Kitabı oku: «Безумие толпы. Как мир сошел с ума от толерантности и попыток угодить всем», sayfa 6

Интерлюдия. Марксистские основания

’Credo quia absurdum’

(Верую, ибо абсурдно) –

Тертуллиан (предположительно)

В 1911 году появился знаменитый постер под названием «Индустриальные рабочие мира», изображающий то, что, как утверждалось, являлось «Пирамидой капиталистической системы». Внизу пирамиды находились храбрые мужчины, женщины и дети рабочего класса. Своими гордо расправленными, крепкими и тем не менее напряженными изо всех сил плечами они поддерживают все сооружение. «Мы работаем за всех» и «Мы кормим всех» – эти подписи сопровождали самую нижнюю, но самую фундаментальную часть системы. На этаж выше над ними, попивая вино за обедом, в смокингах и вечерних платьях, расположился благополучный капиталистический класс, поддерживаемый рабочими и имеющий возможность наслаждаться жизнью благодаря их труду. «Мы едим за вас», – написано на их ярусе. Выше них – ярус военных («Мы стреляем в вас»). Над ним – ярус духовенства («Мы дурачим вас»). Еще выше – ярус монарха («Мы правим вами»). И наконец, балансирующий на самом верху пирамиды, даже выше монарха, расположился большой мешок денег с нарисованными на нем знаками американского доллара. Самый верхний ярус государства был подписан: «Капитализм».

На сегодняшний день вариация этой старой картинки оказалась в самом центре идеологии социальной справедливости. Одна из примет, указывающих на то, что эта новая система базируется на марксистских основаниях, – это тот факт, что капитализм все еще находится на вершине пирамиды угнетения и эксплуатации. Но другие верхние ярусы этой иерархической пирамиды теперь наполнены другими группами людей. На ее вершине – люди с белой кожей, мужского пола и гетеросексуальной ориентации. Им не обязательно быть богатыми, но если они богаты, так даже хуже. Ниже, под этими тираническими мужчинами-повелителями, расположились все меньшинства: главным образом геи, все, у кого цвет кожи отличается от белого, женщины и трансгендерные персоны. Эти люди принижены, угнетены, сдвинуты на второй план и всячески сделаны незначительными этой белой, патриархальной, гетеросексуальной, «цис» – системой. Точно так же, как марксизм должен был освободить рабочего и разделить богатство между людьми, так и в этой новой версии старого заявления сила патриархальных белых мужчин должна быть у них отобрана и справедливо поделена между значимыми группами меньшинств.

На ранних этапах своего развития эта идеология не воспринималась слишком уж всерьез ее оппонентами. Некоторые ее утверждения были настолько смехотворны, а ее неотъемлемые противоречия – столь очевидны, что внятная критика практически отсутствовала. Это было ошибкой. У этой идеологии есть очень ясные идеологические предпосылки, но она все еще является идеологией, которая – что бы о ней ни говорили – предоставляет способ понимания мира и смысл для действий человека и его жизни в мире.

Совершенно неудивительно, что у академиков, возившихся с идеями, которые выросли в эту теорию о пересечении групп, есть общие исторические интересы. Ни один академик из тех, которые пропагандировали политику идентичности и интерсекциональности, не принадлежит к консервативному правому крылу. И есть ряд причин того, почему это неудивительно. Одна из них – это идеологический уклон, существующий в академической среде. Одно исследование американских университетов, проведенное в 2006 году, показало, что 18 % профессоров социальных наук радостно идентифицировали себя как «марксистов». И несмотря на то, что есть кафедры, на которых работает относительно небольшое количество марксистов, любая область знаний, в которой одна пятая часть от общего числа профессоров, как выяснилось, верит в чрезвычайно спорную (мягко говоря) догму, может вызвать вопросы. Тот же самый опрос показал, что 21 % профессоров социальных наук могли бы назвать себя «активистами», а 24 % – радикальными⁶³. Это значительно больше, чем количество профессоров, готовых назвать себя «республиканцами», в любой области наук.

Даже если они сами не считают себя таковыми, марксистских и постмарксистских мыслителей всегда можно распознать по набору философов, которых они цитируют и почитают и чьи теории они пытаются применить ко всем областям и граням жизни. Начиная с Мишеля Фуко, эти философы впитали идею того, что общество – это не бесконечно сложные системы доверия и традиций, развивавшиеся с течением времени, а что-то, что воспринимается исключительно через призму «власти». Видение всех человеческих взаимоотношений в таком свете искажает, а не делает более различимым, и дает нам нечестную интерпретацию наших жизней. Безусловно, власть как сила существует в этом мире, но также существуют милосердие, прощение и любовь. Если вы спросите большинство людей о том, что для них является важным в жизни, очень немногие скажут «власть». Не потому, что они плохо читали Фуко, а потому, что это извращение – смотреть на все в жизни сквозь такую маниакальную линзу.

Как бы там ни было, человеку, который нацелен на то, чтобы найти виноватых, а не прощать, Фуко поможет все объяснить. И то, что Фуко и его обожатели пытаются объяснить на уровне личных отношений, они также пытаются объяснить и на уровне большой политики. Для них абсолютно все в жизни – политический выбор и политический акт.

Постмарксисты, стремящиеся объяснить окружающий нас мир сегодня, не только поглотили искажающую призму Фуко и Маркса. Начиная с Антонио Грамши они также впитали в себя концепцию культуры как «гегемонии», контроль над которой как минимум так же важен, как рабочий класс. От современника Фуко Жиля Делеза они взяли идею того, что роль индивида – увидеть насквозь и размотать сеть, которой его опутала культура, в которой он родился. И всегда и везде стоит цель – взятая из французской критической теории – «деконструировать» все. «Деконструировать» в академическом сообществе столь же важно, сколь важно «конструировать» во всех остальных частях общества. Действительно, любопытным свойством академического сообщества в последние годы стало то, что не было такой вещи, которую оно не пожелало бы деконструировать – за исключением себя самого.

Процесс деконструкции возникал в некоторых областях знания, но нигде это не происходило столь быстро и всеобъемлюще, как в распространяющих метастазы ответвлениях социальных наук. Такие дисциплины, как «квир-исследования», «фем-исследования», «black studies» и другие каждая в своей области везде и всегда были направлены на то, чтобы достичь одних и тех же целей. Всегда со ссылками на одних и тех же, по-видимому, незаменимых, философов. Важнейшая задача этого сегмента академического сообщества в течение последних десятилетий – первое, что нужно «расплести», – это атаковать, подорвать и, наконец, свергнуть все, что до этого казалось нерушимыми определенностями, включая законы биологии. Итак, знание того факта, что существуют два различных пола, превратилось в предположение, что есть два различных гендера. А оттуда все было подведено к тому, что оказалось – по меньшей мере в университетах – популярным в широких кругах суждением, что фактически такой вещи, как гендер, не существует. Гендер не реален, он лишь является «социальным конструктом». Работа Джудит Батлер из Калифорнийского университета в Беркли была особенно популярна в этой дискуссии. По мнению Батлер (в особенности – в книге «Гендерное беспокойство», 1990), феминизм совершил ошибку, допустив, что существуют категории «мужчина» и «женщина». На самом деле «мужское» и «женское» – это «культурные предположения». Действительно, гендер – это не более чем «повторяющийся социальный перформанс» и точно не результат «уже существующей реальности». В то же время похожий процесс проходил в «black studies», где проделывалась такая же работа – со ссылками на тот же ряд философов – чтобы утвердить, что, как и гендер, раса фактически является социальным конструктом, «культурным предположением» и «повторяющимся социальным перформансом».

Только после этого «расплетения» началось «плетение» новой идеологии. Здесь в игру вступили основополагающие тексты о социальной справедливости и интерсекциональности. Расчистив пространство, они, как оказалось, освободили его для своих идей.

В 1988 году Пегги Макинтош из колледжа Уэллсли (чьей специализацией было поле фем-исследований), опубликовала работу «Белая привилегия: распаковывая невидимый рюкзак». Работа сама по себе была не то чтобы статьей – скорее списком заявлений длиной в несколько страниц. В нем Макинтош перечисляет 50 явлений, которые называет «повседневными проявлениями белой привилегии». Среди них – такие, как «если я захочу, я всегда могу оказаться в компании людей своей расы» и «я могу пойти по магазинам одна, будучи уверена в том, что не подвергнусь преследованию или домогательствам»⁶⁴. Многие из заявлений, которые делает Макинтош в 1988 году, на сегодняшний день выглядят абсурдными и неактуальными. Большинство не является применимым исключительно к белым людям, и ни одно не служит доказательством тому выводу, который пытается сделать Макинтош. Но «Белая привилегия» на удивление ясно написана и делает понятное заявление – что люди должны признать привилегии, присутствующие в их жизнях. Она говорит, что люди, получающие выгоду от существующих структур власти, не «заработали» эту власть. И, что самое главное, она утверждает, что множество групп (включая людей, обладающих различными сексуальными ориентациями и относящихся к разным расам) страдают от «взаимосвязанных видов угнетения». Будто бы все представители «кафедр исследования обид» собрались на одном большом семинаре.

С точки зрения Макинтош, а также Кимберли Креншоу и других, кто делал похожие заявления, необходимо выявить природу этих взаимосвязанных видов угнетения. Всегда есть ощущение, будто, когда мы их разберем, случится что-то чудесное, хотя, как это часто бывает с утопиями, карта не прилагается. Как бы там ни было, Макинтош убеждает людей в том, что нужно «повышать уровень повседневной осознанности» по поводу природы привилегий и пытаться использовать «нашу власть, которой мы произвольным образом были наделены, в более широких масштабах». Из этого можно предположить, что Макинтош не против власти – скорее за то, чтобы иным образом ее перераспределить. Все это настолько расплывчато сформулировано, что в любые нормальные времена подобный список не вышел бы за стены колледжа Уэллсли. И в течение многих лет он точно не выходил за пределы академического мира. Но «Белая привилегия» выжила в очень необычные времена – времена, когда люди спешат давать новые определения вещам. И, как оказалось, сколь бы ни был он прост, этот призыв к осознанности и перераспределению был действительно весьма эффективен во времена интеллектуального хаоса.

Одновременно с этим другие делали такую же работу, но немного иным образом. Один ведущий постмарксист, уроженец Аргентины Эрнесто Лакло (умер в 2014-м), провел 1980-е в попытках решить некоторые проблемы, которые, как он считал, возникли. Вместе со своей супругой и соавтором Шанталь Муфф он создал то, что потом стало одной из ранних основ будущей политики идентичности. Свою работу 1985 года «Гегемония и социалистическая стратегия» они начинают с того, что благородно отмечают, что социализм столкнулся с «возникновением новых противоречий». «Традиционный дискурс марксизма», по их словам, «фокусировался на классовой борьбе» и «противоречиях капитализма». Однако понятие классовой борьбы теперь необходимо изменить. Они спрашивают:

«До какой степени необходимо изменить понятие классовой борьбы, чтобы можно было работать с новыми политическими субъектами – женщинами, национальными, расовыми и сексуальными меньшинствами, антиядерными и антиинституциональными движениями и т. д. – явно антикапиталистического характера, но идентичность которых не сконструирована вокруг конкретных «классовых интересов»?»⁶⁵

Необходимо отметить, что это – не какая-то непонятная книга, а регулярно цитируемая. Действительно, Google Scholar показывает, что ее цитировали более 16 000 раз. В «Гегемонии и социалистической стратегии», как и в других работах, включая «Социалистическая стратегия: куда дальше?», Лакло и Муфф предельно честны относительно того, что, по их мнению, должно быть достигнуто и как.

Тот факт, что капиталистическая система пока не рухнула, не означает, что этого не случится. Неудача их проекта на сегодняшний день лишь предоставляет Лакло и Муфф еще больше противоречий, которые необходимо преодолеть. Среди них – тот факт, что «условия политической борьбы при развитом капитализме становятся все более далеки от модели XIX века»⁶⁶. Политическая борьба в наше время должна включать другие группы людей.

Естественно, они осознают, что эти новые движения могут привнести и новые противоречия. К примеру, они говорят, что «классовая политическая субъектность белых рабочих» может быть «определена расистскими или антирасистскими настроениями», которые «очевидным образом важны для борьбы рабочих-иммигрантов»⁶⁷. Оба автор являются исключительно многословными, и совершенно непонятно, как продраться через такие сложные формулировки. Они постоянно пишут об «определенных занятиях», «организационные формы», а временами почти каждое слово – слово «частично»⁶⁸. Несмотря на то, что целый ряд выводов в работе Лакло и Муфф довольно расплывчат, есть то, о чем они говорят четко, а именно – о полезности новых социальных движений, таких, как женское движение, для социалистической борьбы.

Полезность таких групп очевидна – их «крайне разнообразная борьба: городская, экологическая, антиавторитарная, антиинституциональная, феминистическая, антирасистская, этническая, региональная или за права меньшинств» придает смысл и драйв социалистическому движению, которое нуждается в новой энергии. Более того, до тех пор, пока они не согласуются между собой, эти группы могут просто следовать своей собственной повестке и удовлетворять свои собственные нужды. Необходимо собрать все эти движения воедино под одним зонтом: зонтом социалистической борьбы. Лакло и Муфф пишут о том, что их интересует в этих новых движениях, и объясняют, как это «приводит нас к созданию этих движений как продолжению демократической революции, ведущей к появлению новых видов социальных отношений. Благодаря новизне эта цель возлагается новые движения тем фактом, что они ставят под сомнение новые формы субординации»⁶⁹.

В статье «Марксизм сегодня», которую Лакло и Муфф написали в период подготовки к изданию своей книги, они еще яснее выразились о полезности этих движений. Поскольку, хотя они могут быть против вещей, против которых выступают социалисты, эти «новые политические субъекты» («женщины, студенты, молодежь, расовые, сексуальные и региональные меньшинства, как и участники разнообразных видов антиинституциональной и экологической борьбы») имеют непосредственное преимущество. Основное преимущество звучит так:

«Их враг определяется не своей функцией эксплуатации, но обладанием определенной властью. И эта власть также не проистекает из отношений производства, но является результатом особенности формы социальной организации в современном обществе. Это общество – капиталистическое, но это не единственная его характеристика; оно также сексистское и патриархальное, не говоря уже о том, что и расистское»⁷⁰.

Лакло и Муфф четко подробно описали свою попытку найти или создать новый вид «эксплуатируемого» человека. Рабочие классы могли быть эксплуатируемы, но не способны осознать этот факт; они подвели своих теоретиков и в целом не смогли проследовать путем прогресса, изложенным перед ними. Для Лакло и Муфф этот прогресс был очевиден: он проходил через II интернационал, ленинизм, Коминтерн, Антонио Грамши, Пальмиро Тольятти и сложности еврокоммунизма. Но не все действовали согласно им. В любом случае, можно если не заменить разочаровавших рабочих кем-то, то добавить к ним кого-то еще.

К тому времени, когда Лакло и Муфф писали свои книги, они знали о деморализации, поразившей большую часть левого движения. Наследие Будапешта, Праги, Вьетнама и Камбоджи (лишь несколько примеров, приводимых ими) оставило многих социалистов в растерянности. Но в этом «целом ряде новых позитивных феноменов» могла быть задействована новая энергия. Однако для Лакло и Муфф она, очевидно, срочно нуждалась в «теоретическом переосмыслении»:

«Подъем нового феминизма, протестные движения этнических, национальных и сексуальных меньшинств, антиинституциональная и экологическая борьба, ведущиеся маргинализированными слоями населения, антиядерное движение, нетипичные формы социальной борьбы в странах капиталистической периферии – все это подразумевает расширение социальной враждебности в большое количество областей, что создает потенциал, но не более того, для прогресса в сторону более свободных, демократических и эгалитарных обществ»⁷¹.

Смысл в том, что эти новые группы людей могут быть полезными.

Естественно, те, кто последовал совету и попытался собрать все эти группы воедино, столкнулись с рядом проблем. Помимо предполагаемого расизма, присущего рабочему классу, практики деконструкции 1980-х и 1990-х предоставили новые виды напряжения. К примеру, после того, как критическая расовая теория и гендерные исследования сделали свое дело, было ли нетрудно объяснить, почему некоторые вещи, которые казались устойчивыми (особенно пол и раса), стали, по сути, социальными конструктами, а другие, которые казались более изменчивыми (не в последнюю очередь – сексуальная ориентация) стали выглядеть полностью неизменными?

Если эти вопросы и остановили кого-то, то ненадолго. Одной из черт марксистских философов всегда было то, что они, столкнувшись с противоречиями, не спотыкаются и не задают себе вопросов, как это сделал бы любой, кто стремится узнать правду. Марксисты всегда устремлялись к противоречиям. Гегельянская диалектика продвигается только посредством противоречий и, стало быть, всех видов сложностей – кто-то мог бы назвать их абсурдностями – которые встречаются на пути и которые приветствуются и почти принимаются, как если бы они были полезными, а не причиняющими вред делу. Любой, кто надеется, что теория интерсекциональности растворится в условиях всех присущих ей противоречий, не знает, какие мириады противоречий марксист может держать в голове одновременно.

Идеологические дети политики идентичности и интерсекциональности, похоже, счастливы занимать идеологическое пространство, заваленное противоречиями, абсурдностями и лицемерием. К примеру, одним из основополагающих принципов в фем-исследованиях является то, что жертвам сексуального насилия необходимо верить. Дискуссия об изнасилованиях, жестоком обращении, домашнем насилии и злоупотреблении властным положением лежит в основе фем-исследований. Однако когда студент, посещавший занятия, которые вела Авиталь Ронелл из Нью-Йоркского университета, подал на нее жалобу в 2017 году и обвинил в сексуальных домогательствах, академики-коллеги вступились за обвиняемую. Вместе со Славоем Жижеком и другими Джудит Батлер подписала письмо, которое осуждало расследование против Ронелл, в качестве показания ссылавшееся на ее характер («изящество, остроумие») и делающее попытку тем же манером проехаться по репутации обвиняющего⁷². В частности, они требовали, чтобы было «утверждено достоинство Ронелл, по праву заслуженное ее международным статусом и репутацией». Из этого следует, видимо, что обвинения в насилии действительно всегда должны приниматься всерьез, если только жертвой насилия не является мужчина, а обвиняемой – преподавательница феминистской литературной теории. Во всех делах такие противоречия просто должны быть преодолены.

Ради контраста: каждый, кто стоял на пути такого развития событий, был разбит с поразительной энергией. Оружием (обвинения в расизме, сексизме, гомофобии и, наконец, трансфобии) было слишком легко завладеть, а наказания за несправедливое, необоснованное и даже легкомысленное его использование не было. Критики этой новой ортодоксии, включая ученых, обвинялись в том, что ими двигали самые примитивные мотивы. Как писал Стивен Пинкер в 2002 году, «многие писатели страстно хотят дискредитировать любое предположение о врожденном устройстве человека, что выкидывают логику и цивилизованность в окно… Анализ идей теперь часто заменяется политической клеветой и личными выпадами… Отрицание человеческой природы распространилось за пределы академического сообщества и привело к разрыву между интеллектуальной жизнью и здравым смыслом»⁷³.

Конечно, это так. Поскольку целью большого количества академических кругов перестали быть исследования, обнаружение и распространение истины. Целью стало создание, взращивание и пропаганда конкретного – и любопытного – вида политической деятельности. Целью стало не знание, а активизм.

Этот факт скрывается несколькими способами. В первую очередь путем притворства, будто эти академические политические заявления есть не что иное, как наука. Десятилетиями, в течение которых социальные науки разрабатывали основы интерсекциональности, они постоянно преподносили свои заявления так, будто слово «социальный» в их названии не было, зато слово «наука» было истинным. Опять же, здесь они следовали путем, который отсылает к Марксу через Николая Бухарина, Георгия Плеханова и II интернационал. Во всех этих случаях утверждения преподносились как научные, в то время как они представляли собой не столько даже политику, сколько магию. Это было притворство, маскирующееся под науку.

Другой любопытной особенностью интерсекционального движения является маскировка, которую оно использует. Не считая самой популярной работы Макbнтош, одной особенностью, которой обладают и которую разделяют все распространители идеологии социальной справедливости и интерсекциональности, является то, что их работы совершенно нечитабельны. Их письмо обладает умышленно запутанным стилем, используемым тогда, когда автору нечего сказать или когда ему нужно скрыть тот факт, что то, что он пишет, не является правдой. Вот одно предложение из книги Джудит Батлер во всей своей полноте:

«Переход от структуралистского взгляда, согласно которому капитал формирует социальные отношения относительно гомологичным образом, к точке зрения гегемонии, в которой властные отношения подвергаются повторению, конвергенции и реартикуляции, подняли вопрос о темпоральности в размышлениях о структуре и обозначили сдвиг от формы альтюссеровской теории, которая считает структурные тональности теоретическими объектами, к той, в которой понимание условной возможности структуры знаменует новую концепцию гегемонии как связанную с условными объектами и стратегиями реартикуляции власти»⁷⁴.

Такой плохой язык применяется только тогда, когда автор пытается что-то скрыть.

Физик-теоретик вроде Шелдона Ли Глэшоу не может себе позволить писать нечитабельным стилем социальных наук. Он должен передать чрезвычайно сложные истины как можно более простым и понятным языком. Взвешивая последние данные в области теории струн, он заключает, что это «не отвечает ни на какой из наших вопросов, ничего не предсказывает и не может быть опровергнуто». «Если ваша теория ничего не может предсказать, – заметил Питер Уойт с некоторой суровостью, – она неверна, и вам следует попробовать что-то другое»⁷⁵. Эта ясность и эта честность еще могут существовать в науке. Но они мертвы – если и вовсе существовали – в социальных науках. Кроме того, если бы практики фемисследований, квир-исследований и расовых исследований, когда их теории ничего не могли предсказать, попробовали бы что-то другое, здания их факультетов опустели бы.

Тем не менее, популяризаторы теорий социальной справедливости сделали свое дело, предоставив целую библиотеку работ, которые (какими бы они ни были нечитаемыми) представляют интеллектуальную парадигму, с высоты которой можно принимать политические позиции и делать политические заявления. Любой, кто считает нужным утверждать, что гендер или раса – социальные конструкты, может процитировать целую библиотеку материалов, подкрепляющих его позицию, и процитировать бесконечное количество академиков, которые могут «доказать» это. Обожествляется персона X, которая потом становится объектом изучения со стороны персоны Y, и уже вскоре появляется персона Z, чтобы написать о реартикуляции темпоральности, демонстрируемой любым альтюссеровским сравнением их работ. Любому студенту, размышляющему о том, действительно ли мир таков, может быть мгновенно представлена библиотека устрашающих свидетельств того, что абракадабра, которую он никак не может понять, – его вина, а не вина автора абракадабры.

Конечно, иногда, когда практически невозможно сказать, что написано, может быть написано почти все, что угодно, и исключительно нечестные аргументы могут быть втиснуты в текст под маской сложности. Это – одна из причин, почему Батлер и другие пишут так плохо. Если бы они писали яснее, они вызвали бы больше возмущения и насмешек. Также это причина того, почему в этом поле исследований так сложно понять, где искренность, а где – сатира. Утверждения, которые выдвигались в социальных науках в последние годы, стали настолько оторванными от реальности, что когда их стены были атакованы извне посторонними, оказалось, что у них нет никакой обороны, позволившей вычислить и отпугнуть незваных гостей.

Одной из наиболее прекрасных вещей, случившихся за последние годы, была работа «Концептуальный пенис как социальный конструкт». Это была академическая статья, опубликованная в 2017 году, в которой говорилось:

«Пенис по отношению к мужественности – бессвязный конструкт. Мы заявляем, что концептуальный пенис более понятен не как анатомический орган, но как гендерно-перформативный, в высшей степени изменчивый социальный конструкт»⁷⁶.

Это исследование было отрецензировано и опубликовано в академическом журнале под названием «Cogent Social Sciences». Проблема была лишь в том, что это был розыгрыш, устроенный двумя учеными – Питером Богоссяном и Джеймсом Линдси – которые погрузились в академическую литературу нашего времени. Как только авторы розыгрыша сознались в том, что пошутили, журнал удалил их статью. Но злоумышленники успешно повторили свой трюк с другими академическими изданиями в последующие годы.

В 2018 году те же ученые вместе с Хелен Плакроуз смогли опубликовать статью под названием «Человеческие реакции на культуру насилия и квирперформативности в городском парке для собак города Портленд, штат Орегон» в журнале, посвященном «феминистской географии». В этой статье говорилось, что приставания возбужденных собак в портлендских парках являлись свидетельством «культуры изнасилования», которую многие академики и студенты к тому моменту начали называть самой перспективной линзой, сквозь которую можно смотреть на наше общества. Другая статья, опубликованная в журнале, посвященном «феминистской социальной раб» оте», называлась «Наша борьба – Моя борьба». В ней обманщики успешно соединили отрывки из «Mein Kampf» с пастишами из жаргона феминистской теории социальной справедливости и выдали полученный текст за академическое исследование. В третьей статье, опубликованной в издании «Sex Roles», авторы утверждали, что использовали «тематический анализ застольных бесед» для того, чтобы провести двухлетнее исследование того, почему гетеросексуальные мужчины предпочитали обедать в ресторане «Hooters»⁷⁷. Кроме нескольких быстрых отказов в публикации, в основном после разоблачения розыгрыша рецензенты авторов отворачивались от них и пытались снять Богоссяна с занимаемой им должности в университете.

Шутка, которую разыграли Богоссян и его коллеги, доказывала несколько чрезвычайно серьезных вещей. Оказалось, что не только эти поля исследований оказались площадкой для мошенничества, но и не было ничего, что нельзя было бы сказать, исследовать или заявить – до тех пор, пока сказанное укладывалось в рамки уже существующих теорий и предположений в этих исследовательских полях и использовало их ужасный язык. До тех пор, пока люди готовы говорить, что мы живем в патриархальном обществе, «культуре насилия», в гомофобной, трансфобной и расистской культуре; до тех пор, пока они предъявляют обвинения своему собственному обществу и рассеиваются в восхищении любым другим обществом (из списка одобряемых), утверждать можно будет все что угодно. До тех пор, пока верят в пирамиду угнетения и пропагандируют ее другим, практически все что угодно может попасть в канон нечитабельной и нецитируемой академической литературы.

Тем не менее самая большая ошибка состояла не в том, чтобы позволять всему этому происходить в финансируемых государством институтах в течение десятилетий. Настоящая ошибка заключалась в непонимании того факта, что в один прекрасный день плоды этих процессов достигнут и остальных частей общества. В инструкции 2018 года, выпущенной Американской психологической ассоциацией и посвященной тому, как ее члены должны вести себя с проявлениями «традиционной маскулинности» у мальчиков и мужчин, было написано:

«Осознание привилегии и вредоносных влияний убеждений и поведений, которые несут в себе патриархальную власть, доказанным образом снижает уровень сексистских настроений у мужчин и взаимосвязано с участием в деятельности, направленной на достижение социальной справедливости»⁷⁸.

Действительно. Если бы мальчики просто могли осознать, что их гендер – не природный, а «перформативный», они смогли бы однажды сыграть более важную роль в достижении социальной справедливости – именно так, как Лакло, Муфф и поколение других радикалов и мечтали.