Kitabı oku: «Цена предательства. Сотрудничество с врагом на оккупированных территориях СССР. 1941—1945», sayfa 8

Легко заметить, почему Ойген Мюллер, подчиненный Браухича, должен был докладывать людям из Ic (офицеры службы разведки при штабах дивизии и выше). Это были люди, с которыми специальные команды СС и СД были обязаны поддерживать самый постоянный контакт по условиям протокола между Гейдрихом и Вагнером. Учитывая пожелание, люди Ic были в состоянии пресечь деятельность отрядов специального назначения, недостойно ведущих себя. Они могли это сделать, постоянно докладывая о них соответствующим командующим армиями и командующим тыловыми районами. Примерно за неделю до обращения к ним Ойгена Вагнера Ic были на Бендлерштрассе, прежнем здании военного министерства, где соглашение было объяснено через Вагнера, Гейдриха и их собственного шефа Канариса. Присутствовавший там Шелленберг показал в Нюрнберге, что на это совещание были приглашены даже дивизионные Ic и что Ic командования армиями загадочно оставались здесь после окончания совещания в течение нескольких дней. Шелленберг полагал, что это было сделано для того, чтобы сообщить им самый секретный из всех приказов, неписаный приказ, по которому командам и службам СС и СД было разрешено устраивать акции истребления евреев на оккупированной территории Советского Союза без помех со стороны вермахта. Шелленберг также предполагал, что именно через Ic командующие группами армий и армиями были уведомлены об этом неписаном приказе.

Несмотря на поразительную пассивность этих командиров во время избиения евреев в России, история Шелленберга вызывает сомнения. Хоть он и был оправдан по этому пункту, обвинение в соучастии в кровавых расправах над евреями висело над самим Шелленбергом, когда он подписывал это письменное показание под присягой. В приписываемых Шелленбергу посмертных мемуарах есть намек, что неписаный приказ был передан Вагнеру на совещании с Гейдрихом в апреле 1941 г. – но только после того, как невиновный Шелленберг вышел из комнаты, из которой, как он увидел, через полчаса появился Вагнер, лицо у которого было краснее обычного. Если бы Гейдрих сообщил истину Вагнеру так рано днем, то наверняка там была клятва в сохранении тайны. В целом командующим армиями можно верить, когда они заявляют, что узнали о приказах истреблять евреев после того, как эти побоища начались.

И все же был единственный промах со стороны Ic, не воспользовавшихся своим преимуществом по соглашению между Гейдрихом – Вагнером, хотя нам неоднократно говорили, как абвер неизменно противостоял партийным экстремистам. Ic имели возможности потребовать полных «отчетов о боевых действиях» от команд, занятых уничтожением, функционировавших в их районе. Массы таких докладов сохранились в дополнение к досье, связанным с резней, которые были составлены для адмирала Канариса. И тем не менее ни одна кровавая расправа над евреями в тыловых районах, находящихся под военным управлением, не была предотвращена вмешательством либо Канариса лично, либо офицеров Ic его организации (абвера).

Действительно, Канарису приписывают некую туманную форму оппозиции, например, это делает Фабиан фон Шлабрендорф. С другой стороны, есть позитивные доказательства того, что тайная полиция (гестапо) признавалась в сотрудничестве в этом вопросе с собственной полицейской организацией Канариса – тайной полевой жандармерией. Похоже, тайная полевая жандармерия сотрудничала с гестапо как в исполнении приказа о комиссарах, так и неписаного приказа о расовых убийствах. Приходится заключить, что Ic были безразличны к деяниям эйнзацгрупп, поскольку они не причиняли беспокойств в районах боевых действий. У них не было причин думать иначе, чем ОКВ и ОКХ. Самого Гальдера на Нюрнбергском процессе спросили, не считает ли он убийства тысяч людей беспокойством, достаточным для того, чтобы главнокомандующий воспользовался своими полномочиями для вмешательства в соответствии с соглашением Гейдриха – Вагнера. Гальдер ответил: «Не могу себе представить, чтобы это в действительности представляло помеху в оперативном смысле».

Точно так же думали все трое командующих группами армий, которые присутствовали у Гитлера 30 марта. В конце октября 1941 г., похоже, фон Бока упросили его штабные офицеры убрать эйнзацгруппы из его тылового района после массового убийства 7000 евреев в Борисове – городе, находившемся совсем близко от его собственной ставки. Эта бойня, не самая большая в ряду таких событий, была тщательно изучена абвером, чьи доклады были переданы на рассмотрение в штаб фон Бока. Но, несмотря на все мольбы своих офицеров, фон Бок резко ответил, что, если использовать силу против подразделения СС, это станет фактически гражданской войной. Самое большое, что он предпринял, это отправил меморандум Гитлеру в отношении «этих неслыханных преступлений». Тем не менее сменщик фон Бока фон Клюге не колебался, приказав той же самой эйнзацгруппе покинуть прифронтовой район в мае 1942 г., когда в докладе из 4-й армии заявили, что эйнзацгруппа представляет угрозу безопасности.

Безразличие штабных офицеров и офицеров разведки было не повсеместным, и оно могло быть менее парализующим, когда дело касалось военных операций, но за этим стояли девять лет террора со стороны партии, от которого у офицерского корпуса не было иммунитета. Таким образом, не надо думать, что адмирал Канарис пришел в ужас от этих событий или что он был шокирован убийством военнопленных, которых вытаскивали из лагерей армии люди из гестапо под туманными предлогами приказа о комиссарах и протоколов Вагнера – Гейдриха. Но по массовым убийствам евреев Канарис продолжал вести свое досье, ничего не предпринимая, в то время как его хоть какое-то вмешательство в уничтожение пленных было нерешительным и недостаточным.

Приказы в действии

Если мы поверим его главному биографу, Канарис предупредил офицеров разведки вскоре после первого выхода приказа о комиссарах, что приказ о фильтрации – ловушка для того, чтобы вовлечь вермахт в ненавистные всем злодеяния СС и тем самым сделать все будущее сопротивление вермахта СС невозможным. Это нельзя назвать неверной оценкой ситуации. И все же Канарис ничего не делал в течение как минимум двух месяцев, фактически до середины июля. До того момента, как можно было найти предлог для вмешательства, тысячи советских военнопленных-мусульман, главным образом крымских татар, захваченных на фронте группы армий «Юг», были изъяты из лагерей для военнопленных и убиты спецгруппами по проверке благонадежности под тем предлогом, что они были «обрезанными евреями». Эта ошибка обеспечила брешь в защите приказа о фильтрации, поскольку Гитлер сам приказал, чтобы национальным меньшинствам оказывалось предпочтительное обращение – хотя и не такого вида. Инициатива по выходу из этой путаницы пришла, однако, не от Канариса, а от Общего управления ОКВ (AWA), где генерал-майор Герман Райнеке занимался всеми вопросами, касающимися военнопленных.

К 15 июля 1941 г. прошло три месяца с заключения соглашения между Гейдрихом и Вагнером, но все еще никаких правил фильтрации не было разработано. В этом вопросе 6-е управление РСХА, внешняя СД (разведка), было обязано действовать совместно с абвером. Тем самым Канарис оказался на виду, и Райнеке пригласил его в свою канцелярию, чтобы переговорить с Мюллером – шефом 4-го управления РСХА (гестапо). Не будем преувеличивать достоинств Канариса, но факт, что он лично не пошел, а послал туда вместо себя австрийского бригадира Эрвина Лахузена, начальника отдела «Абвер II». Абшаген говорит, что это произошло по причине глубокой нелюбви Канариса к Райнеке, мелкому партийному деятелю, и к Генриху Мюллеру, одиозному полицейскому. Личная антипатия – это плохое оправдание для воздержания от личных действий. Однако Абшаген не только пространно говорит об ужасной личности Мюллера, но и открыто признает, что его герой боялся этого человека. На допросе в Нюрнберге Лахузен старательно уклонялся от этой темы. Он назвал другую причину, которую Канарис ему представил, объясняя, почему не встретил Мюллера: «Как начальник отдела, он не мог вести разговор так же открыто, как я, потому что, благодаря моему подчиненному положению, я мог использовать более крепкие выражения». В соответствии с этой замечательной логикой было бы все же лучше послать к Мюллеру свою конторскую уборщицу, но сторонники идеи «великого Канариса», вроде Абшагена и Лахузена, видят в таком ходе мыслей тонкость куда более глубокую, чем все, что может сверкнуть в нормальном нордическом черепе.

Лахузен прибыл в канцелярию Райнеке, снабдил того двумя строчками аргументов, которые должны были обеспечить его «золотым мостиком» для преодоления возражений Мюллера. Были собраны доказательства, чтобы продемонстрировать, что уже менее чем через четыре недели после начала наступления на Советский Союз германские войска будто бы подавлены (чего не было, того не было. – Ред.) зрелищем публичных массовых казней евреев и подозреваемых лиц. Также были получены доказательства, что русские уже знают о фильтрации лагерей для военнопленных и что это усиливает их волю к сопротивлению. Последнее, к сожалению, было недостаточно сильным аргументом, потому что на 15 июля 1941 г. определенно не было признаков, что русские не желают сдаваться. Сотни тысяч солдат Красной армии уже попали в плен, и примерно четыре миллиона сдадутся к концу этого года (в течение 1941 г. попало в плен и пропало без вести 2 335 482 военнослужащих Красной армии и Военно-морского флота плюс 500 тыс. военнообязанных, не зачисленных в списки войсковых формирований. Из этого общего числа 500 тыс. можно считать погибшими в боях. Следовательно, в плен попало около 2,4 млн военнослужащих. – Ред.). Поэтому Мюллер легко отразил этот аргумент. Что касается массовых казней, он предложил издать приказ, предусматривающий, чтобы они проводились в глухих местах, подальше от поселений, – приказ, который легко выполнить в такой стране, как Советский Союз. Что касается Райнеке, он отказался от «золотого мостика». В течение всего совещания он вел себя как эхо Мюллера, заявляя, что немецкие штабные офицеры все еще пребывают в «ледниковом периоде», а не в нынешнем веке национал-социализма. Райнеке также обрисовал приказы, которые он собирается издать в ближайшем будущем для особого обращения с советскими военнопленными, подчеркивая важность хлыста и необходимость постоянного применения огнестрельного оружия. Ни Мюллер, ни Райнеке не уточнили правил для селективного уничтожения людей. Агенты тайной полиции должны руководствоваться единственно внешним еврейским видом либо уликами от более высоких органов разведки при определении двух основных контингентов для казней. Лахузен повернулся к Мюллеру и спросил: «Скажите мне, согласно каким принципам происходит этот отбор? Вы это определяете по росту этого человека или по размеру его обуви?»

О Мюллере мы уже говорили. Если он был менее чем одаренным человеком, возвеличенным своим постом (он был типичным полицейским, прошедшим весь путь с самого низа служебной лестницы. В Первую мировую он был военным летчиком. Награжден Железным крестом 2-го класса. – Ред.), то же самое можно сказать и о Германе Райнеке. Этой личности было суждено стать властелином и хозяином пяти с половиной миллионов военнопленных из Красной армии (всего попало в плен и пропало без вести 4559 тыс. советских военнослужащих. Кроме того, пропало без вести 500 тыс. военнообязанных (по пути в воинские части), не зачисленных в списки войск. – Ред.), из которых почти четыре миллиона умерли (из германского плена (а также из числа пропавших без вести) не вернулось 2 283 300 человек. – Ред.), притом в значительной мере по причине его личной злобы. И хотя Райнеке не жевал битое стекло и не пил из черепов, но летом 1941 г. это был прирожденный канцелярист – генерал-майор с зауряднейшей трудовой биографией. Если бы Райнеке провел свою войну, как он наверняка мог это сделать, занимаясь армейским обмундированием, тогда он не закончил бы карьеру в тюрьме для военных преступников в Ландсберге, из которой вышел на свободу в 1957 г. чуть ли не последним из ее обитателей.

Все началось в 1938 г., когда в возрасте пятидесяти лет Райнеке полковником очутился в резервном списке с менее всего воодушевляющим занятием – руководство Иберо-Американским институтом в Берлине. Чехословацкий кризис оживил его надежды стать генералом, но Мюнхен (Мюнхенский сговор Англии и Франции с Германией и Италией за счет Чехословакии. – Ред.) с его иллюзорными обещаниями всеобщего мира, казалось, положил конец этим надеждам навсегда. Однако еще существовала перспектива даже для солдата, столь лишенного блеска, как Райнеке. Военная революция февраля 1938 г. создала структуру, известную как ОКВ (Верховное главнокомандование вермахта), чтобы заменить старое военное министерство. Вместо фон Бломберга, популярного министра и фельдмаршала, там появился некий Вильгельм Кейтель, существовавший лишь для того, чтобы получать от Гитлера приказы. При правлении Кейтеля ОКВ стало кастой, отделившейся от армии, кастой, в которой военная репутация стоила мало. (Автор сильно преувеличивает. – Ред.) Теперь уже Райнеке согласился с достоинствами национал-социалистической партии, которую он игнорировал в дни, когда она не предлагала ключей к продвижению в военной карьере. Вскоре после Мюнхенского соглашения (сентябрь 1938 г.), в ноябре 1938 г., он прочел лекцию, в которой излагался план формирования обязательных курсов политического обучения во всех родах войск. Сказать по правде, идеи Райнеке не принимались до декабря 1943 г., когда он стал начштаба национал-социалистического руководства вермахтом; но эти идеи очень пришлись по душе Кейтелю, и в течение нескольких недель после своего доклада Райнеке был принят в состав ОКВ. Ему было поручено Общее управление ОКВ (AWA) – занимающееся всем, что не связано с боевыми операциями. Общее управление ОКВ занималось армейскими детскими приютами, пенсиями, ассоциациями заботы о ветеранах и прочим. К сожалению, оно также занималось и делами военнопленных.

Это была мрачная должность, и на своем судебном процессе Райнеке объяснял, как часто он пробовал уйти в отставку. Его настоящие амбиции находились в другой сфере. И это не случайное совпадение в истории, а часть серьезного преднамеренного преступления, когда человек, играющий вторую после Гейдриха и Мюллера роль в истреблении советского политического руководства среди захваченных в плен бойцов Красной армии, в то же время занимается созданием системы «политических комиссаров» в германской армии. До декабря 1943 г. Райнеке называли «маленький Кейтель», но с этого времени и впредь он становится «главным политруком» (Oberpolitruk). Его партийная деятельность создала ему репутацию, далеко выходящую за рамки кабинетного генерала. Он любил сиживать в качестве юридического советника судьи на заседаниях «народных трибуналов». Там он помогал выносить смертные приговоры людям, которые сплетничали в трамваях, и не бросающуюся в глаза фигуру генерала Райнеке можно разглядеть в знаменитом документальном фильме о суде над заговорщиками июля 1944 г. С самого начала своей новой карьеры Райнеке сделал ставку на Мартина Бормана, который на протяжении всей войны планировал превратить партийную канцелярию в более мощное оружие, чем СС и ее гестапо, и которому в конце концов это удалось, когда было уже слишком поздно, чтобы это имело значение.

Офицеры организации «Национал-социалистическое руководство» (NSFO) Райнеке стали, по существу, агентами Бормана, этой единственной по-настоящему комиссарской фигуры в нацистской иерархии, в то время как патронаж Бормана сделал Райнеке влиятельным человеком, практически наравне с романистом Эрихом Двингером, который приложил немало усилий, чтобы встретиться с Райнеке на каком-нибудь коктейль-приеме в августе 1942 г., и верившим, что Райнеке-«Фуше» (ассоциация с известным циничным политиком Жозефом Фуше (1759–1820), начинавшим священником, ставшим революционером-якобинцем (совершив чудовищные злодеяния), затем участвовавшим в перевороте 9-го термидора, затем в перевороте Наполеона, затем изменившим и Наполеону, снова вставшим на его сторону в 1814 г. и снова изменившим. – Ред.) видится с Гитлером каждый день. На деле же Райнеке разговаривал с Гитлером лишь один раз в жизни, но в июле 1941 г., когда управление NSFO рассматривалось как последняя надежда в борьбе с падением морали в вермахте, и он стал генерал-лейтенантом.

Лахузен, должно быть, оставил канцелярию Райнеке на Шернбергштрассе в тот июльский день 1941 г. с ощущением, что в руках этой посредственной и отталкивающей личности находятся жизни неисчислимых масс людей. Он много раз разговаривал на эту тему с Мюллером и Райнеке, и в одной из бесед, видимо, обсуждался вопрос клеймения военнопленных. Но Мюллер держал свое слово. В пространной инструкции, которую он издал 17 июля 1941 г., предписывалось проводить казни как минимум в полукилометре от лагерей для пленных. Огромная важность этой инструкции, разосланной в 340 экземплярах, состояла в том, что она освобождала комендантов лагерей от ответственности за фильтрацию (проверку благонадежности) пленных. Коменданты в этой инструкции информировались, что тайная полиция специально обучена этой задаче. Группы специального назначения могли воспользоваться услугами заслуживающих доверия пленных, например немцев из республики немцев Поволжья.

Вероятно, большой роли не играло, были те информаторы коммунистами или нет, хотя впредь уже не считалось достаточным одного информатора для разоблачения «политических, преступных или в некотором смысле нежелательных элементов». В конце сентября или октября, когда операции фильтрации были распространены и на лагеря для военнопленных в Германии, Мюллер был даже еще более тактичен, чем в своем первоначальном предприятии. Были подготовлены правила для перевода отфильтрованных пленных в концентрационные лагеря, подальше от военной юрисдикции. Здесь все было организовано, и казни могли происходить только после того, как в главной канцелярии гестапо были подписаны разрешения на это.

8 сентября Райнеке, наконец, разослал свод правил, которыми должны были руководствоваться на местах в обращении с советскими военнопленными, и там же повторялись инструкции в отношении методов фильтрации. Они побудили Канариса на совершение своего второго и последнего из умеренных вмешательств. 15 сентября он отправил Райнеке меморандум, подготовленный Хельмутом Джеймсом фон Мольтке (1907–1945) – экспертом абвера по международному законодательству. Это был тот самый героический юный Мольтке – внучатый племянник знаменитого фельдмаршала (воевавшего в 1866 и 1870–1871 гг.), который был казнен после провала заговора против Гитлера в июле 1944 г. С меморандумом Мольтке Канарис прислал два приложения. Они состояли из правила Райнеке и самых последних советских положений в отношении военнопленных, которые были опубликованы не далее как в июле 1941 г. Тогда меморандум предназначался для того, чтобы показать, что общепринятые методы войны в отношении военнопленных нельзя считать отмененными лишь на том основании, что Советский Союз не является участником Женевских конвенций 1929 г. Тут следовал аргумент, который был явно обращен к Гитлеру. В документе утверждалось, что ни немцы, ни русские, скорее всего, не будут действовать на фронте в рамках своих соответствующих декретов. Эти законы в обоих случаях были изданы для внутреннего, домашнего употребления. Если советская пропаганда сможет обратить внимание на то, что советские правила в отношении военнопленных – более гуманные, чем германские, то германский престиж в среде советских коллаборационистов наверняка будет уничтожен. И к тому же будет невозможно протестовать в случае плохого отношения к немецким военнопленным со стороны русских.

Как рассказывал сам Кейтель, он немедленно выразил свое согласие. В то же время он предложил Гитлеру, чтобы часть правил, разработанных Райнеке, которая касалась фильтрации нежелательных элементов силами СД, была отменена. Необходимо держать в уме, что в этот момент, в середине сентября, количество казней по правилам фильтрации достигло пятизначной цифры в одной лишь Германии. Но Кейтель был не в состоянии переубедить Гитлера. Как изложил это Кейтель, «фюрер сказал, что мы не можем ожидать, что с немецкими военнопленными будут обращаться в соответствии с Женевской конвенцией или международным законом, и мы никак не сможем это расследовать». Поэтому приказ остался в силе, а Канарис получил свой меморандум обратно с замечаниями Кейтеля на полях.

Удивительно, что Кейтель рассказывал эту историю, зная, что его собственные письменные замечания были в распоряжении суда. На следующий день они были зачитаны советским обвинителем и были противоположностью комментариям человека, одобрившего меморандум Канариса. Против возражений Канариса по тому поводу, что директивы по фильтрации не были посланы ни в одну инстанцию вермахта, он написал слова «весьма целесообразно», а к замечанию, что результаты фильтрации нельзя проверить, он добавил «вовсе нет». Наконец, он небрежным почерком добавил постскриптум:

«Эти возражения возникают из военной концепции рыцарского ведения войны. Мы здесь имеем дело с уничтожением философии мирового масштаба, и поэтому я одобряю такие меры и санкционирую их. Кейтель».

Конечно, Кейтель объяснял, что он написал только то, что Гитлер приказал ему написать, но это объяснение утратило свою силу, когда он признался, что приказ о массовых репрессиях, который он издал в тот же день после того, как представил меморандум Канариса, оправдывался обнаружением факта убийства германских пленных во Львове. Документ Канариса, возможно, был самым гибельным во всем досье, которое привело Кейтеля к виселице, и он же наделил Канариса посмертными лаврами героя. Но что сделал Канарис, когда получил свою памятную записку обратно?

Борьба против приказа о комиссарах как таковая теперь перешла к трем фельдмаршалам, командовавшим группами армий, воевавшим на территории Советского Союза. Видимо, фон Лееб был значительно активнее в этом вопросе, чем фон Бок, чей главный интерес в памятной записке, подготовленной для него фон Тресковом, был в ее смягчении перед тем, как она дойдет до Гитлера. Дожив до шестидесяти четырех лет и получив дворянство от кайзера Вильгельма II в Первую мировую войну, Фридрих Риттер фон Лееб считался генералом старой школы. (Он был освобожден в конце судебного процесса над ОКВ в октябре 1948 г. как отсидевший свой трехлетний срок заключения. Умер в мае 1956 г. в возрасте 79 лет.) Ульрих фон Хассель считал его возможным членом военного заговора против Гитлера. Но в этом сентябре 1941 г. Хассель списал Лееба как «археологическую окаменелость». По своему собственному признанию во время процесса над ОКВ в 1948 г., фон Лееб был абсолютно запуган Гитлером, которого он называл «демоном, дьяволом». Лееб был убежден, что если бы Гитлеру хоть как-то попробовали перечить после этого знаменитого доклада 30 марта, то и он, и Рундштедт, и фон Бок и Браухич были бы отправлены в концентрационный лагерь. Тем не менее в июле и сентябре Лееба в его ставке возле Каунаса однажды посетил Браухич и дважды Кейтель, и он смог убедить их передать Гитлеру новую служебную записку, подписанную всеми тремя командующими группами армий. Этот меморандум был составлен Ойгеном Мюллером и представлен на ежедневном военном совещании у Гитлера, где 25 сентября велось обсуждение положения на фронте. Был добавлен новый аргумент, а именно то, что власть политкомиссаров в Красной армии не была бы столь сильной, если бы эти люди не столкнулись с неизбежностью казни после пленения. Гитлер не только отверг этот меморандум, но Браухич был вынужден издать новые инструкции своим полевым командирам с подтверждением правил проверки благонадежности военнопленных. Как раз этот циркуляр, разосланный за подписью Вагнера 7 октября, и содержал пересмотренные правила казней от Мюллера, то есть от гестапо. Верховное главнокомандование подтвердило, что казни должны проводиться, не привлекая внимания и как можно дальше от лагерей для военнопленных. Но в любом ином отношении это было тем же самым предписанием, что и прежнее.

Не было оснований ожидать, что Гитлер изменит свои решения в тот день 25 сентября, когда ему была передана эта служебная записка. Его армии окружили Ленинград (немцы блокировали Ленинград с суши, выйдя к Ладожскому озеру 8 сентября. – Ред.), и они вот-вот войдут в Киев (Киев был оставлен Красной армией 19 сентября. – Ред.). Через каких-то несколько дней должен начаться штурм Москвы (битва за Москву началась 30 сентября. – Ред.), и блицкриг должен завершиться победой до наступления зимы. В руках Гитлера находилось свыше одного миллиона советских пленных, а у Сталина – несколько тысяч пленных немцев. Поэтому проблемы ответных мер возмездия всерьез не рассматривались. Фильтрация и казни советских пленных продолжались, и сейчас эти меры применялись к больным и инвалидам просто потому, что они были больными и инвалидами: разрешение на действие, не входившее в первоначальный приказ о комиссарах.

Начиная с 8 июня, когда первоначальный приказ был издан Браухичем как закон, было не менее трех приказов о правилах фильтрации военнопленных. Это приказы Мюллера (гестапо) от 17 июля, Райнеке от 8 сентября и подтверждение их обоих за подписью Браухича 7 октября. И все равно в лагерях для военнопленных царил полный хаос. В конце августа, когда «проверка», проведенная тайной полицией в лагере, разбитом в городской тюрьме Минска, привела к тому, что были выбраны 615 человек, никакого более ясного описания для жертв не было найдено, кроме того, что это были «расово второстепенные элементы». Даже не предполагалось, что это были евреи или коммунисты. 15 ноября еще восемьдесят три жертвы из трудового лагеря в Могилеве были охарактеризованы в такой же манере. Примерно в то же время татарские пленные в лагере в Николаеве чудом избежали той же участи, и это происходило в тот самый момент, когда татары в Крыму приветствовали германские войска. В восточном министерстве Отто Брайтигам с горечью комментировал эти события в длинном меморандуме, который он послал Розенбергу в следующем феврале. В мае 1942 г. самым невероятным образом ему удалось поговорить с Гитлером на эту тему. Но к этому времени политика уже установилась. Теперь по расовым причинам должны были уничтожаться только евреи.

В офицерских лагерях, где, скорее всего, можно было обнаружить партийных работников, при правилах Мюллера – Райнеке царил абсолютный ад. Самый большой лагерь находился в Хаммельбурге, Бавария. В то время когда большинство пленных красноармейцев все еще содержались на оккупированной территории Советского Союза, Хаммельбург был частично резервирован для пленных генералов и таких известных лиц, как, например, майор (капитан. – Ред.) Яков Джугашвили, сын Сталина от первого брака (Яков Сталин (1907–1943) – сын И.В. Сталина от его первой жены Екатерины Сванидзе (1885–1907), умершей, когда Якову было полгода, от тяжелой болезни. – Ред.). В ноябре управление гестапо Нюрнберга направило в Хаммельбург гражданского инспектора. Этот человек, Пауль Олер, после войны давал показания, что среди пленных обнаружил массу так называемых доверенных агентов. По своим собственным оценкам, Олер обследовал 15 тыс. пленных офицеров. Около 500 человек были отделены, а потом на грузовиках увезены в концентрационный лагерь Дахау, где были расстреляны. Некоторые пленные генералы начали строить некие дьявольские планы. Пленный военный юрист Красной армии по имени Мальцев создал Российскую социалистическую народную партию. Приняв программу партии, когда-то разработанную русскими эмигрантами в Харбине, Маньчжурия, этот план получил поддержку гестапо, которая использовала людей Мальцева для розыска евреев и активных коммунистов. В конце концов, два генерала – Трухин и Благовещенский – отошли от этой группы и под прикрытием Отдела пропаганды вермахта помогли сформировать Национальную освободительную армию (оба генерала были повешены в июле 1946 г.) (1 августа. – Ред.).

Но если подавляющее большинство старших офицеров в Хаммельсбурге отказывались от свободы такой ценой, то делали это потому, что сами видели и знали на своем опыте, как управляется лагерь – путем доносов и убийств по правилам Мюллера – Райнеке.

В конечном итоге доносчиков тоже убивали. Служили ли они в военной разведке СД или просто в ее расстрельных командах – все равно они знали слишком много. Многие доверенные агенты были выбраны фильтрационными командами для диверсионной работы за советской линией фронта – в предприятии, известном как «Операция «Цеппелин». Это было хобби Вальтера Шелленберга.

Под тем или иным предлогом казни, следовавшие за процессом выявления благонадежности, достигли гигантских размеров, и лишь малая часть жертв была причастна в каком-то смысле к советской политике. Список, составленный в администрации Райнеке на 1 мая 1944 г., упоминает о 473 тыс. человек, уничтоженных при нахождении под стражей ОКВ в Германии и Польше. Неуказанная часть другого полумиллиона пропавших людей списана как ликвидированные при нахождении в руках Главного командования сухопутных сил (ОКХ) на оккупированной советской территории. Однако очевидно, что массовые казни после фильтрации практически прекратились в феврале 1942 г., когда дали о себе знать потребности Геринга в русской рабочей силе, а вермахта – в наемниках и вспомогательных подразделениях, несмотря на сопротивление Гиммлера и Гейдриха. Наконец, приказ о комиссарах стал мертвой буквой, когда Гитлер сам одобрил планы создания Русской освободительной армии (однако все еще оставался в своде законов). В июне 1943 г. Курт Цейцлер, в сентябре 1942 г. сменивший Гальдера на посту начальника Генерального штаба сухопутных войск, превратился в несколько охладевшего и ненадежного сторонника вербовки русских дезертиров. Цейцлер считал приказ о комиссарах очень серьезным препятствием, но, вероятно, потому, что было опасно признавать, что этот приказ по-прежнему существовал, и он не сумел переубедить Гитлера отменить его.

До самого конца войны СД никогда не теряла права изъять любого, кого пожелает, из лагерей для военнопленных.

Хотя это право после февраля 1942 г. осуществлялось только по просьбе комендантов лагерей, последние часто были куда более рьяными сотрудниками, чем фронтовые командиры, чья степень молчаливого согласия с эйнзацгруппами и зондеркомандами оставалась спорным вопросом, затуманенным взаимными политическими обвинениями и кастовым духом, честью мундира.