Kitabı oku: «Вампиры», sayfa 2
Ублюдка вышибло из кузова вместе с его кроваво-алой зубастой ухмылкой и жутким блеском в глазах. В этих глазах сверкнуло что-то большее, чем тупая животная жажда крови. Вампир выломал заднюю стенку кузова словно бумажную и поехал, растопыренный, по рвущему как наждак асфальту.
– А да! Да! Э-ге-гей!!! – взвыл ошалевший от радости шериф, подумавший, что асфальт и пули прикончили чудовище.
Кот с Вороном лучше знали вампиров. Но и они сжались от ужаса, когда монстр кувырнулся и вскочил, и немедленно бросился вдогонку. Счастливое улюлюканье шерифа сменилось детским пронзительным визгом.
Тварь приблизилась так быстро, что Ворон успел увидеть, как затягивается рана от пули во лбу. И в эту дыру затягивало струйку черной крови из раны, оставленной серебряным крестом отца Эрнандеса.
– Господи Боже! – взвыл Ворон, когда пикап на скорости в сотню миль перевалил холм и впереди вдруг показался зад фермерского грузовика, плетущегося на двадцати милях в час по са́мому центру шоссе.
Кот загнал пикап влево и проскочил мимо фермера, но пикап скрежетнул по ограждению, резко развернулся и выскочил на середину, закрутился, взлетел на вершину следующего холма. Вдали показалась городская площадь, и Ворон подумал, что, по крайней мере, сумели пробиться в город. А на ту площадь уже не добраться, она как вечное искупление грехов, и как надежда за ней – первые лучи рассвета…
«Вашу мать, рассвет! Грёбаное солнце!»
Больше Ворон ни о чем не успел подумать, потому что пикап полетел кувырком, сперва с одного бока на другой, а потом с носа на корму, а затем тихо покатился вниз по склону, по главной улице захолустного городишка в Индиане.
Ворон очнулся первым, выбрался из машины и вытянул остальных. Даже сумел провести их сквозь толпу к местной больнице. Скорая помощь встретила на полдороге. Ворон помог завести их в больницу, посмотрел на то, как берут анализы крови, и, когда убедился в том, что все выживут и разложены по местам, сам улегся на кушетку.
Последней его мыслью перед тем, как отключиться, стало:
«А я ведь подумал, что тот, первый, и был вожак».
Первая интерлюдия
Облаченный в белоснежные одежды, по-королевски величественный Человек спокойно ждал, пока помощник возьмет себя в руки. Когда тот наконец пришел в себя, Человек улыбнулся и кивнул.
– Ваше Святейшество! – обратился помощник, и голос его был полон отчаяния и почти детской наивной обиды. – Этот тип, Ворон, просто катастрофа!
– Поведайте же, – предложил Человек.
– Ваше Святейшество, он прибыл пьяным, кричал, гадко себя вел и сквернословил, оскорблял всех, кого видел. Он называл братьев евнухами, а сестер пингвинами. Он пытался драться с охранником у приватного входа.
– И подрался?
– Нет, Ваше Святейшество. Я вмешался, – со вздохом поведал помощник. – Ваше Святейшество, простите меня, но я едва не пожалел об этом. Наглецу бы пошла на пользу хорошая взбучка от швейцарца.
– Мы полагаем, что инструкции были предельно ясными?
– Да, Ваше Святейшество. Именно по этой причине я и вмешался. Но мои усилия едва ли были приняты с благодарностью. Мистер Ворон назвал меня… э-э…
– Назвал вас как?
– Безъяйцевым.
– Мой старый друг, я понимаю: для вас это тяжело, – вздохнув, сказал Человек. – Нам очень жаль.
– Ваше Святейшество, я нисколько не жалуюсь, я всего лишь…
Помощник запнулся и продолжил с улыбкой:
– Похоже, я все-таки жалуюсь. Простите меня, Ваше Святейшество.
– Не за что.
– Ваше Святейшество, спасибо.
– Мы слышали, он ранен.
– Да, Ваше Святейшество. Все его правое плечо в бинтах. Но он все равно не позволил нашим докторам осмотреть его.
Помощник запнулся, взглянул на окно в дальнем конце древнего зала.
– Ваше Святейшество, он утверждает, что в порядке. Но он лжет. Мне кажется, движения причиняют ему сильную боль.
– Это и в самом деле так, – тихо подтвердил Человек, и, улыбнувшись, с горечью добавил: – Только он мучается и тогда, когда не двигается. Очень мучается.
– …Ваше Святейшество, я знаю, что этот мистер Ворон очень важен для… но нам бы очень помогло, если бы… Ваше Святейшество, мы можем узнать, кто он?
– Не можете.
– Но, Ваше Святейшество, если бы мы только…
– Не можете.
– Да, Ваше Святейшество, – еще раз вздохнув, подтвердил помощник. Это был глубокий вздох облегчения. Раз уж нет, то и ответственности нет. – Все готово, – сообщил он. – Стол накрыт. Как и пожелали Ваше Святейшество, подаваться будет американская еда.
– Спасибо. Вы выказали чрезвычайное тщание.
– Ваше Святейшество, благодарю, – произнес помощник и глянул на часы. – Этот человек, Ворон, в обеденном зале уже пятнадцать минут. Он уже пьян. Возможно, лучше будет встретиться с ним в другое время.
– Лучшего времени не будет, – сказал Человек.
В его голосе прозвучало столько скорби и горечи, что помощник, к своему удивлению, не смог вымолвить и слова. Он приблизился, поцеловал кольцо, пошел прочь – но остановился у двери. Человек понял, что его помощник – в крайней степени отчаяния и растерянности.
– Пожалуйста, Ваше Святейшество, осторожней с мистером Вороном. В его душе много гнева. И… он ведь ненавидит вас.
Человек подождал, пока останется один, затем встал и, мягко ступая, прошел к боковому входу, но заколебался перед тем, как открыть дверь личной столовой.
– Да, конечно. С чего бы нет? – пробормотал под нос.
С тем он и вошел.
Широкий сводчатый потолок. Гобелены. Ковер, которому три века. Длинный узкий стол, у каждого края – по тяжелому деревянному креслу. В дальнем сидел Джек Ворон, с ногой на подлокотнике, с бокалом вина в одной руке и сигаретой – в другой.
Человек ответил кивком на приветствия слуг – пара у каждой стены, спокойных и незаметных, без малого сливающихся с интерьером – и молча прошел к середине зала.
– А, вот и он наконец, – буркнул Ворон, медленно, тяжело встал и пошел навстречу вошедшему.
Человек подождал, пока Ворон приблизится, затем произнес:
– Джек, я рад снова видеть тебя.
И протянул руку с кольцом.
Ворон посмотрел на кольцо в очевидном замешательстве, потом улыбнулся, сунул сигарету в рот, переместил бокал из правой руки в левую, пожал руку с кольцом и сквозь облако сигаретного дыма осведомился:
– А ты как, черт возьми?
Несмотря на неоднократно повторенный и разъясненный приказ, слуги чуть сдержались.
Человек и не дрогнул, спокойно встретил взгляд Ворона и улыбнулся.
– Джек, мы – неплохо. Но, как мы видим, ты ранен?
Он указал на толстый слой бинтов под брезентовой курткой Джека. Тот рассеянно махнул рукой.
– А-а, священник, учитывая обстоятельства, это сущие мелочи. Все остальные, кроме Кота и меня, трупы. Все. Команда мертва. Ее больше нет.
– Да, Джек. Мы знаем.
Они несколько секунд глядели друг другу в глаза. Ворон вдруг отвернулся, стряхнул пепел на ковер и взялся за графин с вином.
– Все умерли. Всех убили, – сообщил Ворон и долил себе вина.
Затем он шлепнулся назад, в кресло, и обиженно осведомился:
– Ну, и как прошла ваша рабочая неделя?
Дальше – больше. Слова и тон делались все оскорбительней и презрительней. Он обращался к Человеку: «Ваше Ослейшество». Он гасил сигареты о ближайшее, что оказывалось под рукой: о тарелки, бокалы, столешницу. Он был развязным и шумным, злым, непристойным – и отвратительным.
Человек мало говорил, но его скорбное молчание, казалось, облаком висело у его края стола. Человек все больше боялся того, что слуги, впавшие от изумления в почти коматозное состояние, могут не выдержать, и встреча закончится насилием. Он обвел их взглядом и приказал:
– Вы все – покиньте нас!
Они отреагировали не сразу, но в конце концов вышли – с каменными лицами, медленно, нехотя. Луиджи остановился у двери и оглянулся.
– Мы позовем вас, если понадобится.
Луиджи по-прежнему стоял и смотрел.
– Мой старый друг, все будет в порядке, – тихо заверил Человек.
И тогда остался наедине с Вороном.
– Вот это другое дело, – хихикнул тот. – Сейчас можно и по-хорошему тяпнуть.
Он схватил кресло у стены, подвинул, чтобы поставить рядом с Человеком, но закачался и чуть не упал. И было нелегко таскать тяжелое кресло одной правой. И оттого в Вороне проснулось что-то, помимо ярости и злости – что-то глубже. И хуже.
Он наконец подвинул кресло к Человеку, плюхнулся на сиденье и понял, что остался почти без вина. Он тоскливо посмотрел на почти пустой графин у себя на коленях.
– Джек, у нас есть еще, – по-прежнему спокойно и негромко сообщил Человек и потянулся к графину рядом со своей тарелкой.
– Мать твою, нет!!! – вдруг взревел Джек.
Он привстал, попытался перехватить правой рукой графин, а левой, раненой, отшвырнул Человека к спинке кресла.
Мертвая тишина. Оба, пораженные, глядели друг на друга. Ворон вздрогнул и выронил графин, и тот вдребезги разбился о стол. Красное вино потекло вокруг тарелки, хлынуло к краю стола.
Ворон пытался, честно. Он старался изо всех сил. Он кинулся, стараясь остановить поток, и даже оперся предплечьем об стол, чтобы преградить путь вину. Увы, ничто не смогло помешать багровой реке. Она забрызгала, запятнала багрянцем молочно-белую, снежно-чистую мантию.
И оба снова застыли, но глядели уже не друг на друга, а на пятна.
Ворон взорвался. Он вскочил, завопил, заголосил, снова и снова плескал вином со стола на мантию и ревел притом все громче и громче, надсаживая голос:
– Вот тебе, черт возьми! Вот тебе, святошливый ублюдок! Сейчас тебе самое время попробовать кровушки!!!
Человек застыл, вжавшись в кресло, закрыв глаза, а ему в лицо, на мантию, на голову летели багровые капли, а над ним ревел и бесновался Ворон.
Внезапно все стихло.
Человек открыл глаза и увидел над собой гиганта с руками, одеждой и лицом, залитыми вином. Гигант дрожал от ярости.
И от страшной неизбывной муки.
– Ох, сын мой, – прошептал Человек.
Его сострадание было неподдельным и живым.
А искаженное яростью лицо Ворона будто раскололось пополам – и начало таять. Хлынули слезы, побежали по щекам. Он жалко, потерянно застонал – и упал на колени.
Огромными дрожащими руками он обнял Человека за талию, прильнул, сотрясаясь от рыданий, будто ребенок, ищущий спасения и утешения, а старик держал его голову на коленях, и качал, и утешал. Ворон плакал и плакал.
– Отец, это так ужасно! – хныкал гигант, а потом, всхлипывая, говорил о том, как ему жаль и как он виноват.
Оба знали, что речь не о сегодняшнем дне и ужине. А потом, когда гигант почти уже заснул, он хрипло шептал и бормотал: «Господи, прости меня, прости меня, Боже…»
А Человек снова и снова прощал его.
Несколько часов спустя слуги так и не смогли уговорить Человека встать и потревожить спящего гиганта. Слуги подумали, что дело в бесконечном милосердии и сострадании Человека, бесконечной любви, побудившей всю ночь молиться о душе огромного хнычущего верзилы.
Но дело было не в милосердии и любви, а в страхе.
Человек не сомневался в том, что Джеку Ворону простятся его грехи.
Но кто простит его, Человека, за то, что он снова посылает беднягу к чудовищам?
Глава 4
Джек Ворон проснулся от невнятного кошмара на рейсе из Рима и взглянул на ангельское личико нового члена команды, отца Адама, спящего на соседнем сиденье.
«Милый парнишка, – подумал Джек. – Наверное, я погублю и его».
Затем Джек отправился спать, потому что какие угодно кошмары лучше, чем эта мысль.
– Мне нужен вампир, – в сотый раз объявил Карл Джоплин.
Кот сочно рыгнул. Аннабель положила мягкую белую ладонь на большое жирное плечо Карла и сообщила:
– Дорогой, я знаю.
Остатки Команды Ворона уже четвертый час сидели в баре аэропорта Монтеррея. Они пришли за час, чтобы разогреться перед встречей, и проторчали еще три, потому что опоздал самолет. Они представляли собой не совсем приятное зрелище.
Кот подумал, что это за исключением Аннабель. Она – всегда приятное зрелище, даже когда не в форме. Кот очень осторожно оперся локтем о край стола, сжал кулак, положил на него щеку и воззрился на Аннабель.
Он же знал ее всю свою жизнь… хотя нет, погодите-ка… а вот и неправда. Шесть лет. Нет, семь. Почти семь с тех пор, как ее муж, Бэзил О’Бэннон, основал «Вампиры Инкорпорэйтед». Она с тех пор не изменилась: все такая же пышная, симпатичная, почти блондинка, то ли за сорок, то ли за шестьдесят – ну и не разберешь, понятие возраста к ней не прилагается – и может перепить Господа Бога.
Кот вдруг решил, что пора отлучиться по малой нужде. Он поднялся с барного стула с особой осторожностью, чтобы не запутаться ногами, как в прошлый раз, и поковылял исполнять задуманное.
Карл Джоплин отвлекся от почесывания восхитительного брюха и снова объявил:
– Мне нужен вампир.
– Дорогой, я знаю, – заметила Аннабель.
– Нужно же испытать! – не унимался он.
– Дорогой, я знаю. Когда приземлится самолет, мы спросим Джека.
– Джек? Дерьмо! – буркнул Карл, отпил и повторил с отвращением: – Ну дерьмо же.
Карл еще злился на Джека Ворона, и злоба не обещала быстро уняться.
Карл был оружейником и мастером по снаряжению для Команды Ворона. Он сделал арбалеты для Джека, деревянные ножи для Кота и все прочее, что другие брали в бой. Ну а сам он разве хоть раз побывал в драке? Черт возьми, нет. Джек всегда говорил, что Карл, мол, слишком ценен. Мол, кто-то должен всегда оставаться свободным и не ввязываться, чтобы война продолжалась. В общем, Карл соглашался. Оно имело смысл. Но, черт возьми, почему всякий раз не ввязываться приходилось именно ему, Карлу?
А ведь приходилось. Конечно, он слегка полноват и на седьмом десятке, но это не повод пустить хотя бы раз! Детка, хотя бы на одну драку!
Лучший шанс на это – детектор. Карлу недавно пришла в голову идея соорудить детектор вампиров, использующий пресловутую способность их тел с необыкновенной эффективностью поглощать солнечный свет и вытекающие из того электромагнитные свойства. Приборчик вышел гениальный. Но чтобы испытать, нужен вампир. Карл чертовски хорошо понимал, что нельзя и надеяться на приступ глупости у Команды и попытку поймать вампира живьем, и уж тем более привезти к своему технику-оружейнику. Значит, надо присутствовать самому и жать на кнопки, потому что остальные дятлы, им не объяснишь. Господи Боже, не мытьем, так катаньем он обязательно добьется своего!
А пока он скреб огромное пузо, порыкивал и отказывался замечать улыбку Аннабель. И это напомнило ему, что он, собственно, уже упился в дрезину, а у нее ни в одном глазу. Такой растяпа, а у нее, скажите на милость, как получается? Ну как, а?
Кот, напряженно петляющий между столами на обратном пути из туалета, думал о том же самом. За всю свою жизнь он ни разу не видел Аннабель пьяной. А ведь пила она наравне со всеми, разве нет? Ну, разве нет?
Кот задумался. А и в самом деле, ведь она пила. И была единственной, кто всерьез взялся за это дерьмо, то бишь шнапс. Погодите-ка, шнапс! Она всегда пила именно его! Может, если он, Кот, будет пить шнапс…э-э, хм, да, кхе, и мать честная… Ведь он, Кот, пьет именно шнапс! И потому так зверски окосел!
Он шлепнулся на стул, ошарашенный этой загадкой Вселенной.
– Мне нужен вампир, – сообщил Карл, приветствуя возвращение Кота на сиденье.
– Щас, – наконец огрызнулся Кот, и оба зашипели друг на друга.
Аннабель улыбнулась им, но не слишком широко, чтобы не потерять равновесие, не опрокинуться со стула, размахивая юбкой, и не расколоть голову о стойку бара словно перезрелый грейпфрут.
Затем она подумала, что тогда вылетят фиолетовые бабочки, и захихикала.
Она никогда в жизни не была настолько основательно и бесповоротно пьяной. Да и никто вообще не был. Сейчас наивысшим блаженством было бы присесть и пописать. Но вопрос: женщины вообще писают? Наверное же. Хотя нет, на них появляется роса. Кони потеют, мужчины выделяют пот, а женщины выделяют росу. Так ведь?.. Нет, оно как-то по-другому.
Но испускать мочу – это так жутко. Неприлично для леди.
Но если она не рискнет подняться и отправиться в туалет на глазах у мужчин, то совершит кое-что гораздо неприличней. А быть истинной леди, задавать стандарт поведения для Команды – крайне важно. Вне сомнений.
Вообще-то, это было верно даже в большей степени, чем Аннабель О’Бэннон могла сама представить. Она не просто держала в узде свору буйных мужиков. Аннабель была символом мира, который все они отчаянно пытались защитить или умереть, пытаясь. Именно из-за нее они шли драться, зная, что в конце концов обязательно проиграют. Те, кто был до них, – проиграли. Эти тоже проиграют. Но зато выживет Аннабель.
Ее мужчины этого не знали. Во всяком случае, эта мысль не рождалась в связном виде у них в головах – но сидела там. Они шли драться, потому что Аннабель. Вот так – и все.
Она умела обращаться с мужчинами так, как умеют немногие леди и магические создания. Знала, как заставить их сесть и доесть свою овсянку и допить питье. Или чтобы они заткнулись и послушали, что говорят другие.
Она даже заставляла их носить галстуки.
И обладала уникальной способностью остановить драку – как тогда, когда Аннабель уговорила Ворона опустить «Харлей», причем не на стонущего несчастного байкера. А ведь Джек хотел именно на байкера.
Но эти уникальные способности не помогали подняться со стула и не приближали к дамской комнате. А туда нужно. Обязательно.
Затем явилась простая идея.
– Молодой человек, – сказала Аннабель бармену, мужчине вполне средних лет. – Мне еще одну.
С тем она соскользнула на пол, приземлилась, слава Богу, на оба своих высоких каблука и успела пройти несколько шагов по направлению к счастливому облегчению, пока Кот с Карлом оправлялись от шока.
Те посмотрели друг на друга. Еще по одной? Еще по чертовой одной? Леди будет пить, а они, могучие суровые борцы со злом, будут сидеть, уставившись на салфетки перед собой, и стараться изо всех сил не свалиться под стойку, а леди будет пить…
Но что делать? Разве есть выбор? Ведь жутко и страшно, но альтернатива еще страшней. Сдаться – это самое страшное.
– Мне тоже, – сглотнув, поведал Кот.
– Еще один полный круг? – осведомился бармен, такой сияющий, трезвый и совершенный садист.
Побледневший Кот покорно кивнул. Перед его глазами, как в предсмертном забытьи, проносилась вся жизнь.
Аннабель, как всегда, точно выдержала паузу и почти скрылась из виду, пока мужчин занимала борьба с собственным мачизмом. Аннабель задержалась у входа в бар и с деланой безмятежностью сладким голоском обронила через плечо:
– Молодой человек, а впрочем, не нужно.
Все трое мужчин посмотрели на нее. Бармен уже протянул руки к бутылке.
– Леди, вы точно не хотите еще одну?
– Полагаю, нет, – улыбнувшись, ответила Аннабель.
– Вы уверены? – искусно скрывая раздражение, переспросил бармен.
Она замерла, казалось напряженно обдумывая этот жизненно важный вопрос, покачала хорошенькой головкой и мило сообщила:
– Полагаю, нет.
И с тем скрылась.
Ее мужчины опрометью кинулись в открывшуюся лазейку и выдали вместе, пулеметной очередью:
– Полагаю, и я тоже.
– Если подумать, то и я.
Бармен посмотрел на них, на пустой зал ожидания и вздохнул. Да, надежды, тщетные надежды. Смешно было думать, что всего три человека заработают ему, бармену, премию за ударную продажу выпивки. Но они ведь почти заработали!
Аннабель не слышала капитуляции своих мужчин и не думала о ней. Аннабель была очень занята протаптыванием пути к двери дамской комнаты, распахиванием означенной двери обеими руками и частями прически, взгромождением на фаянсовый пьедестал, расчехлением и полным погружением в миниатюрный оргазм, дарованный Богом тем, кто создан по Его образу и подобию.
Затем Аннабель подумала, что очень устала.
Это были очень насыщенные и сложные две недели. Джек в Риме, пришлось самой все улаживать вместе с Котом и Карлом. Хотя общаться с родственниками вышло легче, чем она ожидала. Те, кто решает стать крестоносцами, обычно не шибко семейственны.
Но это, увы, не относилось к Энтони. Ей пришлось ехать в Сан-Антонио и самой общаться с миссис Беверли. Когда эта святая женщина открыла дверь и увидела Аннабель, то все мгновенно поняла. Женщины обняли друг друга и два часа напролет стояли переминаясь с ноги на ногу, плакали навзрыд и вспоминали милого, красивого, храброго огромного черного Энтони, которого так любили. С тех пор, как умер муж, Бэзил, ничья смерть не потрясала Аннабель так сильно. И тогда она поняла: когда придет время Кота и Джека – а это время придет обязательно, – для нее, Аннабель, мир закончится.
А пока от нее зависит, продолжится ли Команда. Пусть Карл Джоплин и гениальный мастер на все руки, но ему отчаянно нужна Аннабель. Без нее он, наверное, пропадет совсем.
Жаль, но и что с того? Если уйдет Джек с Котом – уйдет и она. Даже если вдруг представить, вообразить на мгновение страшную внезапную потерю, безжалостный удар, тут же представляются спальня, тишина и аккуратная дорожка из таблеток снотворного, ожидающих оказаться в глотке.
Любопытно, но Аннабель никогда и не думала о том, что может умереть по-другому. Она никогда не видела вампиров, никогда не хотела их видеть и не могла придумать ни единой причины их видеть. Вампиры – это работа мужчин. А мужчины – работа ее, Аннабель.
Она не знала, что, когда накатит ревущий ужас, вампиры станут и ее работой. Но пока она не могла и представить этого.
Аннабель думала о предстоящем переезде. Они покидали Пеббл-Бич и возвращались в Техас, в Даллас. Они будут скучать по виду на залив, по ухоженным, гладким как статуи полям для гольфа, по океанскому туману в верхушках сосен, и больше всего по крошечным оленям, каждое утро поедавшим цветы.
Посаженные ею, Аннабель, цветы. Она громко и часто объявляла, что ненавидит этих тварей, они – бич Господень, проклятие природы. Мир станет лучше, если оленей сожгут на костре.
Тут кто-нибудь обязательно осведомлялся: «И Бэмби тоже?»
– В особенности Бэмби, – сухо отвечала она. – Этот гнусный мелкий урод их только подбадривает.
Ну, конечно, ее притворная злость никого не могла обмануть. Но все равно каждое утро она надевала свою единственную пару синих джинсов, кроссовки, клетчатую байковую рубаху покойного мужа, завязывала волосы шарфом, бралась за оружие (швабру с заднего крыльца) и бросалась в бой. Тогда все кидались к окнам, даже и превозмогая похмелье, чтобы ржать, хлопать в ладоши, стучать по стеклу и болеть – как правило, за оленей, в особенности за отдельно гнусную тварь, бывшую вожаком стаи. Самодовольная, нахальная, дерзкая, та просто переставала есть, стояла и с полным бесстрашием глазела на то, как Аннабель мчится, тряся шваброй. А прямо перед ударом тварь спокойно перепрыгивала через десятифутовый забор, сооруженный специально для того, чтобы не пускать подобных дряней. Ребята любили вожака и назвали его Бэмби в честь героя того глупого мультика, а еще…
Ох, мои ребята…
Их больше нет. Они все мертвы. Ушли бесповоротно, навсегда. Их настигла жуткая смерть.
Потом еще долго все в баре сидели молча. Тишину нарушали только всхлипывания, доносившиеся из дамской комнаты.
Собственно, потому остатки Команды и переезжали. «Зоопарк», южное крыло с семью спальнями, теперь пустовал, стоял темным, пыльным и мертвым. Переезд – после бойни у Джека хватило сил только на этот приказ. Ворон был вне себя от боли, ярости и стыда, и перед тем, как погрузиться на рейс в Европу, велел отправить всех в Техас, домой.
А на долю Аннабель осталось все упаковать, лететь в Даллас, выбирать и покупать дом с местом под мастерскую Карла и, самое сложное, сортировать оставшиеся вещи.
Погибшие оставили так много вещей. Зачастую совсем детских. Аннабель вспомнила о них и вытерла слезы.
Пусть они и были взрослыми мужчинами – самому младшему почти двадцать пять, самому старшему чуть больше сорока, старше даже Кота, второго после Джека Но оставались такими мальчишками!
Ох, она же понимала их ребячливость. Это же от их работы, верней, от ужаса перед нею.
И от неизбежности гибели.
Они же не собирались жениться, растить детей, стареть и мирно прощаться с жизнью на тихом курорте. Они все знали, что умрут, погибнут от отчаянного удара когтями, от клыков, от того, что слишком быстро и страшно для обычного человека. Не отразить и не спастись. А потом выжившие пробьют тело деревянным колом и отрубят голову, и потому не будет даже похорон, на которых смогли бы оплакать друзья.
Они все знали, что умрут, и умрут скоро. Знали все до единого.
И потому были как дети – ее, Аннабель, дети. Она теперь паковала так много их игрушек: игровых приставок, стереосистем, моделей самолетов, пинболов (отчего-то каждый хотел иметь свою личную игровую машину), кальянов, книжек научной фантастики и комиксов. Часть комиксов была, необъяснимым образом, на японском. И к чему на японском? Ведь никто из них не говорил по-японски, а уж тем более не читал. Еще имелись в изобилии порнороманы и журналы. Аннабель узнала, что, оказывается, вполне законно назвать журнал «Выеби меня» и продавать его.
Так много всевозможного барахла, так много потраченных на него денег. Человек из Рима знал, что его воины не накопят состояний, потому что не успеют. И потому они тратили все, что зарабатывали.
Но то, как именно они тратили деньги, попросту ужасало Аннабель – и вместе с тем казалось милым, даже вызывало симпатию. Вся эта здоровая мужественность, алкоголь и страх стольких мужчин в одном особняке…да, жизнь там была, мягко говоря, весьма своеобразной и интенсивной.
И столько выпивки. Целое море ее. Для Команды напиться было как для обычного человека выпить один коктейль. Месячный счет за выпитое в особняке превышал тысячу долларов. И это не считая того, что ребята оставляли в барах. Аннабель вечно приходилось ездить по ним и закрывать кредиты. Огромный гараж был битком набит «Корветами», джипами и мотоциклами. И все всегда упивались настолько, что не могли ехать на них домой. После восьми аварий за две недели Джек установил правило: после пьянки всем возвращаться на такси, если только не с Котом. Тот, и выпив, мог убедить любого полицейского подарить на память пистолет.
Но никто из ребят не был алкоголиком. Дело не в выпивке, а в хлещущей через край энергии. Они изводили горничных, неизменно выпрыгивали совершенно голые и мокрые из душа и предлагали помочь. Повара сбегали с такой частотой, что было запрещено даже заглядывать на кухню, пока повар на территории. Если ребята хотели чего-нибудь сожрать, то должны были звонить и заказывать. Количество поглощаемой пищи восхищало и ужасало поваров. Ребята мели в чудовищном количестве буквально все: и уличный мусор, и гурманские яства – буквально все пригодное в пищу.
Они не толстели. И ни у кого, за исключением Карла, не отрастало брюхо. И не то чтобы ребята были в особенности дисциплинированными, отнюдь. Просто они были, ну, преданными идее, что ли, верными ей и друг другу. Каждый боялся не только за себя. Если кто-то не успеет повернуться с деревянным колом в руках, когтями от глотки до бедра могут располосовать не его, а друга. Даже определенно, друга, потому что он кинется на помощь, а кто еще в целом свете может спасти парня из Команды, как не его друг из нее же?
Аннабель вспомнила, что именно поэтому Джек запретил устраивать борцовские состязания и выяснения на кулаках. Стычки почему-то всегда случались на лестницах. Может, дело в широких плечах? С такими непросто разминуться, когда торопишься, а там слово за слово…
Джек не потерпел и запретил. Они и так по уши в адреналине, незачем еще и отрываться на своих.
Лишившись возможности подраться, ребята разнесли дом. Они как-то решили из-за дождя поиграть в гольф внутри.
Аннабель задержалась перед зеркалом в зале, приводила себя в порядок, вспоминала и старалась не улыбаться. Не получалось. Честно говоря, Джека тогда и не было в городе. Они вместе с Котом и Энтони отправились в Сан-Франциско на футбол, смотреть, как их старая команда дерется с тамошними «фоти-файверами». Но Аннабель не усомнилась ни на секунду: Джек бы своих не унял. Наверное, сидел бы в своем здоровенном кресле, ржал и делал ставки на победителя.
Гольф в доме. Она вздохнула. Шесть окон к черту, из них три – витражных.
Она еще раз окинула себя взглядом перед возвращением в бар. Похоже, неплохо.
Ну, для своего состояния и возраста.
Ну, для того, что еще осталось.
И для того, на что еще можно было надеяться.
Аннабель подумала, что очень устала, и одернула себя. Это же вранье. Не настолько устала, сколько попросту напугана.
Или все-таки и устала, и напугана.
Да – и то и другое.
Джек, возвращайся к нам скорей и останься собой!
Отец Адам посмотрел на старика за семьдесят, спящего в кресле через проход, и представил, как изрекает тоном диктора ТВ: знаете ли, сэр, в США каждый год официально проводится более шести сотен сеансов экзорцизма. Для вас это всего лишь тема для замечательного фильма, который, может быть, и правдив, а может, и нет, но сейчас и сию минуту вы, конечно же, ни капли не верите.
Взгляд Адама скользнул в сторону Джека, посапывающего в кресле впереди.
Глядите, сэр, вот этот человек зарабатывает на жизнь убийством вампиров. И как вам такое?
Адам вздохнул, посмотрел еще немного на Ворона и затем перевел взгляд на горы запада США, расстилающиеся внизу.
Я галлюцинирую. А может, и нет. Все реально, все происходит на самом деле. Желчь истекает из Зверя с рассвета человеческой эпохи, и даже раньше.
Он снова посмотрел на Джека.
Попросту этот человек – кино. Этот ходячий, говорящий, кровоточащий, матерящийся медведь в человеческом обличье – настоящее живое кино.
Но ведь кино, по определению, невсамделишное.
Впрочем, как и священники с их возней. Так что же я, отец Адам, здесь делаю? Он не хотел об этом думать, но, помимо воли, думать начал. Ведь он здесь и по уши. Он больше не долговязый парнишка с темными кудряшками, слишком уж смазливый и потому вынужденный прятаться в семинарии и черно-белой форме и от девиц, и от хищных самцов.
Он обвел взглядом салон. Может, этот самолет и не всамделишный мир, а попросту кино с героями, старающимися заработать на полет первым классом, кино с пилотами, старающимися получить еще одну пилотскую полосочку. Химера. Иллюзия.
Но ведь это и есть настоящий мир людей – и их Бога.
И он, Адам, бывший школьный трусишка, наконец-то отправился драться за них.
Наконец-то.
С тем он и заснул.
Джек Ворон думал о том, что больше некого набирать. И что он устал набирать. Ведь нужны самые лучшие. Другие просто не подойдут.
Но ведь они умрут. То есть нужно отыскать самых лучших, и за то, что они лучшие, обречь на неизбежную жуткую смерть.
Вот же дерьмо.
И ведь они никогда не отказываются. Вот это и самое скверное. Лучшие, когда узнавали, что должно делать, шли и делали.
Делали и умирали.
Дерьмо в квадрате.
Господи милосердный, не отправляй нас снова к ним! Нас осталось всего четверо, плюс парнишка-священник. Одна из нас – женщина средних лет, а другой – тип за шестьдесят, слишком жирный и до неразумия бесстрашный. А третий – лучший человек из всех, кого я знал.
