Kitabı oku: «Большая охота», sayfa 3
Глава 4. Продолжение
Уф… Неужели этот неожиданный и до конца не совсем понятный разговор подошел к концу?.. Возле двери Михаила Николаевича встретил заждавшийся и нервно расхаживающий Бартонд. И по пути к гардеробу у друзей состоялся короткий диалог:
– Ну, Миша, растревожил ты улей. Вся альма-матер прямо-таки гудит. Но как ты ораторствовал: то ли Цицерон, то ли сам Вещий Олег!
– Ты все шутишь, Коленька, а я серьезно боюсь оказаться Вещим, а точнее Вещей Кассандрой. Которую слушали, но не услышали.
– Ну, кое-кто услышал. Ко мне подходил наш с тобой однокурсник Х. Помнишь, он ещё на студенческих пирушках тост поднимал за государя и норовил выпить за каждого в отдельности, начиная с Михаила? Хе-хе-хе… Так теперь он – профессор и предлагает тебе, Мишенька, выступить перед собранием студентов-монархистов, воодушевить их, а то: «…декабристы новоявленные эти, окаянные, совсем одолели. И кабы только из студентов были, так и преподаватели подключились…»
Последняя фраза прозвучала при подходе к окошечку гардеробщика. Забрав плащи и оставив традиционную дань уважения в длани служителя, который по слухам был современником если не Ломоносова, то Пирогова, друзья направились было на выход, но, поблагодарив врачей учтивым, если не сказать – аристократическим полупоклоном, Михаил Васильевич (именно так звали почтенного служителя гардероба) неожиданно огорошил вопросом и так донельзя растерянного доктора:
– А, что, многоуважаемый Михаил Николаевич, вы, стало быть, у нас теперь служить снова будете?
– А с чего вы это взяли, милейший Михаил Васильевич?
– Так шестеро студентов здесь крутились и все выспрашивали: не выходили ли вы, а то, мол, им о переэкзаменовке договориться нужно. Вас завидели, да и выскочили как наскипидаренные. Да видать, со страху кокаину нанюхались – глазки-то шальные совсем.
Уже перешагивая через порог и подчиняясь некому наитию, Михаил Николаевич достал из внутреннего кармана маузер, взвёл, поставил на предохранитель и аккуратно переместил в карман плаща, пару раз крутанул трость, проверяя баланс. За всеми этим действием с удивленным лицом наблюдал Бартонд и, желая, видимо, скрыть смущение, несколько игриво спросил:
– Помнится, Мишенька, ты в молодости французскими романами увлекался, но чаще господина Жюля Верна перечитывал, а ведешь себя как персонаж Доде, ну вылитый – Тартарен из Тараскона. В тросточке, стало быть, шпага, а в «левом кармане кастет»?
– А ты забывчивым становишься, Николай. Запамятовал, что ли, как в Харькове до избиений студентов-академистов и угроз убийств доходило. А сейчас близятся времена пострашнее.
Но, не желая выглядеть окончательным параноиком, доктор решительно отказался от предложения взять извозчика, и друзья решили излечить расстроенные нервы, сочетая прогулку и дружескую беседу, вдыхая очищающий легкие и голову аромат майского вечера.
Умиротворенная тишина и малолюдье улицы, еще не совсем вступивший в свои права вечер настроили двух почтенных медиков на лирический лад и воспоминания о пикантных моментах сдачи экзаменов в родном университете. Как это бывает практически всегда, они дружно сошлись на том, что студент нынче пошел какой-то не такой: в голове лишь вечеринки, танцы со знакомыми курсистками, а иной раз, чего греха таить, – пивные, плавно перетекающие в кулачные, дуэли со «школярами из иной бурсы». На последней фразе друзья внезапно замолкли, переглянулись и дружно рассмеялись, ибо всё то, о чем они говорили, происходило именно с ними, в годы далекой, но прекрасной юности. И вдруг, словно ожившее воспоминание, навстречу им из подъезда вышла девушка, судя по одежде – именно курсистка. «Гений чистой красоты», скромно опустив глаза, двигалась им навстречу, и оба доктора, не сговариваясь, расступились в стороны и синхронно приподняли шляпы, приветствуя «гостью из прошлого». Юная прелестница учтиво присела, приоткрыла сумочку, и буквально в последний момент Михаил Николаевич успел заметить несколько вызывающую косметику, щедро покрывающую не такое уж и невинное личико. Но было уже поздно, Бартонд получил прямо в глаза целую жменю ядреного нюхательного табака и буквально ослеп от рези в глазах.
А из парадного с топотом, напоминающим грохот копыт атакующего эскадрона, вылетела шестерка студентов, которые, угрожающе наклонив головы и пряча руки в карманах, попытались взять Михаила Николаевича в кольцо. Всё это сопровождалось громкими фразами о жандармском прихвостне, монархической шкуре, Иуде и прочими перлами словесности. Особенно усердствовал упитанный юноша с еще безусым, но уже достаточно потасканным лицом, выглядевший, как карикатура на Наполеона I. Окинув презрительным и откровенно плотоядным взглядом Михаила Николаевича, который перехватил трость за нижний конец, «Бонапарт» под гогот «свиты» издевательски процедил сквозь зубы:
– А тросточку-то, господин Держиморда, от греха бросьте в сторонку. Глядишь, и без членовредительства излишнего обойдётся. Мы сегодня добрые.
Доктор, внезапно почувствовал себя абсолютно спокойным и готовым к действию. Перед ним стояли не одурманенные кокаином и иезуитскими речами агитаторов молодые люди, это были уже враги.
– Бросить, стало быть, советуете, юноша? Ну, что ж, извольте.
Трость, подобно городошной бите, врезалась в коленную чашечку и буквально выбила из игры «Бонапарта», который с воплями боли, прерывающимися ругательствами, катался по мостовой, сжимая обеими руками пострадавшую конечность. На мостовую со звоном упал латунный кастет.
Одновременно из темноты подворотни противоположного дома раздались трели свистка. Это не остановило нападающих, а лишь только ожесточило, тем более что их противник только что, как они считали, лишился своего единственного оружия. В их руках тоже появились кастеты, но вдруг прогремел выстрел. Рука доктора твердо сжимала рукоятку пистолета, а на лице была написана решимость направить следующую пулю пониже вечернего неба.
Мгновенно присмиревшее шакальё, подхватив под руки обезоруженного в обоих смыслах этого слова главаря, бросилось наутёк, тем более что совсем рядом уже раздавались трели свистков и топот тяжелых полицейских сапог. Через несколько минут из-за угла появилось четверо городовых, левой рукой придерживающих рукояти шашек, а правой расстегивающих на ходу кобуры со смит-вессонами. Из уст одного из них, судя по лычкам на погонах, старшего унтер-офицера, прозвучали вопросы:
– Кто стрелял, что случилось?! – И, наконец, очень вежливо. – Городовой старшего оклада Иванов. Прошу вас, господа, представьтесь.
Имеющие, видимо, немалый опыт в подобных делах городовые оцепили место происшествия, а удаляющиеся звуки свистков дворников говорили о том, что охота на убегающих преступников в самом разгаре.
Пригласительные именные билеты на съезд врачей, документ начальника госпиталя, имевшийся у Михаила Николаевича, а также явно пострадавший и до сих пор ничего не видящий Бартонд вполне устроили стражей порядка, и друзей пригласили в участок для составления протокола о нападении и для оказания помощи пострадавшему.
Извозчик материализовался буквально из вечерней полутьмы, и старший, деликатно пропустив вперед докторов, к их удивлению, скомандовал: «Гони к ближайшей аптеке, а потом – прямо на Петровку 38».
Удивление было вполне обосновано: ведь ехать им предстояло не в рядовой полицейский участок, а в Управление корпуса жандармов, так сказать, «гнездо голубых мундиров и душителей свободы». Впрочем, Михаил Николаевич оставил все вопросы на потом и сосредоточился на оказании первой помощи своему пострадавшему другу, тем более что тот, с упрямством ребенка, позабыв все врачебные заповеди, пытался тереть и без того горящие красным огнем глаза. Слава богу, провизор аптеки Форбрихера задержался на рабочем месте, и они в четыре руки вернули Бартонду временно утраченную способность видеть.
На Петровке друзей несколько раз передавали из рук в руки, каждый новый собеседник был стандартно вежлив и предупредителен. Наконец их разместили в небольшом, уютном кабинете, где молодой корнет задал полагающиеся по такому случаю вопросы и дал подписать аккуратно составленный протокол, оформленный почти каллиграфическим почерком. После чего, внимательно просмотрев документы, произнес:
– Господа, к вам нет никаких претензий. Вы действовали как законопослушные подданные. Единственно, к многоуважаемому Михаилу Николаевичу есть небольшой вопрос. По-видимому, на имеющийся у вас пистолет маузер нет документа, оформленного в соответствии с утвержденными правилами? Не переживайте, в этом нет большого греха, но у меня будет к вам убедительная просьба моего прямого начальника ротмистра Воронцова – пожертвовать часок времени и дождаться его, тем более что он в курсе ваших приключений. А пока прошу выпить чаю. Если есть необходимость проинформировать близких или начальство о месте вашего пребывания, то мы это непременно организуем. Во всяком случае, телефон в вашем распоряжении.
Михаил Николаевич был в Москве проездом, поэтому любезно предложенной возможностью позвонить воспользовался только Бартонд. Связавшись через барышню со своим коллегой и заручившись его согласием на проведение завтрашних занятий, он с удовольствием отдал должное чаю с бутербродами, тем более что в отличие от друга, который успел перекусить с Павловым, после перенесенных испытаний испытывал поистине волчий голод. Впрочем, доктор Голубев немногим уступал ему в аппетите, и новый поднос с сэндвичами оказался очень кстати. Владислав Викторович взирал на сие лукуллово пиршество с улыбкой гостеприимного хозяина и, заявив, что: «преломленный вместе хлеб, делает людей друзьями», внес и свою лепту в эту очень позднюю трапезу.
Когда первый голод был утолён, друзья, осваиваясь в этом не совсем обычном месте, с любопытством оглядели кабинет. Михаил Николаевич и вправду увлекался приключенческой литературой и, кроме романов Жюля Верна, с не меньшим удовольствием почитывал произведения своего английского коллеги сэра Артура Конан Дойла. И вот теперь он решил выступить в амплуа сыщика Шерлока Холмса и по внешнему виду помещения, мебели, книгам и прочему составить представление об их хозяине, ибо столь молодой офицер им не был, хотя явно проводил в нем немало времени.
Итак, несколько книжных шкафов. Перечень книг вызывал удивление: статистические ежегодники России соседствовали с томами военной энциклопедии Сытина, издания по криминалистике – с подшивками журнала «Наука и жизнь» и несколькими томами Карла Маркса на английском языке. Между ними стоял внушающий уважение сейф, а чуть далее шахматный столик с неоконченной партией. Массивный письменный стол был абсолютно свободен от бумаг. На нем обосновались лампа с зеленым абажуром, письменный прибор и, как это ни странно, арифмометр. Несколько кресел, на которых разместились доктора, невысокий столик с самоваром, чашками и подносом с бутербродами. Доктор долго не мог понять, чего именно, по его мнению, не хватает в этом кабинете. Но затем понял: в кабинете не было портрета царствующего императора Всероссийского!.. Но зато висели сразу три небольшие цветные литографии с портретами императоров Николая Павловича и Александра Александровича, а также графа Александра Христофоровича Бенкендо€рфа. Михаил Николаевич, так и не сумевший прийти к каким-то выводам по личности хозяина кабинета, пока оставил свои мысли при себе. А вот его друг не сдержался. Бартонд умиротворённо оглянулся вокруг и одобрительно произнес:
– А уютно, здесь у вас, Владислав Викторович. Прямо-таки и не верится, что всё это можно встретить… – здесь он запнулся и, закашлявшись, попытался скрыть смущение.
– Вы, вероятно, хотели сказать в управлении жандармерии, там, где допрашивают, секут и вздергивают на дыбе? – понимающе улыбнувшись, спросил корнет.
Бартонд покраснев, пробормотал, что он совершенно не это имел в виду. Но затем, видимо решив, что слишком уж тушуется перед этим юнцом «в голубом мундире», с вызовом и чуть резче, чем собирался поначалу, выпалил:
– Можете на меня обижаться, но – почему бы и нет?!
– А я и не обижаюсь, привык-с. Немудрено, что среди просвещенных и ученых мужей распространены подобные заблуждения. Особенно после пасквилей, аналогичных вот этому. – Иронично усмехнулся его собеседник, чуть привстав и наклонив голову в сторону визави, затем достал из кармана записную книжку и зачитал несколько фраз: – «…В Царском Селе принимают не очень ласково, но оригинально. Как только я вошёл, меня окружила толпа жандармов, и руки их тотчас же с настойчивой пытливостью начали путешествовать по пустыням моих карманов. Наконец, один из них отступил от меня шага на три в сторону, окинул мою фигуру взглядом и скомандовал мне: «Раздевайтесь!» – «То есть – как?» – спросил я. «Совершенно!» – категорически заявил он. Двое из них, обнажив сабли, встали у меня с боков, третий пошёл сзади, держа револьвер на уровне моего затылка. И мы, молча, пошли по залам дворца. В каждом из них сидели и стояли люди, вооружённые от пяток до зубов. Картина моего шествия была, видимо, привычной для них, только один, облизывая губы, спросил у моих спутников: «Пороть или вешать?» – «Журналист!» – ответили ему. «А… значит – вешать!» – решил он…» Сочинение почетного члена Императорской академии Максима Горького, он же Алексей Максимович Пешков. А может быть, господина Лермонтова процитировать?..
– Господа, господа, – умиротворяюще произнес Михаил Николаевич, – довольно спорить. Вот, кстати, позвольте полюбопытствовать: а почему у вас в кабинете портреты именно императоров Николая Павловича и Александра Александровича размещены? Не Петра или Екатерины Великих, к примеру?
– Кабинет это не мой, а ротмистра Воронцова. Если не возражаете, то он сам и ответит.
– А никакой тайны здесь и нет, – раздавшийся от двери уверенный мужской голос заставил всех дружно обернуться. – Позвольте представиться, господа, ротмистр Воронцов Петр Всеславович, честь имею. Не взыщите, что без стука, но кабинет сей в некотором роде мой.
На пороге стоял высокий мужчина лет тридцати пяти. Кавалерийский китель с серебряным аксельбантом, знаком кадетского корпуса и юнкерского училища, как влитой, сидел на стройной, мускулистой фигуре, которую, скорее, ожидалось встретить в строю кавалергардов, чем в кабинете жандармского управления. Мелодичное позвякивание шпор на высоких сапогах напомнило доктору пару строчек из стихов, которые любил напевать в минуты хорошего настроения записной сердцеед и гусар по убеждениям, поручик Дольский, серьёзно уверовавший в то, что в прошлой жизни был легендарным Бурцевым и Денисом Давыдовым, причем одновременно: «Запомни, юный друг корнет, чем громче шпоры звон, звучит пленительней сонет – шедевром станет он…»
Короткая стрижка, на лице ни единой морщинки, совершенно седые виски и – шрам. Профессиональный взгляд хирурга безошибочно идентифицировал последствия ранения холодным оружием.
Подойдя к письменному столу, он положил на столешницу несколько номеров свежих газет.
«А который теперь час, неужели уже утро?» – подумал Михаил Николаевич.
Словно отвечая на невысказанный вслух вопрос, ротмистр подтянул гири массивных напольных часов и выставил по карманному хронометру стрелки. При этом на эфесе шашки стал виден алый медальон Анны 4-й степени.
– Владислав Викторович, – обратился ротмистр к корнету, – прибыли срочные документы. Прошу вас изучить и доложить свои соображения как можно быстрее.
– Непременно, Петр Всеславович, разрешите идти?
Получив разрешение, корнет щелкнул каблуками и, попрощавшись, удалился.
– Ну-с, господа, ещё буквально полчаса, и вас доставят домой. – Очень быстро просмотрев протоколы, ротмистр отложил их в сторону и внимательно посмотрел на докторов. – Получается, нападение неизвестных. Причина не ясна, лиц не запомнили. Единственная зацепка: девица, одетая курсисткой, которая несколько нетрадиционно использует нюхательный табак. Я ничего не упустил, господа? Нет? Тогда не сочтите за попытку оскорбления, Михаил Николаевич, ибо господин Бартонд действительно ничего не мог видеть. Лукавите, а возможно, не хотите говорить или не можете. Боитесь?! Нет, нет, не спешите требовать сатисфакции, или же, как в русских сказках говорят, не вели казнить, вели слово молвить. Договорились? Тогда позвольте озвучить мои соображения, а засим вынесите свой вердикт. Вы уже почти год возглавляете прифронтовой госпиталь, то место, в которое не заманишь ни карьериста, ни мздоимца, ни просто бездельника. В Первопрестольной вы чуть более суток и почти сразу: с корабля – на бал, простите за каламбур, с поезда – на съезд. И, наконец, ваш неожиданный экспромт, сравнимый в некотором роде с разорвавшейся бомбой. Не стану скрывать, в соответствии с установленными правилами в зале присутствовал представитель МВД, отвечавший за контроль над порядком. И даже он, не будучи медиком, завороженно выслушал именно вашу речь, которую, кстати, высоко оценил сам академик Павлов.
В этот момент побледневший Михаил Николаевич вскочил со стула. От возмущения он даже не мог сразу подобрать слова:
– Милостивый государь, да вы… Как вы осмелились подслушивать приватные беседы?!
– Ну что вы, уважаемый доктор, за кого вы нас принимаете?! Вот извольте взглянуть на ночной выпуск… – И протянул ему одну из принесенных им газет. В глаза бросился заголовок на первой странице: «Нобелевский лауреат и академик Павлов рукоплещет речи патриота, прибывшего с фронта. Интервью нашего специального корреспондента».
– А после разговора с Павловым наш сотрудник случайно услышал слова гардеробщика о студентах-кокаинистах, которые назойливо пытались встретиться с вами, и сделал профессиональные выводы. Не буду посвящать в детали, но от здания университета вас с другом на расстоянии сопровождал сотрудник полиции в штатском, который, между прочим, первым и подал сигнал тревоги, помните свист? Он же слышал и состоявшийся разговор, в общем, был свидетелем от начала и до конца. И вы и сейчас продолжите утверждать, что не запомнили нападающих и не подозреваете о причине сего инцидента?
Теперь доктору пришел черед покраснеть, он не знал, что ответить, и осторожный стук в дверь показался ему спасительной отсрочкой от этой невольной, но вполне заслуженной пытки. В кабинет вошел давешний корнет, за которым последовал вахмистр с большой коробкой, прикрытой крышкой.
– Всех забрали, всё собрали, Петр Всеславович, разрешите предъявить?
И на столешницу письменного стола поочередно выложили три студенческие фуражки, два кастета, старинный, по-видимому, двуствольный пистоль и, отдельно, – завернутую в пергаментный листочек гильзу от пистолетного патрона.
– Вы, вероятнее всего, не в курсе, уважаемый Михаил Николаевич, что в Москве вот уже несколько лет действует кабинет научно-судебных экспертиз? К слову, еще перед войной, французские криминалисты объявили о возможности идентификации огнестрельного оружия по гильзе. Аналогичного мнения придерживается и тайный советник Сергей Николаевич Трегубов. Именно поэтому я настоятельно рекомендую вам, в случае утери по любым причинам пистолета, зафиксировать сей факт документально. Ибо неизвестно, в какие руки он сможет попасть. Имея эти вещественные доказательства, показания гардеробщика и нашего сотрудника, мы обратились за помощью к одним из лучших сотрудников Московской полиции и задержали двоих из нападающих, а уж они сдали своих товарищей. Кстати, разрешите вам их представить: околоточный надзиратель Дмитриев, профессиональный проводник, и его Треф.
И в кабинет, дружелюбно помахивая обрубком хвоста, зашел ведомый хозяином красавец доберман-пинчер, подойдя, деликатно обнюхал докторов, затем, усевшись возле стола, по-приятельски протянул ротмистру лапу, которую тот пожал с дружеской улыбкой. Появление красивой и добродушной собаки разрядило обстановку, тем более что Треф был любимцем москвичей и героем многочисленных криминальных хроник.
– Прошу вас, Владимир Дмитриевич, присаживайтесь и расскажите, как прошла операция? – спросил ротмистр проводника.
– Как обычно, ваше… – но увидав, как укоризненно покачал головой хозяин кабинета – поправился, – Петр Всеславович. Прибыли на место происшествия, взяли след и прошли по нему до лежбища. А дальше уже работали ваши молодцы. Тем более что – весна, мостовая сухая, да и наследили эти архаровцы изрядно.
– Великолепно, просто великолепно, Владимир Дмитриевич. Буду ходатайствовать о вашем награждении. А вот это пока для нашего общего любимца. Треф, ты не возражаешь? – ротмистр достал из ящика стола конверт и показал его собаке. Дождавшись радостного и одобрительного «гав», передал конверт хозяину.
Когда проводник с ищейкой вышли, хозяин кабинета мгновенно согнал улыбку с лица:
– Господа, вы не являетесь сотрудниками МВД Российской империи и не состоите под следствием. Я не вправе требовать от вас подписку о неразглашении информации, которую можно отнести к секретной, прежде чем ознакомить с некоторыми фактами, но прошу дать слово чести, что всё услышанное останется между нами.
Дождавшись согласия, ротмистр обратился к Бартонду:
– Простите, Николай Петрович, а что сейчас в медицинской среде говорят о деятельности академика Павлова? Не упоминают ли в этой связи профессора Ижевского?
Бартонд вначале нехотя, а затем более увлеченно повторил то, что давеча уже рассказывал Михаилу Николаевичу.
– Так-с, значит работы в интересах обороны страны, электромагнитные поля и полное отсутствие отражения полученных результатов в научных изданиях, я ничего не упустил? Нет? Отлично, то есть очень плохо. Где-то мы допустили утечку информации, но, слава богу, без конкретики. Ничего – разберемся. Господа, дело в том, что академик Павлов возглавляет одно не совсем обычное научно-исследовательское учреждение, и если и дальше работа пойдет успешно, то это сразу почувствуют и наши войска, и тевтоны. Только вот ощущения будут противоположными. Но катастрофически не хватает времени и специалистов. Иван Петрович, как бреднем, прочесал обе столицы. Война – многие в армии или вот, как вы, Михаил Николаевич, – в прифронтовой зоне. И вот, что знаменательно, стоит найти нужного человека, так буквально из ниоткуда возникают проблемы. У профессора Ижевского в кабинете кто-то проводку испортил. И если бы не внимательность ассистента, то несколько пациентов (а среди них была очень высокопоставленная особа), могли бы отправиться в мир иной, а Павел Иванович – в Сибирь. Естественно, что все его методики мгновенно были бы объявлены вредительскими и лженаучными. Тем более что, исцеляя без лекарств, он ударил по карману фармацевтических фирм, которые чаще всего, увы, имеют немецкое происхождение. По оперативным данным уже были подготовлены разгромные публикации, запросы в Думе, но, волею Божьей, да и нашими стараниями – не вышло-с! Но не всегда всё так благостно заканчивается. Михаил Николаевич, вам знакома печальная судьба профессора Пильчикова?
– Это тот, который покончил с собой в одной из больниц Харькова, страдая душевным недугом?
– Так было сказано в официальном заключении. Самоубийство посредством выстрела из револьвера. Только вот, незадача, «бульдог» аккуратно лежал на столике рядом с кроватью. По частному мнению нескольких экспертов – это было умышленное убийство. А, кроме того, как говорили древние: «Is fecit cui prodest» – сделал тот, кому это выгодно! Область научных интересов профессора и, самое главное, реальные результаты чрезвычайно важны и, прежде всего, для сферы вооруженной борьбы. Во многом он опередил Маркони и Попова, и даже Теслу. Вопросы управления по радио боевыми судами теперь пытаются реализовать в Германии. И вот именно поэтому мы взяли под неусыпную охрану Павлова, его близких и сотрудников. И что удивительно, это вызвало горячую поддержку самого академика. Да и нападение на вас, господа, произошедшее сразу после столь решительной отповеди, данной Михаилом Николаевичем тем, кто за красивыми фразами скрывает призыв к «топору и красному петуху», и за последующей после этого долгой беседой, – отнюдь не дикая выходка одурманенных кокаином юнцов. Вас шли убивать, потому что вы оказались нужны академику Павлову. Обратите внимание на сей, на первый взгляд, музейный экспонат, – ротмистр продемонстрировал двуствольный пистолет. – Вот извольте-с видеть: произведен на Императорском тульском оружейном заводе, заряжается с казенной части, охотничьими патронами шестнадцатого калибра – снаряжены волчьей дробью. Для приобретения и ношения разрешение не нужно. И им бы всё удалось, если б не ваше мужество, доктор, наличие эффективного оружия… подарок с фронта, если я не ошибаюсь, и оперативность наших сотрудников. И не забудьте, Михаил Николаевич, свечку поставить за здравие тезки вашего Михаила Васильевича! Вот чутьё у старика, да и глаз видящий. Он ведь в участок позвонил, не поленился…
– Довольно, Петр Всеславович, я всё понял. Безнаказанность порождает вседозволенность. Я готов дать показания и в суде, и перед присяжными, да и мой друг добавит своё слово.
Бартонд при этих словах согласно кивнул.
– Вот и чудесно, господа. Уже светает, извозчик вас ждет, и уже знакомый вам старший унтер-офицер Иванов – тоже. Так уж случилось, что он проживает по соседству с доктором Бартондом. Вы же у него остановились? А вечерком позвольте напроситься к вам в гости, хотелось бы поговорить о некоторых тайных обществах, да и о портретах в моем кабинете расскажу подробнее.
