Kitabı oku: «Воспоминания агента британской секретной службы. Большая игра в революционной России», sayfa 3
Глава 5
С гавани Салоники выглядели как город мечты. Город расположен на постепенно поднимающейся местности, и тогда, до пожара, его дома были всевозможных форм и цветов, а минареты выделялись на горизонте, как сахарные башенки на свадебном торте.
Синие воды Эгейского моря, казалось, отбрасывали необычный свет на город, и всегда ощущалось присутствие горы Олимп, появляющейся из облаков и продолжающей наблюдать за древними Фессалониками.
С борта корабля вся эта картина напоминала первый акт вестэндской музыкальной комедии с Гордоном Харкером.
На берегу это впечатление становилось почти реальностью. В первую очередь бросались в глаза британские, французские, итальянские, сербские, русские и греческие военные мундиры офицеров и рядовых, причем все они, за исключением англичан, носили ордена и знаки отличия. С этой массой людей, которая наводнила Салоники, смешивались греческие эвзоны (элитное пехотное подразделение греческой армии, само слово означает «хорошо подпоясанные». – Пер.) в своих белых мешковатых бриджах, причудливых тапочках из красной кожи и великолепных синих куртках. Вооруженные албанцы и черногорцы придавали особый колорит толпам на улицах своей одеждой всех оттенков красного и желтого цветов. Прибавьте к этому крестьян в национальных костюмах, пастухов в тулупах из овечьих шкур и меховых шапках, которые они носили независимо от градуса жары, и вы начнете получать представление о том, как выглядела любая площадь Салоник в то время, когда я туда приехал.
Половина населения города была представлена евреями-сефардами, которые бежали из Испании и Португалии в XV в. от преследований, инициированных Фердинандом и Изабеллой. Если судить по их одежде, то они вполне могли быть выходцами из той давно ушедшей эпохи; женщины были одеты особенно красиво.
Остальное население составляли греки, турки, сербы, албанцы и болгары; и, когда их собиралось любое количество, они представляли собой неразумный и нечестивый сброд.
Многие из них выполняли разные поручения врага, и некоторые попали в руки военной полиции, были осуждены и, в конце концов, повешены. Эти суды были предельно справедливыми, чего жители Восточного Средиземноморья никогда не ценили и не понимали, привыкнув к более бесцеремонному обращению.
Кафе «Флокас», Белая башня и Одеон были главными местами встреч офицеров союзных войск и, как следствие, удачным местом для охоты всевозможных тайных агентов как мужского, так и женского пола.
Через несколько дней я был рад покинуть этот город ввиду назначения в XII корпус, штаб которого находился в нескольких милях от города по дороге на Лембет.
В это время город Салоники находился на осадном положении, и были построены укрепления, известные как «птичья клетка», которые протянулись от залива Тинос до устья реки Вардар.
Я был занят сбором всевозможной информации, которую только было возможно получить за вражеским расположением войск, и готовил агентов, которые годились для роли шпионов. Это была непростая работа. Чаще всего люди, больше всего подходившие для шпионской работы, были совершенно неграмотными, и необходимо было учить их даже тому, как усваивать и запоминать собранную ими информацию.
Некоторые из них чувствовали себя в этой работе как рыба в воде и, вернувшись из расположения болгарских войск, могли больше часа без остановки рассказывать о том, что видели.
Информация излагалась приблизительно в такой форме: «В такой-то деревне размещен 22-й полк; говорят, что в этом районе очень мало продовольствия, вследствие чего там зреет некоторое недовольство. Также очень много больных, и за деревней недавно был организован новый госпиталь.
В двух километрах по дороге укрепляют мост через реку Н. таким образом, чтобы он мог выдержать вес тяжелых орудий. В восьми километрах отсюда строится новая летная площадка. Забавно, что они натянули над домами сети с воткнутыми в ячейки листьями».
Из такого донесения, если его данные подтверждались из других источников, делался вывод, что в этой деревне сосредоточено больше войск, чем можно снабдить продовольствием из местных источников, и вполне вероятно, что враг собирается использовать этот населенный пункт как центр и доставить сюда тяжелую артиллерию, и вражеская разведка беспокоится о том, чтобы наши аэропланы не засекли строящийся новый аэродром.
Время от времени мне удавалось добыть грамотных агентов. Эти, разумеется, приносили больше пользы, потому что могли доставить мне полученную информацию гораздо быстрее.
Неграмотный агент должен был отправиться на территорию противника и вернуться назад, а образованный человек мог проскользнуть через расположение вражеских войск с четырьмя – шестью почтовыми голубями, записать всю добытую информацию, положить листок в небольшую металлическую трубочку и привязать ее к лапке голубя; через несколько часов голубь появлялся в окне штабного чердака, где его хватал голубятник, извлекал сообщение из капсулы и отправлял мне. Голубь получал хороший корм и отдых, а несколько дней спустя отправлялся в путь с другим агентом.
Но не только местных жителей мы привлекали к ведению разведки. Был еще целый ряд армейских офицеров, которые великолепно вели эту работу.
Одним из них был капитан Дж. – выдающийся человек, который получал удовольствие, всячески изменяя свою внешность, и вкладывал всю душу в каждый свой образ. Мы все знали, что он превосходит всех в этой форме деятельности, но он всегда заботился о том, чтобы никто из нас не видел его переодетым.
Он исчезал на целые дни, а затем возвращался с самой точной информацией; но никто ни разу не видел, как он уходит или возвращается. Кое-кто из нас подшучивал над ним, дескать, мы-то знаем, что он никогда сам не уходил за линию фронта, а использовал агентов для выполнения своих заданий и оставался с какой-нибудь привлекательной чаровницей в Салониках.
Один раз после такой шуточки он сказал: «Держу пари, что могу пройти мимо вас в определенный промежуток времени в определенном месте, и никто из вас меня не узнает». Пари было немедленно заключено. Проигравший должен был оплатить первоклассный ужин с шампанским и сигарами в Белой башне. Капитан Дж. гарантировал, что пройдет в определенном месте по дороге на Серес между восемью и девятью часами вечера в определенный день.
В тот вечер, когда капитан Дж. должен был выполнить условия пари, полудюжина из нас заняли свои позиции на дороге на Серес – главной дороге, которая вела на британский участок фронта. По ней проезжали армейские грузовики, машины Красного Креста, походным маршем проходили войска, вереницы мулов, мчались связисты на мотоциклах и штабные автомобили. Втиснутым в этот военный трафик было движение гражданского населения. В основном это были македонские крестьяне, шедшие из одного населенного пункта в другой, но время от времени попадался и дюжий зажиточный крестьянин верхом на муле, за которым пешком шла его жена, в левой руке неся тяжелую поклажу, а в правой держа палку; ею она подгоняла мула, на котором ехал ее муж и господин. Еще проходили караваны ослов, принадлежавшие процветающим македонским торговцам или лавочникам. Маленькие шелудивые ослики везли огромные кувшины подсолнечного или оливкового масла, подвешенные у них по бокам, или ковровые мешки, набитые овощами. Некоторые из них везли герметично запечатанные жестянки с бензином, а в других таких жестянках с уже сорванными крышками была вода.
Мы пристально разглядывали всех, кто проходил мимо, выискивая среди них капитана Дж. Раз или два мы заподозрили иностранного офицера и даже греческого жандарма, но каждый раз мы ошибались.
Вскоре на дороге появился еще один такой караван. Владельцы этих ослов были известны своей жестокостью, и, когда этот караван проходил мимо нас, мы увидели, что хозяин погоняет бедных осликов длинной палкой с ржавым гвоздем на конце. Бока двух осликов сочились кровью. Проходя мимо нас, погонщик злобно ткнул одного из них, и один из нас с негодованием выхватил у него из руки эту палку и дал ему хороший пинок под зад.
Вскоре солнце село, и мы были абсолютно уверены, что по какой-то причине капитану Дж. не удалось пройти по дороге, и что мы отлично поужинаем за его счет.
Поздно вечером явился Дж., который был радостно встречен сообщением о том, что с него ужин. Он уверил нас, что мы ошиблись, и он прошел мимо нас. Мы потребовали, чтобы он это доказал.
– Я могу запросто доказать это, – сказал он, – потому что едва могу сидеть из-за того пинка, которым вы меня наградили, когда я подгонял Недди, проходя мимо вас.
Капитан Дж. был погонщиком того каравана ослов.
К сожалению, годом позже он погиб в одной из своих вылазок под тяжелой бомбежкой, устроенной болгарами, когда пытался проникнуть в расположение их войск.
Глава 6
С января до марта 1916 г. на фронте под Салониками практически не велись бои. Союзные войска готовились выдвинуться перед «птичьей клеткой» и занять долину Струмы, которую в то время патрулировала конная бригада Южного Мидленда, являвшаяся нашим авангардом.
При короле Константине греки все еще сохраняли благожелательный нейтралитет. Долина реки Струмы была формально греческой территорией, и в этом регионе были расположены пять греческих дивизий чисто с теоретической целью охраны греко-болгарской границы. Ситуация почти как с островами Гилберта.
Будучи официально приписанными к конной бригаде, но на самом деле действуя абсолютно независимо, я и лейтенант Л. перемещались по долине реки Струмы. У каждого из нас были конюх и денщик и один вьючный мул, на котором мы возили наши припасы, фураж и снаряжение. Мы ни разу не заснули на протяжении двух ночей подряд в одном и том же лагере, постоянно находились в движении, наблюдая за греками и местными селянами, и всегда были в курсе того, что происходит по ту сторону границы в Болгарии.
То время в марте и апреле, когда зацветали лесные и луговые цветы, миндаль и фруктовые деревья и эта долина превращалась в картинку из летнего сна, прошло и сменилось палящими лучами субтропического солнца к середине мая. Становилось все труднее совершать наше патрулирование, и мы начали отсылать донесения в штаб каждые три дня, а не ежедневно, как раньше.
23 мая командующий 10-й греческой армией генерал Бирас решил провести маневры в Сересе и любезно пригласил меня и лейтенанта Л. присутствовать на них.
Я получил разрешение из штаба, в котором мой начальник заметил, что, по его предположению, на этих маневрах мы встретим турецких, болгарских и немецких офицеров в качестве гостей командующего греческой армией. Он хотел, чтобы мы вели себя максимально корректно и по возможности присутствовали на этих маневрах безоружными, за исключением сабель. Прохладным вечером двадцать второго мая мы выехали из Орлжека в Серес (расстояние около двадцати километров) и переправились через Струму по Копривскому мосту.
Около трех часов утра мы разбили лагерь приблизительно в четырех километрах от Сереса и заснули на несколько часов, после чего наши кони были приведены в порядок, головные уборы начищены, а снаряжение отполировано специальным образом. Мы решили оставить в своем лагере денщиков и отдали им свои винтовки, револьверы и боеприпасы. С полевыми биноклями на груди безо всякой военной амуниции, за исключением сабель, притороченных к седлам, мы выехали в Серес.
Серес – это восточная деревня, один из центров выращивания турецкого табака, где находятся большие его склады. Эта деревня была местом сражения между сербами и болгарами в 1913 г., так что часть ее все еще стояла в руинах.
Мы подъехали к штабу, где греческий дежурный офицер был назначен нашим сопровождающим на время маневров. Мы пообедали с главнокомандующим и штабными офицерами, очень любезно отнесшимися к нам за столом. Не думаю, чтобы главнокомандующий знал, что последние три или четыре месяца я вел его досье и из различных источников знаю очень многое о его переписке и личных мнениях. С многочисленными извинениями он объяснил, что не сможет развлекать нас в тот вечер за ужином, и мы были приглашены отужинать с начальником артиллерийского штаба.
Как велика была моя радость, когда я обнаружил, что жена этого офицера – русская, жила в Санкт-Петербурге и познакомилась со своим мужем, когда он приехал с визитом в Россию. Это дало мне чрезвычайно ценного союзника в лагере; и, хотя эта дама не выдала ничего, связанного с работой ее мужа или армией, мне было совсем несложно в ходе разговора сделать свои собственные выводы о происходящем.
Маневры начались в пять часов на следующее утро. Понятное дело, вокруг главнокомандующего постоянно находились два немецких офицера, четыре или пять болгарских и два турецких со своими ординарцами. И к своей огромной радости, я заметил, что один из них был вооружен до зубов. Но тогда я ничего не сказал по этому поводу. Мы подъехали верхом к генералу и приветствовали его, а затем и присутствовавших иностранных офицеров, которые педантично ответили на наше приветствие.
Маневры были делом несложным и являлись ширмой для событий, которые происходили за кулисами. Был проведен смотр пехоты, кавалерии и артиллерии, который закончился маршем, а затем в полдень был устроен обед под деревьями в нескольких милях от Сереса.
Я воспользовался этой возможностью, чтобы обратиться к старшему адъютанту с крайне вежливым, но весьма решительным протестом против нарушения этикета другими офицерами нейтральных держав, которые носили при себе оружие. Адъютант, очень смущенный, пообещал сообщить об этом факте генералу.
На следующее утро должен был состояться особый смотр артиллерии, и, когда мы прибыли на место встречи, я с радостью увидел, что ни у одного иностранного офицера не было при себе оружия. Но если бы взгляды могли убивать, то я должен был бы умереть от ледяных взглядов, которыми меня смерили двое немецких офицеров.
Маневры должны были закончиться в тот же вечер, и мы ни разу не заговорили со своими врагами, а враги – с нами. Должен добавить, что греческие штабные офицеры были очень тактичны и за каждым приемом пищи усаживали парочку греческих офицеров между офицерами враждующих армий.
В тот вечер после окончания маневров мы покинули греческого главнокомандующего, а я отправился засвидетельствовать свое почтение хозяйке предыдущего вечера – этой русской даме. Я нашел ее в слезах и очень взволнованной. Ее муж только что получил приказ отправиться в Демир-Хисар – городок у подножия Рупельского перевала, который являлся ключом к равнине Струмы. Ее муж был настроен антигермански. Он знал, что в Афинах был отдан приказ пропустить болгар через перевал и позволить им ступить на греческую территорию. Это означало, что Греция в любом случае рано или поздно вступит в войну либо на стороне Центральных держав, либо на стороне Антанты.
Я, как мог, утешил бедную женщину, поспешил разыскать лейтенанта Л., и мы вместе с ним без промедления выехали в свой лагерь у Сереса.
Мы сразу же отправили одного из наших денщиков с зашифрованными сообщениями в Орлжек, где на нашем передовом посту территориальной добровольческой части имелась телеграфная линия связи со штабом. А затем после очень короткого отдыха тронулись в направлении Рупельского перевала. Впереди нас шли две греческие бригады горной артиллерии, за которыми мы наблюдали тем утром. В любой момент их пушки могли оказаться повернутыми против нас на Струме.
Приблизительно в час ночи мы остановились на ночлег. Все мы здорово устали, и я поставил будильник на своих наручных часах на три утра и уснул, положив на них голову.
Сразу после восхода солнца мы разожгли небольшой костерок и приготовили чай, который вместе с глотком рома был очень кстати. Затем мы продолжили движение в сторону Демир-Хисара. Продвигались мы, естественно, очень медленно, так как должны были «срисовывать» каждую деревню, к которой подходили. Этот маневр состоит в том, чтобы подскакать на рысях к деревне с хорошей скоростью, затем внезапно остановить коня, развернуться назад и галопом пуститься прочь в обратном направлении. Если в деревне есть вражеские силы или приготовлена засада, то десять к одному, что немедленно будет открыт огонь.
Приблизительно в шесть часов мы уже знали, что не гонимся за химерами и что греки пропускают болгаро-германскую армию через Рупельский перевал, так как нам повстречались первые беженцы из окрестных деревень, спасавшиеся от армии вторжения.
Беженцы в военное время ведут себя одинаково во всем мире. Они нагружаются самыми бесполезными вещами и держатся за них с риском для своих жизней. Помню одного старика, толкавшего перед собой тяжелую тачку, в которой лежал вполне обычный кухонный стол. Он катил эту тачку под палящим солнцем по ухабистой сельской дороге без покрытия. Рядом с ним шагала молодая женщина с младенцем, привязанным к спине платком. В правой руке она несла за ноги головами вниз двух живых кур, а в левой держала маленькую жестяную тарелочку, на которой лежали два яйца и яблоко.
Почему тачка и стол и зачем им все это было нужно вместе с жалкой жестяной тарелочкой с двумя яйцами и яблоком?
Это был один из сотен эпизодов. Тяжелые предметы, казалось, имели особую притягательность для беженцев.
Большинство этих людей проходили мимо нас без каких-либо признаков узнавания, и, казалось, им было совершенно все равно, из чьей мы армии. Я поспрашивал некоторых из них, пытаясь получить какую-либо информацию, но они немногое могли рассказать. Когда болгары вторглись в долину Струмы в 1913 г., происходили серьезные эксцессы. Селяне не забыли об этом и теперь бежали, спасаясь от нового вторжения.
По мере того как солнце поднималось все выше, становилось все жарче. Дул ветер из Варды, который нес горячий и сухой воздух с мельчайшими частицами пыли и песка, проникавший через одежду к телу. А лошадей и всадников одинаково донимали всевозможные жуки, букашки, комары и мошки. Это, я думаю, было для нас самой большой пыткой.
Наконец вдали показался Демир-Хисар. Приблизительно в километре от города мне повстречался первый греческий солдат, которого мы увидели в тот день. Оказалось, что он жил в Чикаго и хорошо говорил по-английски. От него я узнал, что Демир-Хисар все еще находится в руках греков, но авангард болгар уже прошел перевал, ступил на греческую территорию и оккупировал деревни к западу от перевала с целью формирования фланга для основных сил армии вторжения, которая должна пройти перевал сегодня вечером.
На карте можно увидеть, что Рупельский перевал – это единственное «окно» в горной цепи Белашица, и без этого эпизода, который выглядел как предательство со стороны греков, немецко-болгарская армия никак не смогла бы попасть в долину Струмы.
За Демир-Хасаром мы увидели крепость Рупель – ключевой пост у перевала, но над ним уже не развевался греческий флаг.
После недолгого отдыха и совещания я и лейтенант Л. решили, что проникнем в Демир-Хисар, и оставили двух наших ординарцев с донесениями и указаниями двигаться назад в Орлжек, если к закату солнца мы не вернемся.
Мы ничем не рисковали и въехали в город с револьверами наготове. Нас остановил греческий часовой и сказал, что нам нельзя появляться в городе. Мы потребовали встречи с комендантом, и после небольшого ожидания нам разрешили пройти к нему в кабинет.
Он был чрезвычайно груб и сказал, что, по его расчетам, город должен быть вот-вот оккупирован болгарской армией, и если мы немедленно не уберемся из него, то он арестует нас и передаст немцам.
Я с улыбкой спросил его насчет нейтралитета Греции, и он ответил, что это все в прошлом и он благодарит Бога за то, что Греция вступила в войну на стороне победителей, а мы, англичане, очень скоро окажемся на своих кораблях, которые, несомненно, будут потоплены в заливе Салоники немецкими субмаринами, специально нас там поджидающими.
Как хорошо встретить такого милого человека в конце утомительной поездки верхом!
Мы вернулись к своим ординарцам и решили, что направимся к стене гор, которая тянется к востоку от Демир-Хисара, откуда нам откроется отличный вид на перевал и долину Струмы.
Как только мы достигли этого горного хребта и сумели найти для себя и своих коней хоть какую-то тень, впервые поели в этот день, а затем я и лейтенант Л. стали по очереди наблюдать за перевалом, пока остальные спали.
Глава 7
Около шести часов лейтенант Л. разбудил меня и сообщил, что увидел большое войсковое соединение, идущее маршем по перевалу.
Мы навели свои бинокли на дорогу и выяснили, что это были греческие войска, возвращавшиеся из Рупельских крепостей. Они прошли мимо Демир-Хисара и встали лагерем в долине у подножия горного хребта, на котором мы находились.
Вскоре за ними последовали три или четыре батальона болгарских войск и кавалерийский полк, а затем дорогу заполнили автомобили и вестовые; это был, как мы правильно предположили, штаб прибывающей армии. В бинокли мы видели, как автомобили останавливаются у Демир-Хисара, и греческие штабные офицеры выходят, чтобы приветствовать оккупантов. Батальон болгарских войск вошел в Демир-Хисар и выставил по всему городу дозорных.
Мы знали, что сильно рискуем быть отрезанными от своего канала связи, и если мы не будем очень осторожны, то нас, несомненно, возьмут в плен. Однако информация, которую мы получали, была настолько важной, что наше максимально долгое пребывание на своей позиции было оправданным.
Болгарская армия, похожая на огромную змею, прошла колонной через Рупельский перевал. Батальон следовал за батальоном, разворачиваясь справа и слева по мере того, как они достигали долины и дислоцировались по берегам Струмы. Были разожжены бивачные костры, и перед нами предстала удивительная картина армии в полевых условиях, которая очень сильно отличалась от армии в окопах.
Тем временем в греческих войсках началось шевеление. Явно происходила подготовка к какому-то построению. По-видимому, один батальон отказался в нем участвовать, и туда пошли офицеры других батальонов. Затем произошло что-то вроде совещания офицеров. Наконец несговорчивый батальон, очевидно, согласился участвовать в построении, и через десять минут греческий генерал уже обращался к собранным войскам.
Это было похоже на просмотр немого кино. Мы прекрасно все видели в бинокли, но воображению приходилось додумывать, каким образом будет развиваться эта драма.
Как только греческий генерал закончил свое обращение и войска вернулись к своим бивакам, я оставил лейтенанта Л. продолжать наблюдение за перевалом и тихо ускользнул, чтобы выяснить, в чем там было дело.
Первая встреченная мною группа солдат собирала хворост для костра и казалась вполне дружелюбной, но они меня все никак не могли понять, пока один из них (когда я предложил немного денег) не пообещал привести кого-нибудь, говорящего по-английски. Вскоре он вернулся с мужчиной, который раньше жил в Канаде и работал на строительстве последнего участка трансконтинентальной железной дороги канадской железнодорожной компании «Гранд транк» до города Принс-Руперт в провинции Британская Колумбия.
Это помогло нам наладить контакт, и я быстро узнал от него, в чем там было дело. Оказалось, что значительная часть греческой армии – хоть в ней и царили антисоюзнические настроения – была крайне недовольна тем, что болгарам разрешили войти в долину Струмы, и греческое командование освободило для них крепости на Рупельском перевале. Некоторые были настолько решительно настроены, что хотели воевать с болгарами и выдворить их за пределы границы, пока еще есть время. Генерал, выступивший с обращением к войскам, объяснил, что они действуют согласно приказу из Афин и что греческая армия отойдет к Сересу. Но в греческом лагере царило сильное недовольство.
Я сказал своему информатору, что иду в Салоники, – это было направление, абсолютно противоположное тому, где находился наш лагерь. Быстро приближалась ночь, и, дав греку пятидесятидрахмовую банкноту, я скрылся в указанном ему направлении. Как только я удостоверился, что за мной никто не идет, в обход возвратился к лейтенанту Л.
С нашей позиции на горном хребте нам были превосходно видны и болгарская армия, и греческие войска, так как теперь их позиции были помечены тысячами маленьких костров, которые делали эту картину еще более живописной.
Я рассказал лейтенанту о настроениях, царящих в греческом лагере, и мы задумались над тем, не удастся ли как-нибудь обернуть это в нужное русло.
Мы вспомнили, что сделал Сталки в романе Киплинга «Сталки и компания», когда оказался осажденным в крепости на северо-западной границе между племенами малотов и хай-хиинов, – он стал играть на одной стороне против другой. Мы ощущали, что тут есть аналогия с нашим собственным положением.
Наш план состоял в том, чтобы пробраться на левый фланг греческих войск, который находился ближе всего к болгарским войскам, и под покровом темноты открыть беглый огонь по греческому лагерю в праведной надежде, что греки, справедливо разгневанные тем, что они сочтут за вероломство болгар, нападут на болгарский лагерь, и между ними начнется хорошая потасовка.
Но хотя этот план и был вполне выполнимым, мы не знали, будет ли такая тактика оправданна, так как, возможно, это проникновение болгар в долину Струмы было частью плана союзников, которые разрабатывали свою собственную тактику. Мы также знали, что нам важно как можно скорее вернуться со своей информацией. Так что после очень долгого обсуждения мы решили, что нам не нужно пытаться осуществить свой коварный план.
К сожалению, мы были виноваты в одном большом упущении. Мы видели, как болгарская кавалерия прошла через Рупельский перевал, но не заметили, где они разбили свой лагерь, и нам внезапно пришло в голову, что они, вероятно, поставили маскировку, и у нас есть все шансы нарваться на болгарский патруль. Это заставило нас принять решение не возвращаться тем же путем, каким мы пришли, так как, очевидно, если болгарская и немецкая кавалерия патрулирует дорогу в Серес, то они будут вести наблюдение за мостом у села Коприва. Поэтому мы решили пройти мимо лагеря греческой армии и идти дальше, придерживаясь реки Струмы, перейти ее вброд как можно скорее, направиться в сторону села Порой и вновь переправиться через реку, чтобы вернуться в Орлжек.
В то время мы еще пользовались австрийской штабной картой долины Струмы, которая хоть и была лучшей из имевшихся в наличии, все же далеко не такой уж точной, и некоторые деревни находились от нас аж в пяти или шести милях.
К шести часам мы уже обошли болгарский фланг, но опасность наткнуться на вражескую кавалерию еще не миновала, и нам приходилось со всеми предосторожностями «срисовывать» каждую деревню, как мы это делали накануне.
Около полудня мы вошли в деревню, которая, как мы потом узнали, была на стороне болгар. Мы «срисовали» ее как обычно, и никто не сделал в нас ни единого выстрела, так что мы чувствовали себя вполне в безопасности, подъезжая к ней. Мы купили в деревне яиц и хлеба и отправились своим путем. За околицей деревни нам повстречались несколько рассерженных жителей, которые стали швырять в нас камни, а кто-то даже сделал пару выстрелов.
Так как в наши планы не входило ведение партизанской войны, и нам не было известно, какие силы нам противостоят, мы галопом ускакали прочь. К несчастью, один из брошенных камней попал мне в голову и сбил с нее шляпу из мягкого фетра с опущенными полями, а я не мог рисковать и остановиться, чтобы поднять ее. От удара камнем у меня потекла кровь, накатила слабость, и по мере того, как поднималось солнце, его обжигающие лучи проникали через платок, которым я обвязал голову; самочувствие мое ухудшилось. Лейтенант Л. и двое ординарцев начали страдать от дизентерии еще до того, как мы покинули Серес. А у меня в добавление к моим другим болям начался приступ малярии.
Лошади были смертельно измотаны, и к вечеру у моей кобылы начались колики.
Последующие пять часов езды были сплошным кошмаром, и в конце этого дня я чуть не совершил убийство.
Солнце уже зашло, когда мы добрались до деревни Кавдалар. У нас не было ни малейшего шанса возвратиться в Орлжек к ночи, если мы не найдем проводника, так как мы обнаружили, что австрийская штабная карта совершенно ненадежна для той части страны, где мы находились.
Шатаясь, я вошел в деревенский постоялый двор – темную, маленькую хату-мазанку с парочкой столов и небольшим баром, освещаемым коптящей керосиновой лампой. В баре было человек шесть мужиков, и в воздухе висел тяжелый, кислый запах, характерный для немытых крестьянских тел. Я дал понять, что мне нужен проводник до Орлжека. Один из присутствующих, особенно неприятного вида грек, сказал, что сможет стать нашим проводником, если я угощу его друзей-комитаджей спиртным. Комитаджи – это крестьяне-разбойники, которые скитаются по Македонии и имеют неприятную привычку сначала стрелять, а затем задавать вопросы.
Я проявил слабость и выставил угощение.
Мой грек-проводник попросил второй стакан. И, наверное, я был настолько измотан, что выполнил его просьбу; а затем он потребовал еще, и я заплатил еще раз.
– Пошли, нам пора, – сказал я. Он злобно посмотрел на меня, презрительно плюнул на пол и доверительно сказал мне, что будь он проклят, если поведет англичан в Орлжек.
Я вышел из себя. Достал револьвер, уперся дулом ему в спину, изо всех сил пнул его в сторону двери и продолжал пинать по дороге.
Поступать так было безумием, так как я запросто мог получить полдюжины пуль себе в спину от комитаджей.
Но мне было все равно, и я никогда не смогу понять, как в ярости не убил этого грека. Могу объяснить это только тем диким удовольствием, которое получал от того, что жестоко пинал его.
Лейтенант Л. сказал, что никогда еще не видел ничего столь неприятного и при этом столь смешного, как моя злость.
Я заставил этого грека идти у своего стремени, при этом в течение первого часа пути ствол моего револьвера упирался сзади в его шею.
Затем лейтенант Л. взял на себя заботу о проводнике, и около полуночи мы незаметно вошли в Орлжек и начали передавать свои депеши в подразделение связи для отправки телеграфом в штаб.
Когда последнее слово было написано, мы просто рухнули и проспали до позднего утра следующего дня.
