Kitabı oku: «Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том II», sayfa 9

Официального обращения болгарского правительства за этим, правда, не последовало, однако 7 мая ⁄ 24 апреля Бьюкенен мог известить Сазонова памятной запиской о разговоре, состоявшемся 4 мая /21 апреля между британским военным атташе в Софии и военным министром Фичевым, который считался и позднее сторонником сотрудничества с Антантой. Фичев, указав на эту свою точку зрения, высказанную и в Совете министров, настаивал, что «для того, чтобы после тяжелых жертв и разочарований, причиненных Болгарии последними войнами, вызвать энтузиазм, необходимо дать нации определенный объект борьбы. Предыдущие войны велись во Фракии ради Македонии, но если такая кампания (то есть новая война ради Македонии во Фракии, а не в Сербии) должна быть повторена, они (нация) должны получить окончательные заверения (definite assurance), что на этот раз национальные пожелания будут достигнуты». Отсюда вытекало требование гарантии державами линии Энос – Мидия во Фракии, линии 1912 г. в Македонии и части Добруджи.

Лишний раз, таким образом, союзные державы встретились с изначальными и неизменными требованиями не только болгарского двора, но и болгарского общественного мнения, неустранимость которых признал Сазонов еще в начале августа 1914 г. Если Кавала в числе их не была упомянута, то не потому, что в Болгарии были готовы отказаться от гавани, которая имела для нее большое экономическое и стратегическое значение, а потому, что вопрос о ней уже считался поставленным на благоприятную почву первой беседой с Грэем. На этот раз, однако, Грэй решил не дожидаться, пока союзные правительства согласуют свой дальнейший образ действий, а поручил – без ведома Сазонова, который узнал об этом из телеграммы Савинского 11 мая ⁄ 28 апреля и вслед за тем из памятной записки Бьюкенена от 12 мая ⁄ 29 апреля, – британскому посланнику в Софии, пресловутому Айронсайду, «неофициально» уведомить Радославова, что «во всех дискуссиях с другими государствами (речь шла о Греции и Румынии) относительно возможного их участия в войне мы заботливо избегали связывать себя какими-либо условиями, которые воспрепятствовали бы нам поддержать законные болгарские пожелания», но что «чем больше уходит времени без каких-либо дружественных указаний (indication) со стороны Болгарии, тем труднее будет держать для нее дверь открытой». «Это неофициальное сообщение исторгло (elicited) у премьер-министра обещание, что Болгария присоединится к союзникам, если они обеспечат ей как спорную, так и бесспорную зону в Македонии (первая включает Куманово, Ускюб и Дибру), вместе с Кавалой, Сересом и Драмой. Если Болгария этого не получит, она останется нейтральной»¹³⁹.

«Неофициальное» сообщение Айронсайда Радославову, состоявшееся, по-видимому, 9 мая ⁄ 26 апреля, повергло бедного Савинского, не привыкшего и раньше к тому, чтобы его держали в курсе дела, в полное недоумение, тем более что Айронсайд поставил о нем в известность как его самого, так, по-видимому, и французского посланника Панафье, только дня через два после того, как оно состоялось. При этом он доставил себе дешевое удовольствие добавить, «в виде объяснения» своего поведения, мало корректного, с точки зрения «союза» и прежней его практики в Болгарии, где предоставлялась первенствующая роль России, «что Англия форсирует Дарданеллы в интересах России, что цель этой тяжелой операции – предоставить нам Константинополь и что для уменьшения жертв нужно скорейшее выступление Болгарии» (см. телеграмму Савинского от 11 мая ⁄ 28 апреля).

Сэр Эдуард Грэй отплатил, таким образом, Сазонову за его мартовскую победу над его проектом вступить, опираясь на греческую армию, в Константинополь; отплатил и за саботаж его предыдущей попытки привлечь Болгарию на сторону Антанты – отплатил в полном сознании, что с событиями в Галиции наступила та катастрофа русской армии, которую Ллойд Джордж и Черчилль предсказывали с начала года, и что Сазонову на этот раз придется капитулировать. Об этом свидетельствует конец памятной записки, врученной Сазонову 14/1 мая, в которой сообщалось о том, что Грэй ответил несколько уклончиво на запрос болгарского посланника в Лондоне относительно судьбы спорной зоны в Македонии, как подлежащей совместному обсуждению союзных держав, а также относительно готовности их гарантировать Болгарию, в случае ее присоединения к союзникам, против нападения со стороны Греции и Румынии. «Сэр Эдуард Грэй, – говорилось здесь, – был бы рад узнать взгляды г. Сазонова: он предполагает, что будет невозможно дать какое-либо обещание насчет спорной зоны и что, пожалуй, несвоевременно торопить болгарское правительство в момент, когда русские войска отступают в Галиции». «Настоящий момент неблагоприятен для переговоров (с Болгарией), принимая во внимание отступление русских войск в Галиции», – повторяет новая памятная записка от 15/2 мая. Вслед за тем Сазонов извещается о мнении весьма видного болгарского деятеля Геннадиева относительно необходимости для Болгарии «иметь Кавалу, хотя она и не рассчитывает получить спорную зону», а вместе с тем о том, что «ввиду того факта, что всякая железнодорожная линия от Софии до Кавалы может быть проведена лишь через Серее и Драму (из коих обладание в особенности Сересом стратегически угрожало греческим Салоникам), обладание этими последними пунктами также включается в обладание Кавалой». 19/6 мая последовало новое давление Грэя. В этот день Сазонову по поручению Грэя опять была предъявлена памятная записка, в которой сообщалось о том, что Грэй получил из Софии телеграмму, «настаивающую на желательности сделать Болгарии окончательное письменное предложение», и потому предлагает дать соответственные инструкции посланникам трех держав. «Выбор момента… мог бы быть предоставлен сэру Г. Бакс-Айронсайду, как предлагал г. Геннадиев», причем «было бы, однако, желательно (но, стало быть, не необходимо), чтобы французский и русский посланники получили инструкции присоединиться к действию, предпринятому посланником его (великобританского) величества». Содержание предложенного Грэем сообщения определялось при этом так: «В обмен на сотрудничество Болгарии против Турции союзные державы соглашаются на немедленную оккупацию и владение Болгарией Фракией до линии Энос – Мидия. Союзные державы гарантируют Болгарии по окончании войны часть Македонии между нынешними границами Греции и Болгарии и линией Эгри-Паланка – Сопот – Охрида, включая город Эгри-Паланка, то есть так называемую бесспорную зону». В тот же день 19/6 мая Сазонов с некоторыми формальными, по существу, оговорками принял эту программу действий и препроводил ее Савинскому, отказавшись вместе с тем поневоле, поскольку и инициатива выступления, и форма его свидетельствовали о первенстве Великобритании, от многолетних притязаний России на своего рода права первородства в Болгарии (телеграмма Сазонова Савинскому от названного числа).

Тем временем переговоры союзников с Болгарией – отчасти благодаря им самим, отчасти независимо от них, – стали известны в Сербии и в Греции. Пашич, опираясь на обсуждение дела совещанием, в котором участвовали король Петр с престолонаследником, нынешним королем Александром, Совет министров и другие выдающиеся государственные и общественные деятели Сербии, известил 28/15 мая посланников Антанты о своем отрицательном отношении к их предположениям относительно уступок македонских территорий Сербии ради вовлечения Болгарии в войну против срединных империй. Он настаивал на том, что это решение имеет окончательный характер и что никакое иное сербское правительство не отступит от него, о чем свидетельствует тот факт, что нынешний кабинет включает в себя представителей всех политических партий Сербии.

Греческое правительство пошло еще дальше. Тем же числом, что сообщение Пашича, был помечен торжественный протест его перед державами Антанты против их образа действий. Последний казался кабинету Гунариса безусловно «противоречащим принципам справедливости и свободы, провозглашенным державами Антанты», а потому ему представлялось «абсолютно невозможным (для них) ограбить (de-pouiller) нейтральное государство, вдобавок государство, благожелательный нейтралитет коего был столь постоянно полезен союзникам, с тем чтобы купить за счет его территорий помощь народа, который до сих пор сделал все, что он мог, для того чтобы помочь врагам Антанты». «В силу какого права и на каком основании могут они изувечить нашу страну?.. Все это дело представляет невообразимое оскорбление (наших прав): оно доказывает, что наши опасения были обоснованы и наше требование гарантий было абсолютно необходимо»¹⁴⁰.

При таких условиях неудивительно, что выступление представителей Антанты в Софии, последовавшее 29/16 мая, не имело успеха.

Ответ на предложение трех держав заставил себя ждать до 15/2 июня. За это время Савинский мог донести Сазонову о разных сомнениях, возбужденных этим предложением в болгарском обществе. Они касались обязательства для Болгарии выступить «со всеми вооруженными силами» без гарантирования Болгарии от нападения на нее со стороны Румынии и Греции, получения Болгарией компенсаций лишь при условии территориального расширения Сербии, ограничения размера компенсаций «бесспорной» зоной Македонии (телеграмма Савинского от 3 июня /21 мая № 308), наконец, опасения, как бы болгар не заставили продолжать войну с Турцией и после падения Константинополя, то есть в Малой Азии и даже на Кавказе (телеграмма его же от того же дня № 309 и ответная телеграмма Сазонова от 5 июня ⁄ 23 мая). Но центр тяжести заключался, несомненно, не в этом, а в огромном впечатлении, произведенном русскими поражениями, которые вместе с положением дел на Западном фронте и на Дарданеллах усиливали ожидание конечной победы Германии. На этом фоне яростные возражения Сербии и Греции против ожидаемых от них уступок в пользу Болгарии получали, естественно, усиленное значение (см. шифрованную телеграмму Грэя Бьюкенену 27/14 июня).

Неудовлетворительность болгарского ответа, в котором высказывалось пожелание уточнения сообщения Антанты по ряду вопросов, заставила английский кабинет обратить свои взоры на Румынию, а поскольку речь шла о Дарданеллах, снова и на Грецию, хотя переговоры с Болгарией и не были оборваны¹⁴¹. После свидания ответственнейших английских и французских министров, состоявшегося в первых числах июля в Кале, Бенкендорф телеграфировал 3 июля ⁄ 20 июня, что там «сошлись во мнении, что в настоящий момент имеется больше шансов заставить вступить в войну Румынию, чем Болгарию, и что немедленные шаги должны быть предприняты не в Софии, в Бухаресте… Скептицизм по отношению к Болгарии заметно усилился за последнее время», а потому «предлагаемые Болгарии условия, еще более определенные, чем те, которые были уже сделаны, имея мало шансов быть полезными, представляли бы весьма серьезные неудобства, вследствие впечатления, которое они произвели бы в Сербии и Греции». О том же говорила и памятная записка, врученная Бьюкененом Сазонову того же 3 июля ⁄ 20 июня.

Несколько дней спустя – 8 июля ⁄ 25 июня – Демидов уже извещал Сазонова о том, что ему «доподлинно известно», что в связи с весьма вероятным возвращением к власти Венизелоса английское правительство снова собирается поднять «со свойственной ему настойчивостью» вопрос о присоединении Греции к союзным державам.

Прибавив к этому совершенно справедливо, что «затяжка военных операций у Дарданелл и мало надежный исход переговоров с Болгарией придает несколько большую цену греческому выступлению», он испрашивал указаний насчет «допускаемого (Сазоновым) при создавшихся условиях предела греческого содействия и формы его проявления», то есть, в частности, о допустимости участия греков в дарданелльской операции сухопутными войсками.

Вскоре, однако, по неподдающимся сейчас выяснению причинам, тайна которых пока погребена в лондонских и парижских архивах, снова наступил поворот в сторону Болгарии. В то время как английское правительство не затруднилось прибегнуть по отношению к Греции к такому крутому приему, как захват острова Митилены (Лесбоса) «в качестве базы для операции против Дарданелл», о чем сэр Фр. Эллиот известил 25/12 июля греческое правительство (см. телеграмму Демидова Сазонову от 27/14 июля), оно же решило сделать новую попытку воздействия на Болгарию путем предоставления ей за немедленное объявление войны Турции: 1) оккупации части «бесспорной» зоны Македонии с тем, что вопрос об остальной части этой зоны, а также и о «спорной» зоне будет решен при заключении мира, 2) Фракии до линии Энос – Мидия и 3) Сереса. Сверх того, оно предлагало обещать Болгарии рассмотреть в благоприятном для нее смысле вопрос о Кавале, при условии отказа ее от Салоник, Кастории и Бодены. Этот бесконечный торг с переторжками возбуждал, по-видимому, в Петрограде, чем дольше он длился, тем меньше доверия к возможности достигнуть им каких-либо результатов, а сверх того, руководящее положение, занятое Англией в деле переговоров с Болгарией, и нажим, который она предлагала предпринять преимущественно на Сербию и лишь во вторую очередь на Грецию, естественно, должны были действовать раздражающим образом на русские правящие круги. В связи с этим английский кабинет счел нужным прибегнуть к столь мало «конституционному» средству, как к личная телеграмма Георга V Николаю 11 от 28/15 июля, в которой Георг настаивал на том, что немедленное сотрудничество Болгарии имело бы величайшее значение для обеспечения успеха операций в Дарданеллах и что «нужно приложить все усилия, чтобы его гарантировать», а вместе с тем выражал «искреннюю надежду», что Николай «найдет возможным уполномочить свое правительство согласиться на предложенные шаги в Нише и Софии и пошлет соответственное письмо сербскому престолонаследнику в сознании, что «чрезвычайно важно для нашего дела, чтобы союзные силы, оперирующие в районе Проливов, были бы способны закончить эту операцию в наикратчайший срок». В ответной телеграмме от 30/17 июля Николай II «вполне признал» необходимость участия Болгарии, но выразил сомнение в том, что его письмо принцу Александру «могло иметь какой-либо результат». Не желая, чтобы на него и Россию в Сербии возложили неприятную ответственность за уступки, которые «уже раньше» вызвали «сопротивление сербов», поддержанное в свое время самой же Англией, он выразил весьма естественное желание, чтобы одновременно с ним обратились в Ниш как сам Георг, так и Виктор-Эммануил и Пуанкаре.

Тем не менее письмо в Сербию было отправлено – правда, с заметным запозданием и притом по совету российского посланника князя Трубецкого, не на имя принца Александра, а на имя короля Петра Сербского (10 августа ⁄ 28 июля), а до этого 3 августа ⁄ 21 июля состоялось очередное выступление союзных держав – Англии, России, Франции и Италии – в Софии. Единственном результатом были новые сомнения болгарского правительства, воспользовавшегося тем фактом, что одна из участвовавших в выступлении держав, а именно Италия, к тому времени сама еще не объявила войны Турции, против которой предлагали выступить Болгарии (см. шифрованную телеграмму великобританского посла в Софии О’Бейрна Грэю от 5 августа ⁄ 23 июля), и что, сверх того, еще неизвестно, подчинятся ли Сербия и Греция требуемым Антантой с их стороны уступкам (телеграмма Савинского от 4 августа ⁄ 27 июля). А в то же время одновременные с софийским выступлением Антанты выступления ее в Сербии и Греции привели в Нише к длительным переговорам с Сербией, к которым Пашич считал себя, по его собственному заявлению, вынужденным, ввиду полной зависимости Сербии от Антанты¹⁴², а в Афинах – 12 августа ⁄ 30 июля к решительному протесту правительства против того насилия, которое собираются совершить державы Антанты над нею. Зная об этих затруднениях союзных держав, Радославов, давно уже вместе с королем Фердинандом поставивший свою ставку на срединные империи, спокойно мог заверить Савинского в том, «что свой ответ на наши предложения он ставит в зависимость от исхода переговоров в Афинах, и особенно в Нише, и ранее, чем этот исход выяснится, ответа не последует» (телеграмма Савинского Сазонову 12 августа/ 30 июля).

Тем временем новая попытка английских десантных сил овладеть Галлиполийским полуостровом, предпринятая 6 августа ⁄ 24 июля, едва ли не с намерением оказать решающее воздействие на балканские государства, однако снова без достаточного расчета сил, привела к новому – далеко не единственному и, пожалуй, даже не наиболее крупному, но наиболее важному по своим последствиям – поражению. Чрезвычайно кровопролитные бои 6—10 августа (24–28 июля), 15/2—16/3 августа и 21/8 августа стоили десантному отряду, общая численность которого достигла к этому времени приблизительно 120 тыс. человек, около 45 тыс. человек убитыми и ранеными, побудили генерала Гамильтона требовать подкреплений в 50 тыс. человек и фактически решили судьбу дарданелльской операции¹⁴³.

6 сентября ⁄ 24 августа в Плессе был заключен союзный договор Болгарии с Германией и Австрией. 10 сентября ⁄ 28 августа Радославов открыто заявил об этом факте. 15/2 сентября, когда вопрос уже был окончательно и бесповоротно решен, Антанта сделала еще одно и последнее – нелепое при данных условиях – предложение, дабы привлечь Болгарию на свою сторону. 21/8 сентября была объявлена мобилизация Болгарии, а 4 октября /21 сентября Савинский предъявил болгарскому правительству безнадежный русский ультиматум, за которым последовало вступление Болгарии в войну на стороне Германии, Австрии и Турции.

Еще до этого определилось крушение последних надежд Антанты на Грецию, несмотря на то что 3 августа /21 июля Венизелос, вследствие благоприятных в общем результате выборов в новую палату¹⁴⁴, снова стал во главе греческого правительства. Отношение его к уступкам в пользу Болгарии было всегда по меньшей мере столь же враждебное и неуступчивое, как и отношение Пашича. Получив извещение от Пашича об условном согласии на уступки, на которых настояла Антанта, Венизелос тотчас 31/18 августа опротестовал такое решение Сербии, как противоречащее смыслу греко-сербского союза, а именно территориальному равновесию на Балканском полуострове и взаимной гарантии владений. Однако поведение Болгарии и сведения о концентрации германо-австрийских войск на северной границе Сербии предвещали предстоящий удар по Балканскому полуострову. Взволнованные этой перспективой и, в частности, тем, что «при таких условиях союзникам придется очистить Галлиполи, потерпев громадный нравственный урон», представители Антанты в Афинах «зондировали почву относительно положения, которое в таком случае займет Греция». При этом выяснилось, что для отказа Греции от нейтралитета потребовалось бы создание оборонительного союза Румынии, Греции и Сербии против Болгарии (телеграмма Демидова Сазонову от 15/2 сентября) или посылка союзниками в дополнение к 150 тыс. греческой армии, которая могла бы быть двинута на север для поддержки сербов или, «дабы покончить с турками, для похода на Константинополь», еще 150 тыс. «европейских, а не колониальных войск» (две телеграммы его же от 22/9 сентября). Уже 24/11 сентября был получен телеграфный ответ, что требуемый союзный отряд будет послан, а вслед за тем и известие о том, что головная часть отряда уже посажена на суда и направляется в Салоники. Быстрота действий союзников, не соответствовавшая взглядам короля, привела к формальному протесту Венизелоса от 1 октября /18 сентября, а так как союзники не обратили на него внимания и начали высадку своих войск в Салониках на следующий день, 2 октября /19 сентября, то в Греции наступил новый правительственный кризис, и Венизелос подал в отставку. Новый кабинет Заимиса известил державы, что Греция остается нейтральной.

Салоникская операция служила началом новой главы в борьбе союзников за Балканский полуостров. Дарданелльская же операция была тем самым прервана. После нескольких колебаний английского кабинета 12 декабря ⁄ 29 ноября было принято окончательное решение очистить Галлиполийский полуостров. Ночью с 19/6 на 20/7 декабря и с 7 на 8 января (25–26 декабря) последние английские войска были посажены на суда. «Английское предприятие» пришло к бесславному концу. Широко распространенное убеждение, что, «раз ввязавшись в него, Англия ни за что от него не откажется, а доведет его до благополучного окончания», не оправдалось.