Kitabı oku: «Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910-1918»

Yazı tipi:

ПРЕДИСЛОВИЕ

День ото дня появляется все больше новых книг, и сейчас их уже много больше, чем во времена Екклесиаста. И если я все же решился умножить их количество, то причина тому – не столько желание подробно описать все, чему я был свидетелем за сорок пять лет моей дипломатической службы, сколько стремление пролить некий дополнительный свет на великие политические события, в которых мне пришлось прямо или косвенно участвовать. С точки зрения политики моя работа посла в Софии и Петрограде представляется мне наиболее важной, и, хотя я коротко охарактеризовал свои предыдущие назначения, большая часть этой книги посвящена Болгарии и России. Во время моего пятилетнего пребывания в первой я присутствовал при провозглашении независимости Болгарии и последующем принятии князем Фердинандом титула царя. В последней я видел начало Великой войны, падение империи, создание и роспуск Временного правительства, большевистскую революцию.

Я познакомился с князем Фердинандом, когда служил вторым секретарем посольства в Вене, – в то время он был офицером австрийского кавалерийского полка. Я все еще пребывал на этом посту, когда в 1887 году он предложил себя в качестве кандидата на болгарский трон, опустевший в результате отречения князя Александра. Сегодня лишь немногие помнят, что происходило на Балканах сорок лет назад, поэтому я вкратце изложил историю Болгарии с 1885-го до 1904 года, когда был назначен дипломатическим представителем и генеральным консулом в Софию. Это позволит читателям лучше понять последующее события, а также те смешанные чувства благодарности и подозрительности, которые многие болгары испытывают по отношению к России. Этот краткий очерк и главы, относящиеся к данному периоду моей деятельности, соответствуют официальным докладам, которые я писал в то время. В своей работе я придерживался взглядов, изложенных в этих донесениях, не позволяя себе вносить коррективы их с учетом той роли, которую князь Фердинанд и его страна сыграли в войне. Этому правилу я следовал все время, когда работал над книгой, и, описывая Россию и русских, я руководствовался оценками того времени, высказанными мной как в официальных отчетах, так и в частной переписке.

Я покинул Софию в 1909 году и после годичного перерыва, проведенного в Гааге, снова окунулся в круговорот балканской политики, приняв в 1910 году назначение на пост посла в Санкт-Петербурге. В течение первого года, или около того, балканский вопрос оставался более или менее стабильным, и я должен был уделять внимание вопросам, от которых зависело взаимопонимание между Англией и Россией. Главы, в которых идет речь о так называемом Потсдамском соглашении1 и постоянных разногласиях по поводу Персии, возможно, не представляют особого интереса для широкой публики, но они важны в историческом плане, поскольку, как я показал, бывали моменты, когда эти два вопроса грозили разрушить наше взаимопонимание. Если бы это произошло, вся последующая история могла бы пойти совсем по другому пути. Но к счастью, положение удалось спасти благодаря неустанным усилиям сэра Эдварда Грея и господина Сазонова. Впоследствии, в 1912 году, когда балканский вопрос снова обострился, оба правительства были единодушны в своем стремлении к поддержанию мира в Европе.

Я подавал отчет о каждой последовательной стадии этого кризиса: сербско-болгарском союзном договоре; образовании Балканской конфедерации; соперничестве России и Австрии, едва не вовлекшем всю Европу в военный конфликт; заключении мира на условиях, которые можно счесть триумфальными для славян, и последовавшую за этим безумную ссору балканских союзников из-за военной добычи; Второй Балканской войне и бухарестском мирном договоре, уничтожившем все, что было достигнуто в результате первой войны. Я показал, как Россия, разрывавшаяся между желанием содействовать славянским интересам и опасением вызвать международные осложнения, много раз в течение этого кризиса меняла свою политику; и хотя мне не хотелось бы критиковать своего старого друга и коллегу, я все же указал на некоторые ошибки, которые господин Сазонов, по моему мнению, допустил.

С другой стороны, я рад представившейся мне возможности полностью оправдать его поведение на переговорах, последовавших за предъявлением Австрией ультиматума в Белграде. Как непосредственный участник событий, я должен отметить, что он приложил все усилия, дабы не допустить разрыва. В то же время я опроверг обвинения, выдвигаемые некоторыми германскими авторами, и показал, насколько беспочвенны их утверждения, что Россия хотела войны и мы поощряли ее в этом стремлении, обещая нашу вооруженную поддержку. Что касается самой войны, то я лишь коротко обрисовал ход военных действий, чтобы объяснить их влияние на международную ситуацию, особенно после того, как русская армия, оставленная почти беспомощной перед лицом неприятеля, терпела в 1915 году поражение за поражением.

Мне было тяжело наблюдать, как великая империя шаг за шагом приходила в упадок: энтузиазм и надежды первых дней войны сменились унынием и ощущением надвигающихся бедствий; нация, вначале сплотившаяся в едином порыве вокруг монарха, затем, устав от тягот и лишений, вызванных крайне неумелым правлением, обратилась против своего повелителя и свергла его с трона. Не менее печально прослеживать поступки императора и видеть, как он, руководствуясь врожденным фатализмом, добровольно выбирает путь, неминуемо ведущий его и его семью к их печальной участи. Я не пытался скрыть его недостатки, но старался изобразить его таким, каким я его знал: приятным человеком со многими превосходными качествами, настоящим и верным союзником, искренне преданным, несмотря на очевидные свидетельства в пользу обратного, интересам своей страны. Что касается роли императрицы, я показал, как она, будучи славной женщиной и действуя из самых лучших побуждений, только лишь приближала окончательную катастрофу. Пагубное непонимание кризиса, переживаемого в тот момент Россией, привело к тому, что она навязывала императору министров, от которых требовалась лишь готовность проводить ее реакционную политику. Читатели, которые надеются найти в моей книге новые сенсационные разоблачения деяний Распутина при русском дворе, вероятно, будут разочарованы. Я сообщил только то, что, по моему убеждению, соответствует истине, и предпочел не пересказывать беспочвенные сплетни, которыми окружено это имя.

Я подробно описал развитие революции, образование Временного правительства, его затяжную борьбу с Советом, неспособность остановить разложение армии, достойную сожаления мягкость по отношению к большевикам, бестактное поведение во время эпизода с Корниловым и окончательную капитуляцию под натиском большевиков. Моя работа значительно облегчилась благодаря любезности сэра Эйра Кроува, позволившего мне сверяться с моими официальными донесениями, хранящимися в Архиве министерства иностранных дел, а также бесценной поддержке, оказанной мне в этом вопросе архивариусом, мистером Газели. Поскольку Временное правительство, так же как и старое самодержавие, уже исчезло со сцены, я смог рассказать историю своего пребывания в России гораздо свободнее, чем это было бы возможно при других обстоятельствах. Я подходил к предмету своего повествования с объективной точки зрения и стремился в своих суждениях о людях и событиях сохранять позицию беспристрастного наблюдателя, чье видение великой русской трагедии может оказаться полезным для будущих историков.

Если я придал этой книге форму мемуаров и рассказал о себе значительно больше, чем намеревался вначале, то ответственность за это лежит на моем друге Эдмунде Госсе, великом мастере критики. Он проявил такой интерес к моей работе и так убедительно доказывал мне значение личности автора, что я вынужден был переписать несколько глав, чтобы угодить его жажде «присутствия личности». И хотя мне так и не удалось уговорить его вдохнуть жизнь в мою бедную прозу волшебным прикосновением своего пера, он оказал мне столь необходимую моральную поддержку, за которую я всегда буду ему благодарен.

Джордж У. Бьюкенен

25 января 1923 г.

Глава 1
1876–1880
Вена. – Рим. – Путешествие через Америку. – Жизнь в США. – По дороге в Токио

Хотя о дипломатах, в отличие от поэтов, нельзя сказать, что ими рождаются, а не становятся, я могу, в определенном смысле, утверждать, что был рожден на дипломатическом поприще. Я родился в Копенгагене, в здании дипломатического представительства, возглавляемого в тот момент моим отцом. Он начал свою карьеру при лорде Стратфорде де Редклифе, после того как тот был в 1825 году назначен послом в Константинополь. Полвека спустя, в апреле 1876 года, когда передо мной открылись двери дипломатической карьеры, «великий эльки» не обошел этот факт своим вниманием: он пригласил меня к себе и благословил, пожелав мне удачи на жизненном пути. Поразительно красивый, несмотря на свои девяносто лет, он все еще сохранил прежнюю властность, благодаря которой, плохо это или хорошо, он так долго оставался одним из самых влиятельных людей в Оттоманской Порте.

В мое время для поступления на дипломатическую службу необходимо было сдать квалификационный экзамен, не требовавший от кандидатов особого напряжения умственных способностей, но в то же время работа, которую поручали новоиспеченным атташе во время предварительной подготовки в министерстве иностранных дел, носила чисто канцелярский характер – снятие копий с официальных донесений, шифровка и дешифровка телеграмм. Компенсацией за это были новизна и возможность быть допущенным за кулисы и наблюдать за работой дипломатии изнутри, особенно тогда, когда восточный вопрос лишь неясно маячил на горизонте и когда князь Бисмарк составил свой знаменитый Берлинский меморандум2 без предварительной консультации с правительством ее величества. Я помню, что пренебрежение, выказанное этим поступком князя Бисмарка ее правительству, так оскорбило королеву, что она дала выход своему гневу в следующей записке, которую я прочел в то время в берлинской диппочте: «Князь Бисмарк обращается с Англией как с третьестепенной державой, и от этого у королевы кровь вскипает в жилах».

Я прослужил в министерстве иностранных дел всего несколько недель, когда мой отец, чей срок пребывания на посту посла в Вене подходил к концу, попросил, чтобы меня прикомандировали к его посольству. Для молодого атташе Вена в те времена была чудесным городом, особенно если он как сын посла имел доступ в высшее общество, где или были на «ты» со всем миром, или почти не привлекали к себе внимания. Венцы так любили танцевать, что я помню бал у князя Шварценберга, начавшийся в одиннадцать часов утра и закончившийся лишь в шесть вечера; но к танцам, которые дозволяли мода и этикет тех дней, нужно подходить с совершенно другими мерками, чем к современным фокстротам. На дворцовых балах даже вальсы были запрещены как непристойные. На каждом балу существовала специальная комната – Comtessin Zimmer,3 куда был закрыт доступ замужним женщинам. В таких комнатах девушки болтали со своими партнерами в перерывах между танцами, зорко и ревниво присматривая, чтобы ни одна из их слабых духом сестер не переступала границ самого невинного флирта.

Расписание, кто с кем танцует, делалось вперед на весь сезон, поэтому на каждом балу партнеры, с которыми предстоит танцевать, были известны заранее, и если кто-то из них не мог по каким-либо причинам прийти на бал, он должен был подыскать себе замену.

Но, несмотря на все эти старомодные привычки и обычаи, я навсегда сохраню самые приятные воспоминания об австрийском обществе, о его доброте и щедром гостеприимстве, и о том, что венцы называют словом Gemьtlichkeit (нем. уют), которому нет эквивалента в английском языке. Кроме радостей светской жизни Вена той поры могла похвастаться множеством превосходных театров – бесконечного источника наслаждений для такого страстного театрала, каким был я. Бургтеатр в то время располагался еще в старом помещении, примыкающем к дворцу, где, несмотря на небольшие размеры, актеры чувствовали себя уютней и свободней, чем в более просторном и помпезном здании, выстроенном несколько лет спустя. Такие мастера драматического искусства, как Зонненталь и фрау Вольтер, были тогда в зените своей славы. Они и вся труппа, в которую входило множество превосходных артистов, делали Бургтеатр достойным конкурентом знаменитому французскому театру на улице Ришелье.

Но жизнь кипела не только в Вене. Осенью мы с отцом часто ездили на охоту в замок Гёдоллё, недалеко от Будапешта, где даже ничтожный атташе вроде меня мог непосредственно общаться с императором и императрицей,4 а также со злосчастным кронпринцем Рудольфом. На охоте можно было встретить графа Андраши и ряд других венгерских магнатов, так что мой отец совмещал удовольствия с интересами дела, и по вечерам я по большей части был занят тем, что зашифровывал результаты его бесед с императором и канцлером. Но взгляды всех участников охоты были постоянно прикованы к императрице, с ее лучезарной красотой, великолепной посадкой на лошади и изумительной фигурой. Лошади и забота о своей фигуре составляли два самых главных интереса ее жизни, и ее любовь к искусству верховой езды заходила так далеко, что она даже упражнялась в выездке в своей частной школе верховой езды в Гёдоллё.

Лошади были любимой темой ее разговоров, и однажды моя мачеха, не питавшая уважения к важным персонам, после того как ей пришлось довольно долго выслушивать все, что императрица могла сказать об этом предмете, сухо заметила: «Думает ли ваше величество о чем-нибудь, кроме лошадей?»

История не сохранила ответа императрицы, но полагаю, что после этого разговор завершился очень скоро.

Прослужив год в качестве атташе в Вене, я вернулся в министерство иностранных дел и в 1878 году был назначен третьим секретарем в Рим, где проработал счастливых полтора года под руководством самого лучшего и внимательного из всех начальников – сэра Августа Пэджета.

Рим будет всегда завораживать всех, кто окажется в его стенах, но сорок пять лет назад это был еще более чарующий город, чем сегодня. Он тогда еще не стал типичной современной столицей и в большой степени оставался Римом папских времен. Новый город, который сегодня окружает старый Рим, тогда еще только зарождался. Красивые окрестности виллы Людовизи не превратились еще в бесчисленные улицы с безликими домами. Строитель не наложил еще святотатственной руки на область Кампанья, тянувшуюся почти до самых стен. Раскопки в Форуме, добавившие столько интересного к нашим познаниям Античности, тогда только лишь начинались, но с чисто эстетической точки зрения Форум был живописнее, чем сейчас.

Наше посольство уже располагалось в своем нынешнем помещении, на вилле Торлония, но экономное правительство тогда еще не успело продать нижнюю часть чудесного сада, и он был в два раза больше, чем сейчас. От виллы, примыкающей к Аврелианской стене, рукой подать до Порта-Пиа, и, выехав из ворот, можно было почти сразу оказаться в Кампанье и скакать галопом километр за километром по ее бескрайней равнине. Так как начальство не слишком перегружало меня работой, зимой мне обычно удавалось охотиться два раза в неделю, хотя после танцев, длившихся иногда до пяти утра, ранний подъем и дальняя поездка бывали тяжелы. Рим в то время был очень веселым городом, несмотря на то что его общество было разделено на белых людей и негров. Огромные дворцы аристократии, большая часть которых сегодня закрыта, были тогда местом постоянных увеселений, особенно в последние десять дней перед Великим постом, когда в городе устраивали карнавал. Общество пировало и танцевало каждую ночь, а по вечерам на улице Корсо правил бал король карнавала, которого уже давно нет в живых. Вся улица была увешана яркими полотнами; с балконов можно было участвовать в битве цветов и конфетти, любоваться веселящейся публикой в карнавальных костюмах, проезжавшей по улице в нарядно украшенных экипажах. Затем, когда Корсо пустела, празднования закачивались необычными забегом лошадей без всадников, известным под названием «Бербери».5

К концу 1879 года подошел мой срок получить назначение в отдаленную страну, и я отправился вторым секретарем в Токио. Как ни жаль мне было покидать Рим, но меня полностью захватила мысль, что я увижу Дальний Восток и проведу по дороге туда два месяца в Соединенных Штатах. Среди прочих благих намерений, которыми я мостил себе дорогу в ад, было ведение дневника. Поскольку это был один из немногих случаев, когда мне удалось воплотить такое намерение в жизнь, я могу рассказать о впечатлении, которое произвела на меня Америка сорок лет назад. Город Вашингтон не произвел на меня особенного впечатления, хотя Торнтоны, у которых я останавливался в посольстве, были сама любезность. Нью-Йорк показался мне более интересным. Нью-йоркские кафе были не хуже парижских, а светская жизнь гораздо больше соответствовала моим вкусам. В мою честь устраивали обеды, водили по театрам и балам, а также представляли всем хорошеньким юным леди. Как и многие мои земляки, я пал жертвой их чар, и не прошло и двух недель, как я был помолвлен – но лишь на двадцать четыре часа. Мой будущий тесть, которого я ни разу не видел до тех пор, пока меня не ввели в спальню, где он лежал с тяжелым приступом подагры, в ответ на мою просьбу о благословении, сказал, что ему не нужен такой зять, как я. Он добавил, однако, что я буду всю жизнь ему благодарен – и оказался прав.

После Нью-Йорка я некоторое время гостил у знакомых около Бостона. В Америке, к моему несчастью, тогда еще не был принят сухой закон, и мой хозяин, в соответствии со своими представлениями о правилах гостеприимства, водил меня по клубам и барам, где я вынужден был пить коктейли с его друзьями. Однажды, это был какой-то национальный праздник, я тринадцать раз пил до завтрака или, вернее сказать, с утра, потому что за завтраком меня в тот день так и не увидели. Из Бостона я поехал на Ниагару, где ко мне присоединился мой друг Сидней Кэмпбелл, путешествовавший в Японию вместе со мной, и, отдав дань безграничного восхищения Ниагарскому водопаду, мы вместе отправились в Чикаго. Здесь мы соприкоснулись с деловой стороной жизни Америки и посвятили недолгое время, что мы там пробыли, посещению скотных дворов и зернохранилищ. В продолжении путешествия мы пересекли Миссисипи и Миссури и вскоре оказались в открытых прериях – огромной равнине почти без признаков жизни, кроме одиноко пасущегося скота, попадающихся иногда небольших рощиц и редких фермерских домов. «Это напоминает мне, – записал я в своем журнале, – Кампанью, как если бы она была гораздо больше, но полностью лишилась всех своих красот: руин, акведуков, холмов, залитых теплым итальянским солнцем, и величественного купола голубых небес. Здесь все серо, уныло и невероятно однообразно. Просыпаешься утром, и кажется, что ты на том же месте, где был два дня назад. Вчера вид был немного лучше, так как сразу несколько степных пожаров оживляли уныние бесконечной равнины». Пройдя Шайенн, мы в первый раз увидели Скалистые горы – приятная перемена после прерий – и продолжали подниматься, пока не достигли города Шермана, расположенного на высоте 2400 метров над уровнем моря. Оставшаяся часть пути до Огдена и Солт-Лейк-Сити проходила по живописной дороге среди красного песчаника и множества внушительных скал.

В своем дневнике я нашел следующее описание столицы мормонов: «Это очень чистый и благополучный на вид город, со скромными, чистенькими домиками, утопающими в садах и парках. На следующее после прибытия утро мы наняли экипаж, и извозчик, который оказался англичанином, стал нашим гидом. Сначала мы поехали в Дом десятины, куда все мормоны, включая даже дам полусвета, должны отдавать десятую часть своего заработка. Затем мы посетили храм – гранитное здание, строительство которого будет закончено только через четыре-пять лет, и затем проследовали в Табернакл.6 Это был уродливый деревянный дом, около восьмидесяти метров длиной, продолговатой формы, с низкой крышей. В нем могло разместиться двенадцать тысяч человек, и акустические свойства его так замечательны, что мы смогли расслышать звук падения булавки, которую наш гид уронил в семидесяти метрах от места, где мы стояли. Кров весь увешан фестонами из листьев, чтобы избежать малейшего эха. Из Табернакла мы направились в „Львиный дом“ к президенту мормонов мистеру Тейлору. Это довольно заурядный человек лет шестидесяти—семидесяти. Он принял нас очень вежливо и около двадцати минут занимал разговорами. Сам он родом из Вест-морленда, и был вместе с Джо Смитом в тюрьме в Нову, где последний был убит разбушевавшейся толпой. Самому ему удалось бежать, отделавшись лишь огнестрельным ранением.

Как президент, он не внушал такого благоговения и трепета, как его предшественник Бригэм Янг, обладавший, в отличие от мистера Тейлора, гением и железной волей. Когда, после смерти Джо Смита, Янг облачился в пророческую мантию, ему пришла в голову мысль о великом переселении на Запад, где мормоны могли бы жить в мире и безопасности от преследований. Во исполнение этого плана он провел их через прерии Небраски, через Скалистые горы и Великую Американскую пустыню. Преодолев все трудности, хотя и ценой многих жизней, в июле 1847 года они достигли земли обетованной. Выбор места для поселения снова подтвердил его мудрость, и своим необычайным процветанием Солт-Лейк-Сити во многом обязан его энергии, прозорливости и организаторскому таланту. Он был выдающимся человеком, но при том жестоким и совершенно неразборчивым в средствах, которые он употреблял для укрепления своего авторитарного правления. После его смерти вожди мормонов значительно утратили влияние на свой народ. У Бригэма Янга было шестнадцать жен и еще примерно столько же женщин было „закреплено“ за ним. Это термин обозначал, что при жизни они не были его женами в строгом смысле этого слова, но должны были стать ими в мире ином. Получается, что женщина может иметь одного мужа на этом свете, но быть предназначенной для другого на том. Сейчас больше четырех жен нет ни у кого, а многие считают, что двух вполне достаточно, так как расходы на их содержание сильно увеличились в связи с тем, что у „кротких“ стало принято жить на широкую ногу. Дом, в котором живут две жены, обычно сразу бросается в глаза, так как в нем должны быть две отдельных половины, со своей дверью каждая. Наш гид показал нам дом, откуда жена „номер один“ выгнала жену „номер два“ и преследовала ее по улице в ночной рубашке. Бригэм Янг построил для своей последней фаворитки очень красивый дом и назвал в ее честь Дворцом Амелии. Другого такого дома нет во всем городе. Юта – это не штат, а территория, ее губернатор назначается правительством Соединенных Штатов. Пьянство наказывается штрафом от пяти до десяти долларов, и если у провинившегося нет денег, чтобы заплатить, то он должен отработать эту сумму на строительстве дорог. Однако если судить по состоянию дорог, то либо среди жителей города мормонов почти нет бедных, либо они все ведут исключительно трезвый образ жизни».

По дороге в Сан-Франциско мы пересекали Сьерра-Неваду, где наш поезд застрял из-за снежных заносов. Нам пришлось провести шестнадцать часов на захудалой маленькой станции, коротая ночь на голых скамьях в буфете. Одной из достопримечательностей Сан-Франциско того времени был китайский квартал, который нам показал знакомый полицейский. Китайцы жили совершенно отдельно в своем собственном городе. У них свои мясники, булочники, аптекари, ювелиры и т. д. Хотя было уже больше десяти вечера, торговля находилась в самом разгаре, и, заглянув в несколько магазинчиков, мы посетили еще храм, театр и женский квартал.

24 апреля мы отправились в долину Йосемите, хотя нас и предупреждали, что мы можем не попасть туда из-за глубокого снега. Первую ночь мы провели в Мерседе, а затем, наняв коляску и пару лошадей, поехали в Марипосу, где и остановились на ночлег. Там мы оставили коляску и отправились через горы верхом. После небольшого отдыха в маленькой шахтерской деревушке Хайтс-Коув и восхитительной поездки верхом через каньон Мерсед мы оказались в долине. Я прилагаю свои впечатления в том виде, в каком они были занесены в мой дневник.

«Наш путь лежал через лес, спускавшийся к реке, которая перекатывалась по камням в пятнадцати метрах внизу. Яркая зелень травы блестела на солнце, деревья просыпались к жизни, земля была покрыта цветами всевозможных оттенков. Цветущий кустарник с очень подходящим для него названием багрянник7 наполнял весь лес жизнью и красками. Повсюду цвели нежно-желтые лютики, незабудковой голубизны колокольчики, красные, белые, лиловые цветы всевозможных оттенков. Склон холма за рекой весь полыхал оранжевым, но мы были слишком далеко, чтобы распознать сам цветок. По мере приближения к долине Йосемите местность становилась все более дикой: склоны стали круче, и трава сменилась камнями. Мы начали спуск по узкой каменистой тропинке. В три часа мы въехали в долину. Первым моим впечатлением было разочарование. Я не мог понять, почему люди так восхищаются гигантскими скалами, поднимающимися прямо в небо: они огромны и дики, но в чем их прелесть? Сначала я даже не осознал их размеры. Но вскоре научился понимать и ценить их необычную красоту. Это чувство возникало у меня постепенно, особенно на закате. В той части долины, где находится отель „У Бернарда“, скалы подступают со всех сторон и подавляют, но тремя километрами ниже по течению долина расширяется. Мы добрались до небольшого песчаного островка у подножия Эль-Капитано и остановились там на часок после обеда. Я лежал и смотрел вверх на гигантскую скалу, вздымающуюся вертикально в небо на девятьсот с лишним метров, и почти столь же грандиозные скалы на противоположном берегу (они образовывали что-то вроде рамки для пейзажа с темными соснами, выступающими на фоне бледно-голубого неба, залитого золотым закатным светом). И тогда я почувствовал, как ошибочны были мои первые впечатления и как ничтожны все слова, сказанные о долине, по сравнению с действительностью».

Перечитав это описание долины Йосемите спустя более сорока лет, я задался вопросом: если бы мне сейчас снова довелось попасть туда, произвела бы ее красота на меня столь же сильное впечатление, как в юности, и смог бы я выразить свои впечатления столь же поэтическим языком?

Сент-Бёв однажды написал: «Три четверти всех людей переживают в себе поэта, который умирает в молодости, а человек остается жить».

Альфред де Мюссе ответил ему сонетом, в котором подверг сомнению правоту этого высказывания и, призвав Сент-Бёва к ответу за кощунство на языке богов, указал ему помнить, что «в каждом из нас спит поэт, всегда молодой и живой».

Однако боюсь, что с возрастом поэт засыпает так крепко, что только самые глубокие чувства, будь то счастье или горе, могут пробудить его ото сна. Ибо, устав от жизненных тягот и битв, большинство из нас приходят к убеждению, что «нельзя вернуть час пышности трав и величия цветов».8

Выехав из долины, мы попробовали вернуться в Мерсед через горы, но снег был так глубок, что мы вынуждены были спешиться. Три часа черепашьими темпами карабкались в гору, ведя лошадей в поводу, но потом отказались от этой затеи. Из-за этого мы потеряли столько времени, что добрались до подножия горы, отделяющей каньон Мерсед от Хайтс-Коув, только поздно вечером и вынуждены были из последних сил карабкаться по узкой тропинке, вьющейся по краю пропасти до двух тысяч метров глубиной. Когда мы добрались до вершины, было уже так темно, что мы погнали лошадей впереди себя, а сами пошли следом за ними, поскольку они легче находили дорогу. Мы добрались в Хайтс-Коув лишь в одиннадцать ночи едва живые от усталости и голодна.

1.Потсдамское соглашение (1911), по которому Германия признавала Северный Иран сферой влияния России, а та в свою очередь обязалась не препятствовать постройке Багдадской железной дороги.
2.Берлинский меморандум 1876 г. был адресован Османской империи в связи с восстанием народов Балканского полуострова (Боснии и Герцеговины) против турецкого деспотизма. Принят 1 (13) мая 1876 г. в Берлине министрами иностранных дел России, Австро-Венгрии и Германии и поддержан правительствами Франции и Италии (Англия не присоединилась к меморандуму).
3.Девичья комната (нем.). Comtessin – незамужняя графиня в возрасте до 30 лет.
4.Император Франц-Иосиф I и императрица Елизавета.
5.В этих скачках участвовали необъезженные лошади берберийской породы, отсюда и название.
6.В Ветхом Завете слово «табернакл» обозначает скинию, то есть переносной храм в виде палатки. В тексте Табернакл – знаменитый молельный дом мормонов в Солт-Лейк-Сити, здание куполообразной формы, вмещающее несколько тысяч человек.
7.Багрянник, церцис канадский (Cercis canadensis) (лат.) – лиственный кустарник или маленькое дерево; в период цветения ветви густо покрыты розовыми цветами.
8.У. Вордсворт. Ода «Об откровениях бессмертия».
Yaş sınırı:
0+
Litres'teki yayın tarihi:
30 haziran 2011
Yazıldığı tarih:
2006
Hacim:
521 s. 3 illüstrasyon
ISBN:
5-9524-2005-2
İndirme biçimi:

Bu kitabı okuyanlar şunları da okudu