Kitabı oku: «Полночь в саду добра и зла», sayfa 5

– Рад это слышать, Гловер. Так держать! Ты уж заботься о нем. – С этими словами мужчина поспешил дальше.

– Как долго вы выгуливали Патрика? – спросил я. Мистер Гловер приосанился.

– О, очень долго. Патрик был собакой мистера Бьюхена. Он приучил своего пса пить виски, а я выгуливал его и был при нем барменом. Мистер Бьюхен распорядился, чтобы после его смерти мне выплачивали по десять долларов в неделю за прогулки с Патриком. Мистер Бьюхен включил этот пункт в свое завещание. Пришлось мне выгуливать Патрика и покупать ему виски. Потом Патрик сдох, и я пошел к судье Лоуренсу, душеприказчику мистера Бьюхена. Я сказал: «Судья, вы можете больше не платить мне десять долларов, потому что пес сдох». Тогда судья Лоуренс спросил: «Что ты такое говоришь, Гловер? Что значит сдох? Я же вижу пса – вот он на ковре». Я оглянулся, но собаки, конечно, не было. Но я подумал минуту и сказал: «О, мне кажется, что я тоже вижу его, судья». Тогда судья сказал: «Вот и хорошо. Ты будешь и дальше с ним гулять, а мы будем и дальше тебе платить». Собаки нет уже двадцать лет, а я все еще выгуливаю ее. Я гуляю по Булл-стрит, временами поглядываю через плечо и покрикиваю: «Пошли, Патрик!»

Должен сказать, что я никогда больше не видел той пожилой леди, которая молотком выбила стекла в окнах Джо Одома. Но я понял, что в Саванне немалое число людей с удовольствием сделали бы то же самое после того, как связались с Джо для ведения своих дел. Думается мне, что достойная старушка входила как раз в их число.

За примерами не надо далеко ходить – совсем недавно из-за упражнений Джо на ниве торговли недвижимостью нажили себе головную боль полдюжины почтенных граждан. Речь идет о деловом здании на улице Лафайет, которое Джо пообещал превратить в роскошный жилой дом. Заканчивая реконструкцию, он устроил в особняке обед с танцами и развлечениями, чтобы показать перспективным покупателям товар лицом. Шестнадцать гостей подписались на квартиры, а шестеро прямо на месте бросили на бочку наличные. Новые хозяева уже паковали вещи, собираясь переезжать, когда дело приняло вовсе неожиданный оборот. Ипотечная компания аннулировала сделку и вновь вступила во владение домом. Как такое могло произойти?! Люди заплатили за жилье сполна! Ответ не заставил себя долго ждать. Оказалось, что Джо уклонился от выплаты по кредитам, взятым на реконструкцию, и не стал затруднять себя переводом долга на имя новых владельцев. На момент лишения права выкупа апартаменты были все еще записаны на Джо, а все остальные рассматривались как косвенные участники дела. Короче, законным владельцам квартир пришлось идти в суд и доказывать свое право на жилье.

Пока длилось это прискорбное дело, Джо не терял присутствия духа и находился в прекрасном настроении. Невозмутимый мастер всяческих церемоний, он бодро заверил своих клиентов, что все как-нибудь утрясется само собой. Поверили ему или нет – неважно; главное, что большинство потерпевших простили его. Одна дама посоветовалась с Господом, и он не велел ей возбуждать дело против Джо. Другая просто отказалась верить, что такой приятный во всех отношениях молодой человек мог подложить людям подобную свинью. «Мне следовало бы ненавидеть его, – сказал один остеопат, потерявший кучу денег в предыдущем финансовом предприятии Джо, – но он такой симпатяга, будь он проклят».

Одно время ходили слухи, что Джо попросту растратил взятые в кредит деньги, арендовав частный самолет до Нового Орлеана и свозив туда дюжину приятелей якобы для подбора канделябров в гостиную, а на самом деле для игры в кегельбане, где и была спущена вся сумма. Однако после лишения права на выкуп стало ясно, что фиаско с домом нисколько не обогатило Джо – скорее наоборот: в результате аферы он потерял машину, катер, дворецкого, жену и право на собственный дом.

Пришлось Джо подрабатывать игрой на фортепьяно на званых вечеринках. Чтобы еще слегка пополнить отощавший бюджет, ему пришлось открыть свой дом для автобусных экскурсий – людям показывали старинный городской особняк, сохранивший историческую обстановку. Несколько раз в неделю, в одиннадцать сорок пять, к Джо являлись поставщики продовольствия с подносами, блюдами и супницами; в полдень подъезжал автобус с экскурсантами, которые проходили по дому, а потом ели ланч и в 12.45 садились в автобус. После этого поставщики продуктов паковали свои вещи и тоже отбывали восвояси.

Как и прежде, в доме номер шестнадцать по Ист-Джонс-стрит круглые сутки звучала музыка. Правда, Джо теперь был заурядным съемщиком. В этом доме ему больше ничего не принадлежало: ни портреты, ни ковры, ни серебро. Одом лишился даже маленьких окошек, на стеклах которых таинственная пожилая леди выместила свою ярость.

Глава V
Изобретатель

У меня за спиной раздался тихий голос, похожий на легкий вздох:

– Не делайте так. Что угодно, но только не так.

Это произошло однажды утром, когда я стоял у прилавка аптекарского магазина Клэри, беседуя с продавщицей. Обернувшись, я увидел мужчину, точнее сказать, пародию на мужчину, сильно смахивающую на воронье пугало. На длинной шее вызывающе торчал кадык. Прямые мягкие волосы спадали на лоб. Лицо мужчины раскраснелось, словно кто-то подслушал его разговор с самим собой. Однако меня поразило, что если кто-то из нас двоих и был смущен, то точно я, потому что за секунду до этого я попросил у продавщицы совета: что делать с темным кольцом грязи, которую я никак не мог смыть со своего унитаза. Девушка посоветовала мне воспользоваться проволочной губкой.

Услышав это, мужчина самодовольно ухмыльнулся.

– Стальная проволока оставляет на фаянсе царапины, – пояснил он. – У вас на унитазе отложения кальция. Вода здесь очень жесткая. Вам надо потереть грязные места толченым красным кирпичом – он тверже кальция, но мягче фаянса и не оставляет царапин.

Я видел этого человека несколько раз, и всегда именно в магазине Клэри. Он, так же как и я, регулярно завтракал в кафетерии. Мы ни разу с ним не разговаривали, хотя я знал, кто он. Этот человек был главной достопримечательностью аптекарской лавки Клэри – кладезь информации и бурдюк со сплетнями.

Невзирая на застоявшийся запах подгоревшего свиного жира и постоянную опасность, что Рут и Лилли перепутают заказы, кафетерий аптекарского магазина Клэри имел своих верных и постоянных клиентов, являвшихся сюда завтракать и обедать. Люди заходили не спеша, робко или спотыкаясь, но состояние каждого из них очень верно подмечалось зоркими глазами, смотревшими поверх развернутых газет. Постоянные посетители громко приветствовали друг друга, не стесняясь переговаривались через весь зал, и каждое их слово регистрировалось чуткими ушами остальных присутствующих. Объектом мог стать кто угодно – домохозяйка, брокер по недвижимости, адвокат, студентка или даже парочка плотников, работающих в соседнем доме. Кто-то случайно мог услышать, как один плотник говорит другому: «Сегодня нам надо еще заделать проход между его и ее спальней». Дело сделано. Теперь все будут знать, что в супружеских отношениях хозяев злополучного дома наступил ледниковый период, и тема эта станет главным предметом обсуждения до самого вечера. Подслушивание случайно оброненных слов было такой же принадлежностью магазина Клэри, как пудра Гуди.

Человек, посоветовавший мне чистить унитаз кирпичом, каждое утро совершал в кафетерии свой особый ритуал. На завтрак он всегда заказывал одно и то же: яйца, бекон, байеровский аспирин, склянку нашатырного спирта и кока-колу. Но ел и пил он далеко не всегда. Иногда он просто смотрел на еду. Он клал обе руки на стол, словно для того, чтобы тверже фиксировать взгляд, и сидел некоторое время, уставившись на свой заказ. Потом он либо начинал есть, либо, не говоря ни слова, вставал и выходил на улицу. На следующий день Рут ставила ему на стол тот же набор блюд и молча уходила на свое место возле фонтанчика содовой, затягивалась сигаретой и смотрела, что он будет делать дальше. Я тоже стал наблюдать.

Когда человек уходил, не притронувшись к тарелке, Рут, ни к кому не обращаясь, произносила: «Лютер опять ничего не ест», после чего она убирала со стола нетронутый завтрак, а выписанный счет клала возле кассового аппарата. Из замечаний, которые сопровождали каждый его уход, я понял, что этого человека зовут Лютер Дриггерс и что несколько лет назад он прослыл саваннской знаменитостью. Дриггерс сделал замечательное открытие – он ввел в практику какой-то замечательный препарат, способный проникать сквозь пластик, что привело к изобретению противоблошиных ошейников и противопаразитных покрытий.

Надо сказать, что кое в чем Лютера Дриггерса можно считать современным эквивалентом другого саваннского изобретателя – Эли Уитни. Ни тот ни другой не получили ни дайма⁸ за свои открытия. Эли Уитни свято хранил секрет своей хлопкоочистительной машины, пока добивался патента, но допустил тактическую ошибку, показывая женщинам свое изобретение. Он решил, что представительницы слабого пола все равно не поймут, на что смотрят. В один прекрасный день некий предприниматель, естественно, мужчина, переоделся в женское платье и проник в дом Уитни вместе с группой посетительниц. Вскоре этот человек стал изготовлять такие машины, которые незамедлительно запатентовал. Случай Дриггерса был осложнен тем обстоятельством, что на момент совершения открытия он был государственным служащим, а они не могут требовать денежного вознаграждения за изобретения. Единственный испытанный способ, которым Дриггерс мог заработать на своем открытии, состоял в тайной продаже его какому-нибудь не слишком щепетильному производителю. Однако, пока несчастный Лютер Дриггерс в смятении взвешивал моральные «за» и «против», один из его коллег перебежал ему дорогу.

На лице Лютера Дриггерса навсегда застыла скорбная мина, однако ее причиной являлась не одна только неудачная попытка заработать на противоблошиных ошейниках. Вся жизнь этого человека была отмечена чередой неудачных предприятий. Его ранний брак со школьной подругой продлился чуть больше года. Отец невесты владел супермаркетом, и дочка получила в приданое дом и кучу продуктовых магазинчиков. Когда брак пришел к своему логическому концу, Дриггерс лишился и дома, и магазинов. Лютер переехал в бывший морг на углу Булл- и Джонс-стрит, где первым делом переоборудовал обложенную белым кафелем прозекторскую в душ. Позже он продал кое-что из наследства и купил в городе старый дом. Дом он стал сдавать внаем, а сам решил жить в каретном сарае. В процессе реконструкции он уделил самое пристальное внимание одной маленькой детали лестницы – нестандартной ступеньке. Эта ступенька была выше остальных на дюйм, и тот, кто не знал конструкцию лестницы, обязательно спотыкался при подъеме. То была примитивная сигнализация, призванная уберечь от воровства. Такое приспособление использовалось в старые времена очень широко и сохранилось во многих городских домах, но для Дриггерса оно представляло немалую опасность, поскольку он частенько возвращался домой в таком состоянии, что для него могла стать ловушкой даже обычная лестница, не говоря уже о всяких хитрых ступеньках. Но на этом злоключения бедного Лютера не закончились. Когда лестница была наконец возведена, он понял, что упустил из виду очень важную вещь, а именно – в каком месте следовало строить лестницу. Верхний ее конец уперся в ту стену, где должны были быть окна, выходящие в сад. В результате недосмотра окна гостиной смотрели теперь на узкую темную улицу и безобразную помойку.

В один прекрасный день, хромая после падения с коварной ступеньки, Лютер отправился на Райт-сквер взвесить в расположенном там почтовом отделении упаковку марихуаны, которую он хотел купить. Вес ее он решил проверить, чтобы не быть обманутым. Каково же было удивление Дриггерса, когда в дверях почты его остановили, пакет конфисковали, а его самого препроводили в полицейский участок. В «Саванна ивнинг пресс» появилась статья, где было написано, что за несколько минут до прихода Лютера какой-то неизвестный позвонил и пригрозил взорвать почту. Далее там же говорилось, что в пакете оказалось чуть меньше фунта марихуаны. Как и опасался Дриггерс, продавцы его надули.

Злоключения Лютера очень болезненно переживали его друзья, в особенности упрямица Сирена Доуз. Надо сказать, что Сирена и Лютер представляли собой довольно своеобразную пару. Сирена была много старше Дриггерса и проводила почти все свое свободное время в роскошной кровати с четырьмя колоннами, возлежа на многочисленных подушках и подушечках. Помня о своих золотых днях, она лестью заставила Лютера подавать ей напитки, следить за ее чулками, отвечать на звонки в дверь, готовить лед, взбивать подушки и массировать ей лодыжки. Время от времени она без всякого намека на иронию побуждала Лютера постоять за свои права. «Всякая леди, – говорила она в таких случаях с неподражаемо-тягучим южным акцентом, – ждет, что джентльмен сам возьмет то, что ему принадлежит!» Сирена начинала говорить эти слова, когда вспоминала о пропавших доходах от противоблошиных ошейников, высчитывая, сколько безделушек можно было купить на эти деньги.

В свое время Сирена Вон Доуз слыла замечательной красавицей. Она была настолько блистательна, что знаменитый Сесил Битон будто говаривал, что ему «не приходилось еще фотографировать столь совершенную естественную красоту». Перед Второй мировой войной, будучи на каникулах в Ньюпорте, Сирена, дочь преуспевающего адвоката из Атланты, познакомилась с юным Саймоном Т. Доузом, внуком питсбургского стального магната. Красота Сирены сразила Саймона наповал. Хроникеры светских сплетен, затаив дыхание, следили за их бурным романом, регулярно печатая материалы о нем на страницах своих бульварных листков. Все было хорошо до тех пор, пока известие о помолвке скандальной парочки не появилось на страницах респектабельной нью-йоркской «Дейли ньюс». Узнав о помолвке, мать Саймона – страшная и ужасная Теодора Кэбот Доуз – послала сыну высокомерную телеграмму, состоявшую всего из одного слова. Это слово попало на страницы газет: МОЙ СЫН ЖЕНИТСЯ? «АБСУРД!» – УТВЕРЖДАЕТ МИССИС ДОУЗ. Ответом на неприятие матерью помолвки стал бунт Саймона и Сирены. После медового месяца, проведенного в саваннском отеле «Де Сото», молодожены поселились в Питсбурге.

Став миссис Саймон Т. Доуз, Сирена превратилась в образец шикарной дамы тридцатых и сороковых годов. Ее фотографии украшали рекламу сигарет на разворотах журнала «Лайф». Эти картинки убеждали всех, что миссис Саймон Т. Доуз из Питсбурга – дама, отличающаяся рафинированным вкусом, что она путешествует только первым классом и останавливается только в президентских апартаментах. На рекламных плакатах Сирена восседала обычно в обстановке спокойной неброской роскоши, с откинутой несколько вбок головой. Тонкая струйка дыма поднималась от сигареты, которую красавица держала в своей изящной ручке.

Под этой безмятежностью, однако, пылал неугасимый огонь, и свекровь Сирены прекрасно это понимала. Старшая миссис Доуз решила подчинить Сирену своей воле. Она настойчиво посоветовала Сирене пожертвовать проценты от векселей на благотворительные цели, и младшая миссис Доуз последовала этому совету. Однако, когда Сирена узнала, что ее свекровь отнюдь не спешит делать то же самое, а нагло обманывает невестку, она влепила свекрови пощечину, обозвав ее «поганой сучкой». Женщины возненавидели друг друга.

Когда Саймон Доуз случайно прострелил себе голову и умер, его мать, наконец, взяла реванш. Семейные дела были устроены так, что все наследство и состояние Саймона, минуя Сирену, досталось их детям. Но не такова была Сирена, чтобы остаться ни с чем. Она объявила о намерении продать свой дом в Питсбурге черной семье. Соседи попросили ее не делать этого и предложили сами купить его. Сирена продала дом за баснословную сумму и переехала в Саванну.

Именно в Саванне Сирена стремительно вступила в средний возраст. Она набрала вес и начала делать себе бесконечные поблажки. Она целыми днями лежала в постели, принимала гостей, пила мартини и розовые ликеры и играла с карликовым белым пуделем по кличке Лулу.

Насколько Сирена ненавидела семью своего покойного мужа, настолько же упивалась она рассказами о своей близости с ней. Она без устали повторяла всем знакомым, что кровать, на которой она лежит, принадлежала когда-то стальному королю и миллионеру Алджернону Доузу. Фотографии Доузов и Кэботов несли бессменную вахту на ее ночном столике. Написанный в полный рост портрет ненавистной свекрови украшал столовую, а ее собственные фотографии, выполненные Сесилом Битоном, во множестве висели на стенах спальни. Сама хозяйка цвела и благоухала в музее своего былого великолепия. Ее гардероб был буквально набит коротенькими ночными рубашками и пеньюарами. Она выставляла напоказ свои все еще красивые ноги и старательно закрывала верх облаком из перьев и шифона. Она красила волосы в огненно-рыжий, а ногти на руках и ногах в темно-зеленый цвет. Она задиралась и льстила, ругалась и ласково мурлыкала. Она вальяжно растягивала слова, и сквернословила, и фривольничала. Когда ей надо было придать себе уверенности, она расшвыривала по комнате все, что попадалось ей под руку – подушки, бутылки и даже пуделя Лулу. Бывало, что она с проклятиями и грохотом сбрасывала на пол фотографии Доузов и Кэботов.

Сирена не стремилась проникнуть в высший свет Саванны; впрочем, ее туда и не приглашали. Однако сливки местного общества не уставали говорить о ней. «К ней никогда не ходят супружеские пары, – говорила одна женщина, жившая через два дома от Сирены, – только молодые люди. Вы никогда не увидите, чтобы в ее дом зашла леди. Насколько я знаю, она даже не состоит ни в одном садовом клубе. Да, она очень плохая соседка». Но за всем этим скандальным фасадом скрывалась странная истина: Сирена любила Лютера, а Лютер любил Сирену.

У скромного, застенчивого и незадачливого Лютера Дриггерса имелась своя теневая сторона. Он был одержим несколькими демонами, которые доставляли ему массу неприятностей. Одним из таких демонов стала хроническая бессонница. Однажды Лютер не спал девять ночей кряду. Но сон, даже когда он приходил, редко бывал мирным. Лютер обычно спал, крепко стиснув зубы и сжав кулаки. Утром он просыпался с болью в челюстях и с глубокими царапинами на ладонях. Люди весьма опасались демонов Лютера, однако их нисколько не беспокоили нетронутые завтраки, плохой сон и кровоточащие ладони Дриггерса. Люди опасались чего-то более серьезного.

По городу ходил упорный слух, что у Лютера Дриггерса хранится дома бутыль с таким сильным ядом, что если его вылить в водопроводную сеть города, то умрут все мужчины, женщины и дети в Саванне. Несколько лет назад группа особенно нервных граждан заявила об этом в полицию, и стражи порядка сделали обыск в его доме и ничего там не нашли. Такой поворот дела никого не успокоил, и слухи продолжали обрастать все новыми и новыми подробностями.

Определенно, Лютер знал все о ядах и о том, как ими пользоваться, поскольку работал техником в государственном инсектарии, расположенном на окраине Саванны. В его обязанности входило просеивать образцы почвы, взятой со скотных дворов и полей, выискивать там личинки, а потом выращивать из них всяких жучков, чтобы на них можно было испытывать инсектициды. Самой трудной частью работы являлось впрыскивание яда в грудную полость насекомого. Эта работа требовала почти ювелирных навыков и напоминала труд часового мастера. Делать это на трезвую голову было почти невозможно – мутилось в глазах, и сильно дрожали руки. «Боже, какая скучная работа», – не раз говорил Лютер.

Иногда, чтобы развлечься, Дриггерс усыплял обыкновенных домашних мух и приклеивал к их спинкам длинные нити. Мухи просыпались и, взлетая, тянули за собой нитки. «Так их легче ловить», – приговаривал Лютер.

При случае он ходил по центру Саванны, держа на разноцветных нитках по дюжине мух. Некоторые люди выгуливают собак – Лютер выгуливал мух. Бывало, что он приходил в гости к друзьям со своими мухами и выпускал их прямо в гостиных.

Были у него и другие развлечения: иногда он приклеивал крылья ос к крыльям мух, чтобы улучшить их аэродинамические свойства. Иногда он укорачивал одно из крыльев, и такая муха начинала летать кругами всю оставшуюся жизнь.

Именно эта сторона натуры Лютера Дриггерса, его странные увлечения и причуды, внушали наибольшие опасения людям, которые никак не могли отделаться от неприятного ощущения, что настанет день – и странный человек выплеснет содержимое своей страшной бутыли в саваннский водопровод. Особенно сильное волнение граждане Саванны начинали испытывать, когда Лютером овладевал какой-нибудь из его демонов. Если Лютер покидал кафетерий, не притронувшись к завтраку – а в последнее время это случалось довольно часто, – значит, его демоны начинали просыпаться.

Такая мысль не давала покоя и мне, когда Лютер учил меня чистить унитаз. Закончив с этим вопросом, он рассказал массу интересного о саваннском водопроводе. Оказалось, что вода поступает в Саванну из артезианских скважин, что водоносный пласт расположен в известняке, богатом бикарбонатом кальция, который теряет одну молекулу и, превращаясь в карбонат кальция, при высыхании раствора образует на сантехнике темный налет. «Послушайте, – меня так и подмывало задать ему этот вопрос, – какое отношение вы имеете к смертельному яду, о котором здесь говорят все?» Однако я сдержался и просто поблагодарил его за совет.

На следующее утро, когда он сел за столик рядом со мной, я наклонился к Лютеру и поделился с ним своей новостью.

– Кирпич помог, – сообщил я. – Большое вам спасибо.

– Вот и хорошо, – обрадовался он. – Можно было еще воспользоваться пемзой, она, пожалуй, не хуже кирпича.

Рут поставила перед Лютером его завтрак, и он, как всегда, внимательно уставился на него ничего не выражающим взглядом. Я вдруг заметил, что к петлице лацкана его пиджака привязана зеленая нитка, конец которой свободно свисал почти до пола. Пока Лютер смотрел на яйца, нитка внезапно натянулась, потом повернулась против часовой стрелки, и ее конец переместился на левое плечо Дриггерса. Задержавшись там на мгновение, нитка, словно подхваченная сильным сквозняком, взмыла вверх. Повисев наверху, кончик нити с приклеенной к нему мухой резко опустился на грудь Лютера. Он же, казалось, совершенно не замечал ни движения нити, ни кульбитов мухи.

Наконец он увидел, что я внимательно смотрю на него.

– Не знаю, – промямлил он со вздохом, – что это, но иногда я не могу даже смотреть на завтрак.

– Это я уже замечал, – сказал я.

Лютер залился краской, поняв, что его привычки в еде являются предметом пристального внимания окружающих, и принялся за свой завтрак.

– У меня не хватает кислоты в желудочном соке, – признался Дриггерс. – Но это не слишком серьезно. Называется такое состояние ахлоргидрией. Мне говорили, что у Распутина была точно такая же болезнь, а я этого не знал. Я знал только, что от стресса у меня просто перестает выделяться желудочный сок и я не могу переваривать пищу. Потом это проходит.

– Кстати, о желудочном соке, – проговорил я. – Вы, значит, в последнее время находитесь в каком-то напряжении?

– Да, пожалуй, – ответил Лютер. – Я сейчас работаю над одной новой штукой, на которой смогу заработать кучу денег, если, конечно, все получится. Проблема заключается в том, что пока я не могу заставить ее работать.

Он помолчал, словно соображая, стоит ли оказывать мне высокое доверие.

– Вы знаете, что такое фосфоресценция? – спросил он. – Это свечение, которое испускают в темноте некоторые предметы. Во многих барах так светятся аквариумы с рыбками. На площади Джонсона стоит пурпурное дерево, которое тоже светится в темноте. Как-то раз я подумал: «Какой срам, что золотые рыбки не светятся». Так вот, я ищу способ заставить их светиться. Если они научатся это делать, то в затемненном аквариуме они будут выглядеть словно гигантские огненные искры, кружащиеся в воздухе. Да любой подвыпивший мужчина в баре будет смотреть на таких рыбок часами. Я бы смотрел. Каждый бар в Америке должен будет купить таких рыбок. Вот почему я хочу научить их светиться в темноте.

– И вы думаете, что сможете?

– Я экспериментирую с флуоресцентными красителями, – пояснил Лютер. – Сначала я просто окунал рыбок в краску, но это их убивало. Тогда я стал действовать более осмотрительно – вылил чайную ложку красителя в аквариум и стал ждать. Через неделю появилось слабое свечение на жабрах и плавниках, но для бара этого мало. Я стал добавлять в аквариум больше красителя, но характер свечения от этого не изменился. Единственное, чего я добился, – это повышения содержания фосфора в аквариумной воде, от чего через пару дней все рыбки погибли. На этой стадии я сейчас и нахожусь.

Муха приземлилась на бровь Лютера. Нитка висела вдоль щеки, словно шнурок монокля.

Светящиеся золотые рыбки Дриггерса. Господи, а почему нет? Состояния делались и не на таком.

– Мне нравится ваша идея, – одобрил я. – Надеюсь, у вас все получится.

– Я дам вам знать об этом, – произнес Лютер.

В последующие дни наши разговоры с Лютером были очень краткими. Иногда они ограничивались тем, что он просто махал мне рукой и поднимал кверху большой палец. Однажды мне показалось, что над Лютером вьется небольшой слепень. Не знаю, был ли он привязан, но, когда Дриггерс шел к кассе, насекомое последовало за ним, а когда он выходил из кафетерия, было такое впечатление, что он галантно открыл дверь, пропуская слепня вперед.

Однажды утром, когда я вошел в заведение Клэри, Дриггерс приветливо и призывно помахал мне рукой.

– Я попробовал новый подход, – начал он без всяких предисловий. – Теперь я смешиваю флуоресцентную краску с кормом и уже наблюдаю первые результаты. Жабры и плавники светятся очень хорошо, и появилось свечение вокруг глаз и рта.

Лютер сказал мне, что собирается сегодня вечером возле пурпурного дерева провести первое публичное испытание, и пригласил меня участвовать в этом мероприятии. Мы договорились встретиться в десять часов в доме Сирены Доуз, откуда втроем пойдем к дереву.

Ровно в десять часов Мэгги, горничная Сирены Доуз, открыла мне дверь дома и пригласила пройти в гостиную – пышно обставленное помещение: мебель французского ампира, тяжелые занавеси и сплошная позолота. Выполнив свою обязанность, Мэгги поспешила к хозяйке. Судя по звукам, доносившимся откуда-то из дальней комнаты, появление Сирены откладывалось на неопределенный срок. Из апартаментов доносился бесконечный монолог, произносимый высоким, периодически срывающимся на визг голосом. «Положи его назад! Кому я сказала – положи назад! – верещала миссис Доуз. – Не подходят мне они, не подходят! Не могу же я, в самом деле, надеть эти туфли, черт бы тебя побрал! Теперь дай мне вот эту. Да нет, не эту, а ту! Мэгги, ты сведешь меня с ума! Слушай меня внимательно, и ты все поймешь. Ты позвонила в полицию? Они поймали тех маленьких ублюдков с красными шеями? Что? Да они должны были бы перестрелять их на месте! Убить их! Они же чуть не развалили весь дом! Лютер, дорогой, подними зеркало повыше, а то я ничего не вижу. Да, вот так лучше. Лулу, подойди к мамочке. Подойди к мамочке, Лулу! Оооо! Как мамочка тебя любит. Сейчас я поцелую тебя, моя лапочка, уу, ты, муси-пуси! Мэгги, приготовь мне чего-нибудь выпить. Ты что, не видишь, весь лед растаял?»

В одиннадцать часов в гостиной наконец показались белые, безупречной формы, ноги, поддерживавшие нечто невообразимое из розовых перьев марабу, увенчанное пестрой шляпой с широкими полями, отбрасывавшими густую тень на лицо Сирены, что, впрочем, не мешало разглядеть на нем свидетельства былой красоты. Она улыбалась, открывая ряд ровных белых зубов, выделявшихся на фоне ярко-алых полных губ.

– Я просто в от-чая-нии от того, что пришлось заставить вас так долго ждать, – кокетливо растягивая слова, промурлыкала Сирена. – Я очень надеюсь, что вы от всей души простите меня, но я, к великому сожалению, совершенно не выспалась. Эти ужасные дети с той стороны площади бросили бомбу в мой дом, как раз под окнами спальни, превратив ночь в сплошной кошмар. Мои нервы окончательно расстроились. Это какой-то ужас – моя жизнь находится в постоянной опасности.

– Да полно вам, миссис Доуз, – вмешалась в разговор Мэгги. – Ничего страшного не случилось. Подумаешь, всего-то Джим Уильямс стрельнул из игрушечного пистолета. Вы же сами знаете, как он любит дразнить вас. А уж насчет ночи, то ведь был-то в это время ясный день, даже вечер еще не наступил.

– Все приличные люди в это время отдыхают! – жестко возразила миссис Доуз. – И это был совсем не игрушечный пистолет, ты ничего не понимаешь в подобных вещах, Мэгги. Это была настоящая гребаная бомба! У дома наверняка отвалился целый кусок, а спальня и вовсе изуродована. А уж этот Джим Уильямс – рвань джорджийская! Я ему покажу! Я всем покажу! Вы меня еще не знаете! Погодите!

Появился Лютер с коробкой из китайского ресторана.

– Ну вот, я взял с собой золотых рыбок. Пошли.

Сирена настояла на том, чтобы, прежде чем ехать к пурпурному дереву, посетить несколько мест ночных увеселений.

Ясно, что, потратив столько сил и энергии на столь великолепное одеяние, Сирена чувствовала себя просто обязанной совершить grand tour⁹. Сначала мы поехали в бар ресторана, который стоит в Саванне с 1790 года, потом посетили «Пинк-Хауз» и «Де Сото Хилтон». В каждом из этих мест Сирену сразу плотной толпой окружали ее друзья. Наша леди общалась исключительно с мужчинами, рассыпая им комплименты и по очереди их подначивая, обмахиваясь при этом ресторанной салфеткой.

– О, мой дорогой, как ты сегодня хорошо выглядишь! Господи, я оставила сигареты в машине. Будь так добр, сходи за ними – вот ключи. Будь оно все проклято, какая сегодня духота! Клянусь вам, я просто умру, если кто-нибудь не включит вентилятор. Нет, вы только посмотрите – я уже все выпила, а мне хочется еще! Оо, блааагодаааарю вааас. Мои нервы совершенно растрепались после этой ужасной ночной бомбардировки. Как, вы ничего не слышали? Отвергнутый любовник взорвал мою спальню. Я до сих пор просто трясусь, когда начинаю говорить об этом.

Время шло, и Лютер начал беспокоиться, что краска истощится и рыбки перестанут светиться.

– Надо ехать к пурпурному дереву, – сказал он, – а не то будет поздно.

– Мы обязательно поедем туда, дорогой, – протрещала Сирена, – но сначала мы заедем еще в «Пиратскую бухту».

Лютер открыл коробку и всыпал рыбкам порцию светящегося корма. После «Пиратской бухты» мы, по настоянию Сирены, завернули еще в «Пинки мастер». Лютер еще раз покормил рыбок. В «Пинки мастер» несколько человек с любопытством заглянули в коробку.