«Революция» kitabından alıntılar

Видимо, если что-то сломано внутри — начинаешь ломать все снаружи. Даже хорошее. И как, спрашивается, избавиться от этой идиотской привычки? Уверовать в Господа? Съесть шоколадку? Купить новые туфли? Что поможет наверняка? Однажды я спросила у Натана, думая, что он знает, с его-то биографией. Но он сказал, что мне придется искать ответ самой. Что в этом поиске помощников не бывает.

Я не люблю надежду. Да что там - я ненавижу ее. Это эмоциональный наркотик. Подсаживаешься быстро, а потом дохнешь в корчах. Как только появляется надежда - ты пропал. Это худшее, что с человеком может случиться. Надежда обрекает на муки.

— Ты знаешь, что Бах потерял малолетнюю дочь, а потом трех сыновей, а потом и жену, Марию-Барбару? — говорит Натан. — Знаешь?

Я вздыхаю и прихожу в себя.

— Нет.

— Потом они со второй женой, Анной-Магдаленой, потеряли еще четырех дочек и трех сыновей. Одиннадцать любимых детей.

Он их всех похоронил. Одиннадцать, да?

— Что вы хотите сказать, Натан? Что одиннадцать — это больше, чем один? И я не вправе?..

— Многие исследователи задавались вопросом: как Бах сумел пережить эти утраты? Почему не перестал дышать, почему его сердце не остановилось? А главное — как он смог и дальше писать музыку? Кантаты, сюиты для виолончели, мессы, концерты… Самую прекрасную музыку, какую доводилось слышать миру. Знаешь, как он смог? Я тебе скажу.

— Ну и как?

— Нота за нотой.

— Да, только, Натан, вот в чем все дело: я не Бах. Никто больше не Бах.

Я сижу и мечтаю. О том, чтобы он научился понимать музыку. И меня. Чтобы он хоть на минуту закрыл глаза и послушал концерт в ля миноре Малербо — «Концерт фейерверков» — и почувствовал то же, что и я. Как звук вибрирует аж в самых костях. Как сердце бьется в ритме четвертушек и восьмых. Мечтаю, чтобы он послушал «Idioteque» «радиохэдов» и распознал в приглушенном металлическом скрежете тристан-аккорд, который Вагнер использовал в начале «Тристана и Изольды». Может, он бы даже заметил, что этот конкретный скрежет позаимствован у Пола Лански, который написал его на компьютере и назвал «Mild und Leise». А может, он не заметил бы этого, но роковой аккорд из четырех нот узнал бы точно. Его назвали в честь Вагнера, но Вагнер его не изобрел, а услышал в «Концерте фейерверков» Малербо и позаимствовал — только дал ему звучать дольше и заставил разрешаться в ля мажор вместо ре мажора. А потом передал по наследству Дебюсси, который использовал его в опере «Пеллеас и Мелизанда». Дебюсси, в свою очередь, передал его Бергу, который переиначил его для своей «Лирической сюиты», и дальше он перешел к Лански. А «радиохэды» на шли его у Лански и передали мне.

Ради тебя я заставлю небо плакать серебром и золотом. Я сотрясу ночную мглу, разорву ее в клочья и заставлю истекать миллионом звезд. Отвернись от темноты, от безумия, от боли. Открой глаза. Почувствуй, что я рядом. Что я - помню и надеюсь.

Открой глаза и взгляни на свет.

Весь этот бардак, который называется историей, происходит потому, что короли и президенты не умеют довольствоваться вкусным ужином и хорошей компанией. А умели бы - всем бы жилось гораздо лучше.

— Нормально? Позволь тебе не поверить, — произносит он. —

Я, знаешь, когда думаю про тот день, всякий раз вспоминаю монолог Лира над мертвой Корделией. «Зачем живут собаки, лошадь, крыса — в тебе ж дыханья нет? Ты не вернешься!..» Я нахожу большое утешение в работах мастера. А ты не пробовала? Шекспир задается такими глубокими экзистенциальными вопросами…

— Губка Боб Квадратные Штаны тоже ими задается. Но что-то у обоих напряг с глубокими экзистенциальными ответами.

Руперт смеется, хотя глаза у него грустные.

— Ник по тебе скучает. И я скучаю, — говорит он и обнимает меня. Люди часто меня обнимают. Видимо, это должно как-то помогать.

По крайней мере им.

Я больше не боюсь ни боли, ни крови. Меня не пугают ни стражники, ни гильотина.

Единственное, что теперь внушает мне страх - это любовь.

Ибо я видела ее , испытала ее и знаю наверняка : губит любовь , а не смерть.

Я мечтаю, чтобы отец понял, что музыка - это жизнь. Что она вечна. Она сильнее смерти. Сильнее времени. И эта сила - последнее, что помогает держаться, когда надеяться не на что.

...история — это как тест Роршаха. То, что вы видите, глядя на нее, рассказывает о вас самих не меньше, чем о событиях прошлого.