиксила. На всякий случай.
– Зайдешь за мной?
– Одевайся. Уже выхожу.
Когда-то давно, их познакомил врач мозгоправ. Нике было шесть лет, когда ее пыталась убить собственная мать в шизофреническом пароксизме. Она и дала дочери такое имя – Никита, с ударением на последнюю букву. Очень любила сериал с таким же названием. После покушения, отсидела, где положено. Но потом, выйдя из психлечебницы, все-таки догнала одного несчастного в рюмочной «Светлый путь». Превратила его лицо в лепестки орхидеи. И села уже навсегда.
Полина своих родителей даже не помнила, уехали «кататься на мотоцикле», так сказала бабушка. В детстве Полли часто оборачивалась на треск мотоциклетных моторов. С возрастом прошло, может просто, мотоциклов стало очень много.
И дело не в потерянных мамах, просто они были одинаковые на ментальном уровне, как сиамские близнецы. У Полины голова похожа на мячик для регби и всегда слегка набок, глаза две маслины и вечно приоткрытый рот, словно она в перманентном ахуе от происходящего вокруг. Никита тоже брюнетка, лоб вперед, как у быка, волосы повязанные лентой с бантиком. Летом она всегда в одном и том же: в кроссовках, широких шортах а-ля Незнайка на Луне и футболке с принтом «They killed Kenny». Полли в единственном «нормальном» платье, которое нашла в «секонд хенде» и в таких же полудохлых «найках», как у Никиты.
Полина обрадовано смотрела на подругу:
– Ты разжирела. Подонок звонил, поздравил с совершеннолетием. Обещал вечером зайти…
Ника была в разных носках, лень было искать пару. Чехол на лямке телепался на ветру. Кружилась голова, как после болезни. Месяц не выходила на улицу, казалось, все улыбались и уступали дорогу. На самом деле шепотом матерились, она со своим брезентовым парусом занимала половину тротуара.
Когда пришли в клуб, здесь уже царил легкий хаос. В клубе постоянно праздновали дни рождения каких-нибудь покойных и ныне здравствующих анархистов. От света рампы, на стене шевелились кривые и длинные тени. Музыканты настраивали свои инструменты. Что-то квакало и мяукало, иногда страшно фонил микрофон. Пожилые мужчины сидели за столиками о чем-то беседовали. Отец сказал, что это панки. Ника была здесь с отцом на концерте какой-то легенды. «Те самые», говорил он, из поколения «я видел тех, кто видел Цоя». Недобитки с Климата и Маяка, подворотен Лиговки и пустырей Купчина. Нике было смешно. Слово панк, у нее ассоциировался с розовой щеткой на лысой голове, непременно, жирной девушки в проклепанной одежде. Как-то так…
Хозяйка вышла навстречу.
– Роднуля, ты почему не звонишь?
– Здравствуйте…
Дама увидела картину и заныла:
– Ну, не. Ну, что ты. Это же не твой формат…
Сели за столик под конус света крошечного бра. Полина была здесь впервые, разглядывала панораму ночного Нью-Йорка на стенах, портреты мужиков с гитарами, старые афиши…
– Сейчас я позвоню одному типу, сходите к нему.
Но ей не отвечали. Дама набрала номер еще раз.
– Идите так. Скажите от меня.
Она вспомнила адрес.
– И приходите вечером. Если что, стол раскладной еще есть.
Ника сказала, что если найдут деньги, то обязательно. Но дама не слушала, ей было, скорее всего, наплевать. Ее дело пригласить.
– До вечера, девочки. Никита, привет отцу.
– Передам…
***
Полина толкнула стеклянную дверь под вывеской «Вертеп». Вонь перегара и табака ужалила ноздри. Несколько человек за одним столом, единственные посетители, обернулись. Повисла тишина…
– Мы закрыты.
Сказал страшный лысый человек. Ника и Полли замерли, как кролики, брошенные в серпентарий. Из боковой двери вышел жирный юноша. Он застегивал ширинку. Лысый крикнул с кавказским акцентом:
– Э, зачем они здесь?!
Юноша округлил глаза.
– Чо, вырубать?
– Не спеши…
Портьеры за стойкой бара разъехались в стороны, появился чрезвычайно худощавый мужчина в костюме и галстуке.
– Здравствуйте, мы к Абраму Джохаровичу…
– Это я. Знаю, Ольга только что звонила.
Он осовело уставился на разные носки Никиты. Быстро опомнился:
– Ну, показывайте.
Взял картину за бока. Глаза его бегали в разные стороны, как у хамелеона. Он разглядывал каждый сантиметр. Подошли остальные, не менее страшные, плосконосые, с неправильными черепами.
– Это эти, как их, – Абрам Джохарович нарисовал носом перед собой воображаемую спираль, – те, что крутанули сальтуху с крыши? Показывали на днях…
– Нет, не они.
Босс думал. Остальные смотрели то в картину, то на босса. Раздался чей-то шепот:
– Супрематизм…
– Сколько?
– Пять…
– Не слышу.
– Пять тысяч!
Повисла пауза. Скрипнула кожаная куртка, кто-то шепотом выругался или восхищенно похвалил, было непонятно…
– Я вам что – больной пизды ребенок?!
Неожиданно заорал Абрам Джохарович. Голова его метнулась в профиль, как у потревоженной птицы. Нижняя челюсть оттопырилась, глаз надулся и вместе с бровью вылез на лоб. Он ждал ответа. Картину бережно подхватили и вернули Никите.
Босс заходил по залу. Оказывается, это случился телефонный звонок на невидимую гарнитуру. Абрам Джохарович стал ругаться с кем-то на нескольких языках.
– Я тебе кадык выгрызу! Чичи протараню, гетваран, оноаназысским!
Люди рассыпались по углам, стали названивать кому-то, ругаться, приказывать куда-то подъехать…
Через минуту все пропали через дверь и между портьер. Остался один лысый. Он махнул рукой.
– Э, ви еще здесь? Давай, дасвидания.
– Твою ж мать, – сказала Никита, когда они снова очутились на свежем воздухе, – чуть не описалась. Спасибо тебе, тетя Оля.
Народу на улицах становилось все больше. Заканчивались пары в университетах. Ника чувствовала себя дурой с этой нелепой брезентовой папкой под мышкой.
– Пошли к Степе. Если он ничего не посоветует, все. Можно будет идти к тебе и уныло точить салатики.
У Храма Спаса на Крови быстро нашли, кого искали. Лотки с матрешками и прочими сувенирами, казалось, никто не охраняет. Но стоит подойти, сразу появится дядя Степа. Продавцов можно сразу отличить от туристов по испитым и обветренным лицам.
– Как торговля? Здравствуйте!
– Привет.
После того, как Никита уволилась, дядя Степа больше продавцов не брал, торговал сам. Пандемия не прошла бесследно. Теперь вот финны пропали.
– Одни китайцы ходють…
Ника рассказала, что привело ее сюда.
– Ну, есть один. Сколько ты хочешь?
Ника назвала цифру.
– Скажу куда идти. Десять процентов мне.
– Конечно.
– Будет спрашивать, говори, картин много. И что ты, начинающий художник. Он иногда покупает всякий хлам, надеясь, что автор будет знаменит. Мечтает на этом разбогатеть.
На мосту стояла компания алкашей. Степан окликнул одного:
– Вовчик!
К ним метнулся краснорожий дедушка лет семидесяти.
– Проводи к Артутру. Это наши.
– А! – обрадовался дедуля, – ну пойдем.
– Спасибо, Степа.
– Привет отцу.
Вовчик был одет в короткие штаны чуть ниже колена. Ника не доверяла типам в таких штанах. Дед весело сообщил, что когда-то он прыгнул:
– Вот с этого моста! А здесь отобрали мешок с семечками у цыганки. Давно это было.
Он сыпал старинным жаргоном. Например:
– Здесь линию бомбанули с финиками…
И даже слегка закавылял, тем самым подчеркивая, бывшую свою крутизну. Ушли недалеко. Вочик, неожиданно, громко бзданул! И дал стрекача, убежал на другую сторону набережной к гранитным перилам. Рожа его стала еще краснее.
– Простите! Я наступил на лягушку!
– А куда мы шли-то?!
Ника захлебывалась смехом, Полина звенела, как колокольчик.
– Гонобобель! Артур Гонобобель!
Отдышавшись, Полина быстро нагуглила нужную личность. Оказалось, это совсем рядом.
Немного робея, постучали в дверь под вывеской латинскими буквами – gallery. Никто не открыл. Вошли сами, без разрешения.
За порогом им открылся выставочный зал. На белых стенах висели картины, тоже без рам. Ковровая дорожка вела к другим дверям, их было несколько. Скорее всего, самое грандиозное пряталось там, а это был всего лишь холл. Головки видеокамер висели в каждом углу…
– Я вас приветствую!
