Kitabı oku: «Полынь и порох»
Глава 1
«…По приглашению атамана Каледина во дворец на утреннее экстренное заседание собрались члены Донского Правительства, прибывшие, кстати сказать, далеко не в полном составе.
Каледин в сжатой форме доложил обстановку.
– В моем распоряжении, – докладывал Атаман, – находится сто, самое большее – сто пятьдесят штыков, которые и сдерживают большевиков на Персиановском направлении. Перед вашим приходом я получил сведения от приехавшего помещика, что колонна красной кавалерии, по-видимому, обойдя Добровольческую армию, движется по направлению к станице Грушевской. От генерала Корнилова мною получена телеграмма. Корнилов извещает о своем намерении покинуть Ростов и настоятельно просит срочно отправить офицерский батальон с Персиановского фронта в его распоряжение. Как видите, дальнейшая борьба невозможна. Она приведет к бессмысленным жертвам и напрасно пролитой крови. Прихода большевиков в Новочеркасск можно ожидать с часу на час. Мое имя, как говорят, „одиозно”. Поэтому я решил сложить свои полномочия, что предлагаю сделать и Правительству. Прошу высказываться, но как можно короче. Разговоров и так было достаточно. Проговорили Россию…
Впервые за все время никто из членов парламента не протестовал. Слова Атамана и его решительный тон с одной стороны, с другой – безысходная, жуткая обстановка, угрожавшая их личной безопасности, – очевидно, произвели на присутствующих удручающее впечатление. Все быстро согласились с Калединым, сложили свои полномочия, решив передать власть Городской Думе и „демократическим организациям”. Предполагалось составить официальный акт о передаче власти к четырем часам пополудни. Но не успели последние члены Правительства покинуть дворец, как с быстротой молнии пронеслась весть, что Донской атаман Алексей Максимович Каледин выстрелом покончил счеты с жизнью…
В конце января – начале февраля 1918 года объединенные красногвардейские отряды, используя как плацдарм близлежащие, населенные шахтерами территории, повели наступление на донскую столицу. Падение Новочеркасска становилось неизбежным, и предчувствие неотвратимой катастрофы овладело всеобщим сознанием, сгущая нездоровую предгрозовую атмосферу. Страх и отчаяние, озлобление и разочарование, а вместе с ними преступная беспечность захватывали массы.
Новочеркасск, в сущности, был открыт и легко уязвим, и всякая мысль об ответной наступательной операции отпадала сама собой. Добровольческая армия Корнилова и Алексеева покинула город, сейчас она оставляла Ростов, а главный источник подпитки ополченческих частей (по аналогии с Отечественной войной 1812 года именовавшихся партизанскими отрядами) – юнкера, студенты, гимназисты и редкие, верные присяге офицеры и казаки – почти совсем прекратился».
Из дневников очевидца
Два человека, один в штатском, другой – в военной форме, стаяли посреди улицы на пронизывающем февральском ветру.
– Я сам видел, как полковник Федорин пересчитывал и принимал ящики! – поправляя пенсне, возбужденно шептал фотограф Ценципер. – Я даже снимок сделал! Вот, смотрите: в штатском – представитель Добрармии. Он в чине генерала. Я месяц назад его при всем параде… художественно… А это ваш полковник Смоляков, а это…
– Послушайте, маэстро, – перебил его казачий офицер в чине подъесаула, – то, что вы отменный портретист, весь Новочеркасск знает. А по мне, так лучше бы «физиономию» ящика предъявили, как говорится, анфас и профиль.
– Обижаете, Валерьян Николаевич. Я и так сильно рисковал. Шутка ли – два часа в пакгаузе сидеть. А если б они его проверили? Да и что, у меня труба подзорная вместо объектива, что ли?
– Ладно, ладно… Дальше.
– Как только ящики выгрузили – а они, замечу вам, хоть и невелики, но два казака еле тянут, – сам Походный атаман пожаловал. С бо-ольшой охраной!
Тут, пропуская мимо офицерский патруль, подъесаул Валерьян Николаевич Ступичев отвернулся и сделал вид, что прикуривает.
– А что же, полковник Смоляков с чинами отбыл?
– Да нет, – замотал головой фотограф, – с грузом.
– Вот это уже утешает, – собеседник Ценципера провожал взглядом ссутуленные холодом спины патрульных, выдерживая паузу.
– Итак, – продолжил он, подводя черту, – вы помните, что делать. Лошадей наймите получше, да не торгуйтесь. И матросов, и грузовик ждите у кладбища. Могилу выройте подальше и поглубже. Ясно?
– Да. Но зачем могилу?
– В одном из ящиков превосходные клише для печати немецких марок. Это имущество бывшего разведотдела Генерального штаба. Вы хотите стать миллионером, Ценципер?
– Очень хочу. Только вот… – Похожий на клетчатого грача фотограф замялся. – Сейчас денег дадите?
Офицер досадливо поморщился, сунул клетчатому пачку кредиток и, подняв воротник, зашагал прочь.
* * *
Собранный с миру по нитке отдел оперативной связи включал в себя нескольких штабных офицеров во главе с полковником Смоляковым, по совместительству вторым генерал-квартирмейстером, десяток штатских телеграфистов и взвод полевой связи численностью не более отделения, мотавшийся вокруг Новочеркасска на чихающем грузовике. Подъесаулу Ступичеву, поступившему на службу сравнительно недавно, было поручено составление ежедневной оперативной сводки на основе телефонных и телеграфных сообщений. Валерьян Николаевич, по документам – демобилизованный офицер, был исполнителен, аккуратен и у начальства нареканий не вызывал. В сложившейся обстановке, когда красные все туже сжимали петлю осады на горле агонизирующего города, такие качества были весьма похвальны.
После трагического самоубийства донского атамана Каледина мысли большинства офицеров штаба были направлены в основном на изобретение планов наиболее безопасного бегства. Об этом говорили открыто, не стесняясь. Тем более что на следующий день после рокового выстрела недосчитались нескольких высших чинов. Возник большой спрос на штатское платье, транспортные средства и накладные бороды. Градом посыпались рапорта о болезнях.
В этой обстановке вновь назначенный Походный атаман Попов и его начальник штаба полковник Федорин проявляли удивительную таинственность. Они только и делали, что созывали закрытые совещания. А их равнодушие и беспечность в отношении подчиненных вынуждали каждого заботиться о себе самостоятельно.
Казалось, в штабе остались только два самоотверженно работающих офицера – полковник Смоляков, назначенный исполнять обязанности «заболевшего» 2-го генерал-квартирмейстера, и подъесаул Ступичев.
Последний явно зачастил с визитами к хозяину фотоателье Ценциперу. Их пару раз видели за богато накрытым столом в ресторане гостиницы «Московская» в обществе фривольных дам, а также хорошо одетого, похожего на часовщика господина с акцентом.
А десятого числа Ценципер заявился прямо в штаб.
– Вы с ума сошли! – зашипел на него Ступичев. – Позвонить нельзя, что ли?
– Да бросьте уже, Валерьян Николаевич, не сегодня-завтра начнется такой драп… Сиверс уже вошел в Ростов! Сами знаете, что пора. Мне сообщили: матросы на подходе.
– Пора будет, когда побегут, – Ступичев схватил Ценципера под руку, увлекая в отдельную комнату. – Голубовцы заняли Бессергеневку – я никому не докладывал. Да и некому. Одно слово – бардак. Подождем «внезапного» штурма.
Всю ночь ружейная трескотня и пулеметные очереди сотрясали окраины Новочеркасска. Рабочие и уличный сброд неказачьего происхождения, вооруженные заводскими комитетами, нападали на патрули и принялись выбивать ополченские караулы из предместий.
Алешка Лиходедов и начальник караула старший урядник Угода то и дело осторожно выходили на улицу, вслушиваясь в хлопающую выстрелами темноту.
Где-то в районе вокзала настойчиво, длинными очередями лупил пулемет. Слева, судя по всему, в районе Барочной, и справа, у Петербургского спуска, шли ожесточенные перестрелки.
– Пока держатся юнкера! – одобрительно кивнул Угода.
Пожилой урядник атаманской сотни ломал не одну войну, и его словам можно было верить.
– А это что? – взволнованно спросил Алексей, после того как квартала за три бухнула одна, а затем вторая граната.
– Немецкие, – важно покрутил ус казак. – Кажись, отходят.
– Кто отходит? Куда? – не понял Алексей.
– Ну, ты даешь! Я те че, гадалка? Те, кто на ваших партизан наскочил. Голодранцы, наверное. По-крупному, видать, только поутру начнут.
– Черт! – Алексей вдруг вспомнил про партизанское общежитие на Барочной, куда собирался накануне его друг – Серега Мельников. Больше недели назад они с Шуркой Пичугиным записались в партизанский отряд полковника Чернецова, вместе с другими отрядами народного ополчения оборонявший подступы к Донской столице.
– Пошто нечистого поминаешь? – покосился урядник.
– Серега – да вы его знаете – туда пошел! У нашего ротного вчера именины были.
Угода сокрушенно покачал головой.
В Казначействе их было трое: Алексей, урядник и очкарик Шурка – вторая караульная смена, приставленная охранять какие-то ящики.
Массивные кованые двери и зарешеченные окна здания внушали уверенность, что до утра их караул продержится. А утром из штаба Походного атамана обещали приехать за грузом, доставленным несколько дней назад из Ростова. Судя по сопровождению, груз был очень ценный, и это означало, что о нем вряд ли забудут.
Закрыв двери на засов, Алешка уселся на мощный, с зеленым сукном стол. Наверное, это массивное сооружение из дуба служило не одному поколению счетоводов, а вот теперь стояло, разжалованное, в большом и гулком коридоре. Выдвинув ящик, бывший гимназист зевнул, вынул оттуда котелок с давно остывшей кашей и принялся лениво ковырять содержимое ложкой. Каша плохо отставала от стенок и была жутко невкусной. Через силу жуя, Лиходедов старался думать о чем-нибудь приятном, чтобы забыть о стрельбе на улице и требованиях собственного желудка.
Шестнадцатилетнему пареньку, чью судьбу подлым образом изменила грянувшая в прошлом году революция, представилось, будто он танцует на выпускном балу с очаровательной барышней. У нее зеленые глаза, тонкая талия и светло-русые, заплетенные в косу волосы.
Как у той девушки.
Он видел ее всего несколько раз, но образ запечатлелся столь ярко, что Алешка постоянно воображал себя на месте «счастливчика». Так именовался каждый из гимназистов-выпускников, которому не было отказано в приглашении на танец.
В прошлом году Алексей с ребятами проник на выпускной бал через окно, и старшие разрешили постоять в сторонке. А та девушка, легкая и сияющая, все кружилась в вальсе, одаряя партнеров счастливой непринужденной улыбкой. Он попытался узнать ее имя, но «счастливчики» только посмеялись.
Образ загадочной незнакомки будоражил сознание паренька несколько месяцев. Наконец, проследив, он узнал ее имя, которое оказалось неожиданно простым и мягким – Ульяна.
Потом было еще несколько случайных встреч. Юноша завороженно смотрел вслед красавице, не решаясь подойти и заговорить. А что если она посмеется над ним? Нет уж, лучше так, издали любоваться ёе плавной походкой, мягкими жестами, слушать грудной журчащий голосок.
Алешка уже целовался с девчонками, дважды… Первый раз в детстве, на заднем дворе, с влюбленной в него соседской девочкой Танюшей, а второй – с кузиной Элеонорой, приезжавшей с родителями летом погостить. Кузина, томная девица, была старше на два года и сразу расставила точки над «i»: «Нам обоим нужна практика, чтобы при случае не ударить в грязь лицом». Но все эти волнительные для юной души воспоминания меркли перед воображаемой встречей с предметом тайного поклонения.
Однажды он встретил Ульяну в хлебной лавке. Но между ними встрял какой-то упитанный господин, плечо которого и приняло нечаянный толчок упругой девичьей груди. Красавица охнула и покраснела, но толстяку было плевать. А он, Алешка, дорого бы дал за такое прикосновение.
Из узенькой ладошки на пол высыпались монетки, и девушка, присев, принялась их подбирать. Одну подал Лиходедов, обратившись к ней по имени. Ульяна поблагодарила и посмотрела с удивлением:
– Мы знакомы?
Упустить столь удобный момент было бы полным идиотизмом. Выйдя из булочной, Алешка, набравшись смелости, спросил:
– Уля, вы не станете возражать, если я провожу вас до дома?
Она не возражала. Ульяна оказалась общительной, совсем не ломакой. Оживленно болтая, прошли по Горбатой до ее двора, посидели немного на лавочке. Оказалось, что Улин отец – доктор. Алешка вспомнил, что однажды попадал к нему на прием с ангиной.
Ульяна, Уля… Красивое русское имя. Где теперь эта легкая, очаровательная плясунья? Последняя встреча случилась неделю назад и вышла совсем не радостной. С тех пор они больше не виделись.
Даже если обоюдная обида прошла, до свиданий ли сейчас? Вокруг идет настоящая война, в детстве казавшаяся желанной и героической. С непременно побежденными врагами и победителями – «нашими», среди которых бывают только раненые. А на войне, оказывается, убивают. Откуда эта напасть взялась, откуда примчалась, калеча привычный мир, заливая улицы кровью? Может, Улина семья уже отправилась за границу, как многие? Лучше бы так… Или нет? Завтра после дежурства он сбегает к ним домой и все узнает. И, если увидит ее, извинится… Эх, дурак!
Алешка, записавшись вместе с друзьями в партизанский отряд полковника Чернецова, дома ничего говорить не стал. Живо представил себе рыдающую в голос мать, растерянного отца и решил оставить записку. Наверное, это получилось жестоко, но сил на объяснения не было.
Увидев его издалека, Серега Мельников, стоявший с другими гимназерами у входа в канцелярию Походного атамана, замахал руками. С минуты на минуту ждали выхода начальства и построения. Пичугина не наблюдалось.
Шурка опоздал. Вид у него был унылый.
– Что, телеграфист не приехал?
У тщедушного очкарика Пичугина на руках оказались заболевшие старики-родители и младшая сестренка. Но Шурка упрямо утверждал, что на днях к ним приедет тетка с мужем-телеграфистом, драпанувшим из-под Воронежа, и все устаканится.
Пока друзья обсуждали Шуркину ситуацию, на крыльце появился ротный Осниченко. Лихо заломленная папаха очень шла студенту четвертого курса Донполитеха. Гораздо больше, нежели форменная фуражка. Подтянутый, в ремнях и начищенных сапогах, с маузером на боку, ротный имел героический вид.
– Вновь прибывшие, построиться! – скомандовал он – Так. Раз-два-три-четыре… Двадцать один. Почти взвод. С чем вас и поздравляю!
Осниченко торжественно выдержал паузу.
– Господа партизаны! Сейчас мы пойдем в Арсенал и получим оружие. Затем дождемся поручика Курочкина – и на вокзал. Там будет теплушка до Сулина.
– Александр Николаевич, разрешите обратиться! – Алексей выступил вперед. – Партизан Пичугин сегодня никак не может ехать со всеми.
– Это еще почему?
Пришлось объяснить ситуацию.
– А вы чего ж молчите? – упрекнул ротный потупившегося Шурку. – Ладно, все равно просили двух человек оставить пока при штабе, для охраны Казначейства. Вот вы, Пичугин, и вы… Как ваша фамилия? Лиходедов? Вот вы и останетесь.
– Да не переживайте, – ротный посмотрел на возмущенного таким поворотом Алешку, разлученного с Мельниковым, – на фронт успеете. Я через неделю опять за пополнением, тогда вас и товарища вашего очкастенького прихвачу.
Пичугин сразу воспрял духом. В отличие от Мельникова, Шурка был натурой крайне впечатлительной. Когда маленький, похожий на воробья парнишка чувствовал угрызения совести, у него начинал дрожать голос, а на голубые глаза-пуговки наворачивались слезы.
– Ну вот, Пичуга, а ты боялся, – Мельников большой ручищей, аккуратно, боясь сбить очки, нахлобучил на Шурку фуражку. – Теперь спокойно дождешься телеграфиста, в тряпки его душу! Да не дрейфь, поправятся твои, так-разэтак!
В Серегином лексиконе, который он в основном позаимствовал от отца, было много всяческих «вертких» выражений, и он не задумываясь их применял. Однажды на уроке географии Мельников, отвечая на вопрос о Мадагаскаре, пробасил: «Да остров это такой, тяни его налево». Учителя чуть удар не хватил, а Серегу с тех пор прозвали «бурлаком». Прозвище свое он оправдывал, поднимая, таская и толкая больше всех. Его всегда звали на помощь, когда требовалась физическая сила. Всей округе были известны его справедливый характер и тяжелый кулак.
У ворот Арсенала новоиспеченных партизан дожидались семеро уже вооружившихся студентов. К зависти гимназеров, старшие товарищи по очереди за руку поздоровались с Осниченко.
Новые, пачкающиеся маслом трехлинейки, подсумки для патронов, солдатские вещмешки типа «сидор» с сухим пайком выдавали два казака-инвалида. С жалостью глядя на пацанов, они сокрушенно качали головами:
– Ну, куды они вас угоняють?… Та разве ж можно таких под пули!
Выкатили станковый пулемет.
– Кто знаком с господином «максимом»? – весело спросил Осниченко.
Гимназисты замялись.
– Будешь пулеметчиком. И подыщи себе второго номера, – ротный хлопнул по плечу рослого Мельникова и перешел опять на «вы». – Я вам, уважаемый, по дороге лекцию читать буду, пулеметную.
Звуки ночных перестрелок, словно волны, накатывались на городской центр. Пулеметная трескотня на ведущих к вокзалу улицах стихла, зато со стороны Грушевки по окраине стали бить из орудий. В районе рынка тоже шел бой.
На улицу не выглядывали, а свет оставили только внутри, в караулке. Шурку отправили на второй этаж за водой. Пока Пичугин гремел по лестницам чайником, Алешка раскочегаривал примус. Угода задумчиво пускал клубы душистого самосадного дыма, время от времени покачивая головой в ответ на особенно близкую ружейную пальбу.
Пичугин вернулся встревоженным. Алешке показалось, что даже конопушки на остреньком Шуркином носу от волнения слегка поблекли. Оказалось, на втором этаже шальная пуля расколотила окно, как раз в тот момент, когда гимназист проходил мимо.
Алексей пытался пошутить, что, дескать, главное, чайник цел, но Пичугин даже не улыбнулся. Впечатлительный Шурик, наверное, только сейчас до конца прочувствовал, что ношение винтовки сопряжено с риском для жизни. События же нынешней ночи не оставляли никакой надежды на то, что в ближайшем будущем жить на свете станет безопасней.
– Так и полыхает! – Круглые пичугинские глаза сквозь стекла очков казались еще больше. – Как раз где общежитие. Там бой идет.
От Шуркиных речей стало не по себе. Лиходедову сразу вспомнился совместный поход в пивную и их с Мельниковым разговор.
– Серега, а ты помереть боишься? – спросил тогда Алексей у товарища.
Здоровяк Мельников замер, упершись взглядом в стоявшую перед ним кружку.
– Это если убьют, что ли? – переспросил он и тряхнул русой челкой. – Если сразу – то не боюсь. А так…
– А я вдруг про родителей подумал. Как они переживут такое?
– Дребедень. А как другие переживают? Разговор был всего-то неделю назад, а обстоятельный силач Серега успел уже побывать в настоящих боях под Каменской.
…Мельников жил на углу Барочной и Кавказской. Вчера утром, спускаясь по Почтовой улице, Алексей лишь чудом не набрал полные ботинки талой воды, ручейками сбегавшей в обрывистую балку.
Калитка была открыта. Старый дворовый пес по кличке Янычар, узнав Алешку, радостно завертел хвостом и ткнулся мордой в колени.
Сережка сидел на кухне и пил чай из самовара, обняв дымящееся блюдце закопченными ладонями.
– Я думал, это мать, – удивленно улыбнулся он, – она на базар пошла.
– Греешься?
– Ага, – Мельников аппетитно прихлебнул, – за эти дни так околел, что никак не оттаю. – Он опять улыбнулся, но уже как-то грустно. Всегда и так казавшийся старше своих сверстников физически крепкий Серега выглядел еще взрослее, словно с момента расставания прошла не неделя, а несколько лет.
Алексей снял с плеча винтовку и поставил в угол рядом с Серегиной. Мельниковская успела потерять заводской блеск и была вся в царапинах. Никто б не подумал, что номера этих трехлинеек отличаются всего на одну цифру. К тому же на хозяйской Лиходедов насчитал пять зарубок. Поймав Алешкин взгляд, Мельников пояснил:
– Трое в Глубокой, душу их в тряпки, и два под Персиановкой.
– Ну да?! А пулемет?
– Еще у Сулина раскорежило, так-разэтак. Снаряд, будь oн неладен.
Пока оттаивающий Серега рассказывал, как часть их отряда вырывалась из-под Глубокой, пришла его мать.
Жили они втроем. Сергей, мамаша и бабка – отцова мать, которая часто наведывалась в Заплавскую, к своей родне. Мельников-старший погиб еще весной 1915-го. Здоровенный был человек, из потомственных казаков. Перед германской стал работать в кузнице у Сенного рынка, все хотел дело свое открыть: ковать художественные ограды. Но война помешала.
Серега вышел весь в него – такой же высокий, сильный, упрямый, с прямой русой челкой над сдвинутыми бровями, часто немногословный, и ругается точь-в-точь как отец.
– На базаре паника. Только и разговоров, что про смертоубийство Каледина, да что от Грушевки красная конница наступает, – с порога сообщила Серегина мать, тетка Варвара, снимая платок и здороваясь с Алексеем.
– Если б наступала, то уже бы у нас во дворе была, итить ее в гроб, – мрачно заметил Серега. – Мы про нее еще утром слыхали. А насчет Каледина я так думаю: «Бог простит, а Дон отомстит».
Тетка Варвара вздохнула и в шутку погрозила сыну пальцем:
– Шош ты будешь делать… Опять ругается, ну чистый батька!
Действительно разъезды, высланные в тот день в направлении станицы Грушевской, никакого противника не обнаружили. Видимо, местный помещик, прибежавший в штаб с этой ужасающей вестью, с перепугу принял за колонну красной кавалерии гурты скота.
Пока Серега прорывался с частью отряда из-под Персиановки, Алешка с Шуркой гордо расхаживали по городским улицам с винтовками на плечах. Когда заканчивалось их дежурство в Казначействе, гимназисты доставляли пакеты, расклеивали атаманские воззвания. Один раз даже разыскивали цыгана, умыкнувшего полевую кухню от партизанского общежития на Барочной улице.
С помощью знаний, почерпнутых Пичугиным из рассказов про сыщиков, пропажа в конце концов была обнаружена. Так и осталось неизвестным, что прельстило похитителя: пара убогих лошадок или содержимое кухни. Но когда кухню, еще теплую, нашли во дворе на Песчаной, ни того ни другого уже не было. Однако за возврат казенного имущества Алешку и Шурку лично поблагодарил полковник Смоляков, в ведении коего оно и находилось.
Дома у Лиходедовых считалось, что сын служит курьером при штабе. Правда, у матери случилась истерика, когда Алексей заявился домой с новенькой винтовкой, но отец ее успокоил, сказав, что «теперь оружие кому только не выдают, а раз и Алешке выдали, то, вероятно, считают, что так лучше…» И что-то еще в том же духе. Мать сделала вид, что поверила, но патроны все же спрятала, «чтобы Алешенька, не дай Бог, кого-нибудь не ранил».
Пришлось пару дней занимать патроны у Пичугина. Вскоре боеприпасы были обнаружены за образами, и больше никто из домочадцев на них не покушался.
Дежурство в Казначействе длилось сутки через сутки. Алешку и Шурку меняли два прапорщика – бывшие добровольцы, не пожелавшие уходить с Корниловым. Их сменой командовал земляк старшего урядника Угоды – вахмистр Тюрин. Алешка слышал, что прапорщиков собирались отправить под Персияновку – офицеров в отбивавшихся от большевиков партизанских частях катастрофически не хватало, – а на их место прислать солдат-связистов. Сутки назад сняли и жидкое уличное оцепление…
Алексей вздрогнул – зазвонил телефон. Угода поднял трубку.
– Алле. Старший караула урядник Угода слухает! Точно так, постреливают вокруг. Есть груз готовить! Будет исполнено, ваш высокородь!
Положив трубку, урядник озадаченно крякнул:
– Звонил второй генерал-квартирмейстер полковник Смоляков. Наказал груз отпереть и сносить к дверям. Скоро подадут грузовик. Старший команды – подъесаул Ступичев.
«Ступичев… Ступичев… Что-то знакомое!» – подумал Лиходедов.
– Видать, совсем худо дело, раз Походный свои железяки увозит, – вздохнул Угода. – Сдадут город.
Алешка переспросил:
– Железяки? Василь Василич, а что там?
Урядник пожал плечами:
– А бес его знает… В документах написано: «Части печатных машин государственного Монетного двора. Из Петрограда».
С улицы послышался рокот мотора, в зарешеченных окнах мелькнул отсвет фар. Грузовик сдал задом, встал почти вплотную к дверям Казначейства. Приехавшие ни глушить мотор, ни сигналить не стали. Раздался настойчивый стук прикладов в дверь.
По разработанному ранее плану Алексей и Шурка примкнули штыки, схоронились за караульное помещение и прицелились.
Старший караула с наганом в левой руке и шашкой наголо в правой приблизился к двери.
– Кто идет?
– По поручению полковника Смолякова офицер отдела оперативной связи подъесаул Ступичев!
Угода отодвинул засов. В дверь просунулся офицер и протянул бумаги:
– Мои документы и наряд на груз.
Урядник вогнал шашку в ножны и отошел на свет. Глянув на фамилию и печать Всевеликого Войска Донского, сказал:
– Пожалте, ваш высокбродь.
Офицер был в светлой бекеше и низко надвинутой черной мохнатой папахе. Правую руку он держал на перевязи. Проходить в коридор штабист не стал. Увидев вышедших из-за караулки стрелков в гимназических шинелях, подъесаул кашлянул в кулак, а потом, обращаясь к Угоде, хрипло сказал:
– Со мной двое солдат. Поможете – быстрее будет. А я к шоферу.
После звонка из штаба караульные успели вытащить из хранилища только пять ящиков. Погрузив их, караул и двое солдат-связистов успели перенести в кузов еще семь.
Вдруг из грохающей темноты со стороны Ратной улицы выбежали вооруженные фигуры. Оглядываясь назад и отбрасывая впереди себя неестественно длинные тени, они направились к дверям.
– Леха, это мы! – Алешка узнал Серегин голос. – Не стреляйте!
С Мельниковым были двое студентов. Один, опираясь на другого, сильно прихрамывал.
– Ему матросы ногу прострелили, так-разэтак, – пояснил Мельников, – перевязать надо.
– Откудова матросам взяться? – удивился Угода.
– Вы, Василь Василич, скорее в штаб звоните или помощнику атамана, – попросил Серега урядника, – их там целый отряд, в тряпки их душу!
– Ах ты ж… – пожилой казак заторопился к аппарату. – Зараз про груз справлюсь, мабуть вы и спроводите господина подъесаула до места. Да и раненый у вас.
– Какого подъесаула? – насторожился Мельников.
– Высокоблагородие в кабине. Как их, Сту… Ступичев, что ли?
– Так это ж, наверное, тот самый, из парка, мать его за ногу! – вспомнил Серега. – Документы проверяли?
В этот момент дверца хлопнула, двигатель взревел, и грузовик рванул с места. Солдаты-связисты с открытыми ртами так и остались стоять с ящиком в руках.
– Стой, гад! Туда нельзя! – заорал Мельников, увидев, что автомобиль заворачивает влево.
– Хлопцы, за мной! – на бегу хрипло выдохнул урядник, держась одной рукой за сердце, а другой зачем-то выхватывая шашку.
Еще при погрузке, наблюдая, с каким напряжением казаки поднимают черные деревянные ящики с коваными ручками, Алешка подумал, что в них что-то железное. Каждый ящик весил пуда три с половиной, а всего под охраной их числилось двадцать.
Стреляя на ходу, Лиходедов обогнал Угоду. За спиной лупили сапогами по брусчатке и отчаянно матерились Серега и студент.
Высунувшись из кабины, подъесаул разрядил револьвер в сторону преследователей.
«Он же с одной рукой…» – мелькнуло у Алешки в голове. Тут его ударило в плечо так, что он выронил винтовку. Сзади кто-то вскрикнул. Набирая скорость и громыхая, грузовик уходил в темноту.
Угода стоял на коленях и, уронив голову на грудь, медленно раскачивался из стороны в сторону. Опираясь на застрявший между булыжниками клинок, старый казак силился встать. Тело его уже не слушалось. Через мгновение он стал заваливаться на бок и рухнул лицом вниз, неестественно поджав ноги.
Студент-партизан пощупал пульс и, вытирая пот, снял форменную фуражку:
– Преставился.
Подобрав Алешкину трехлинейку, Мельников взял товарища под руку:
– Сам дойдешь?
Подташнивало, плечо жгло огнем, но Алексей уверенно кивнул.
Солдаты-связисты стояли у стены с поднятыми руками, а Шурка и хромой студент держали их на мушке. Мельников подошел к солдатам:
– Руки опустите, так-разэтак.
– Вот ей-ей, мы ни сном ни духом… – закрестился тот что постарше.
– Подъесаула этого откуда знаете?
– Он телеграфистами командует у Смолякова. Мы тоже ему подчинялись, – шмыгнул носом второй.
Серега указал на убитого урядника:
– Благодарите Бога, что живы остались. Не явись мы, так-разэтак, он бы и вас пристрелил.
Алешке повезло: рана была хоть и болезненная (пуля задела мышцу плеча), но не опасная. Участвовавший в погоне студент ловко ее перевязал.
– Вениамин Барашков, химик, – он вежливо тряхнул левую руку Алексея. – Я с вашими еще под Глубокой был. А что в ящиках?
– Железяки, – вздохнул Алексей, взглянув на мертвого Угоду.
Шурка с дрожащими губами стоял рядом с телом.
– Что же… Что же нам делать? – срывающимся голосом повторял он.
Студент-химик, не обращая внимания на лепечущего Шурку, недоверчиво переспросил:
– Железяки? Что за железяки?
– Из Петрограда. Части машин с Монетного двора. Все опломбировано.
– Эпохально! – прокомментировал Барашков. Лиходедов посмотрел на часы. Было без четверти четыре.
– Ну, вот что, – он старался говорить как можно тверже. – Часть доверенного нам груза украдена. В том и моя вина. Я должен поклясться, что верну имущество во что бы то ни стало.
Мельников перевел взгляд на полуобморочного от волнения Шурика.
– Один в поле не воин. Да, Пичуга? Мы с тобой, Леха. Даже если придется штурмовать Совнарком, колотить его в гроб.
– Эх! И нас с Журавлевым припишите, – махнул рукой Барашков в сторону раненого товарища. – Все равно наши теперь неизвестно где.
