Kitabı oku: «Собачьи истории», sayfa 4
Выкурите сигару!
Я снова заглянул в листок, на котором записал вызовы. «Дин, Томпсоновский двор, 3. Больная старая собака».
В Дарроуби было немало «дворов» – маленьких улочек, словно сошедших с иллюстраций в романах Диккенса. Одни отходили от рыночной площади, другие прятались за магистралями в старой части города. Они начинались с низкой арки, и я всякий раз удивлялся, когда, пройдя по тесному проходу, вдруг видел перед собой два неровных ряда поразительно разнообразных домиков, заглядывавших в окна друг другу через узкую полоску булыжной мостовой. Перед некоторыми в палисадничках среди камней вились настурции и торчали ноготки, но дальше ютились обветшалые лачуги, и у двух-трех окна были забиты досками. Номер третий находился как раз в дальнем конце, и казалось, что он долго не простоит. Хлопья облезающей краски на прогнивших филенках затрепетали, когда я постучал в дверь, а кирпичная стена над ней опасно вспучивалась по сторонам длинной трещины.
Мне открыл щуплый старичок. Волосы у него совсем побелели, но глаза на худом морщинистом лице смотрели живо и бодро. Одет он был в шерстяную штопаную-перештопаную фуфайку, заплатанные брюки и домашние туфли.
– Я пришел посмотреть вашу собаку, – сказал я, и старичок облегченно улыбнулся.
– Очень вам рад, сэр. Что-то у меня на сердце из-за него неспокойно. Входите, входите, пожалуйста.
Он провел меня в крохотную комнатушку.
– Я теперь один живу, сэр. Хозяйка моя вот уже больше года, как скончалась. А до чего она нашего пса любила!
Все вокруг свидетельствовало о безысходной нищете: потертый линолеум, холодный очаг, душный запах сырости. Волглые обои висели лохмотьями, а на столе стоял скудный обед старика: ломтик грудинки, немного жареной картошки и чашка чая. Жизнь на пенсию по старости.
В углу на одеяле лежал мой пациент, лабрадор-ретривер, хотя и не чистопородный. В расцвете сил он, несомненно, был крупным, могучим псом, но седая шерсть на морде и белесая муть в глубине глаз говорили о беспощадном наступлении дряхлости. Он лежал тихо и поглядел на меня без всякой враждебности.
– Возраст у него почтенный, а, мистер Дин?
– Вот-вот. Без малого четырнадцать лет, но еще месяц назад бегал и резвился что твой щенок. Старый Боб – он для своего возраста замечательная собака и в жизни ни на кого не набросился. А уж дети что хотят с ним делают. Теперь он у меня только один и остался. Ну да вы его подлечите, и он опять будет молодцом.
– Он перестал есть, мистер Дин?
– Совсем перестал, а ведь всегда любил поесть, право слово. За обедом, там, или за ужином сядет возле меня, а голову положит мне на колени. Только вот в последние дни перестал.
Я смотрел на пса с нарастающей тревогой. Живот у него сильно вздулся, и легко было заметить роковые симптомы неутихающей боли: перебои в дыхании, втянутые уголки губ, испуганный, неподвижный взгляд.
Когда его хозяин заговорил, он два раза шлепнул хвостом по одеялу, и на мгновение в белесых старых глазах появилось выражение интереса, но тут же угасло, вновь сменившись пустым, обращенным внутрь взглядом.
Я осторожно провел рукой по его животу. Ярко выраженный асцит, и жидкости скопилось столько, что давление, несомненно, было мучительным.
– Ну-ка, ну-ка, старина, – сказал я, – попробуем тебя перевернуть.
Пес без сопротивления позволил мне перевернуть его на другой бок, но в последнюю минуту жалобно взвизгнул и поглядел на меня. Установить причину его состояния, к несчастью, было совсем нетрудно. Я бережно ощупал его бок. Под тонким слоем мышц мои пальцы ощутили бороздчатое затвердение. Несомненная карцинома селезенки или печени, огромная и абсолютно неоперабельная. Я поглаживал старого пса по голове, пытаясь собраться с мыслями. Мне предстояли нелегкие минуты.
– Он долго будет болеть? – спросил старик, и при звуке любимого голоса хвост снова дважды шлепнул по одеялу. – Знаете, когда я хлопочу по дому, как-то тоскливо, что Боб больше не ходит за мной по пятам.
– К сожалению, мистер Дин, его состояние очень серьезно. Видите вздутие? Это опухоль.
– Вы думаете… рак? – тихо спросил старичок.
– Боюсь, что да, и уже поздно что-нибудь делать. Я был бы рад помочь ему, но это неизлечимо.
Старичок растерянно посмотрел на меня, и его губы задрожали.
– Значит… он умрет?
У меня сжалось горло.
– Но ведь мы не можем оставить его умирать, правда? Он и сейчас страдает, а вскоре ему станет гораздо хуже. Наверное, вы согласитесь, что будет лучше, если мы его усыпим. Все-таки он прожил долгую хорошую жизнь… – В таких случаях я всегда старался говорить деловито, но сейчас избитые фразы звучали неуместно.
Старичок ничего не ответил, потом сказал:
– Погодите немножко, – и медленно, с трудом опустился на колени рядом с собакой. Он молчал и только гладил старую седую морду, а хвост шлепал и шлепал по одеялу.
Я еще долго стоял в этой безрадостной комнате, глядя на выцветшие фотографии по стенам, на ветхие грязные занавески, на кресло с продавленным сиденьем.
Наконец старичок поднялся на ноги и несколько раз сглотнул. Не глядя на меня, он сказал хрипло:
– Ну хорошо. Вы сейчас это сделаете?
Я наполнил шприц и сказал то, что говорил всегда:
– Не тревожьтесь, это совершенно безболезненно. Большая доза снотворного, только и всего. Он ничего не почувствует.
Пес не пошевелился, пока я вводил иглу, а когда нембутал вошел в вену, испуг исчез из его глаз и все тело расслабилось. К тому времени, когда я закончил инъекцию, он перестал дышать.
– Уже? – прошептал старичок.
– Да, – сказал я. – Он больше не страдает.
Старичок стоял неподвижно, только его пальцы сжимались и разжимались. Когда он повернулся ко мне, его глаза блестели.
– Да, верно, нельзя было, чтобы он мучился, и я благодарен вам за то, что вы сделали. А теперь – сколько я должен вам за ваш визит, сэр?
– Ну что вы, мистер Дин, – торопливо сказал я. – Вы мне ничего не должны. Я просто проезжал мимо… и даже лишнего времени не потратил…
– Но вы же не можете трудиться бесплатно, – удивленно возразил старичок.
– Пожалуйста, больше не говорите об этом, мистер Дин. Я ведь объяснил вам, что просто проезжал мимо вашего дома…
Я попрощался, вышел и по узкому проходу зашагал к улице. Там сияло солнце, сновали люди, но я видел только нищую комнатушку, старика и его мертвую собаку.
Я уже открывал дверцу машины, когда меня окликнули. Ко мне, шаркая домашними туфлями, подходил старичок. По щекам у него тянулись влажные полоски, но он улыбался. В руке он держал что-то маленькое и коричневое.
– Вы были очень добры, сэр. И я кое-что вам принес.
Он протянул руку, и я увидел, что его пальцы сжимают замусоленную, но бережно хранившуюся реликвию какого-то давнего счастливого дня.
– Берите, это вам, – сказал старичок. – Выкурите сигару!
Случай этот произошел на заре моей ветеринарной карьеры, и впечатление от него преследовало меня еще много недель, да и теперь он остается среди самых ярких и грустных моих воспоминаний. Как ни печально, но ветеринарам постоянно приходится усыплять животных, составляющих единственное утешение одиноких стариков. Хорошо еще, что барбитураты позволяют сделать это пристойно, без мучений. Но в эпизоде с мистером Дином было что-то особенное, и именно про него я вспомнил, впервые сказав себе: «Если я когда-нибудь напишу книгу, то этот случай опишу в ней непременно». Может быть, вся суть в сигаре…
Материнский инстинкт
Казалось бы, миллионеру нет смысла заполнять купоны футбольного тотализатора, но в жизни Харолда Денема этому занятию отводилось одно из главных мест. И оно скрепило наше знакомство, так как Харолд, несмотря на любовь ко всяческим тотализаторам, в футболе не смыслил ровно ничего, ни разу не побывал ни на одном матче и не мог бы назвать ни единого игрока высшей лиги. Вот почему, когда он обнаружил, что я со знанием дела рассуждаю об играх даже самых захудалых команд, уважение, с которым он всегда ко мне относился, превратилось в почтительное благоговение.
Познакомили нас, разумеется, его любимцы и питомцы. У него было множество всевозможных собак, кошек, кроликов, птичек и золотых рыбок, а потому я, естественно, стал частым гостем на пыльной вилле, викторианские башенки которой, встававшие над зеленью парка, были видны из самых разных мест в окрестностях Дарроуби. Вначале мои визиты словно бы носили самый обычный характер – то фокстерьер поранил лапу, то старую серую кошку беспокоил ее ринит, – но затем меня стали одолевать сомнения. Слишком уж часто он вызывал меня по средам, когда подходил срок отсылки купонов, а недомогание очередного четвероногого или пернатого оказывалось настолько пустяковым, что у меня волей-неволей возникло подозрение, не находится ли животное в полном здравии и не нуждается ли Харолд в консультации для своих ответов.
Окончательной уверенности у меня не было, но как было не заподозрить, что дело нечисто, если он всегда встречал меня одной и той же фразой: «А, мистер Хэрриот! Ну как тотализатор?» Последнее слово он любовно растягивал – «то-та-ли-за-а-атор». Вопрос этот объяснялся тем, что как-то раз я выиграл шестнадцать шиллингов! С каким благоговением он рассматривал извещение о выигрыше и почтовый перевод! Больше я никогда не выигрывал, но что из этого? В его глазах я оставался оракулом, верховным, непогрешимым. Харолд же так ни разу ничего и не выиграл.
Денемы были влиятельными людьми в Северном Йоркшире. Сказочно богатые промышленники в прошлом веке, теперь они стали лидерами в сельскохозяйственной сфере. «Фермеры-джентльмены», они тратили свои деньги на создание элитных стад свиней и дойных коров; они распахивали каменистые пустоши высоко в холмах, удобряли землю и собирали с нее богатые урожаи; они осушали кислые топи и на бывших болотах выращивали картофель и кормовую свеклу; они были председателями всевозможных комитетов, организаторами лисьей травли, законодателями общества графства.
Но Харолд порвал с семейными традициями еще в ранней юности. Он опроверг прописную истину, что безделье счастья не приносит. Изо дня в день он бродил по дому и десятку акров запущенной земли, не интересуясь внешним миром, не замечая, что происходит по соседству, но бесконечно довольный жизнью. Вряд ли его хоть сколько-нибудь интересовало, что о нем думают люди, – и к лучшему, так как многие были о нем самого нелестного мнения. Его старший брат, именитый Бэзил Денем, называл его не иначе как «этот проклятый дурень», а окрестные фермеры придерживались мнения, что у него «на чердаке маловато».
Мне же он был симпатичен – добрый, простодушный, любящий непритязательные шутки, – и я с удовольствием ездил к нему. Он и его жена завтракали, обедали и ужинали на кухне, да и почти все свободное время, казалось, проводили там, а потому я сразу направлялся к черному ходу.
В тот день, о котором пойдет речь, он попросил меня посмотреть суку немецкого дога, которая только что ощенилась и выглядела не очень хорошо. Случилось это не в среду, а потому я решил, что с ней, пожалуй, действительно приключилось что-нибудь серьезное, и поспешил туда. Харолд, как обычно, заговорил со мной на любимую тему – у него был чрезвычайно приятный голос, звучный, выразительный, неторопливый, как у проповедующего епископа, и я в сотый раз подумал, что названия футбольных команд, произносимые словно с церковной кафедры под аккорды органа, производят удивительно комичное впечатление.
– Не могу ли я попросить у вас совета, мистер Хэрриот? – начал он, когда мы прошли через кухню в длинный, плохо освещенный коридор. – Я пытаюсь решить, кого следует прогнозировать как победителя: «Сандерленд» или «Астон-Виллу»?
Я остановился и изобразил глубокую задумчивость, а Харолд уставился на меня в тревожном ожидании.
– Как бы вам сказать, мистер Денем, – произнес я внушительно. – «Сандерленд» имеет хорошие шансы, но мне из верных источников известно, что тетушка Рейча Картера прихворнула, и это может оказать влияние на его игру в субботу.
Харолд уныло закивал, потом поглядел на меня внимательнее и захохотал.
– Мистер Хэрриот, мистер Хэрриот, вы опять надо мной подшучиваете! – Он пожал мой локоть и пошел дальше, басисто посмеиваясь.
Покружив по настоящему лабиринту темных, затянутых паутиной коридоров, мы наконец добрались до маленькой охотничьей комнаты, где на низеньком деревянном помосте лежала моя пациентка. Я тотчас узнал в ней могучего немецкого дога, которого видел несколько раз во дворе во время моих предыдущих визитов. Лечить мне ее еще не приходилось, но ее присутствие здесь нанесло смертельный удар одной из моих новейших теорий – что больших собак в больших особняках не встретишь. Сколько раз я наблюдал, как из крохотных домишек на задних улицах Дарроуби пулей вылетают бульмастифы, немецкие овчарки и бобтейлы, волоча на поводке своих беспомощных владельцев, тогда как в парадных гостиных и в садах богатых особняков мне встречались только самые мелкие из терьеров. Но конечно, Харолд во всем был оригиналом.
Он погладил суку по голове:
– Она ощенилась вчера, и выделения у нее подозрительно темные. Ест она хорошо, но все-таки мне бы хотелось, чтобы вы ее осмотрели.
Доги, как большинство крупных собак, обычно отличаются флегматичностью, и, пока я измерял температуру, сука даже не пошевелилась. Она лежала на боку и блаженно прислушивалась к писку своих слепых щенят, которые влезали друг на друга, добираясь до набухших сосков.
– Да, температура у нее немного повышенная, и выделения действительно нехорошие. – Я осторожно ощупал длинную впадину на боку. – Не думаю, чтобы там остался щенок, но все-таки лучше проверить. Не могли бы вы принести мне теплой воды, мыло и полотенце?
Когда дверь за Харолдом закрылась, я лениво оглядел охотничью. Она была немногим больше чулана, и, вопреки названию, в ней никакого охотничьего снаряжения и оружия не хранилось, так как Харолд принципиально не признавал охоту. В стеклянных шкафах покоились только старые переплетенные комплекты журналов «Блэквудс мэгэзин» и «Кантри лайф». Я простоял так минут десять, недоумевая, куда пропал Харолд, а потом повернулся и начал рассматривать старинную гравюру на стене. Естественно, она изображала охоту, и я задумался над тем, почему на них так часто изображены лошади, переносящиеся через ручей, и почему у этих лошадей обязательно такие невозможно длинные ноги, как вдруг позади меня послышался легкий рык – утробный рокот, негромкий, но угрожающий.
Я оглянулся и увидел, что сука очень медленно поднимается со своего ложа, – не так, как обычно встают собаки, но словно ее поднимают на невидимых стропах, перекинутых через блоки в потолке: лапы выпрямлялись почти незаметно, тело было напряжено, шерсть вздыбилась. Все это время она не сводила с меня немигающего свирепого взгляда, и впервые в жизни я понял смысл выражения «горящие глаза». Нечто похожее мне прежде довелось увидеть только однажды – на потрепанной обложке «Собаки Баскервилей». Тогда я подумал, что художник безбожно нафантазировал, но вот теперь на меня были устремлены два глаза, пылающие точно таким же желтым огнем.
Конечно, она решила, что я подбираюсь к ее щенкам. Ведь хозяин ушел, а этот чужак тихо стоит в углу и явно замышляет что-то недоброе. Одно было несомненно: еще две-три секунды – и она бросится на меня. Я благословил судьбу, что совершенно случайно оказался почти рядом с дверью. Осторожно, дюйм за дюймом я продвинул левую руку к дверной ручке, а собака все еще поднималась с той же ужасной медлительностью, с тем же утробным ворчанием. Я уже почти коснулся ручки и тут совершил роковую ошибку – поспешно за нее схватился. Едва мои пальцы сжали металл, собака взвилась над помостом, как ракета, и ее зубы сомкнулись на моем запястье.
Я ударил ее правым кулаком по голове, она выпустила мою руку и тут же вцепилась мне в левую ногу выше колена. Я испустил пронзительный вопль и уж не знаю, что было бы со мной дальше, если бы я не наткнулся на единственный стул в этой комнате. Он был старый, расшатанный, но он меня спас. Когда собаке словно бы надоело грызть мою ногу и она внезапно прыгнула, целясь мне в лицо, я схватил стул и отбил ее атаку.
Дальнейшее мое пребывание в охотничьей превратилось в пародию на номер укротителя львов, и, несомненно, выглядело все это очень смешно. По правде говоря, я с тех пор не раз жалел, что эпизод не мог быть запечатлен на кинопленке, но в те минуты, когда чудовищная собака кружила передо мной в тесной комнатушке, а у меня по ноге струилась кровь и обороняться я мог только ветхим стулом, мне было совсем не до смеха. В ее атаках чувствовалась свирепая решимость, и ее жуткие глаза ни на миг не отрывались от моего лица.
Щенки, рассерженные внезапным исчезновением восхитительного источника тепла и питания, все девятеро слепо ползали по помосту и что есть мочи возмущенно пищали. Их вопли только подстегивали мать, и чем громче становился писк, тем яростнее стремилась она расправиться со мной. Каждые несколько секунд она бросалась на меня, а я отскакивал и тыкал в нее стулом в стиле лучших цирковых традиций. Один раз ей, несмотря на стул, удалось прижать меня к стене. Когда она поднялась на задние лапы, ее голова оказалась почти на уровне моей, и я с неприятно близкого расстояния мог полюбоваться лязгающими зубами страшной пасти.
А главное – мой стул начинал разваливаться. Собака уже без особого усилия обломила две ножки, и я старался не думать о том, что произойдет, когда он окончательно разлетится на части. Но я отвоевывал путь назад к двери, и, когда уперся спиной в ее ручку, настал момент для решающих действий. Я издал последний устрашающий крик, швырнул в собаку остатками стула и выскочил в коридор. Захлопнув дверь и прижавшись к ней спиной, я почувствовал, как она вся содрогнулась от ударившегося о нее огромного тела.
Я опустился на пол у стены, засучил штанину и начал рассматривать свои раны, и тут в дальнем конце коридора появился Харолд с дымящимся тазом в руках и с полотенцем через плечо. Теперь я понял, почему он так задержался: все это время он кружил по коридорам, возможно попросту заблудившись в собственном доме, но скорее – взвешивая, какую команду назвать в качестве победителя.
В Скелдейл-хаусе мне пришлось вытерпеть немало насмешливых замечаний по адресу моей новой моряцкой походки, но, когда Зигфрид в спальне осмотрел мою ногу, улыбка сползла с его лица.
– Еще бы дюйм, черт побери! – Он тихо присвистнул. – Знаете, Джеймс, мы часто шутим, как нас в один прекрасный день обработает разъяренный пес. Ну так вот, мой милый, вы чуть было не испытали это на собственном опыте!
Вскоре после этого случая я отправился в пешее путешествие по Шотландии, и грубая материя шорт болезненно натирала полукруг, который собачьи зубы оставили на внутренней стороне моего бедра над коленом, – постоянное напоминание о том, что работа с мелкими животными тоже бывает опасной и что даже кроткие суки, оберегая своих щенков, могут стать агрессивными. Но конечно, верно и прямо противоположное. Чаще, подходя к суке, окруженной щенками, я видел, что она просто переполнена гордостью, и, когда я брал щенков на руки, она восхищенно виляла хвостом. Заранее не угадаешь. Еще один неопределенный фактор в нашей работе.
Дэн – и Хелен
– Не может ли мистер Хэрриот посмотреть мою собаку? – такие слова нередко доносились из приемной, но этот голос приковал меня к месту прямо посреди коридора.
Не может быть… И все-таки это был голос Хелен Олдерсон! Я на цыпочках подкрался к двери, бессовестно прижал глаз к щели и увидел Тристана, который стоял лицом к кому-то невидимому, а также руку, поглаживающую голову терпеливого бобтейла, край твидовой юбки и стройные ноги в шелковых чулках.
Ноги были красивые, крепкие и вполне могли принадлежать высокой девушке вроде Хелен. Впрочем, долго гадать мне не пришлось: к собаке наклонилась голова и я увидел крупным планом небольшой прямой нос и темную прядь волос на нежной щеке.
Я смотрел и смотрел как зачарованный, но тут из приемной вылетел Тристан, врезался в меня, выругался, ухватил меня за плечо и потащил через коридор в аптеку. Захлопнув за нами дверь, он хрипло прошептал:
– Это она! Дочка Олдерсона! И желает видеть тебя. Не Зигфрида, не меня, а тебя – мистера Хэрриота лично!
Несколько секунд он продолжал таращить на меня глаза, но, заметив мою нерешительность, распахнул дверь.
– Какого черта ты торчишь тут? – прошипел он, выталкивая меня в коридор.
– Неловко как-то… Ну, после того раза…
Тристан хлопнул себя ладонью по лбу:
– Господи боже ты мой! Какого черта тебе еще нужно? Она же спросила тебя! Иди туда. Сейчас же!
Но не успел я сделать несколько робких шагов, как он меня остановил:
– Ну-ка погоди! Стой и ни с места! – Он убежал и через пару минут вернулся с белым лабораторным халатом. – Только что из прачечной! – объявил он и принялся запихивать мои руки в жестко накрахмаленные рукава. – Ты чудесно в нем выглядишь, Джим: элегантный молодой хирург перед операцией.
Я побрел по коридору, а Тристан на прощание ободряюще помахал мне рукой и упорхнул по черной лестнице.
Взяв себя в руки, я твердым шагом вошел в приемную. Хелен посмотрела на меня и улыбнулась той же самой открытой, дружеской улыбкой, как и при первой нашей встрече.
– А вот теперь с Дэном плохо, – сказала она. – Он у нас овечий сторож, но мы все так его любим, что считаем членом семьи.
Услышав свое имя, пес завилял хвостом, шагнул ко мне и вдруг взвизгнул. Я нагнулся, погладил его по голове и спросил:
– Он не наступает на заднюю лапу?
– Да. Утром он перепрыгнул через каменную изгородь – и вот! По-моему, что-то серьезное. Он все время держит ее на весу.
– Проведите его по коридору в операционную, и я его осмотрю. Идите с ним вперед: мне надо поглядеть, в каком положении лапа.
Я придержал дверь, пропуская их вперед.
Первые несколько секунд я никак не мог оторвать глаз от Хелен, но, к счастью, коридор оказался достаточно длинным, и у второго поворота мне удалось сосредоточить внимание на моем пациенте.
Нежданная удача – вывих бедра! И лапа кажется короче, и держит он ее под туловищем так, что она только чуть задевает пол.
Я испытывал двойственное чувство. Повреждение, конечно, тяжелое, но зато у меня были все основания надеяться, что я быстро с ним справлюсь и покажу себя в наилучшем свете. Несмотря на мой недолгий опыт, я уже успел убедиться, что удачное вправление вывихнутого бедра всегда очень эффектно. Возможно, мне просто посчастливилось, но во всех тех – правда, немногих – случаях, когда я вправлял такой вывих, хромое животное сразу же исцелялось, словно по волшебству.
В операционной я поднял Дэна на стол. Все время, пока я ощупывал его, он сохранял неподвижность. Сомнений не оставалось никаких: головка бедра сместилась вверх и назад и мой большой палец просто в нее уперся.
Пес оглянулся на меня только один раз – когда я осторожно попробовал согнуть поврежденную лапу, но тут же вновь с решимостью уставился прямо перед собой. О его нервном состоянии свидетельствовало только тяжелое, прерывистое дыхание (он даже чуть приоткрыл пасть), но, как большинство флегматичных животных, попадавших на наш хирургический стол, он покорно смирился с тем, что его ожидало. Впечатление было такое, что он не стал бы особенно возражать, даже если бы я принялся отпиливать ему голову.
– Хороший, ласковый пес, – сказал я. – И к тому же красавец.
Хелен погладила благородную голову с белой полосой, сбегавшей по морде, и хвост медленно качнулся из стороны в сторону.
– Да, – сказала она, – он у нас и работяга, и всеобщий баловень. Дай бог, чтобы повреждение оказалось не слишком серьезным!
– Он вывихнул бедро. Штука неприятная, но, думаю, его почти наверное удастся вправить.
– А что будет, если не удастся?
– Ну, тогда там образуется новый сустав. Несколько недель Дэн будет сильно хромать, и лапа, скорее всего, навсегда останется короче остальных.
– Это было бы очень грустно! – сказала Хелен. – Но вы полагаете, что все может кончиться хорошо?
Я взглянул на смирного пса, который по-прежнему упорно смотрел прямо перед собой.
– Мне кажется, есть все основания надеяться на благополучный исход. Главным образом потому, что вы привезли его сразу, а не стали откладывать и выжидать. С вывихами никогда не следует мешкать.
– Значит, хорошо, что я поторопилась. А когда вы сможете им заняться?
– Прямо сейчас. – Я направился к двери. – Только позову Тристана. Это работа для двоих.
– А можно, я вам помогу? – спросила Хелен. – Мне очень хотелось бы, если вы не возражаете.
– Право, не знаю. – Я с сомнением взглянул на нее. – Ведь это будет что-то вроде перетягивания каната с Дэном в роли каната. Конечно, я дам ему наркоз, но тянуть придется много.
Хелен засмеялась:
– Я же очень сильная. И совсем не трусиха. Видите ли, я привыкла иметь дело с животными и люблю их.
– Отлично, – сказал я. – Наденьте вон тот запасной халат, и приступим.
Пес даже не вздрогнул, когда я ввел иглу ему в вену. Доза нембутала – и его голова почти сразу легла на руку Хелен, а лапы заскользили по гладкой поверхности стола. Вскоре он уже вытянулся на боку в полном оцепенении.
Я не стал извлекать иглу из вены и, поглядев на спящую собаку, объяснил:
– Возможно, придется добавить. Чтобы снять сопротивление мышц, нужен очень глубокий наркоз.
Еще кубик, и Дэн стал дряблым, как тряпичная кукла. Я взялся за вывихнутую лапу и сказал через стол:
– Пожалуйста, сцепите руки у него под здоровым бедром. И постарайтесь удержать его на месте, когда я примусь тянуть. Хорошо? Начинаем.
Просто поразительно, какое требуется усилие, чтобы перевести головку сместившегося бедра через край вертлужной впадины. Правой рукой я непрерывно тянул, а левой одновременно нажимал на головку. Хелен отлично выполняла свою часть работы и, сосредоточенно сложив губы трубочкой, удерживала тело пса на месте.
Наверное, существует какой-то надежный способ вправления таких вывихов – прием, безусловно срабатывающий при первой же попытке, но мне так и не дано было его обнаружить. Успех приходил только после долгой череды проб и ошибок. Не был исключением и этот случай. Я тянул то под одним углом, то под другим, поворачивал и загибал болтающуюся лапу, отгоняя от себя мысль о том, как я буду выглядеть, если именно этот вывих не удастся вправить. И еще я пробовал отгадать, что думает Хелен, которая стоит напротив меня и по-прежнему крепко держит Дэна… и вдруг услышал глухой щелчок. Какой прекрасный, какой желанный звук!
Я раза два согнул и разогнул тазобедренный сустав. Ни малейшего сопротивления! Головка бедра вновь легко поворачивалась в своей впадине.
– Ну вот, – сказал я. – Будем надеяться, что головка снова не выскочит. Иногда такое случается. Но у меня предчувствие, что все обойдется.
Хелен погладила шею и шелковистые уши спящего пса.
– Бедный Дэн! Знай он, что готовит ему судьба, он бы ни за что не стал прыгать через эту изгородь. А скоро он очнется?
– Проспит до вечера. Но к тому времени, когда он начнет приходить в себя, постарайтесь быть при нем, чтобы поддержать его. Не то он может упасть и снова вывихнуть лапу. И пожалуйста, позвоните, чтобы рассказать, как идут дела.
Я взял Дэна на руки, слегка пошатываясь под его тяжестью, вышел с ним в коридор и наткнулся на миссис Холл, которая несла чайный поднос с двумя чашками.
– Я как раз пила чай, мистер Хэрриот, – сказала она. – Ну и подумала, что вы с барышней, наверное, не откажетесь от чашечки.
Я посмотрел на нее пронзительным взглядом. Это что-то новенькое! Неужели она, как и Тристан, взяла на себя роль купидона? Но ее широкоскулое смуглое лицо хранило обычное невозмутимое выражение и ничего мне не сказало.
– Спасибо, миссис Холл. С большим удовольствием. Я только отнесу собаку в машину.
Я прошел к автомобилю Хелен, уложил Дэна на заднее сиденье и закутал его в одеяло. Торчавший наружу нос и закрытые глаза были исполнены тихого спокойствия.
Когда я вошел в гостиную, Хелен уже держала чашку, и мне вспомнилось, как я пил чай в этой комнате с другой девушкой. В тот день, когда приехал в Дарроуби. Но теперь все было совсем иначе.
Во время манипуляций в операционной Хелен стояла совсем близко от меня, и я успел обнаружить, что уголки ее рта чуть-чуть вздернуты, словно она собирается улыбнуться или только что улыбнулась; и еще я заметил, что ласковая синева ее глаз под изогнутыми бровями удивительно гармонирует с темно-каштановым цветом густых волос.
И никаких затруднений с разговором на этот раз не возникло. Возможно, я просто чувствовал себя в своей стихии, – пожалуй, полная раскованность приходит ко мне, только если где-то на заднем плане имеется больное животное; но как бы то ни было, говорил я легко и свободно, как в тот день на холме, когда мы познакомились.
Чайник миссис Холл опустел, последний сухарик был доеден, и только тогда я проводил Хелен к машине и отправился навещать моих пациентов.
И то же ощущение спокойной легкости охватило меня, когда вечером я услышал ее голос в телефонной трубке.
– Дэн проснулся и уже ходит, – сообщила она. – Правда, пошатывается, но на лапу наступает как ни в чем не бывало.
– Прекрасно! Самое трудное уже позади. И я убежден, что все будет в порядке.
Наступила пауза, потом голос в трубке произнес:
– Огромное вам спасибо. Мы все страшно за него беспокоились. Особенно мой младший брат и сестренка. Мы очень, очень вам благодарны.
– Ну что вы! Я сам ужасно рад. Такой чудесный пес! – Я помолчал, собираясь с духом: теперь или никогда! – Помните, мы сегодня говорили про Шотландию. Так я днем проезжал мимо «Плазы»… там идет фильм о Гебридских островах. И я подумал… может быть… мне пришло в голову… что… э… может быть, вы согласитесь пойти посмотреть его вместе со мной?
Еще пауза, и сердце у меня бешено заколотилось.
– Хорошо, – сказала Хелен. – С большим удовольствием. Когда? Вечером в пятницу? Еще раз спасибо – и до пятницы.
Я повесил трубку дрожащей рукой. Ну почему я всегда делаю из мухи слона? А, да не важно! Она согласилась пойти со мной в кино!
Как часто эффектнейшие исцеления остаются незамеченными, не оцененными по достоинству, но какое чудо, что вывихнутое бедро Дэна посодействовало моим ухаживаниям! Вправление такого вывиха, безусловно, выглядит волшебством, а уж удачнее выбрать момент для этой операции трудно было бы и нарочно. И удивительно, с какой легкостью головка порой встает на свое законное место. Но если ветеринар испытывает глубочайшее удовлетворение, одним быстрым щелчком превращая хромую собаку в здоровую, то ее владелец перед этим переносит настоящий шок, когда верный друг без всякой видимой причины внезапно становится трехногим калекой. И ведь бедро вывихивается так просто! Неудачный прыжок за мячиком. Падение со стула. А какую панику вызывает такая травма!
