Рождественская надежда

– Что это? – спросила она у мужа, который в это время, забравшись под куст, выискивал, куда бы повесить очередной фонарик.

Натан раздвинул ветки и посмотрел на сверток.

– Не знаю. Может, ключи от «Харли-Дэвидсона», который ты мне купила на Рождество?

– Мечтать не вредно, – засмеялась Меган. Присмотрелась к свертку и ахнула: – Это же подарок, который мы нашли в прошлом году! Тот самый, без надписи.

Когда в то Рождество Меган обнаружила сверток, Натан взял его и задумчиво покачал головой.

– Ты что? – удивилась Меган.

– Просто понял, каким был дураком, – вздохнул Натан, откладывая подарок в сторону.

– Почему? Что там?

– Точно не знаю. Четыре-пять лет назад, когда я проходил практику в реанимации, какой-то пациент обронил этот сверток. Я наткнулся на него после смены и решил найти того, кто его потерял, чтобы вернуть владельцу. Но совсем позабыл.

В тот день Натан обещал Меган отнести сверток в больницу и отыскать собственника подарка, но так и не осуществил своих намерений. Он даже думал, что выбросил сверток. Как выяснилось, ошибся.

Меган присела рядом с мужем и указала на находку.

– Почему он до сих пор у нас? Разве ты не собирался его отдать еще в том году?

– Кому же я его отдам?

– А ты разверни и посмотри, чей он.

– Ага. А там, конечно же, лежит визитка с именем и адресом владельца, – пошутил Натан, развешивая фонарики на кустах.

Меган положила руку на живот.

– Надеюсь, малыш не услышал.

– Что не услышал?

– Твой сарказм накануне Рождества. – Она положила сверток ему в карман.

– Ты что делаешь?

– Не хочу, чтобы он у нас лежал.

– Почему?

– Я чувствую себя виноватой. А виноват на самом деле ты! И мы с малышом не должны из-за тебя страдать.

Натан засмеялся и тотчас забыл о свертке. Опять.

У раскрытого окна громко зачирикала птица, и я проснулась. Осторожно, чтобы не разбудить Эмили, сползла с кровати. Больше восьми утра – уже много лет я не вставала так поздно. Я тихо прошла в ванную. Лапа последовала за мной. Сняв мятую одежду, в которой вчера уснула, я бросила ее в корзину для грязного белья и встала под душ. Как быть с девочкой, я еще не решила, но понимала: раз сегодня не нужно ехать в офис, я успею связаться с несколькими приемными семьями. Нанеся на лицо увлажняющий крем, я помассировала кожу вокруг глаз, чтобы избавиться от морщин, из-за них я выглядела старше своих сорока трех. Впрочем, это не помогало. Одевшись и кое-как накрасившись, я на цыпочках спустилась на первый этаж, в кухню. Открыла дверь, чтобы выпустить Лапу погулять, и заглянула в шкафчики. Крупы нет. Я направилась к холодильнику, надеясь, что там найдутся яйца. Чем еще кормить Эмили на завтрак? К счастью, яйца были – целых две штуки. И немного апельсинового сока, как раз на один стакан. Отлично. Значит, с походом в магазин можно повременить. Послышалось царапанье: видимо, Лапа просилась обратно. Я открыла дверь и увидела на пороге елку. Из-за веток раздался голос:

– Может, пригласишь войти?

– Незнакомых деревьев не приглашаю! – в тон другу ответила я.

Голова Роя высунулась из-за елки.

– Поберегись!

Он втащил дерево и бросил на пол. Перескочив через елку, Лапа вбежала следом.

– Что ты делаешь? – удивилась я.

Рой снял шапку и вытер вспотевшие лоб и шею.

– Уф! Либо я не в форме, либо в форме не я – одно из двух.

Улыбнувшись, я продолжала смотреть на него, ожидая разъяснений.

– Сегодня с утра пришлось снова везти Джейми Крамера в Дом Уэсли.

Я кивнула, не отрывая от него взгляда, догадываясь, что он уже все знает.

– Зашел туда, а там спрашивают, что у тебя случилось и где же девочка, которую ты должна была вчера привезти. Я ответил, что по дороге ты получила звонок от приемной семьи, и они согласились взять ребенка. Мол, ты просто забыла об этом сообщить.

Я прислонилась к стене.

– Значит, ты соврал?

– Я решил, так лучше. – Рой поднял брови. – Или я ошибаюсь?

– Она первый раз в жизни проведет Рождество без мамы. Да, это против правил, но я просто не могла ее там оставить. Ведь уже почти Рождество.

– Согласен.

Рой понимал, что я рисковала, однако не стал ничего говорить. Задолго до того, как я устроилась на работу, один сотрудник на время взял к себе ребенка, а тот упал с лестницы в подвал и сломал ногу. С тех пор нам ни при каких обстоятельствах не разрешалось забирать детей к себе домой. Слишком большая ответственность. Правило мы это соблюдали, но время от времени могли тайком привести к себе ребенка, чтобы накормить, искупать или оставить на ночь. Бывают случаи, когда это необходимо.

Я перевела взгляд на елку.

– А это еще что?

Рой подхватил ее и потащил в гостиную.

– Елка. Ее, знаешь ли, наряжают на Рождество, а снизу кладут подарки.

Я улыбнулась: Рой хотел устроить для Эмили праздник. Он пытался казаться грубоватым, хотя все коллеги знали, что у него доброе сердце и нежная душа.

– У нас есть семейная традиция: ставить елку сразу после Дня благодарения^[2]. В этом году внуки помогали мне ее наряжать. – Он помолчал, глядя на еловые ветки. – У всех детей должна быть елка в Рождество.

– Ты очень хороший человек, Рой Брейден. Знаешь об этом?

Он отмахнулся.

– Ладно, ладно, мне пора. Обещал сегодня посидеть с внуками. У тебя есть елочные игрушки?

Подумав, я скорчила гримасу: мол, нет.

Он с укоризной покачал головой и, распахнув дверь, взял с крыльца несколько коробок и сумок. Похоже, он принес с собой все, что нужно.

– Ого, сколько ты накупил!

– Накупил, но уже давно. Я ведь дважды был женат!

Я засмеялась и помогла ему внести в дом коробки.

– Может, она и не захочет, – предположила я.

– Захочет-захочет! – возразил Рой. – Дети любят Рождество, какими бы грустными ни были обстоятельства. – Он поставил елку в угол комнаты и убедился, что она не падает. – Ну почему, почему смерть не оставляет людей в покое даже в Рождество? – Он посмотрел на меня.

– У смерти не бывает каникул, – вздохнула я, открывая коробку с шариками.

Рой достал большого игрушечного оленя и поставил у камина.

– Конечно, он уже старенький, но дети все равно его любят. У него раньше светился нос, но несколько лет назад мои внуки сделали ему ринопластику. С тех пор мы называем его Сэр, потому что его нос стал серым.

Потом он вытащил из сумки маленькую шкатулку для украшений и протянул мне.

– У моей внучки есть такая же, и ей очень нравится. Упакуй покрасивее и отдай девочке. Пусть откроет подарок, когда захочет: можно уже сейчас, а можно подождать до Рождества. Там всякие бусики, колечки, а еще танцующая балеринка. Оберточная бумага у тебя найдется?

Я покачала головой. Рой со вздохом полез в еще одну сумку и вручил мне целый рулон.

– Здесь еще много, так что вы с Марком можете упаковать подарки друг для друга. Я слышал, многие мужья и жены так делают.

Я проводила Роя к выходу и на прощание поцеловала в щеку.

– Ты настоящий чернокожий Санта-Клаус!

Он притворно нахмурился.

– Почему Санта-Клаус? Намекаешь, что я такой же толстый?

Я засмеялась.

– И потом, ты когда-нибудь видела чернокожих Санта-Клаусов? Нет, они всегда бледненькие, с тощими бородками. Один такой шастает по торговому центру. А вид у него жалкий-прежалкий.

– Прости, ляпнула, не подумав. – Я открыла перед Роем дверь.

После его ухода я начала доставать елочные игрушки из сумок. Когда Шон был маленьким, он в один миг вываливал на пол все игрушки, быстро-быстро работая крохотными ручонками. Приближение Рождества вызывало у него восторг. В день праздника, проснувшись чуть свет, он летел к елке, на бегу подзывая нас с Марком. Мы с трудом уговаривали его не разворачивать сразу все подарки, чтобы бабушка и дедушка тоже могли полюбоваться на то, как он их открывает. Каждый год мы дарили ему пару кроссовок. Шон натягивал их и начинал носиться по дому. «Вот как я умею!» – кричал он, подпрыгивая и касаясь руками потолка. «Смотрите, как я могу!» – И он с радостными воплями мчался через всю гостиную в кухню.

В половине десятого Эмили все еще спала. К десяти часам, когда из ее комнаты донесся шорох, я успела разобрать елочные игрушки. Я поднялась на второй этаж. Лапа побежала за мной и толкнула носом дверь. Та открылась. Я увидела Эмили, которая что-то искала у себя в чемодане.

– Доброе утро, – поздоровалась я. – Хорошо спалось?

Кивнув, она села на кровать. Лапа запрыгнула туда же. Я догадывалась: проснувшись, Эмили взмолилась, чтобы последние пять месяцев ее жизни оказались кошмарным сном. Реальность часто бывает гораздо более жестокой, чем мы ожидаем.

Девочка оглянулась на фотографии, стоящие на комоде.

– Кто это?

– Мой сын, Шон.

Она внимательно рассматривала снимки.

– А это ваш муж?

– Да.

– Значит, вы замужем?

– Замужем.

– А это что? – Она указала на запечатленное на фото здание.

– Общежитие. Шон там жил, когда учился в колледже.

Эмили положила голову мне на плечо и долго разглядывала фотографии.

– А мама знает, что я сейчас у вас, а не у Делфи?

Последние несколько месяцев с Эмили работал детский психолог, помогал ей пережить горе. Я же совсем не знала, как об этом разговаривать, несмотря на диплом по психологии.

– Она на меня оттуда смотрит?

– Думаю, на небесах у людей очень много других занятий.

– Они там играют? У них есть игрушки?

– Да. У них есть все, что душе угодно. Но хотя люди там и заняты, мне кажется, время от времени Бог раздвигает облачка. Например, когда в жизни их близких происходит что-то важное. И тогда они нас видят. – Я замолчала, пытаясь проглотить комок в горле.

– Мне часто снится, что мы с мамой играем. А потом я просыпаюсь, а ее нет.

Я погладила девочку. Какое-то время мы сидели молча.

– Она не вернется, да?

Карен Делфи говорила, что Эмили часто спрашивает об этом. Мои глаза наполнились слезами, и я запрокинула голову, чтобы они не скатились по щекам.

– Не вернется.

– А она хочет обратно?

Хотят ли люди, оказавшись на небесах, вернуться к земной жизни? Вопрос поставил меня в тупик. Я задумалась.

– Как вам кажется? – поторопила Эмили. – Она хочет?

– Наверное, нет, – прошептала я. – Вряд ли у кого-то появится желание уйти из рая. Но я уверена, она бы очень хотела быть рядом с тобой. – У меня бешено колотилось сердце. Нужно сменить тему разговора: – Пойдем завтракать? Думаю, ты очень голодная.

Девочка кивнула. Я протянула ей полотенце и отправила в ванную умываться, а сама достала из чемодана хлопковые штанишки и красный свитер с нарисованной собачкой. Помогая Эмили одеться, я вспоминала, как переодевала по утрам Шона. Стоило мне снять с него пижаму, как он вырывался и с хохотом несся по коридору в надежде, что я буду его догонять. Расчесав светлые волосы девочки и забрав их в хвостик, я полюбовалась на нее. Настоящая красавица: смуглая, с темно-карими глазами. Я протянула Эмили руку.

– Идем.

Мы спустились по лестнице, и девочка увидела елку. На ее лице отразились изумление и восторг.

– Сюда что, Санта приходил?

– Один из его помощников, – ответила я, имея в виду Роя. – Он сказал, что принес елку и украшения специально для тебя.

Эмили стояла, озираясь по сторонам.

– А где же ангел? – вдруг спросила она, заглядывая в коробку с елочными игрушками. – Где он?

Мы вместе принялись искать ангела и вскоре обнаружили его в одной из сумок, под гирляндами. Девочка взяла его и высоко подняла, разглядывая струящееся белое одеяние с золотой окантовкой и длинные локоны.

– Он совсем не так выглядит, – разочарованно прошептала Эмили и отложила ангела в сторону.

– Купим другого.

Девочка посмотрела на меня и ничего не ответила. Я так давно не жила с детьми, что теперь не знала, как себя вести, и боялась, что она это почувствует.

– Давай сперва позавтракаем, а потом украсим елку. Ладно?

Мы прошли в кухню. Я налила Эмили полстакана апельсинового сока и разбила два яйца в сковородку. Не помню, когда в последний раз я готовила яичницу, но получилась она весьма неплохой, хотя и слегка пережаренной. Положив ее на тарелку перед Эмили вместе с тостом, я села напротив. Девочка потянулась за соком и опрокинула стакан. По столу разлилась лужа, струйки потекли на пол. Подскочив, я схватилась за тряпку, торопливо вытерла пол и прижала стопку салфеток к столешнице. Эмили замерла, и я поняла, что напугала ее. В самом деле, чего это я так всполошилась? Ну, пролилось немножко сока, подумаешь. Выкинув салфетки, я улыбнулась девочке.

– Все в порядке. Ничего страшного.

Она явно мне не поверила.

– Хочешь еще сока?

Эмили кивнула. Я вылила остатки ей в стакан.

– А где ваш муж? – спросила девочка, не отрывая взгляда от кусочка яичницы, который вилкой возила по тарелке.

С тех пор, как я забрала ее от Делфи, она только раз посмотрела мне в глаза.

– Скорее всего, едет с работы, – ответила я и вдруг поняла, что забыла предупредить Марка об Эмили.

– Кем он работает?

– Летчиком.

– Мой друг Алекс тоже летчик.

– Правда? Ну, тогда им с Марком надо подружиться.

Кивнув, она съела кусок яичницы. Обвела взглядом кухню и увидела еще одну фотографию Шона.

– Он сейчас в колледже?

– Нет.

Эмили откусила от тоста. В доме было так тихо, что я слышала, как она жует.

– Он живет здесь?

– Нет.

Девочка опять повозила кусочек яичницы по тарелке, прежде чем положить его в рот. На меня она по-прежнему не смотрела.

– Он будет наряжать с нами елку?

– Не будет.

– А на Рождество приедет?

– Нет.

– Он не собирается домой?

– Не собирается.

– Но почему?

– Потому что он на небесах.

Глава 4

Надежда – это не убежденность в том, что все будет хорошо, а уверенность: то, что ты делаешь, имеет смысл – вне зависимости от того, чем кончится дело.

Вацлав Гавел

Шон умер, когда учился на втором курсе. Двадцать третьего декабря, в последний учебный день, он собирался приехать на три недели домой. Но потом узнал, что Марку придется поработать еще два дня, чтобы заменить попавшего в больницу коллегу, и передумал.

– Раз уж папа все равно будет на работе, я лучше приеду двадцать четвертого. Если я помогу установить новое оборудование в медийной лаборатории, профессор Тэмблин заплатит мне столько же, сколько профессионалу. Он выбрал в помощники только меня и моего однокурсника, потому что считает нас своими лучшими студентами.

Я предпочла бы, чтобы Шон не задерживался, но он был так воодушевлен.

– А оборудование не может подождать до конца праздников?

– Нет, мам. Нужно закончить до того, как все вернутся с каникул. За два дня мы как раз успеем.

Я вздохнула. Мне очень хотелось, чтобы сын приехал двадцать третьего, но, в общем, чуть раньше, чуть позже – какая разница?

– Во сколько тебя ждать?

– Самое позднее – в девять.

Марк заканчивал работу в десять, значит, в канун Рождества я буду совсем одна.

– Хорошо. Держи меня в курсе.

За эти два дня я перемыла весь дом, купила продукты и начала готовить праздничный ужин. Мы впервые решили отметить Рождество у нас, вместе с родителями и всей семьей Ричарда. Обычно мы собирались у мамы с папой или у родителей Марка. Я испекла шоколадный торт и ореховый пирог и только потом вспомнила, что папа и Ричард оба не любят орехи, и приготовила еще арахисовые конфеты. Теперь сладостей точно хватит всем. На всякий случай я взялась за сахарное печенье, но тут Лапа попросилась на улицу. Всего на пару минут я выскочила с ней наружу, отойдя от телефона. Вернувшись в дом и наливая воду в собачью миску, я заметила, что на автоответчике появилось сообщение от Шона.

«Привет, мам. Я в дороге. Выехал где-то час назад, поэтому часа через два уже буду. Тут связь прерывается, но ты звони, если что. Скоро увидимся. Люблю тебя».

Я набрала его номер, но сын был недоступен. Значит, находится на том участке пути, где мобильная связь не работает. Ладно, позвоню позже. Я доделала тесто для сахарного печенья и положила его в холодильник, чтобы легче было потом раскатывать. Навела в кухне порядок и посмотрела на часы. Шон приедет меньше чем через час. Я вытерла руки и собралась уже набрать его номер, как зазвонил телефон.

– Миссис Эддисон? – послышалось в трубке.

– Да. – И как у этих рекламщиков хватает наглости звонить в канун Рождества?

– Ваш сын Шон попал в аварию.

У меня участился пульс, по телу разлилась слабость. Повторите. В какой он больнице? Где это? Что с ним? Женщина на том конце провода ничего не знала. Я повесила трубку. У меня кружилась голова, я задыхалась. Где Марк? Ах да, в рейсе. Надо позвонить в авиакомпанию, пусть ему передадут сообщение. Я стала набирать номер. Ошиблась. Скинула, набрала снова. Опять ошибка. Где моя телефонная книга? Трясущимися руками открыла ее, но не смогла вспомнить название авиакомпании. Кажется, номер записан у меня в мобильном. Позвоню по дороге. Сначала нужно все рассказать маме и папе, может, они поедут со мной. Нажала кнопку быстрого набора. Родителей не оказалось дома, а мобильного у них не было. Я заторопилась к машине. Выехала на дорогу. Гараж закрыла?.. А дом заперла?.. Не важно. Я промчалась по улицам и вылетела на трассу. «Господи, пусть с Шоном будет все в порядке, – молилась я. – Пожалуйста, помоги ему. Пожалуйста». Я без конца твердила одно и то же. Мои мысли путались. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста». Я попыталась позвонить в авиакомпанию, но услышала быстрые короткие гудки. Наверное, что-то со связью. Опять позвонила – те же странные гудки. Из моей груди вырвался стон. «Господи, пусть он будет жив и здоров», – шептала я, снова и снова пытаясь дозвониться. Неизменные гудки. Телефон выпал у меня из рук. Что же делать?.. Кажется, я проскочила въезд в больницу. Схватила бумажку, на которой нацарапала адрес. Нужен въезд двести восемнадцать. Проехала я его или нет? По телефону сказали, что дорога займет минут сорок пять, а я понятия не имела, сколько прошло времени. Вот еще один въезд, двести семнадцатый. Значит, нужно назад. Я развернулась и помчалась обратно, игнорируя красный свет и знаки «стоп». Большое белое здание впереди. Влетев на парковку, я заглушила мотор и побежала ко входу.

За стойкой администратора сидели люди. Почему они двигаются как в замедленной съемке? Или со мной что-то не так? Надо подойти к ним. Ноги не слушались. Я с трудом ими передвигала. «Здравствуйте, я ищу сына». Никто не обратил на меня внимания. Или, может, мне просто не успели ответить. Я побежала по коридору навстречу молодому человеку в белом халате. Бросила взгляд на бейджик, машинально отметила – знакомое имя, мы когда-то чуть не выбрали его для Шона – и тут же забыла, как зовут доктора.

– Скажите, где мой сын, – вцепилась я в него. – Он тут, в больнице. Где он?

Меня колотило как в лихорадке. Молодой человек подошел к стойке, где мне ничего не ответили.

– Как зовут вашего сына?

– Шон Эддисон. Мне позвонили, сказали, он попал в аварию…

Услышав имя, врач помрачнел.

– Я схожу за доктором.

Я заметила перемену в его голосе и выражении лица и догадалась: случилось что-то ужасное. Мне стало очень холодно. Я дрожала. Силы покидали меня, ноги подгибались. И все-таки я побежала за молодым человеком.

– Отведите меня к сыну, – умоляла я, догоняя его.

Тот кивнул, глядя в сторону.

– Сейчас приведу врача. – И скрылся за дверью.

У меня стучало в висках. Я металась по коридору, заглядывая в каждую дверь, но Шона нигде не было.

Молодой человек вернулся.

Я кинулась к нему.

– Доктор сейчас на операции, он выйдет к вам, когда закончит.

Я видела, что он избегает разговора и хочет уйти.

Я схватила его за руку.

– Скажите!

Молодой человек посмотрел мне в лицо.

– Скажите, что с моим сыном!

– Лучше все-таки подождать доктора.

– Что с моим сыном?! – закричала я.

Я понимала, что ставлю его в неудобное положение, но не отступала. Мне нужно было знать правду.

– Он уснул за рулем и въехал в фуру, которая стояла на обочине.

У меня сжалось сердце.

– Когда его привезли, он был в сознании, разговаривал с нами.

Я кивнула.

– Но мы сразу поняли, что он сильно пострадал, – медленно продолжал врач. – Мне очень жаль, миссис Эддисон. Его травмы оказались слишком тяжелыми. Он умер на операционном столе. Мы не успели ему помочь.

Не могу описать, что я почувствовала тогда. С тех пор, как мне позвонили из клиники, мое сердце не переставало бешено колотиться, а теперь будто оборвалось. В глазах потемнело, я зашаталась. Молодой человек помог мне сесть. Где Марк? Где мама и папа? Почему я сижу тут одна с чужим человеком, когда дома нужно доделывать сахарное печенье? Шон звонил, сказал, что скоро будет. Надо успеть все подготовить. До меня долетел смех медсестер, болтавших у стойки. Он показался мне оглушительным.

– Может, воды?

Что? Кто это говорит? Какое-то время я молча смотрела на молодого человека. Потом покачала головой.

– Что он сказал?

Во взгляде доктора читалось непонимание.

– Шон говорил с вами. Что он сказал?

Молодой врач помедлил, стряхивая с брюк несуществующие пылинки.

– Как его зовут, где живет. Еще сказал, что вы дома одна, ждете его.

Я чувствовала, что по щекам у меня льются слезы.

– А еще, что очень любит вас и папу. И будет любить. Всегда.

Я закрыла лицо ладонями и разрыдалась. Мне хотелось умереть вместе с сыном. Умереть прямо сейчас, на этом месте, потому что я не представляла, как выйду отсюда и вернусь в опустевший дом. В дом, куда Шон больше никогда не приедет.

– Это все? – прошептала я.

– Ничего. Только просил передать вам, чтобы вы не переставали любить детей.

Я застонала, обхватив голову руками.

– Знаете, он не боялся. Говорил спокойно. И отошел с миром.

Я подняла взгляд на врача.

– Я хочу его увидеть.

Молодой человек кивнул и повел меня к какой-то двери. Мои колени подгибались.

Мы вошли внутрь.

– Я могу позвонить в погребальную контору, – сочувственно предложил доктор, пододвигая мне стул. – Его привезут в морг, который находится в вашем городе.

Я приблизилась к Шону.

– Вы можете подождать в отдельном кабинете.

– Нет, я останусь с сыном.

– Я прослежу, чтобы вас никто не беспокоил.

С этими словами молодой человек вышел. Больше я его не видела. После я даже не смогла описать маме этого доктора. Все произошло слишком быстро. Да, я разговаривала с ним несколько минут, но из-за состояния, в котором находилась, не запомнила ничего, кроме его доброты.

Впервые за девятнадцать лет брака мы с Марком перестали понимать друг друга. До этого, встречая кого-нибудь в первый раз, я смотрела на нового знакомого не только своими глазами, но и глазами мужа. В ресторане я судила о еде, опираясь не только на свой, но и на его вкус. Так всегда бывает, когда люди женятся. Мы любим, ненавидим, размышляем и воспринимаем этот мир, учитывая мнение супруга. Но после смерти Шона все изменилось. Между мной и Марком словно выросла стена. Мы по-прежнему были рядом, но уже не вместе. Хотя мы поделили одно горе на двоих, каждый из нас переживал его по-своему. Марк окружил себя вещами сына. Смотрел старые семейные записи, на которых маленький Шон делал первые шаги, учил алфавит, разглядывал картинки в книжках «Баю-баюшки, луна» и «Цыпленок Цыпа», танцевал с бабушкой и дедушкой. Подолгу сидел в спальне Шона, читая его школьные тетради и пролистывая альбомы с фотографиями. Он мог бесконечно слушать последнее сообщение сына на автоответчике, и каждый раз, когда оно звучало, я выходила из комнаты. Я не могла этого вынести. Не могла видеть снимки Шона, слушать его голос или смотреть семейные видеозаписи. Они растравляли рану, и боль сжигала меня изнутри. Марк не скрывал своих чувств, я же держала их в себе, не хотела выставлять напоказ. Впервые у нас не получалось поговорить по душам. У меня словно высохли все слезы, и я разучилась плакать. Как будто оцепенела. Мы обращались за помощью к психологу, но через какое-то время поняли: бесполезно. Ведь я не могла разговаривать о Шоне с мужем, даже когда мы оставались вдвоем, а в присутствии психолога – постороннего человека – мне было еще тяжелее. Мне хотелось поговорить с Марком, но слова застревали в горле. А все из-за того, что в глубине души я винила его в смерти сына. Мне казалось, если бы Марк не поехал тогда на работу, Шон был бы жив. Он бы вернулся домой на день раньше, как и собирался. Мы с Марком искренне любили друг друга, были лучшими друзьями, но смерть сына разъединила нас.

Ночами я не могла уснуть. Марк тоже страдал от бессонницы. Я выбиралась из постели и целый час слонялась по дому, прежде чем снова лечь. Потом вставал Марк, и я слышала бормотание телевизора или шелест страниц. Через час он опять ложился. Спустя два года после смерти Шона Марк поднялся посреди ночи и ушел в спальню для гостей. С тех пор он неизменно ночевал там, и это стало в порядке вещей.

По утрам мне было невыносимо тяжело вставать с постели. Если бы не дети и не семьи, с которыми я работала, я, наверное, так и лежала бы целыми днями. Шон знал, что так будет, потому и просил передать мне, чтобы я продолжала любить детей. Без них я бы никогда не заставила себя выбираться из кровати.

Я пыталась ходить в церковь, однако вскоре перестала.

– Я там не нужна, – объясняла я маме спустя год после похорон. – Зачем туда идти? Кому захочется любоваться на мою угрюмую физиономию?

– А тебе нужна церковь, – возразила мама. – Нужны люди, которые помогут и поддержат.

Но я не хотела их помощи, не хотела быть рядом ни с ними, ни с кем-либо еще. Маме я об этом не говорила. Мне нужно было лишь одно: чтобы меня оставили в покое. Я и с мамой не могла разговаривать о Шоне. Понимала, что это эгоизм: она потеряла внука и нуждалась в поддержке близкого человека, но я не подпускала ее к себе. Так легче. Время от времени она садилась возле меня и пыталась начать разговор.

Однажды после ужина мама заметила:

– Патти, Господь обещал никогда не покидать нас.

Ее слова рассердили меня, однако я не подала вида.

– Да, мам, я знаю.

– Нет, милая, не знаешь, – мягко проговорила она.

Я стиснула зубы.

– Господь все время был с Шоном, Он помог ему продержаться до приезда в больницу и поговорить с доктором. – Ее голос сорвался, по щекам покатились слезы. Мой гнев угас. – Бог не мог покинуть Шона в последние минуты жизни, Патти. Ведь тогда получилось бы, что Он лгал. А в это я никогда не поверю.

Я сжала ее руку. Пусть мама думает, что хочет, если ей так легче. Но ведь Бог мог уберечь Шона от аварии. Разбудить его до того, как покажется фура, или спасти ему жизнь в больнице. Если бы Господь не оставил моего сына, Шон сейчас был бы жив.

Дверь отворилась, и, вздрогнув от неожиданности, я вернулась к действительности. Эмили доедала яичницу. В кухню вошел Марк.

– Всем привет, – поздоровался он, глядя на девочку. – Не знал, что у нас гости.

– Это Эмили. – Я пыталась собраться с мыслями.

Марк протянул руку.

– Здравствуй, Эмили. Приятно познакомиться.

Девочка молча смотрела на него. Она и ко мне-то не успела привыкнуть, а тут еще один незнакомец.

– У меня мама умерла, – промолвила она наконец тоном, которым люди обычно представляются друг другу.

Я хотела рассказать Марку, что случилось, до того, как он вернется домой. Мне даже в голову не приходило, что Эмили сама ему все расскажет.

Марк явно оказался не готов к такому повороту событий.

– Очень жаль, – пробормотал он.

– И мне жаль, что ваш сын умер.

От ее слов у меня в горле встал ком.

– Ты здесь ночевала? – осведомился Марк.

Эмили кивнула.

– Можешь жить у нас, сколько захочется.

– Все летчики такие высоченные? – вместо ответа поинтересовалась девочка, глядя на Марка снизу-вверх.

– Не все, есть и коротышки, – улыбнулся тот. – Но мы, высокие, с ними не водимся.

– А вы поможете нам нарядить елку?

Эмили совершенно освоилась с Марком. Мой муж всегда ладил с детьми. Он посмотрел на меня, и я попыталась ему улыбнуться.

– Эту елку принес помощник Санты, – продолжала девочка.

– То есть эльф?

– Да! На прошлое Рождество у нас не было елки, но мама обещала, что в этом году мы ее обязательно поставим. Так вы поможете?

Марк обернулся ко мне. В последний раз мы наряжали елку около четырех лет назад, незадолго до того, как погиб наш сын.

– С удовольствием помогу.

Вот все и решилось. Мы втроем будем украшать елку, впервые за долгое время.

* * *

Мы с Марком зашли в гараж в поисках удлинителей.

– Прости, я собиралась позвонить тебе и рассказать про Эмили…

– Не переживай, все в порядке.

– Она ночует в спальне для гостей.

Марк замер.

– Ничего страшного. Посплю пока в другой комнате.

То есть в комнате Шона. Я развернулась, собираясь уйти в дом, но муж окликнул меня:

– Что с ней будет дальше?

– Постараюсь сегодня устроить ее в приемную семью.

– Но ведь Рождество совсем скоро. А она такая кроха…

Я понимала, о чем он, однако нельзя оставлять Эмили у нас. Мы же не приемные родители. Я и так рисковала нарваться на неприятности, когда привела девочку сюда.

– У нее есть отец?

– Может, и есть. Неизвестно.

– А бабушка или дедушка?

– Она им не нужна.

– Что случилось с ее мамой?

– Погибла в аварии.

Марк покачал головой. Слишком сильно горе Эмили перекликалось с нашим собственным. Наконец муж отыскал спутанные в клубок удлинители, и я ушла в дом. Это был наш самый длинный разговор за последние дни.

В гостиной царил настоящий хаос. Повсюду валялись елочные игрушки и пустые коробки. После смерти Шона я много внимания уделяла уборке. Порядок в доме – единственное, что от меня зависело, и мне хотелось, чтобы все сверкало чистотой и лежало на своем месте. Но сейчас я решила не обращать внимания на образовавшийся бедлам. Ведь мы наряжаем елку специально для Эмили. Потом все уберу.

Мы развесили фонарики. Начали с нижних веток и добрались до самой верхушки. Затем обернули елку пушистой, сверкающей золотом гирляндой.

Эмили полюбовалась ею.

– Такое королевы носят, – восхищенно прошептала она.

– А короли? – заинтересовался Марк.

– Нет, конечно! Короли носят фиолетовую мантию и остроконечные туфли.

Марк рассмеялся.

Я отступила, оглядывая елку.

– Пожалуй, вот сюда нужно повесить еще гирлянду.

– Я принесу! – Эмили подбежала к куче елочных игрушек и, выдернув оттуда гирлянду, поспешила ко мне.

Я улыбнулась. Рой был прав: несмотря ни на что, Эмили с удовольствием готовилась к Рождеству.

Пришло время вешать шары. Они лежали в коробке, яркие, разноцветные: синие, красные, зеленые. Марк достал красный и нацепил его на одну из верхних веток. Я наклонилась, открывая следующую коробку. В ней лежали ангелочки.

– Симпатичные, – улыбнулась я.

– Дайте посмотреть!

Эмили подскочила к коробке и, заглянув туда, увидела сверкающих ангелочков в золотистых одеяниях.

– Ангелы, – выдохнула девочка, прижимая руки к груди. – Нужно посадить их вот сюда. – Она указала пальцем на большую еловую ветку. – Оттуда им все-все будет видно!

Пока Марк и Эмили рассаживали ангелочков, я незаметно ушла на кухню. Когда Шон был маленьким, я часто делала ему горячий шоколад, и я решила приготовить напиток и для Эмили. Я стояла у плиты, помешивая его в кастрюльке. Внезапно из гостиной донеслась рождественская песенка. Это Марк поставил одну из старых кассет. Было слышно, как он негромко подпевает.