Kitabı oku: «Мать Уистлера», sayfa 2
Она снова стала щёлкать на своём айфоне, и я ещё раз убедился в том, что действительно моя рыжая как две капли воды похожа на эту Джоанну. Такое ощущение, что она из своих джинсов и маечек нырнула в те старинные одежды, что так мастерски были выписаны на этих картинах.
– Всё понял. Я буду называть тебя Джоанной. И обещаю не выпытывать, как тебя зовут на самом деле. Я тоже не называю своего имени. Остаюсь господином Никто.
Дальше на меня выплеснулось ещё немало информации о том, что, оказывается, Уистлер обожал давать своим картинам какие-то дурацкие музыкальные названия. Первая картина, на которой он изобразил Джоанну, оказывается, называлась «Симфония № 1». А ещё я запомнил, что там среди названий мелькали такие, как «Ноктюрн», «Аранжировка» и прочая муть. Я ещё не успел переварить всё это, как она продолжила:
– А в прошлом году нашёлся какой-то умник и доказал, что на картине Курбе изображена не Джоанна, а балерина Констанс.
– Как же это можно было доказать? Ты же сама говоришь, что там нет лица – только…
– Ну, понимаешь, ещё в те времена, Жорж Санд…
– А это ещё кто?
– Какой же ты идиот! Была такая французская писательница с мужским именем и кучей знаменитых любовников. Так вот, Жорж Санд всех уверяла, что раз Джоанна – рыжая, то «там» волосы тоже должны быть рыжими. А они чёрные. Но Жорж Санд тогда никто не послушал.
После десятка поцелуев и двух чашек кофе, она продолжила:
– Словом, сейчас нашли какое- то письмо Дюма и уже точно доказали, что это не Джоанна. А жаль. Мне уже нечем хвастаться. Теперь есть точные доказательства, что это Констанс. Она была жгучей брюнеткой. Кстати, она к тому же была любовницей того дипломата, который заказал картину. Ещё один аргумент против Джоанны. Хотя у Курбе есть другие работы, где Джоанна изображена абсолютно голой. Одна из них называется «Спящие»: две голые бабы обнимаются, отдыхая после того, как страстно любили друг друга. Что и говорить. Курбе умел шокировать публику. Пьяница, хулиган и дебошир он ненавидел монархию и даже отсидел за свою приверженность к демократии в тюрьме. И всё же никто, как он, не умел мастерски выписывать на своих полотнах страсть. А ещё Курбе писал обычные портреты Джоанны, называя её «Рыжая ирландка Джо».
Нет, нет, вы не думайте, что это были беспрерывные диалоги. Слова эти вылетали из её очаровательного рта в самое неподходящее время. В том числе и между поцелуями. Это меня безумно раздражало. И ещё меня раздражало, что эта красавица думала, что эти дурацкие сведения о какой-то картине позапрошлого века могут что-то убавить в её прекрасном образе. Она же вся из себя была ходячим искушением. И, конечно же, любому мужчине, который попадал в её сети, было абсолютно всё равно похожа она на какую-то Джоанну или нет. Писали ли эту дурацкую картину с неё или с какой-то другой натурщицы. Всё это была чепуха. Важна была только она. Ещё важнее было то, она находилась в моих объятиях.
Но всё же мне пришлось смириться с тем, что все промежутки в нашем секс-марафоне заполнялись её фантазиями на тему искусства. Было очевидно, что это просто её бзик. Я подумал, что лучше иметь любовницу, помешанную на искусстве, чем на шопинге, еде или путешествиях. Но всё оказалось гораздо серьёзнее.
Она действительно была настоящим искусствоведом. Я удивлялся тому, как в её маленькой головке умещалось столько сведений о разных художниках. При этом она сумела с лёгкостью решить все мои проблемы, ради которых я приглашал того специалиста по компьютерным играм. Оказывается, в моём случае искусствовед был гораздо полезнее во всех смыслах этого слова. Она попутно выдала мне такое количество идей, что моя новая компьютерная игра приобрела, наконец- таки, недостающую ей законченность. Именно тогда я понял, почему японцы читают айтишникам курсы по истории искусства.
Меня поражал её предельно безобразный, хаотический, богемный образ жизни. Она просыпалась, когда хотела, засыпала, когда уставала, ела, когда была голодна и голодала, когда решала, что ей надо похудеть. Она много чего делала, выполняя самое главное моё условие совместного проживания – она мне абсолютно не мешала. Она поселилась у меня под боком и смогла стать такой же частью моей жизни, как это сделала бы какая-нибудь рыжая кошка, решившая про себя непонятно что: то ли, что я её хозяин, то ли она моя хозяйка. При этом она, безусловно, была из числа тех кошек, которые гуляют сами по себе.
Порой мы, уставшие от близости, валялись на моём огромном диване и смотрели какие-то ужасные сериалы и фильмы. Она, почему-то после нашего с ней разговора о Жорж Санд была уверена, что все айтишники – жуткие невежды и пыталась привить мне вкус к искусству. Это она делала весьма своеобразным образом.
Я вынужден был просмотреть все эти нудные фильмы о художниках, которые бедствовали, за сущие гроши отдавали свои замечательные творения. Иногда даже за тарелку супа. Но, уже спустя короткое время после смерти, их картины стоили миллионы. Её попытка заставить меня смотреть фильм с мистером Бином о какой-то там матери Уистлера кончилась катастрофой. Я просто приостановил показ. И мы начали ругаться.
