Kitabı oku: «Исторический калейдоскоп 1: Русь и Россия», sayfa 8
Монашество для состоятельных господ в XVI веке
В допетровской России некоторые очень знатные и могущественные люди в конце своей жизни уходили в монастыри. Чтобы обеспечить себе возможность такого относительно безбедного существования требовалось заранее сделать вклад, а то и не один, в монастырскую казну.
А что они получали взамен?
Не претендуя на всеобщность явления, расскажу об одном таком "пенсионере".
Иван Васильевич Шереметев был сыном воеводы Василия Андреевича Шереметева, который верно служил Ивану III, Василию III, а потом и малолетнему Ивану IV. Когда у Ивана Шереметева появился брат, тоже названный Иваном, то старший получил прозвище Большой, а младший, соответственно, стал Меньшим.
Иван Васильевич Большой воеводствовал в городах, потом в военных походах. В 1548 или 1549 году его возвысили до чина окольничего, а в 1550 году он уже считался боярином. Доводилось ему попадать и в царскую опалу, и отправляться в ссылку, и даже сидеть в тюрьме, подвергаясь пыткам, но в 1565—1567 годах он был одним из тех, кому доверяли управлять Москвой в то время, когда царь государь всея Руси отлучался из столицы.
Страница из Лицевого летописного свода, где говорится о походе против крымцев в 1555 году, в котором большим полком командовали Иван Васильевич Шереметев и окольничий Лев Андреевич Салтыков.
В 1568 году умерла жена Шереметева Большого, Евфросинья, дочь окольничего Ивана Ивановича Жулебина, и это горестное событие, похоже, надломило могущественного боярина. В 1570 году Шереметев Большой постригся в монахи в Кирилло-Белозерском монастыре, где принял имя Иона. Перед этим он сделал "вклад" в пользу этого монастыря: свою вотчину, сельцо Бутово Московского уезда с окрестными деревнями и всем имуществом, общей стоимостью 800 рублей, деньгами, серебряными сосудами, имуществом и двором, построенным за монастырской оградой, на 600 рублей. Вторая часть "вклада" переходила в собственность монастыря после смерти Ивана Васильевича Большого.
И что же получил даритель за такое щедрое подношение?
Об этом можно узнать из "Послания царя Ивана Васильевича в Кирилло-Белозерский монастырь", которое было написано в сентябре 1573 года.
"Видите, как послабление в иноческой жизни достойно плача и скорби? Вы же ради Шереметева и Хабарова совершили такое послабление и преступили заветы чудотворца. А если мы по Божьему изволению решим у вас постричься, тогда к вам весь царский двор перейдет, а монастыря уже и не будет. Зачем тогда идти в монахи и к чему говорить "отрекаюсь от мира и всего, что в нем есть", если мир весь в очах? Как в этом святом месте терпеть скорби и всякие напасти со всей братией и быть в повиновении у игумена и в любви и послушании у всей братии, как сказано в иноческом обете? А Шереметеву как назвать вас братиею? Да у него и десятый холоп, который у него в келье живет, ест лучше братии, которая обедает в трапезной."
"…ныне у вас Шереметев сидит в келье, словно царь, а Хабаров и другие чернецы к нему приходят и едят и пьют, словно в миру. А Шереметев, не то со свадьбы, не то с родин, рассылает по кельям пастилу, коврижки и иные пряные искусные яства, а за монастырем у него двор, а в нем на год всяких запасов. Вы же ему ни слова не скажете против такого великого и пагубного нарушения монастырских порядков."
Обычные монахи жили в кельях, а брат Иона – в своём собственном дворе за оградой монастыря. Его челядь и слуги остались при нём.
Из этого послания также можно узнать, что отец Шереметева Большого, Василий Андреевич, постригшись в монахи Троице-Сергиева монастыря в 1538 году, "своими кознями разрушил отшельническую жизнь". Иван Грозный позволял себе и более резкие выражения:
"Не знаете вы разве отца Шереметева – Василия? Ведь его бесом звали! Как он постригся да пришел в Троице-Сергиев монастырь, так сошелся с Курцевыми, а Иоасаф, который был митрополитом, – с Коровиными. И начали они между собой браниться, тут все и началось. И в какое мирское житие впала эта святая обитель, видно всем, имеющим разум."
Можно предположить, что если бы такое поведение бояр, постригшихся в монахи, было общепринятым в то время, Иван Грозный бы не написал такого обличительного письма. Но царя, прежде всего, возмутил конфликт в монастыре между Шереметевым Большим и Василием Собакиным, дядей его бывшей жены, царицы Марфы. Этот конфликт получил огласку, что ставило в неудобное положение и государя, и Кирилло-Белозерский монастырь. К тому же расширение церковного землевладения за счёт "вкладов" от знатных людей и уход их земель из-под государственного контроля очень беспокоили Ивана Грозного. Так что его обличительное послание имеет очень многозначный подтекст.
А о том, что "лучшие люди" вели в монастырях совсем не монашеский образ жизни, царь Иван Васильевич прекрасно знал. Ещё за десять лет до упомянутого гневного послания в Кирилло-Белозерский монастырь государь Всея Руси разозлился на Старицких князей. Вдовая княгиня Ефросинья Андреевна Старицкая, чтобы не попадать под горячую руку царя, была вынуждена постричься в монашки и уехать в основанный ею Горицкий Воскресенский монастырь. Там "поволи же ей государь устроити ествою и питьем и служебники и всякими обиходы по ее изволению, и для береженья велел у нее в монастыре бытии Михаилу Ивановичу Колычеву да Андрею Федоровичу Щепотьеву да подьячему Андрею Шулепникову". Вдова-монашка сохранила при себе прислугу и ближних боярынь-советниц, контроль над землями вокруг монастыря, а также право свободного выезда на богомолье в соседние обители.
Из этого можно сделать вывод, что на самых знатных людей, постригшихся в монахи в допетровские времена, действие монастырских уставов не распространялось. Искусно составленное завещание, которое, теоретически, можно было и изменить в любой момент, о чём прекрасно знали настоятели монастырей, позволяло "именитым" продолжать в святых обителях ту роскошную жизнь, к которой они привыкли в миру.
Раннее книгопечатание и прибыль
На уроках истории в школе нам рассказывали, что после изобретения книгопечатания книги стали стоить гораздо дешевле, что обеспечило их более широкое распространение. Но в реальности всё было немного сложнее.
В 1450 году в Страсбурге можно было купить самую простую рукописную Библию за 60 гульденов. За издание с картинками просили уже 100 гульденов.
Известно, что, по крайней мере, некоторые экземпляры Библии Гутенберга были проданы по цене 30 флоринов (гульден чеканился в немецких государствах Священной Римской империи в подражание золотому флорину и стоил примерно столько же). Пауль Швенке считал, что пергаментный экземпляр Библии Гутенберга стоил 42 гульдена, а бумажный – 34 гульдена.
Видно, что разница в цене ещё не слишком велика. Но Гутенбергу нужно было как-то отдавать долги, которые к 1455 году превысили 2000 гульденов, а ещё выплачивать жалованье своим подмастерьям. Так что он не мог сразу существенно снизить цену на свои книги.
Библия Ментелина, вышедшая из печати в 1466 году, без переплёта продавалась уже за 12 гульденов. В 1478 году в Лионе продавали книгу "Légende dorée" в переплёте и с иллюстрациями, напечатанную Мартином Хуссом и Йоханнесом Зибером, за 9.5 гульдена. Известный книготорговец Антон Кобергер рекомендовал продавать Библию на латинском языке, отпечатанную в его типографии, оптом за 8 флоринов, в розницу – за 10.
Но это всё в Европе, где книгопечатание изначально было коммерческим проектом, в который многие богатые люди вкладывали свои деньги, чтобы потом получить солидную прибыль. В России начиная с 1552 года основание типографий было государственным делом. Этим занимались исключительно по приказу царя, а позже – по указаниям высших церковных иерархов. Никакой частной инициативы в первые полтора века книгопечатания в России не дозволялось.
Первые печатные книги продавались в стране по себестоимости, половину которой давала бумага: её в России не производили (точнее производили, но слишком плохого качества, чтобы её можно было использовать в типографском процессе), поэтому бумагу завозили из-за границы. После пожара на Печатном дворе в 1634 году в связи с большими затратами на восстановительные работы было решено продавать новые издания типографии не по себестоимости, а с наценкой. Такая наценка составляла от 24.6 до 383.6% от себестоимости книги, а в среднем – около 50—70% себестоимости.
Большое количество книг продавалось принудительно – их выдавали торговцам на реализацию, взяв деньги вперёд. Причём царские люди совершенно не считались с тем, чем занимаются лавочники. Книги в приказном порядке выдавались в такие ряды, как овощной, сурожский, пушной, шапочные, кафтанные, скорняжный, медовый, котельный, луковый, рыбный и так далее. Сохранилось любопытное свидетельство от 1651 года. Архиепископ Сибирский Симеон обратился в Москву с просьбой выслать ему необходимые для богослужения книги. Только часть заказанных книг нашлась на Печатном дворе. Остальные пришлось покупать в овощном ряду. Исследователи обратили внимание на тот факт, что на Печатном дворе книги были непереплетёнными, а в овощном ряду все книги продавались в переплёте.
Позднее, скорее всего, из-за недовольства московских торговых людей, государевы слуги старались больше книг рассылать по епархиям. Города, в которые пришли книги, обязаны были как можно скорее выслать за них деньги в Москву, чтобы возместить затраченные Печатным двором средства. Сохранилась челобитная крестьян Чарондского округа царю Михаилу Фёдоровичу, написанная в 1627 году. В этом документе крестьяне протестуют против действий воеводы Фёдора Михайловича Извольского, взыскивавшего с них деньги за присланные книги.
"По твоему указу велено присланные книги передать в монастыри, в соборные церкви и в лавки торговых людей, а у нас в Чарондском округе общих монастырей и соборных церквей и торговых людей нет и воевода Извольский раздаёт книги в волостные церкви, а деньги взыскивает с нас, государевых крестьян. А между тем у нас в церквах книги уже есть. Крестьяне просят царя освободить их от этого побора".
На челобитной сохранилась помета:
"За нынешние книги деньги заплатите, а впредь к вам книг не пошлют".
Интересно отметить, что цена на печатные евангелия мало отличалась от цены на рукописные евангелия и была не ниже, а скорее даже выше цены последних. Ведь к концу XV века переписывание книг превратилось в крупных городах страны в настоящее, почти мануфактурное производство, где применялся наёмный труд. И пусть большинство таких артелей прямо или косвенно работало на церковные власти, последние тоже обращали внимание на прибыльность. А если говорить о каких-то редкостях, типа богослужебных книг раскольников, которые не печатали государственные или церковные типографии, то в этом сегменте рынка цены на рукописные издания вполне могли превышать цены печатных книг. Даже в XVII веке, по данным исследования Варвары Павловны Адриановой-Перетц, печатные книги стоили дороже рукописных, и появление книгопечатания не сказалось заметно на цене рукописей. Причём богослужебные книги ценились дороже книг для чтения, а светские – дешевле книг религиозного содержания. Из этого можно сделать вывод, что прослойка людей, читающих ради образования и получения информации, была в России того времени чрезвычайно узкой и никак не влияла на уже сложившийся рынок печатной продукции.
Давние традиции "кормления" местных властей
В последней четверти XVI – начале XVII веков в России стали переходить на воеводскую систему управления в регионах. К середине XVII века воеводская власть сделалась основной формой местного управления в государстве.
Должность воеводы была "корыстной", то есть не оплачивалась государством. Воеводы, назначенные в город или уезд, получали "въезжий корм" (то, что подносилось им к приезду), праздничное "кормление" на Рождество, Пасху, Петров день, а также ежедневное "кормление" и "подношения" от челобитчиков. Ещё местное население было вынуждено "кормить" родственников и слуг воеводы. Позднее появились и другие виды кормления: платежи на именины царя и членов царской семьи, на именины воеводы и членов его семьи, "корм" на отъезд воеводы. "Кормление" воевод стало неписаной традицией, не противоречащей законам. Центральные власти использовали такое положение вещей для поощрения служилых людей, поскольку денег для иного материального вознаграждения "государевых людей" у правительства не хватало.
Желающих добиться "хлебной" должности уездного или городского воеводы обычно имелось значительно больше, чем вакантных мест. К тому же в ходе русско-польской войны 1654 – 1667 годов люди с боевым опытом требовались на полях сражений. По этой самой причине 5 мая 1661 года был издан указ об определении в воеводы только раненых или побывавших в плену служилых людей и о смене в регионах тех воевод, которые этим условиям не удовлетворяли. Между соискателями возникал своеобразный конкурс, арбитром в котором выступали дьяки Разрядного приказа или даже сам государь.
Позднее наряду с ранением или пленом учитывались и другие обстоятельства, свидетельствующие в пользу соискателя должности воеводы. К примеру, он мог указать своего родственника, убитого или раненого в бою или попавшего в плен. Таким образом, учитывались заслуги всего рода. А ещё соискатели нередко заявляли о своём тяжёлом материальном положении и упоминали, что ранее подобные должности не занимали.
Существовало определённое соответствие чина служилого человека и ранга города, на воеводство в котором он мог претендовать. В крупные города назначались бояре и окольничие. В средние и мелкие города – стольники, стряпчие, московские дворяне, жильцы и самые видные представители провинциального дворянства. Во второй половине XVII века в связи с основанием новых городов на южных окраинах государства для провинциального дворянства расширились возможности занимать должности воевод, приказных людей, стрелецких, казачьих, осадных голов.
Обычно воеводу назначали на два года. Понятно, что некоторые из них за это время старались "откормиться" всеми возможными способами. Недаром тогда возникла пословица: "Наказал Бог народ – наслал воевод". Не все воеводы занимались выколачиванием денег из местного населения: многие вели себя относительно скромно, довольствовались лишь тем, что им преподнесут по доброй воле. Но полномочия столь высокой должности давали широчайшие возможности для обогащения.
В общественном сознании того времени различались легальные "почести" воеводам и незаконные "посулы" или "поминки". "Почестями" именовались добровольные подношения в знак уважения, а "посулами" или "поминками" называли взятки за незаконные действия или бездействия. К примеру, воевода мог за взятки освободить кого угодно от исполнения служебных обязанностей, или сверх положенного привлекать людей из местной общины к строительству городских укреплений до тех пор, пока община не догадается откупиться от этой повинности. "Посулы и поминки" обычно вымогались, но нередко получалось, что одно и то же подношение воевода называл "почестью", а местное население – "посулами и поминками".
Если воевода совсем уж портил жизнь местного населения, народ писал челобитную и отправлял в столицу. Порой по таким челобитным даже производилось разбирательство специально присланным из столицы сыщиком. Если в ходе разбирательства вина воеводы доказывалась, то центральные власти могли сократить срок его пребывания в должности, обязать возместить ущерб местным жителям, а также ещё и заплатить пеню, равную сумме ущерба, в пользу государства. А самым грозным наказанием для воеводы была царская опала.
18 декабря 1708 года Пётр I издал указ, согласно которому Россия была разделена на восемь губерний, которыми управляли губернаторы. Но те губернии оказались слишком большими, и управлять подобными новообразованиями было слишком трудно, так что уже в 1718 – 1719 годах их начали делить на провинции. А провинциями снова управляли воеводы. Теперь им уже полагалось денежное содержание, плюс прогонные и подъёмные деньги из казны. Но сила многолетней инерции оставалась слишком велика, чтобы сразу отказаться от традиций "кормления". Вспомните, у Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина в сказке "Медведь на воеводстве" Топтыгин 3-й выходил из берлоги только для того, чтобы сожрать ту дань, которую подносили ему мужики. Такой толстый-претолстый намёк на "кормление". И некоторые отзвуки этого старинного обычая отмечаются в губернских городах даже в наше время…
Судьба российского писателя в середине XVII века
Точных сведений о Фёдоре Ивановиче Порошине почти не сохранилось, так что многое из того, что вы о нём прочитаете ниже, является лишь моими предположениями.
Государев стольник Никита Иванович Одоевский был одним из крупнейших землевладельцев Российского государства. На него трудились тысячи крепостных крестьян и холопов. Когда кто-то из зависимых людей Одоевского сбегал, его управляющие не особенно усердствовали по поводу сыска – людишек много, все не убегут.
Однажды на Дон улизнул холоп Фёдор Иванович Порошин, которого обучали грамоте и письму вместе с детьми Ивана Никитича Большого, отца Никиты Ивановича. Если помните – был такой "педагогический" приём, когда дворянским недорослям на занятиях составляли компанию крестьянские или холопские дети, их товарищи по играм, и если маленький дворянчик не выказывал достаточного прилежания, наказывали не его, а детей из рабского сословия. В учёбе Фёдор был прилежен и показал большие успехи. Потому Никита Иванович Одоевский определил его в свою канцелярию. Но в 1633 году случился у стольника Одоевского спор по местничеству с князем Дмитрием Черкасским. Никита Иванович эту тяжбу проиграл: было признано, что он бесчестил понапрасну Дмитрия Мамстрюковича, и за такую дерзость Одоевского в октябре 1633 года отправили в тюрьму.
Пользуясь этим, холоп Фёдор Порошин подался на Дон, где царским посланцам, приезжавшим ловить беглых, казаки всегда гордо отвечали "С Дона выдачи нет!", и московское правительство было вынуждено мириться с таким положением вещей, ведь первый гарнизон в тех краях появился только 1646 году. А ссориться с казачьей вольницей без серьёзного отряда солдат никто не рисковал.
Среди казаков не хватало грамотных людей, и Фёдор Порошин пришёлся ко двору. Его назначили писарем в войсковой канцелярии. А к тому моменту, когда войсковой круг принял решение захватить турецкую крепость Азов, он уже был войсковым дьяком, помощником атамана, занимавшимся всеми документами и письмами.
21 апреля 1637 года казачий отряд численностью до 5 тысяч человек осадил крепость Азов. У казаков не имелось тяжёлой артиллерии, но 22 мая из Воронежа подошёл караван из 49 стругов, на которых посланник Михаила Фёдоровича Степан Чириков привёз порох, пищали с запасом ядер, денежное довольствие и сукно для обмундирования. Это не решило проблему осадных пушек, но навело казаков на мысль устроить подкоп.
Со второй попытки удалось подвести мину под стену Топракова города, самой внешней городской стены. 18 июня 1647 года взорвали пороховой заряд, от чего образовался пролом шириной более 20 метров. Походный атаман Михаил Татаринов лично повёл своих казаков на штурм. Одновременно с противоположной стороны казаки забрались на стены Топракова города по длинным лестницам. Штурм города продолжался три дня и увенчался победой казацкого войска. Правда, потери оказались очень велики: погибло более тысячи казаков. Турецкий же гарнизон крепости вырезали почти подчистую, тела врагов потом сбрасывали во внешний ров и в Дон целую неделю.
Московское правительство заверило турецкого султана в своей непричастности ко взятию Азова. В послании к Мураду IV царь Михаил Фёдорович именовал казаков "ворами" и всячески открещивался от их действий. В то же самое время гарнизон крепости снабдили порохом и свинцом, а царское жалование позволило казакам накопить годовой запас продовольствия. Так что когда 1 августа 1638 года крымский хан Бахадыр I Герай осадил Азов, он быстро понял, что отвоевание города будет стоить ему очень дорого. Поэтому уже в октябре он ушёл из-под крепости вместе со всей своей армией.
Фёдор Иванович Порошин принимал самое активное участие во всех боях. За это его избрали есаулом. 28 сентября 1640 года, когда казаки готовили город к новой вражеской осаде, Порошин написал государю Михаилу Фёдоровичу письмо, в котором в довольно смелом тоне высказал свои доводы о том, что казакам крайне необходима помощь от царя, и что Азов очень важно принять в состав России. Это письмо лишь разгневало государя.
А 7 июня 1641 года турецкие и крымские войска подступили к Азову и обложили крепость со всех сторон. Турецкий флот стоял в море напротив города, а часть кораблей даже вошла в низовья Дона. Два первых штурма крепости казаки отбили, после чего главнокомандующий всех союзных османам войск Гази Хусейн-паша начал осаду по всем правилам военной науки.
Нападающие соорудили контрвалационную линию вокруг Азова, которая поднялась выше городских стен, и с неё 16 суток непрерывно обстреливали город. Согласно донесениям казаков, ежедневно османские войска расходовали от 700 до 1000 снарядов. Защитникам Азова пришлось укрываться в заглублённых землянках и подземных бункерах.
Одновременно турки рыли множество подкопов, а казаки, соответственно, сооружали контрподкопы, в которые отправляли штурмовые группы. В "подземной войне" защитники были более активны, и потому противнику пришлось отказаться от этого вида действий.
Интенсивный артиллерийский обстрел закончился штурмом. Османским силам удалось захватить разрушенные внешние стены, но казаки укрепились в цитадели Азова и отбили все атаки против неё.
Уже 9 августа Хусейн-паше пришлось запросить у султана Ибрагима подкреплений, поскольку потери турок оказались слишком большими. Параллельно шли переговоры с казаками, во время которых активных боевых действий не велось. Защитники Азова отказались от крупной денежной суммы в обмен на сдачу.
К сентябрю обе стороны смогли подкрепить свои силы. Правда, османам не подвезли ядра для осадных пушек. Почти весь запас был израсходован во время летних обстрелов. И тогда Хусейн-паша решил использовать своё подавляющее преимущество в живой силе. Один за другим происходили штурмы цитадели. Всего их было 24. Но казаки отбили все вражеские атаки, а между Хусейн-пашей и другими командирами турок и союзников османов начались серьёзные разногласия. К тому же приближалась осень. Понеся огромные потери, Хусейн-паша снял осаду 26 сентября 1641 года.
Но казаки понимали, что турки не успокоятся, и ещё одной подобной осады Азов не выдержит. Поэтому сразу же после отхода османской армии на юг в Москву направилась делегация во главе с войсковым атаманом Наумом Васильевым и есаулом Фёдором Порошиным. В состав делегации вошли 24 казака, пережившие османскую осаду от первого до последнего дня.
28 октября эту делегацию принял сам государь Михаил Фёдорович. Вопрос об Азове был очень сложным: с одной стороны, обладание этой крепостью давало возможность беспрепятственно отправлять торговые корабли в Азовское, а потом и в Чёрное море, и сторожить южные пределы Российского государства. Но для явной войны с Османской империей у России не хватало сил. Для обсуждения проблемы в начале 1642 года даже созвали Земский собор, на котором виднейшие представители правящей элиты и высшее духовенство, подсчитав все предполагаемые расходы, приняли решение, что Азов нужно оставить.
Всё то время, пока московское правительство обсуждало вопрос Азова, Фёдор Порошин составлял "Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков". Он, как очевидец событий, вполне мог себе позволить написать такое:
"А те, кто уцелел из нас, холопов государевых, после осады, все изранены. Нет ни одного у нас человека целого; ни одного, кто бы не пролил крови своей, в Азове сидя во имя божие, за веру христианскую. А теперь мы всем войском у государя царя и великого князя всея Руси Михаила Феодоровича просим милости. Просим мы, холопы его, сидевшие в Азове, и те, кто по Дону живёт в городках своих, чтоб велел он принять из рук наших ту свою государеву вотчину – Азов-город, ради светлых образов Предтечи и Николина, ради всего, что им, светам нашим, угодно тут. Тем Азовом-городом защитит он, государь, от войны всю свою украину, не будет войны от татар до веку, как сядут наши в Азове-городе.
А мы, холопы его, что остались после осады азовской, все мы уже старцы увечные, сил нет уже у нас на боевые промыслы. А то обет наш, всех, пред образом Предтечи: постричься в монастыре его, принять образ монашеский. Станем мы бога молить до веку за него, государя, и за весь государский род его. Его государскою обороною и нашей верою защитил нас бог от таковых турецких сил, а не нашим молодецким мужеством и промыслом. А коли государь нас, холопов дальних своих, не пожалует, не велит у нас принять из рук наших Азова-города, то нам, заплакав, оставить его! Поднимем мы, грешные, икону Предтечи, да и пойдём с ним, светом нашим, куда он велит. Атамана своего пострижём пред его образом, будет он над нами игуменом. А есаула пострижём, тот у нас будет устроителем 20. А мы, бедные, хоть и немощные все, не отступим от его, Предтечи, образа, помрём все тут до единого. Будет вовеки слава лавре Предтеченской."
И за такие слова Фёдору Порошину припомнили и бегство от стольника Одоевского на Дон, и дерзкое письмо государю от 28 сентября 1640 года. В феврале 1642 года, после решения правительства относительно судьбы Азова, Фёдору Порошину не разрешили вернуться на Дон. Михаил Фёдорович лично указом от 21 февраля лишил есаула-писателя царского жалованья и сослал его в Сибирь. После этого никаких сведений о дальнейшей судьбе Порошина не обнаруживается.
Остальных членов делегации наградили и отпустили домой с наказом оставить Азов. 27 апреля 1642 года был издан на эту тему царский указ. Летом 1642 года последние казаки ушли из Азова, разрушив все крепостные укрепления. В том же году турки начали строить на месте разрушенного города новую твердыню.
А крепость Азов потом отвоевал Пётр I летом 1696 года.
