Kitabı oku: «Золотая хозяйка Липовой горы»
«Золотая хозяйка Липовой горы»
(Записки пропавшего журналиста)
Исходный материал:
– тетрадь №1. «Общая», ученическая, в клетку (96 листов. Обложка черная, клеенчатая. На форзаце – перечеркнутое слово «Роман». Исписана полностью);
– тетрадь №2. «Общая», ученическая, в клетку (96 листов. Обложка темно-синяя, ламинированный картон, без подписи. Исписана на 3/4);
– ксерокопия газетной публикации от 16 июня 2017 года;
– фотографии с подписями на обратной стороне (размер 9х12 см, 10 шт);
– сопроводительное письмо.
Тетрадь №1
Записи двух видов: одни производят впечатление дневниковых, другие – художественный текст (в процессе набора он помечен курсивом).
3 августа 2017 года
– Чемодан! Ни хрена себе! Да чтоб я сдох!
Слышишь такое – и солнечный променад Пионерского курорта, изогнувшегося янтарной россыпью вдоль балтийского берега, начинает превращаться в подворотню за уральским сельским продмагом, окропленную креплёным вином вперемешку с пивом. Это сон? Если да, то нужно срочно проснуться, стать Георгием Петровичем, который вдохновенно посвящает спутницу в суровые условия жизни за Полярным кругом, перемежая повествование декламацией «Северной надбавки» Евтушенко.
Но голос Егора раздавался в самой что ни на есть яви.
– Чемодан, аллё! Георгий Петрович, он же Гога, он же Гоша, он же Жора… Ты что, оглох? Кричу ему, кричу… – мощная лапа легла на моё плечо, как фельдмаршальский эполет.
– Александр… Борисович! Какими судьбами здесь?
– Да ты чё, Чемодан, какой на хрен Бо-ри-со-вич?! Это же я – Егор, Санёк Егоров! Неделю тут в ведомственном санатории. Сам-то давно из Ебурга?!
С этими словами старый друг схватил меня и приобнял. Со стороны это могло выглядеть как схватка сумоиста с тщедушным раздатчиком флаеров. Насытившись моментом, Егор ослабил хватку и, всё ещё не отпуская добычи, сделал пол-оборота в сторону моей спутницы. Та отпрянула.
На эту особу я уже часа полтора старался произвести впечатление. Одинокая, моложавая, она с интересом наблюдала, как курортники на пирсе кормят летящих чаек, подкидывая куски хлеба. Как пройдёшь мимо? Я заглянул в закуток шашлычной, у златозубого оптимиста обменял на сотню четверть буханки, разломал её на крупные куски и молча поднёс в пригоршнях даме.
Если кто-то подумает, что мы просто кидали в небо горбушку серого, то он мало что вообще смыслит в этой жизни. Мы вместе кормили птиц.
Я представился – сам не знаю почему – по фамилии, имени, отчеству. Она, помедлив, ограничилась именем. Оставалось закрепить успех рассказами о суровых буднях за шестьдесят девятой параллелью (не зря в молодости несколько лет отбатрачил в Мурманском траловом флоте):
За что эта северная надбавка!
За —
вдавливаемые
вьюгой
внутрь
глаза,
за —
морозы такие,
что кожа на лицах,
как будто кирза…
Уже казалось, что моя нечаянная спутница не прочь завести необременительные отношения с общительным и с виду интеллигентным мужчиной. Но теперь её мимика отражала целый калейдоскоп чувств: превращение Георгия Петровича в Жору Чемодана резко поменяло планы. Женщина что-то придумала про забытый в номере телефон и поспешно скрылась.
– Ну извини, дружище… – по моему взгляду Александр Борисович обо всём догадался.
– Вот что, дедушка, неплохо бы вина выпить, – первое, что пришло мне на ум, когда Татьяна растворилась в толпе курортников.
– Узнаю! Узнаю брата Колю!
– Называйте меня ситуайен, что по-французски означает «гражданин», – я завершил обмен фразами из «Золотого телёнка», словно паролями из молодости, и добавил уже от себя: – Тем более что тебе, менту, к такому обращению не привыкать.
Ну вот что я за человек? Вроде решил писать дневник, а вместо этого вспомнил про Александра Борисовича. Ныне заместитель начальника областного полицейского главка весом далеко за центнер, а в нашей прошлой жизни – стройняга Саня Егоров, или просто Егор, – появился в повествовании будто специально, чтобы представить меня. Да, всё так: я – Георгий Петрович по прозвищу Чемодан. И это прозвище досталось мне в наследство от всех мужчин трех поколений рода Кирилловых: от прадеда Василия Ивановича к деду Григорию Васильевичу, от него – к отцу Петру Григорьевичу, а от него ко мне, Георгию Петровичу.
В начале двадцатого века на месте нынешнего посёлка Визь в Шаринском районе, на одном из ответвлений знаменитого Сибирского тракта, располагалась почтовая станция. На ней-то и промышлял извозом Василий Кириллов. Семейная легенда гласит, что в каждый приезд на железоделательный завод, расположенный неподалёку, Василия неизменно нанимала одна барыня. Ямщик был видный, ездил расторопно, лошадей и экипаж содержал как следует. Тем и приглянулся, несмотря на один изъян – матерился без удержу. Но клиентка нашла способ отучить ямщика через слово вставлять мать-перемать.
– Всем ты хорош, Василий Иванович, ничего не скажу. Иначе бы чего ради только тебя, да ещё и с приплатой, нанимала? Но терпежу моего уже не стаёт, придётся нам с тобой расставаться, – решилась как-то прояснить отношения барыня.
– Чё же так? Аль чем не угодил?
– Уж больно ты сквернословить горазд – через слово… Не для моих ушей всё это…
– Да как же, барыня, со скотинкой иначе управишься? Она же по-хорошему-то не понимает.
– Так и не давай ей спуску, только не сквернословь. А уж не в мочь – то хоть заменяй бранные слова на какие другие.
– Скажете тоже… Какое же другое может подойти?
– Да хоть… – взгляд её упал на облучок, к которому была приторочена поклажа, – на «чемодан»!
– Можно и попробовать, – согласился возница и, привстав, стеганул вожжами и разродился в адрес лошадей обширной тирадой, обильно пересыпанной словосочетанием «чемодан, ити мать».
Одним словом – исправился. И понеслось! Потом прижилось. И даже когда Василий Иванович лишился своего ремесла (ветвь Сибирского тракта, разрезанная «железкой» Транссиба, умерла, словно обескровленный организм), его не перестали звать Чемоданом. А за ним – его детей и внуков. Кличка переходила из поколения в поколение по мужской линии наравне с фамилией. И если где за пределами малой родины, куда не долетала визявская молва, Кирилловым удавалось отцепить не особо лестное прозвище, то по возвращении в родные края вместе с привычными видами уральской тайги, вплотную подступавшей к Транссибу и околице, ждало и неотлипчивое «Чемодан!».
Первоначальный смысл прозвища канул в Лету вместе с Василием Ивановичем. Насколько и в чём ему соответствовали остальные «Чемоданы», мне ничего известно не было. А вот мой отец отличался тягой к перемене мест: немало поколесил по Стране Советов. На каждом новом месте батя брался за постройку дома: всего их было пять. Но каждый раз, едва обустроившись и наладив жизнь, он – по ему одному известным причинам – срывался с места. Не торгуясь, Петр продавал новострой – и, едва получив аванс, с чемоданом наперевес исчезал в чреве общего вагона. Дождавшись «вызова» по новому адресу, отбывало и семейство. Остепенился, только когда родился четвёртый ребёнок – сын Георгий, по-простому – Жорка. Когда мне было полтора года, отец в последний раз собрал чемоданишко и сорвался в сторону малой родины – там мы и обосновались окончательно.
Родовое прозвище я оправдывал тем, что постоянно что-то собирал: сначала старые вещи, монеты, позже это стали какие-то истории, знания. Все слышанные от кого-то когда-то байки, прочитанные вскользь книги, статьи в энциклопедиях словно оседали в чемодане моей памяти. И если бы не он, я так бы и не понял, что произошло летом 2017 года.
5 августа 2017 года
Тук… тук-тук-тук… тук-тук… тук… тук-тук-тук… тук-тук… тук… тук-тук-тук… тук-тук…
Дятел в то субботнее утро был сущим наказанием. И наказанием за известный грех, имя которому – перепой. Я надеялся поспать как минимум до обеда, а потому даже отключил телефон. Минут через двадцать я всё-таки сдался. И, заглянув в зеркало заднего вида от КамАЗа, прикреплённое к окошку (этакий сельский домофон), понял, что стучит вовсе не дятел.
В ворота с поразительной настойчивостью долбился незнакомый мужчина. Орудовал он, скорее всего, ключами от «Рено Логан», что стоял на дороге. И его облик плохо вязался с автомобилем, на котором он приехал.
Незваный гость выглядел так, будто самое место ему было за рулём «Ленд Ровера», ну, или как минимум «Тойоты-Камри». Одет презентабельно, но без пижонского лоска: классические коричневые туфли, костюм серого цвета в белую крапинку (тонкий кашемир слегка пожёван от долгого сидения в автокресле), голубая рубашка из материи плотной текстуры с двойными французскими манжетами под запонки. А сами запонки – серебряные, со вставками из сердолика. В одной руке кейс (раньше их у нас называли «дипломатами») из крокодиловой кожи. Короче, человек из «Рено» меньше всего походил на продавца моющих пылесосов и самозатачивающихся ножей. Типом лица он напоминал зрелого Роберта де Ниро, разве что губы были более пухлыми, да и сам – чуть грузнее.
Я предстал перед ним не в самом лучшем виде: заспанный, два дня не бритый, в одних джинсах и с запахом изо рта, способным удерживать на расстоянии вытянутой руки любых кровососущих насекомых.
– Вы, надо полагать, лев? – вместо приветствия произнес я.
– Впечатляюще! – воскликнул незнакомец. – И здравствуйте, Георгий Петрович. Действительно, я – Лев… Николаевич. Как вы это поняли?
– Да не кричите вы так, – поморщился я. – Просто у вас запонки с сердоликом, а это камень Льва по знаку Зодиака.
– Чувствуется журналистская хватка. Кстати, меня привела сюда из столицы одна из ваших публикаций.
– Прямо на этом приехали? – кивнул я на «Логан» с местными номерами.
– К счастью, нет. До Екатеринбурга добрался самолётом, там взял машину напрокат. Ехал и думал: какая превосходнейшая природа в ваших краях!
И только я настроился выслушать заезженную арию про уральские горы, которую исполняет едва ли не каждый приезжий, как гость твердо поинтересовался:
– Не пригласите войти?
– Приглашу, – обреченно вздохнул я, – но чуть позднее – сначала хочу прийти в себя. Вчера некстати истреблял зеленого змия. И думал, что преуспел, – однако сейчас засомневался.
– Значит, у вас я буду в… час, – твердо кивнул Лев Николаевич.
Пауза ему была нужна для того, чтобы бросить взгляд на часы, движением руки явленные из-под манжет. Они были неброские с виду, только циферблат украшал миниатюрный мальтийский крест фирмы «Vacheron Constantin».
Спровадив незваного гостя, я взялся за уборку в гостиной, где сегодня ночью закончилось празднование дня рождения бухгалтера нашей еженедельной газеты. Заодно отметили мой долгожданный отпуск.
По пустым бутылкам можно было без труда восстановить ход событий. Водка «Столичная» и полусладкое «Саперави» – традиционный гендерный расклад. Пиво появилось позднее по настоянию выпускающего редактора, пожелавшего полирнуть по пути на берег пруда. Тогда же явилось сухое красное «Мерло» – как непременный атрибут к мясу на углях (чью роль с успехом исполнили сардельки). Слабоалкогольные напитки брались с запасом, ведь «в тайге мороженого нам не подадут». Кто-то из барышень решился повысить градус, не изменяя виноградной лозе, – так образовался коньяк «Лезгинка». За счёт примкнувших к нашей компании на берегу знакомых именинницы ассортимент выпивки пополнился ординарным виски и «Пепси-колой». По возвращении в поселок я пригласил всех, кто остался в строю, на кофе «по-хемингуэевски» с кальвадосом (после купания в не самой приветливой воде на исходе уральского лета у меня разыгралась фантазия). К этому рецепту автор «Прощай, оружие!» имел отношения не больше, чем к краснодарскому чаю. В шаринских магазинах, как и следовало ожидать, кальвадоса не держали в виду отсутствия спроса – зато почему-то держали граппу. Пришлось сослаться на никогда не существовавшие свидетельства Скотта Фицджеральда, что в исключительных случаях Хэм пользовал виноградную самогонку вместо яблочной…
Уборка – это наипервейшее средство от похмелья. Взбодриться и отвлечься удалось, слегка вспотеть – тоже. Затем поднял тонус контрастным душем. А вот бриться не стал – раз пропустил это в последний рабочий день, то отпуск начинать с обязаловки тем более не стоило. К тому же закончилась пена для бритья, а мыло превращало ритуал в процедуру.
Посмотрелся на себя в зеркало. Ну прям Клинт Иствуд времён вестернов – хоть и с пробивающейся сединой, но всё ещё явно рыжий с голубыми глазами. Высокий, плотного телосложения. От трёх курсов военного училища и года срочной службы осталась выправка, по которой офицеры-запасники часто признают за своего. Оттуда же, вкупе с опытом матроса рыболовецкого траулера, привычка к порядку. На крышке бутылочки «Fairy» на моей кухне не растут синие сталагмиты.
Обжигающая глазунья с колбасой и свежезаваренным чаем завершили восстановительные процедуры. К повторному визиту Льва Николаевича я был в порядке. Мне было всё равно, по какому поводу он ко мне явился, – планов на первый день отпуска у меня не было всё равно. Так почему бы и не поболтать?
– Если можно, я не буду снимать обувь, – Лев Николаевич скорее поставил в известность, чем спросил разрешения. – Видите ли, в тапочках чувствую себя словно босым.
– Валяйте, – согласился я без особого энтузиазма.
Правда, тут же взял реванш за бесцеремонно попираемые плоды моего труда: представил себе, что не разувается столичный хлыщ потому, что у него просто дырявые носки. Хуже могут быть только аккуратно заштопанные, но до такой степени неприязни я себя распалять не стал.
– Дороги у вас прям как в Альпах, – Лев Николаевич, или как там его на самом деле, уместившись в кресле, решил-таки закончить прерванную прежде арию заморского гостя. – Мне есть с чем сравнивать, ведь доводилось водить и в тех местах. Не зря я где-то читал, что ваши края называют уральской Швейцарией…
– Давайте без прелюдий, – прервал я трёп гостя. – Какая именно из моих статей вас сюда привела?
– «Оружейный клад древних угров», опубликованная в июне в «Уральской газете».
– Занимаетесь историей или этнографией?
– В общем понимании – нет, но в определённом смысле – и то и другое. К чему можно добавить культурологию, религиоведение и ещё ряд научных направлений…
– Сразу должен сказать, что самого оружия у меня на руках нет. После гибели человека, который его обнаружил, я передал всё в районный краеведческий музей.
– Георгий Петрович… – гость скорчил гримасу – так, словно языком пытался выковырять забившееся между зубами мясо. – Дело ведь не столько в самих ржавых железяках… Сама история с этой вашей находкой не так проста, как кажется на первый взгляд. Впрочем, думаю, вы и сами кое о чём догадываетесь. Но я могу вас посвятить в самую что ни на есть тайну, связанную с этим оружием. Только не сразу. И ещё – разрешите мне курить в доме, чтобы не отвлекаться?
В знак согласия я распахнул одно из окон в гостиной и заварил гостю кофе. С появлением специального молотого для заваривания в чашке делать это стало весьма просто.
Лев Николаевич достал из кейса планшет и передал мне. На 11-дюймовом экране виднелась старинная на вид карта с подписью: «За Обью, у Золотой Бабы, где Обь впадает в океан, текут реки Сосьва, Березва и Данадым, которые все берут начало из горы Камень Большого Пояса и соединенных с ней скал. Золотая Баба, то есть Золотая Старуха, есть идол у устьев Оби, в области Обдоре. Рассказывают, что этот идол Золотой Бабы есть статуя, представляющая старуху, которая держит сына в утробе, и что там уже снова виден другой ребенок, который, говорят, её внук. Кроме того, уверяют, что там поставлены какие-то инструменты, которые издают постоянный звук вроде трубного».
– Золотая Баба, – Лев Николаевич призадумался. – Все о ней слышали, но никто не видел. Непонятно происхождение этого идола – и неясно, существовал ли он на самом деле.
Собственно, весь монолог гостя был посвящен этому таинственному золотому божеству. Вернее, его поискам.
– Целые народы признавали ее божеством: Юмала, Золотая Старуха, Злата Майя, Калтась, Гуань Инь, Дьес Эмигет – Медная Статуя, Сорни Эква – Золотая Женщина, Сорни Най – Золотая Владычица, или, в просторечье, Золотая Баба – вот её имена. Что мы о ней знаем? Это некое божество северных народов – угров, вогулов и остяков, предков нынешних хантов и манси. Одни утверждали, что она – наследница Гипербореи, другие – что это изваяние тибетской буддийской богини бессмертия Гуань Инь, выражающей суть бодхисатвы (буквально – «существо, стремящееся к просветлению») Авалокитешвары.
Как всякую особую женщину, её все хотят заполучить – и безуспешно. Скандинавские саги повествуют о трёх набегах викингов в девятом, десятом и одиннадцатом веках на Биармию (так они называли северо-восток нынешней России), целью которых было завладеть золотым божеством. Одна из саг рассказывает о том, как воины с большим трудом добрались до святилища, но поживиться не успели – появилась стража идола и перебила почти всех викингов. Оставшимся в живых пришлось срочно отступать.
Новгородские молодцы-ушкуйники объединялись в лихие дружины и тоже отправлялись попытать счастье в походах за золотым кумиром. Позже, на рубеже XV—XVI веков, Семен Курбский с Петром Ушатым и Василием Гавриловым, собрав порядка пяти тысяч воинов, предприняли попытку завоевать югорские земли. Войско (его основная часть состояла из русских – с берегов Северной Двины, устюжан, вятичей, вологжан, к которым примкнули татары и мордва) выдвинулось на покорение северных земель и вернулось в столицу в 1500 году не только с победами, давшими право Ивану III добавить к своему титулу звание «князя Югорского, Обдорского и Кондийского», но и с рассказами о Золотой Бабе.
Помимо этого данные участников похода Курбского стали основой «Указателя пути в Печору, Югру и к реке Оби», а он в свою очередь, наравне с другими географическими и этнографическими материалами, лёг в основу книги «Записки о московитских делах». Её автор – барон Зигмунд фон Герберштейн, посол императора Священной Римской империи Максимилиана I при дворе великого князя Василия III. К фолианту, написанному на латыни и изданному в 1549 году, прилагалась карта Московского государства. Её-то вы и видите на планшете. Долгое время она служила основным источником информации о русских землях для европейцев. Одна из пометок этой карты весьма примечательна – между рекой Обь и Уральскими горами изображена женщина с указательной надписью «Slata Вава». Сама дама, к слову сказать, весьма отличалась от словесного описания – вполне такая европейская матрона без каких-либо анатомических подробностей.
Согласно преданиям, обладателю богини безоговорочно подчинялись поклонявшиеся ей племена. Именно поэтому образ Золотой Бабы не давал покоя и Ермаку Тимофеевичу – атаман ставил своей главной целью именно приведение сибирских народов под присягу русскому царю. «Летопись Сибирская, краткая Кунгурская» сообщает, что Ермак в марте 1582 года послал Ивана Брязгу с отрядом вниз по Иртышу и Оби, к городищу Нимъян. Там, как донёс осведомитель из местных, находился заветный идол. Взять городок ушкуйникам Ермака не составило труда, однако Золотой Бабы они там не нашли. Вот только доложить о провале экспедиции атаману Брязге не довелось: на обратном пути его отряд попал в засаду и был полностью уничтожен. Была ли это месть Сорни Най? Местные племена в этом не сомневались – как и в том, что через три года за дерзость и попытку похищения богини поплатился и сам Ермак.
Разыскивали Сорни Най и христианские миссионеры. У них был свой интерес: найти и уничтожить, чтобы пресечь поклонение идолу. К ужасу современников, в те тёмные времена в веру народы обращали не идеалисты-духовники, а материалисты, особо не тратящие время на уговоры.
Так, Стефан Пермский (впоследствии причисленный Русской церковью к лику святых) в 1384 году предпринял ряд решительных мер по искоренению язычества в селениях по рекам Вычегде, Вымь и Сысоле: «Разъярился владыка Стефан на кумирницы пермскии поганые, истуканные, изваянные, издолбленные боги их в конец сокрушил, раскопал, огнем пожегл, топором посекл, сокрушил обухом, испепелил без остатку», – говорится в «Житии Стефана Пермского», написанном неким Епифанием вскоре после кончины епископа в 1396 году. Считается, что после этого божество перенесли далее на север.
Вплоть до Октябрьской революции и прихода к власти большевиков церковь не оставляла надежды отыскать злополучное изваяние. Организационным центром этих поисков стал основанный на берегу реки Обь ещё в 1657 году Кондинский монастырь. Задачу братии делало невыполнимой то, что даже самые, казалось бы, истинные христиане-аборигены оставались втайне поклонниками Золотой Бабы. Так, монахи в 1757 году выявили среди самых богобоязненных прихожан… трёх сборщиков дани для Сорни Най.
С приходом к власти безбожников-коммунистов охотники завладеть золотой богиней не перевелись. Бытует легенда, что одному революционеру, отбывавшему ссылку в сибирских лесах, удалось-таки расположить к себе хранителей Сорни Най, и те позволили её лицезреть чужеземцу-иноверцу. И эта встреча полностью изменила его жизнь. Ссыльного революционера звали Иосиф Джугашвили, который был известен всему миру как Сталин.
– Как видите, мифы могут быть пространными и очень живучими, – подытожил Лев Николаевич. – Особенно если учитывать, что все эти охотники за Золотой Бабой (пожалуй, лишь за исключением участников первых походов викингов) гонялись за призраком. Нет, Сорни Най действительно существовала! Но в конце первого тысячелетия её уже увезли с территории Урала. Вот только поиски идола нужно было вести не на севере или на северо-востоке, а в противоположном направлении. Не в Сибири, а… в Европе, Георгий Петрович.
Я заинтригованно молчал, и, кажется, гость наслаждался этой паузой. Но вместо того чтобы объяснить свое странное предположение, Лев Николаевич (как и положено Шахрезаде) решил раскланяться:
– Впрочем, кажется, я уже извёл вас своей болтовней. Может, завтра снова пригласите меня на кофе?
– Не откажусь, умного человека всегда приятно послушать. Только вот бы ещё понять, к чему вот этот ваш визит и эти истории, Лев Николаевич.
– Скоро узнаете, обещаю вам.
Уже когда я проводил гостя до ворот и, немного повозившись с засовом, распахнул их перед гостем, не смог удержаться от вопроса:
– Где преподаёте? Я бы с удовольствием посетил ваши лекции.
Мужчина слегка замешкался, словно запнулся о порог, но быстро нашёлся и с укорительной улыбкой, слегка покачав головой (что за бестактность, я был о вас лучшего мнения!) сухо ответил:
– В одном из столичных вузов… Но не думаю, что мои лекции увлекут вас. Я преподаю молекулярную биологию. А чему вы удивляетесь? Есть работа, есть и служение.
Молочный горн
Большие лодки без парусов, ощерившиеся рядами вёсел, двигались по речной глади почти бесшумно. Гребцы с идеальной синхронностью, отработанной за долгое плавание, безо всякого плеска разрезали вёслами холодную, казалось бы, густую, как кисель, воду. Зачерпнёшь такую попить – и от неё словно напахнёт холодным железом, как у залежавшихся в ножнах и колчанах наконечнике стрелы или клинка меча.
Чем дальше Сельвуна, как называли местные племена эту реку, уводила угров от покорённой ими Империи, тем мрачнее становились берега. Воздух смыкался над бесстрашным воинством зябкой пеленой – сквозь неё даже солнце порой не могло донести своего радостного света, а луна постоянно изливала непонятную всеобъемлющую тревогу.
Главный струг (как называли лодки сами угры, переняв это название от их строителей – викингов) вождя Чекура шёл посредине армады. Сменившиеся гребцы дремали, набираясь сил. Латинянин Петро не спал – его память бередили воспоминания о прошлой, казалось, совсем из другого мира, жизни – и тревожно прислушивался к кашлю вождя.
– Молока бы тебе горячего, – наконец предложил он Чекуру, положив руку на его плечо. – В этих землях даже от погоды не жди гостеприимства, а ты ещё и спишь рядом с этой каменной статуей, она всё тепло из тебя забирает…
– Я горн и сам знаю, как хворь свести, – рыкнул Чекур. – А если ты, пёс, ещё раз назовёшь Вальгу статуей, я прикажу Хомче отрезать твой поганый язык.
Услышав своё имя, одноглазый гигант на время перестал грести, несколько мгновений выжидал, потом подмигнул и улыбнулся Петро, обнажив желтые, крупные, как у лошади, зубы.
Улыбка этого циклопообразного существа была способна нагнать икоту. За два года Петро так и не привык к ней.
Чекур недолго думая натянул до носа покрывало из соболиных шкур и постарался задремать. Но уснуть не мог: он думал о том, что река Сельвуна уже точно не приведёт их в родные края, как он рассчитывал. Придётся зимовать на её берегах. Не за горами пора, когда реку может сковать льдом, поэтому нельзя медлить с выбором городища и, возможно, не только для зимовки. Как бы вообще не пришлось обосноваться здесь. Тогда тем более следовало как можно быстрее явить и своим уграм, и местным племенам новую богиню Вальгу. Именно она должна объединить тех, кто поклоняется многочисленным каменным и деревянным идолам в здешних лесах.
«Да, молоко бы мне сейчас не помешало, – думал Чекур. – Оно бы определенно пошло на пользу». Впрочем, одна только мысль о молоке согрела изнутри сурового воина. И было от чего – сам великий Аттила нарёк его однажды Молочным горном. Это случилось в начале похода гуннов на Фракию и Иллирию, во время которого они разрушили немало городов и крепостей, дошли до знаменитых Фермопил и приблизились к окрестностям Константинополя…
Аттила и Блед были наследниками гуннского кагана. Однажды он погиб в бою, и заботу о братьях взял на себя их родной дядя Ругилла. Когда же он скончался, наследники сцепились в борьбе за власть. На кону стояла судьба огромной территории: от Кавказа до Рейна, от датских островов до правого берега Дуная.
Братья были изначально очень разными людьми. Аттила жил мыслью о великом походе на земли, примыкающие к тёплым морям, которые принадлежали Византийской и Римской империям. Он мечтал разорять, грабить и подчинять себе многие народы. А его старший брат Блед противился войнам и хотел мирной жизни для гуннов. Долго уживаться эти две разные стратегии не могли: у гуманистов в конфликте интересов всегда меньше шансов – Аттила убил единокровного соправителя и захватил трон. Почти сразу он уничтожил всех, кто был предан его дяде и брату. И начал присматривать себе верных сторонников среди вождей разных племен.
Так в его поле зрения попал Чекур.
Когда гунны вторглись во Фракию, оказавшуюся в начале пути великого похода, их непобедимая военная мощь дала сбой: армориканцы, воевавшие на стороне финикийцев, применили новое оружие. Их стрелы и копья оказались смазаны тайным ядом, и даже незначительное ранение выводило гуннов из строя: тела покрывались пятнами, вызывающими нестерпимый зуд и боль. Люди падали прямо на поле боя, извиваясь в страшных муках. А убить корчащегося на земле воина было не сложнее, чем старуху или ребёнка.
Аттила был в отчаянии и ярости. И тут ему шепнули, что один из вождей, Чекур, является горном, как называют угры шаманов, который владеет особой силой. Аттила немедленно велел привести его. В свете отблесков пламени многочисленных светильников Чекур разглядел массивный деревянный трон, украшенный искусной резьбой. Сфинксы, драконы, львы и орлы восседали, крались, скалились и парили от подножия до подлокотников и спинки в два человеческих роста.
– Небо – Кок Тенгри, земли – Аттиле! – произнося приветствие, Чекур возвёл вверх обе руки, потом провел ладонями по лицу и соединил их у груди, ожидая слов кагана. Тот начал с вопроса:
– А скажи-ка нам, Чекур, зачем я тебя позвал? Ты, говорят, шаман – горн по-вашему, а потому тайн для тебя быть не должно.
Из свиты, расположившейся на скамьях у подножия трона, кто-то противно хихикнул при этих словах.
– Для этого, Великий, не надо быть горном. Весть об отравленных стрелах и копьях армориканцев облетела твои войска быстрее, чем это мог бы сделать царь птиц орёл, что в изголовье твоего трона.
Ответ без подобострастия пришёлся Аттиле по нраву. Он одобрительно кивнул, и Чекур продолжил. На этот раз он решил дать возможность Великому остаться на высоте, а самому потешиться над его свитой:
– Только вот в толк не возьму, зачем тебе такой скромный вождь, как я, мог понадобиться, когда тебя окружают столь величественные умы? Хочешь послать вперёд моих воинов?
– Так их, Чекур, так! – захлопал в ладоши вдруг повеселевший Аттила. – Ничего путного подсказать не могут. Или боятся. Зато на пирах прекрасные песни слагают в мою честь! Ты, видно, не из таких? Да и хмельного, говорят, не пьёшь. Молва о тебе идёт как о горне. Если это правда, сделай так, чтобы яд стал вреден не больше, чем укус пчелы, избавь от мук раненых и верни их в строй. Такова моя воля. Сколько тебе нужно времени, чтобы обратиться к богам?
Чекур ответил, что он знает, чем помочь Аттиле, так что нет необходимости затягивать с обрядом. Этим он вызвал в свите переполох. Многие ожидали, что угр начнёт уходить от прямого ответа, постарается тянуть время в надежде, что ситуация уладится сама собой.
– Всепобеждающий, – молвил горн, – немедля вели приступить к рытью ямы – такой, чтобы в неё одновременно могли поместиться стоя сто воинов. И тотчас же пусть швеи берутся за иглы и сшивают шкуры. Ими надо будет выстлать дно и стены этой ямы, чтобы она стала непромокаемой, словно бурдюк. Яму предстоит наполнить коровьим молоком. В эту молочную купель и следует опускаться раненным воинам – она исцелит их от яда.
Как только взошло солнце, все рабыни, служки и даже наложницы Великого Аттилы взялись за иглы. Уже к середине дня купальня была готова. Чекур несколько раз обошёл яму, исполняя некое подобие шаманского танца. У наблюдающих за ним должно было сложиться впечатление, что горн проводит очень важный обряд.
На самом деле это была лишь игра на публику. Сам вождь угров уже давно понял, что величие и могущество их богов сходят на нет, тают, как весенний снег под мартовским солнцем. Все они словно являлись неотъемлемой частью их родины. Дальний же поход как будто подорвал корни, питающие и самих богов, и саму веру в них, от чего та стала сохнуть и терять силу. Лишённые привычных ориентиров и опор, боги рек, озёр, покровители охоты, рыбалки и стойбищ растерялись и, как простые смертные, стали совершать ошибки, давать промахи. Поняв это, Чекур между тем продолжал имитировать обряды, ведь это была одна из составляющих его власти над своим народом.
И вот Чекур дал знак: заговор на молочную купель наложен. Тут же к ней из обоза потянулись воющей и скулящей вереницей раненые, не перестающие терзать язвы грязно-кровавыми ногтями. Измученные люди скатывались в яму – и через несколько минут пребывания в молоке боль и зуд прекращались. Воины, словно заново родившись, легко выбирались наверх. Придя в себя, они хватали оружие и бросались в сторону поля боя.
