Kitabı oku: «Перст королевы. Елизавета: Последний монарх из дома Тюдоров», sayfa 4

В апреле 1581 года на заседании португальских кортесов Филипп II дал клятву соблюдать все законы и обычаи этой страны и был провозглашен королем Португалии. Так, удвоив бюджет на содержание фландрской армии, король незамедлительно отправил своего племянника и по совместительству нового военачальника Алессандро Фарнезе, герцога Пармского, отвоевывать мятежные регионы¹⁰². За несколько недель города Фландрии и Брабанта были преданы огню, а в Лондон хлынула очередная волна беженцев-протестантов. Осознавая, что выбора нет, Елизавета подкупила герцога Анжуйского, пообещав 30 000 (в пересчете на современные деньги – около 30 млн фунтов стерлингов за статус номинального главы нидерландских провинций¹⁰³. Однако ненадежный, тщеславный Франциск не желал довольствоваться фиктивным титулом. В январе 1583 года он попытался устроить в Антверпене государственный переворот, однако потерпел сокрушительное поражение и был вынужден с позором вернуться во Францию. Возмущенная его негодностью, Елизавета навсегда разорвала связь с герцогом, назвав его беспомощным растратчиком ее денег¹⁰⁴.

Итак, военный кризис охватил почти всю Европу, католическая наследница престола находилась на английской земле, в Париже ссыльные католики вместе с иезуитами строили планы по приведению в исполнение папского указа о свержении Елизаветы – Тайному совету было отчего бить тревогу. Никогда угроза не была более реальной, чем в октябре 1583 года, когда молодой католик из Уорикшира Джон Сомервилл (кстати, его тесть Эдуард Арден был родственником Шекспира) отправился из дома с твердым намерением застрелить королеву во время конной прогулки. Однако он не особенно скрывал свои планы и вскоре был арестован в Оксфордшире. После суда в лондонской ратуше Сомервилл и три его предполагаемых сообщника (включая и его тещу) были приговорены перепуганными присяжными к высшей мере. Вскоре несостоявшийся убийца королевы повесился в камере в Ньюгейтской тюрьме¹⁰⁵.

Менее чем через месяц после этого жертвой Уолсингема, в чьем распоряжении находилось около двадцати шпионов и агентов, стал Фрэнсис Трокмортон, племянник того самого сэра Николаса, который советовал Елизавете «остерегаться женского легкомыслия». Подобно многим другим, семья Трокмортон была разобщена из-за религиозных разногласий. Сэр Николас, умерший в 1571 году от воспаления легких (слухи о том, что он съел отравленный салат, вряд ли можно воспринимать всерьез), был убежденным протестантом, в правление Марии Тюдор его судили за измену, однако лондонские присяжные его оправдали. Но его племянник, молодой и упрямый, был ярым католиком и даже добровольно предлагал свои услуги в качестве посыльного французскому и испанскому послам в Лондоне. При обыске его дома на берегу Темзы рядом с церковью Святого Павла, известной как Павлов причал (Paul’s Wharf), среди его бумаг нашли доказательства его участия в страшной крамоле. Трокмортон оказался замешан в заговоре, разработанном в Риме шотландским иезуитом Уолтером Крайтоном, а затем перешедшем под контроль герцога Генриха де Гиза, кузена Марии Стюарт. Гиз был богатейшим человеком Франции, а в период Религиозных войн возглавлял ультракатолическую фракцию дворян. Только он во всей Европе мог состязаться с испанским королем Филиппом в богатстве и военной мощи, необходимой для завоевания Англии. Заручившись финансовой поддержкой парижских купцов, он уже начал готовить войска, а своей матери писал, что «в Англии нас ждет долгая, но красивая партия»¹⁰⁶.

Уолсингем не знал, что и думать: ему совершенно случайно удалось раскрыть заговор такого масштаба. Ведь обыскать дом Фрэнсиса Трокмортона он решил лишь потому, что тот слишком часто стал наведываться во французское посольство¹⁰⁷.

Трокмортона пытали на дыбе. Сначала он храбро молчал, но, когда боль стала невыносимой, выложил все, что знал. Новые данные заставили Елизавету резко разорвать всякие отношения с Испанией. Как и Ридольфи, герцог де Гиз намеревался свергнуть и умертвить незаконнорожденную Елизавету, посадив на ее трон Марию Стюарт. Для пользы дела Трокмортон передал дону Бернардино де Мендосе, испанскому послу в Лондоне с 1578 года, карты южного побережья Англии с обозначением мест наиболее удобных для высадки, а также список дворян-католиков, которые точно присоединились бы к заговору¹⁰⁸.

Для Уолсингема и Бёрли происходящее словно явилось из их ночных кошмаров, поэтому они взялись за дело, не теряя ни секунды. 19 января 1584 года свояк Уолсингема Роберт Бил вызвал Мендосу на встречу, на которой присутствовал сам Уолсингем. На беглом итальянском он сообщил послу, что знает о его участии в заговоре и что у того есть две недели на то, чтобы собрать вещи и навсегда покинуть Англию¹⁰⁹.

Дальше хуже. 19 июня, за месяц до повешения Трокмортона, Елизавета получила грозные вести от посла в Париже: неожиданно в Шато-Тьерри, в восьмидесяти километрах к северо-востоку от Парижа, скончался герцог Анжуйский. Ему было всего двадцать девять лет, а причиной смерти был назван прогрессирующий сифилис¹¹⁰. Елизавета оплакивала жениха и носила траур в течение полугода. В начале сентября Кастельно, не только посол Франции в Лондоне, но и враг герцога де Гиза, был приглашен понаблюдать за королевской охотой с недавно выстроенной террасы на стенах Виндзорского замка в Беркшире. Королева приветствовала его облаченная в черное платье и закрытая длинной прозрачной вуалью, как если бы она была вдовой герцога Анжуйского¹¹¹.

Смерть Франциска была чревата неприятными последствиями, которые Елизавета и Кастельно обсудили в Виндзоре. Все трое братьев короля Генриха III теперь были мертвы, и Франция оставалась с королем, который не имел наследника мужеского пола и чья сексуальная ориентация давно вызывала вопросы. На корону претендовал его троюродный брат Генрих Наваррский и его дядя кардинал Карл де Бурбон, архиепископ Руана. Из двух претендентов более молодой, полный сил, умный и честный король Наваррский выглядел явным фаворитом в борьбе за корону Франции. Однако он относился к презираемым Гизами гугенотам. И это явилось предлогом для династических притязаний самого герцога де Гиза. Кастельно и Елизавета были единодушны в том, чтобы не допустить герцога де Гиза к короне¹¹².

Впрочем, 6 июля ставки вновь были удвоены. В Лондон прибыл курьер с возмутительными вестями о том, что пять дней назад молодой испанский наемник Бальтазар Жерар убил главу голландских кальвинистов Вильгельма I, принца Оранского, в его резиденции в Делфте. Соблазненный щедрым вознаграждением в 25 000 экю (примерно 8 млн фунтов по современным меркам), которое король Филипп II посулил за голову Вильгельма, Жерар зарядил пистолет тремя пулями и запасся порохом. Первая пуля была пущена в живот Вильгельма (которому на тот момент исполнился пятьдесят один год), когда он повернулся к лестнице, ведущей в его покои. Две другие прошли через легкие и затем пробили стену. Вильгельм скончался на месте¹¹³.

Нидерландский мятеж был обезглавлен. При этом войска герцога Пармского уже маршировали к Брюсселю и Антверпену, и казалось, что вскоре нидерландские города начнут падать один за другим, как кегли. Герцог де Гиз смекал быстро и уже подготавливал свой план. В конце года он временно отложил проект завоевания Англии, поскольку Филипп II пообещал ему астрономические 50 000 французских крон (16 млн фунтов по современным меркам) в месяц на создание Католической лиги, целью которой будет уничтожение всех гугенотов и полное возвращение Франции в лоно католической церкви. Если бы Гизу это удалось, Англия стала бы максимально уязвимой перед союзом Испании, Франции и папы римского.

Прошло около трех месяцев с убийства Вильгельма Оранского, когда сэр Джон Спенсер в сопровождении констеблей неспешно проходил мимо улицы Олдгейт, с восточной стороны опоясывавшей лондонский Сити, где, как он знал, нужно быть предельно бдительным. Осознавая, что один выстрел может привести к катастрофическим последствиям, члены Тайного совета удвоили усилия в поисках шпионов-«папистов» и иезуитов, а также устраивали обыски дворян и горожан, сочувствующих католикам, в том числе священников, подозреваемых в тайном отправлении месс. Дозоры в городе проводились чаще обычного. Все католики – как священнослужители, так и миряне – находились под присмотром, а те из них, кого посчитали потенциально опасными, были отправлены в замок Уизбич в глубины болотистого Кембриджшира. Самых же неугодных посадили на корабли, связав их руки веревкой, и отправили «прочь из королевства, по повелению Ее Величества»¹¹⁴.

Повернув за угол, Спенсер увидел кучку подозрительных иностранцев, которые перешептывались, наблюдая за тем, как рабочие с кирпичами и лопатами по приказу лорд-мэра заделывают тайный проход в городской стене, ведущий в закрытый иммигрантский район. Спенсер обратил особое внимание на двух смуглых мужчин, казавшихся братьями: один был пониже и носил кожаные туфли, второй отличался высоким ростом. Оказалось, что они обращенные евреи из Венеции, чьи родители приняли католичество из страха перед инквизицией¹¹⁵.

Услышав, как эти бездельники перешептываются на иностранном языке, Спенсер насторожился. Он хорошо знал, что португальские и итальянские евреи – по большей части шпионы, авантюристы и в целом люди опасные. Как и Уолсингем, он подозревал иноземцев в служении ненавистным иезуитам. Может быть, это даже наемные убийцы?

Спенсер раздраженно спросил у иноземцев, кто они, и настойчиво посоветовал им отправляться восвояси. Венецианцы же в ответ заявили: «Это земля королевы, и мы отсюда никуда не пойдем». Шериф пригрозил субъекту в туфлях отправить их в тюрьму, если он и его товарищи сейчас же не уйдут. Ответ был таков: «В тюрьму? Поцелуйте лучше, сударь, свой афедрон»¹¹⁶.

Гордый и вспыльчивый «столп власти», однажды уже преступивший закон избиением дочери, шутить не собирался¹¹⁷. У него уже было достаточно оснований для ареста наглецов. К тому же провокации на этом не закончились, потому что высокий вежливо произнес: «Шериф Спенсер, у нас при дворе тоже есть знакомые и, как мне представляется, повлиятельнее ваших».

В ту же секунду Спенсер, которого прозвали «твердолобым», приказал констеблям арестовать высокомерных чужеземцев. Они оказали яростное сопротивление: попало не только констеблям, но и самому Спенсеру. К тому моменту на место происшествия прибыл Уильям Флитвуд, лондонский окружной судья, и без промедления повез нарушителей в Ньюгейтскую тюрьму. По дороге тот, что в туфлях, презрительно поинтересовался, кто сопровождает их в острог. Получив ответ, чужеземец предложил Флитвуду съесть подметку его туфли.

Сначала иноземцев дотащили до ближайшей тюрьмы, находившейся у Птичьего рынка за биржей. Но венецианцы продолжали проявлять демонстративное неповиновение. Когда тюремщик записал их имена и собирался отвезти в камеру, они заявили, что господин судья определил их в Ньюгейтскую тюрьму и здесь они сидеть отказываются¹¹⁸.

Через неделю Спенснер пережил самое большое потрясение в своей жизни. В двери его особняка Кросби-Плейс в Бишопсгейте постучался королевский посланник с письмом от Уолсингема. Он мелкими делами больше не занимался, но в данном случае лично отчитал Спенсера за арест венецианцев. Оказалось, что шериф задержал Артура, Эдуарда и Иеронима Бассани – любимых музыкантов королевы, и она в гневе требовала отпустить их¹¹⁹.

Елизавета поехала отдохнуть во дворец Оутлендс, построенный ее отцом для своей третьей жены Джейн Сеймур рядом с городком Уэйбридж в графстве Суррей. Там она узнала об аресте своих музыкантов¹²⁰. Случилось это вскоре после визита Кастельно в Виндзор. Подходило к концу летнее путешествие королевы по стране. Раздраженная Елизавета поручила заняться делом арестованных музыкантов Уолсингему. Ее нетерпеливость – даже если речь шла о делах незначительных – была притчей во языцех: так, однажды апрельской ночью 1572 года королева никак не могла уснуть и приказала личному конюшему скакать «что есть мочи» из Гринвича в Уайтхолл, более чем по одиннадцать километров в каждую сторону, за атласной подушкой, которую оттуда забыли привезти¹²¹.

Низкопоклонствуя и лебезя, Спенсер пытался оправдаться, объяснял, что не знал венецианских музыкантов в лицо. Члены Тайного совета, подстегиваемые раздраженной королевой, освободили братьев Бассани, а Спенсера и Флитвуда 8 октября вызвали в Уайтхолл «на ковер»¹²².

Как и предсказывали дерзкие музыканты, обвинители теперь сами оказались в роли обвиняемых. Тайный совет отправил незадачливых хранителей правопорядка в тюрьму Маршалси в Саутуарке на южном берегу Темзы. Тщетно Спенсер взывал к Уолсингему, заверяя, что «никогда бы добровольно не учинил ничего, что могло бы вызвать недовольство Ее Величества или Вашей Чести, ибо ради Ее Величества и с одобрения Вашей Чести готов отдать как свое состояние, так и саму жизнь»¹²³. В итоге Спенсеру и Флитвуду было приказано смиренно просить прощения у братьев Бассани, а также выплатить круглую сумму для возмещения тех лишений, которые музыканты претерпели во время нахождения за решеткой. Затем еще владелец Олдгейта лорд Томас Говард взыскал с провинившихся сумму, в которую он оценил урон, нанесенный ему рабочими, заделывавшими нелегальный проход¹²⁴. Неудивительно, ведь за несколько недель до этого Елизавета стала крестной сына Говарда, послав кормилице ребенка мошну с серебром¹²⁵.

Учитывая разрыв отношений с Испанией и страх, охвативший столицу в 1584 году, нет ничего удивительного в том, что сэр Джон Спенсер арестовал подозрительно перешептывавшихся чужеземцев. Он поступал в соответствии с возложенными на него обязанностями. Да, Спенсер славился своей несдержанностью, но не менее темпераментной оказалась и сама королева. Помимо прочего, шерифа поразила беспечность Елизаветы, а также отсутствие всякого уважения к нему как избранному представителю власти. Об этой стороне характера королевы злополучный шериф не подозревал. Вынужденный отчитываться перед Тайным советом, он на собственной шкуре почувствовал, что Англией правит королева, чьи помыслы и чаяния неведомы даже самым близким ее сподвижникам.

2
Кризис и предательство

Убийство Вильгельма Оранского поставило Елизавету перед самым решительным и опасным выбором в ее жизни, столкнув внутри ее инстинкты королевы и чувства женщины. Вопрос стоял прямо: должна ли она прийти на помощь голландским кальвинистам в их борьбе с испанским владычеством, провоцируя таким образом войну, или же предоставить мятежников их собственной судьбе? Откажись она от вмешательства, войска герцога Пармского, без сомнения, захватили бы Нидерланды. И тогда британские острова оказались бы в радиусе непосредственного поражения, поскольку Ла-Манш находился бы под контролем лучшей в Европе армии Филиппа II.

Гибель предводителя ввергла нидерландцев в такое отчаяние, что они позвали короля Франции Генриха III править их страной. Уолсингем, многие годы выступавший ярым сторонником военной и материальной поддержки голландских кальвинистов, получил в начале октября 1584 года от своего агента в Делфте подробный отчет о сделанном французскому монарху предложении¹²⁶. Верный католик, Генрих, в отличие от герцога де Гиза, не питал никаких симпатий к Филиппу, и поначалу казалось, что он может принять предложенное ему господство. 10 октября на заседании Тайного совета было решено отправить «какого-нибудь мудрого человека» в Голландию с тем, чтобы проверить, возможно ли участие Елизаветы в подписании франко-голландского союзнического соглашения в качестве гаранта. Для королевы такая позиция была бы наиболее предпочтительна. Тем не менее Елизавета решила, что в случае, если король Франции откажется защитить Нидерланды от «испанской деспотии», сама она не станет претендовать на титул правителя нидерландских земель, но сделает все, что в ее силах, чтобы оказать им посильную помощь. «Воля Ее Величества, – писал Бёрли, излагая позицию Совета в ряде конфиденциальных докладных записок, – состоит в том, чтобы оказать землям этим всяческую помощь, какую оказала бы она владениям собственным». Королева была готова пойти на это, полностью осознавая, что помощь Голландии ознаменовала бы начало войны с Испанией¹²⁷.

Вскоре после заседания Совета Елизавета слегла с тяжелым желудочным недомоганием, которое было вызвано отчасти нервным напряжением, а отчасти своеобразным выбором меню на завтрак: «сладости из ячменя, вымоченного на сахаре и воде и доведенного до густоты хлебом»¹²⁸. Едва оправившись, королева послала в Голландию для сбора сведений Уильяма Дэвисона – верного секретаря Уолсингема и ярого сторонника голландских мятежников. Памятуя о готовности герцога де Гиза в любой момент развязать войну за французский престол, Елизавета нуждалась также в надежных источниках и во Франции, и выбор ее пал на Генри Стэнли, графа Дерби, – вполне преданного ей некровного родственника и обладателя невыразимо элегантного почерка. Дабы расширить полномочия Стэнли, Елизавета дарует ему звание тайного советника и посылает в Париж, где тот под остроумным предлогом – необходимость вручить королю Генриху орден Подвязки – завоевывает доверие французского двора. Это был легкий способ узнать, как французы отнесутся к предложению голландцев.

В пятницу 5 марта 1585 года во внутреннем дворе Гринвичского дворца послышался топот копыт и хруст гравия. Из Парижа в спешном порядке прибыл забрызганный грязью всадник. Это был Чарльз Мербери, посланник графа Дерби, и он привез важную новость: Генрих отклонил предложение голландцев¹²⁹. Бёрли немедленно созывает второе заседание Тайного совета¹³⁰. Рано утром в понедельник одиннадцать советников собираются в его имении Сесил-хаус на улице Стрэнд с плотными стенами из кирпича, устремленными к небу башнями, банкетным залом и садами, полными экзотических растений, простиравшимися аж до полей Ковент-гардена.

К тому моменту обстановка в столице была накалена до предела. Не далее как в прошлый вторник во внутреннем дворе Вестминстерского дворца был жестоко казнен доктор Уильям Пэрри, валлиец и один из бывших шпионов Бёрли. В Венеции и Риме Уильяма подкупили папские агенты, за чем последовало обвинение в государственной измене и приговор – казнь через повешение. Эгоистичный карьерист, Пэрри перешел в католичество и прошел конфирмацию в коллегии иезуитов в Париже, сопроводив ее клятвой убить Елизавету. Роберт Дадли, граф Лестер, занял самую выгодную точку для обзора казни и наблюдал за смертью предателя с деревянной кафедры, специально сколоченной по этому случаю. По приказу королевы веревка на шее Пэрри была перерезана через несколько секунд после того, как палач выбил лестницу из-под его ног, затем еще находящегося в сознании Пэрри выпотрошили мясницким ножом¹³¹. В момент, когда лезвие глубоко вонзилось в тело предателя, он издал «великий стон», как позже запишет один из пораженных наблюдателей. В качестве финального акта казни голову и конечности осужденного отделили от торса, и, вздернутые над Лондонским мостом и городскими воротами, они служили напоминанием о страшной цене государственной измены¹³².

А тем временем в Нидерландах армия герцога Пармского столь яростно и успешно крушила полки кальвинистов, что казалось, сопротивление смогут оказать только три северные провинции – Голландия, Зеландия и Утрехт. Вот-вот готов был пасть Антверпен, и в тот понедельник Тайный совет настойчиво склонял королеву вмешаться в ход военных действий ради спасения голландцев. Бёрли представляет Елизавете мнение Совета в письменном виде, и уже на следующий день она посылает Эдуарда Бёрнема, еще одного доверенного помощника Уолсингема, проинформировать голландские штаты о том, что, «почитая великой угрозой овладение королем Испании этими землями… она исполнилась решимости взять их под свою защиту»¹³³. Ошибочное утверждение предыдущих биографов, что Елизавета была вынуждена прибегнуть к силе, чтобы принудить Бёрли к согласию, восходит к «Анналам» Кэмдена и может быть следствием неверно установленного авторства наиболее значимых документов дела¹³⁴.

Когда Бёрли отдал приказ укрепить ключевые порты Англии – Дувр и Портсмут, а также подготовить запас боеприпасов в Тауэре, переговоры об условиях англо-голландского соглашения еще не были завершены. Сильный шторм помешал голландским послам, отправившимся в Англию для согласования всех деталей, пересечь Ла-Манш вовремя, и они прибыли в порт Маргейт в графстве Кент только 24 июня. Главные пункты соглашения, так называемые «положения», были подписаны в августе в замке Нонсач в Суррее, еще одном увеселительном дворце Генриха VIII. Сады вокруг замка и украшения из лепнины в итальянском стиле создавались по образцу дворца Фонтенбло (название «Нонсач» буквально переводится как «непревзойденный»). Было постановлено, что Елизавета отправит «вельможу высокого звания и доброй репутации» во главе многочисленной и хорошо оснащенной экспедиционной армии, чтобы оказать помощь голландцам в их противостоянии с Филиппом¹³⁵. На счету был каждый день. Испанцы готовились к войне. К тому моменту они уже наложили запрет на загрузку и разгрузку английских и голландских судов в портах Испании – эту тревожную новость сообщил Уолсингему капитан лондонского торгового судна «Примроуз», которому чудом удалось увести свое судно из Бильбао, избежав захвата вассалами Филиппа¹³⁶.

Из всех «вельмож высокого звания и доброго имени» по обе стороны Северного моря наиболее подходящим для того, чтобы повести за собой английскую экспедиционную армию, был граф Лестер. На протяжении более двадцати лет он не знал себе равных в борьбе за дело Реформации в Северной Европе и имел репутацию «доблестного и милосердного предводителя». Теперь же многие возлагали на него надежду, полагая, что он освободит голландский народ от подчинения, как некогда Моисей освободил сынов Израилевых от египетского рабства¹³⁷. Лестер и сам страстно желал возглавить войска. Наиболее серьезным препятствием на пути к этому могла стать привязанность Елизаветы к своему фавориту, единственному мужчине, которого она по-настоящему любила. Лестер не зря опасался, что королева не отпустит его от себя на столь рискованное задание, и в этих опасениях он был не одинок.

Лестер отличался атлетическим телосложением, высоким ростом, стройной и грациозной фигурой. Пронзительные серо-голубые глаза, нежные, волнистые каштановые волосы с золотистым оттенком и усы, обильно посеребренные сединой, – именно таким типом красоты восхищалась Елизавета. К тому моменту их отношения длились уже почти сорок лет, а начались они еще в те времена, когда граф Лестер звался Робертом Дадли, а Елизавета была еще ребенком и жила в Хартфордшире под присмотром гувернантки¹³⁸. Когда ей было девять, а Роберту на год или около того больше, отец Елизаветы, с которым она никогда не была по-настоящему близка, но которого всегда глубоко почитала как волею Божьей государя, поселил ее сводного брата Эдуарда в то же поместье, где жила она¹³⁹. Распорядителем в доме стал сэр Уильям Сидни. Его сын-подросток Генри был одним из постоянных компаньонов юного принца и обучался вместе с ним. Семейства Сидни и Дадли всегда были близки: знакомство Елизаветы с Робертом Дадли состоялось, когда он, будучи еще мальчиком, впервые приехал погостить в поместье. В 1551 году Генри Сидни женится на сестре Роберта Мэри, и весьма вероятно, что именно она приобщила Елизавету к чтению дрянных итальянских новелл, которые та впоследствии так полюбила¹⁴⁰. Именно Мэри Сидни ухаживала за королевой, когда та слегла, пораженная тяжелейшей оспой. Мэри пришлось заплатить за это горькую цену: она заразилась от своей госпожи и была жестоко обезображена болезнью. Елизавета, лицо которой после выздоровления носило лишь слабые признаки пережитого недуга, бессердечно отвергла подругу, отдалилась от нее как физически, так и духовно, желая поскорее забыть о своих собственных небольших шрамах, которые стала тщательно скрывать, используя различные мази¹⁴¹.

В июле 1553 года, вскоре после того, как пятнадцатилетний Эдуард скончался на руках Генри Сидни, Елизавета даровала 21-летнему щеголю Дадли пост смотрителя своего лондонского поместья Сомерсет-Плейс¹⁴². А по прошествии месяца с того момента, как она всходит на трон, посол короля Филиппа II Испанского по особым поручениям, граф Фериа, отмечает, что в ближайшем окружении Елизаветы Дадли уступает по своему положению одному лишь Бёрли¹⁴³. У Елизаветы была привычка – нарекать своих ближайших друзей прозвищами. Бёрли она звала «сэром Духом», Уолсингема – «мавром», а к Роберту обращалась более ласково, называя его «Робом», «милым Робином» или своими «очами».

Елизавета прикладывала так мало усилий к тому, чтобы скрыть свои чувства к Роберту Дадли, что в 1560 году Николас Трокмортон, живший тогда во Франции, с сожалением передает Бёрли скандальные слухи об их связи, усугубляющиеся тем, что молодой человек был женат. Многие полагали, что Елизавета позволяла Роберту питать излишне смелые надежды, доходящие до того, что однажды она может стать его женой. Граф Фериа, который не упускал ни малейшей возможности очернить протестантскую королеву, служил одним из главных источников сплетен об их якобы продолжавшихся любовных свиданиях. Позднее Елизавета отомстит Фериа, заставив его беременную жену ожидать аудиенции более двух часов стоя¹⁴⁴. Несмотря на слухи, в момент, когда королева была уверена, что умирает от оспы, она заявила о том, что «хотя она нежно любит и всегда любила лорда Роберта, Бог ей свидетель – ничего неподобающего между ними никогда не было»¹⁴⁵. Поверили в это немногие. Ситуацию усугубляли разговоры о том, что Дадли просто-напросто ждет смерти своей жены, чтобы потом сделаться мужем королевы. Роберт женился на Эми Робсарт, дочери состоятельного норфолкского землевладельца, в 1550 году. Они перестали жить вместе в дни коронации Елизаветы в январе 1559 года, после чего Роберт наведывался в поместье Эми от силы еще пару раз и, по слухам, перед каждым визитом получал от королевы строгий наказ «ничего с нею не делать» и носить только черное¹⁴⁶.

Ко всеобщему удивлению, воскресным днем 8 сентября 1560 года Эми была найдена умершей при загадочных обстоятельствах в Камнор-Плейс, поместье близ Оксфорда¹⁴⁷. Ее шея была сломана, а на голове нашли две раны – было решено, что она упала с каменной спиралевидной лестницы. В глазах общества Роберт немедленно прослыл убийцей, и ему пришлось приложить огромные усилия для того, чтобы донести до всех истинную причину смерти своей супруги. Несмотря на то что коронер признал смерть несчастным случаем, в деле оставалась недосказанность. Многих беспокоило то, что председатель коллегии присяжных сэр Ричард Смит в прошлом был слугой Елизаветы, а один из присяжных заседателей оказался хорошим знакомым Дадли. Настораживало и то, что Томас Блаунт, управляющий делами Дадли, отобедал с двумя другими присяжными незадолго до того, как те вынесли вердикт.

Роберт все еще верил, что может жениться на Елизавете, но в королеве проснулся инстинкт самосохранения. Она размышляла в течение нескольких дней, но в конце концов решила, что такой союз невозможен, если она хочет сохранить трон. Она не может позволить себе носить печать сообщницы в убийстве, будь Роберт хоть сто раз невиновен.

Такой версии придерживаются историки. Но слова самой Елизаветы заставляют нас сомневаться в ее истинных мотивах. Несмотря на то что Елизавета была страстно влюблена в Роберта как до коронации, так и после нее, через три месяца после церемонии Елизавета четко выражает свое намерение оставаться одинокой. «Я с радостью выбираю такую жизнь, которой живу теперь и которая до настоящего момента полностью удовлетворяла меня», – обращается королева к парламенту¹⁴⁸. Кэмден, автор «Анналов», сообщает, что она с чувством добавила: «Я уже сочеталась браком с законным мужем, а именно с английским престолом». Однако эту фразу он выдумал¹⁴⁹. Вот как на самом деле продолжила фразу Елизавета: «В конце концов, с меня довольно, если на моей надгробной плите будет выгравирована надпись о том, что королева, правившая в это время, жила и умерла девственницей»¹⁵⁰.

В 1576 году она снова касается этой темы в словах: «Будь я дояркой с ведром в руках… я бы не бросила этого занятия ради брака с величайшим правителем мира». Самое большее, на что она была согласна пойти под жестким давлением парламента, – выйти замуж в том случае, если встретит подходящего мужчину при подходящих обстоятельствах: «Пока такого человека нет, говорить не о чем». В одном королева была уверена или по крайней мере хотела, чтобы в это верили другие: «Я желала бы иметь детей, в противном случае я никогда не выйду замуж»¹⁵¹. Но даже и это на первый взгляд простое утверждение кажется при ближайшем рассмотрении не совсем правдоподобным.

В психологическом отношении представляется, что Елизавета испытывала серьезные сомнения относительно замужества. Это неудивительно, учитывая, что ее собственный отец отправил ее мать на эшафот, обвинив перед этим в многочисленных изменах и кровосмешении, а также в свете мучительных событий, пережитых Елизаветой еще в подростковом возрасте в период жизни с мачехой Екатериной Парр. Спустя всего несколько месяцев после смерти Генриха VIII Екатерина выходит замуж за своего возлюбленного – непреодолимо соблазнительного, любвеобильного и не в меру амбициозного Томаса Сеймура. Дамы восхваляли его «сильные руки и мужественную фигуру». Тем временем Томас навещал юную Елизавету по утрам в ее опочивальне, еще до того, как она успевала встать или одеться: «Если она уже не спала, он желал ей доброго утра, спрашивал, как она себя чувствует, амикошонски хлопал ее по спине или по ягодицам и шел далее по своим делам… А если она была в постели, он открывал занавески, желал ей доброго утра и делал вид, что подступает к ней. Она же отодвигалась от него вглубь постели, чтобы он не мог подойти ближе». Однажды утром Томас «потянулся к ней, чтобы поцеловать ее прямо в постели»¹⁵².

Дурную славу заслужило происшествие, во время которого Парр и Сеймур резвились в саду с Елизаветой, и Сеймур «разрезал ее платье на сотню кусочков черной ткани»¹⁵³. Вскоре за этим слухи об интимной связи между Томасом и Елизаветой получили широкое распространение. Будущая королева этот скандал пережила, но переменилась навсегда. Именно в этот момент ей пришлось резко повзрослеть. Она была особенно унижена необходимостью отрицать заявление о том, что беременна от Сеймура. Такого рода «постыдная клевета», настаивала Елизавета, «глубоко оскорбляет мою честь и достоинство, которые я ставлю превыше всего остального»¹⁵⁴.