Kitabı oku: «Первая научная история войны 1812 года», sayfa 4

<…> Можно было ожидать, что время соперничества и борьбы, так успешно законченной, вернет снова в русло начатую с таким рвением работу первых лет. Но надежда оказалась напрасной. Напротив того, все добытое на полях брани кровью русских воинов было принесено в жертву идеи Священного союза, а Россия продолжала пребывать в глубоком сне, в котором военные поселения не могли дать живой струи, а покровительство, оказанное разным сектам и масонству, только породило насаждение тайных обществ, которые благодаря событиям 14 декабря 1825 года надолго отвели Россию на путь самой убежденной реакции николаевского режима. Случилось нечто неожиданное: после блеска вступления на престол и мировой славы победы русского оружия Александр Павлович оставил брату тяжелое наследство, страну, изнеможенную от прошлых войн, а еще более от аракчеевщины, и весь организм больным и утомленным, а внутри – полнейшую дезорганизацию власти и всякого порядка, при полном отсутствии какой-либо системы управления».⁴³

Итак, выдающийся ученый-историк, член российской императорской фамилии был вынужден признать: а) Наполеон – эталон гениальной личности в мировой истории, б) не он, а царь Александр был локомотивом конфликта, в) этот конфликт был категорически пагубен для русского народа, г) император Александр страдал опасной религиозной манией, д) своему преемнику он оставил Россию в самом худшем положении. Подчеркну: чтобы сделать подобные выводы, Николай Михайлович проделал колоссальную работу в архивах, первым опубликовал сотни важнейших документов, досконально знал всю фактическую часть истории эпохи Наполеона и Александра. Можно только предполагать, в каких бы выражениях звучали его тезисы, если бы его не сдерживала семья, положение, а также он мог бы уже знать документы, ставшие известными за истекшую сотню лет.

Дальнейшая судьба великого российского ученого и просвещенного человека сложилась трагично. После Октябрьского переворота он был сначала сослан, а затем арестован. 9 января 1919 г. бандиты из Президиума ВЧК (среди прочих – Я.Х. Петерс, М.И. Лацис, И.К. Ксенофонтов и секретарь О.Я. Мурнек) вынесли смертный приговор. Ходатайства Академии наук и лично Максима Горького (А.М. Пешков: 1868–1936) не помогли. Известны слова злобствующего и низкорослого В.И. Ленина, подтвердившего приговор: «революция не нуждается в историках». В итоге обладатель выдающегося интеллекта, человек высокого роста с классическим профилем и аристократическими манерами, Николай Михайлович, вместе с еще тремя великими князьями был расстрелян большевицким отрепьем в январе 1919 г. (реабилитирован постановлением Генеральной прокуратуры РФ 9 июня 1999 года…). Всех расстреливали на краю общей ямы – поэтому могилы не существует. Вот на таких преступных основаниях создавалась власть советов, которая, укрепившись, начнет ломать под себя и историографию – и внедрять чернь и детей упомянутого отрепья в «ученые» и в начальники над исследователями. Но подобное было лишь новыми актами той вечно тлеющей гражданской войны, которая запылала во многих местах России и в 1812 году: именно об этом речь пойдет в последующих главах.

Далее. В своем лекционном «Курсе русской истории» (1907–1911 гг.) знаменитый историк В.О. Ключевский (1841–1911) резюмировал внешнеполитическую деятельность Александра I так: он стал «вооруженным сторожем выставленных им реакционных порядков».⁴⁴ Крупный специалист по эпохе 1812 года еще царского периода, историк-эрудит А.К. Дживелегов (1875–1952) называл «Священный союз» (итог войны 1812–1814 и 1815 гг.) «самым бесправным угнетением», «реставрационной вакханалией» и «щитом феодальной реакции». Подчеркну, что этот научный вывод он не побоялся сделать в публикации 1915 года: сразу после юбилея – и во время ура-патриотического ажиотажа Первой мировой войны.⁴⁵

Определенным итогом всей дореволюционной историографии стала коллективная монография «Отечественная война и русское общество», выпущенная к столетнему юбилею 1812 года. Эти богато изданные 7 томов освещали многие стороны конфликта и рассказывали о нем в широком контексте. Основной вывод книги повторял упомянутые выше тезисы А.К. Дживелегова.⁴⁶ Более того, в главе, написанной будущим академиком В.И. Пичетой (1878–1947), сформулирована убийственная для охранительной традиции научная концепция: Наполеон был праведным борцом с агрессивной феодальной гнилью, а победа в войне 1812 года стала «разгромом демократии и торжеством старого порядка»⁴⁷ (и это написано при живом царе и в юбилейном издании!). Великий русский историк, академик М.Н. Покровский (1868–1932), с научной точки зрения, совершенно справедливо подытожил: «совершенно невозможно говорить о «нашествии» Наполеона на Россию», то было лишь «актом необходимой самообороны».⁴⁸ Священный союз, устроенный царем Александром, М.Н. Покровский рассматривал как акт «до тошноты пропитанный ханжеским духом», а его суть сводил к «военно-полицейскому надзору за всеми европейскими народами».⁴⁹

Именно эта оценка и концепция М.Н. Покровского, а также авторов упомянутой коллективной монографии устоялась в качестве единственно верной (что и справедливо) почти на 20 лет – до того момента, пока ее не стали ломать не объективные процессы развития науки, а жесткая указка власти.

III

Надо заметить, что в 1920-е и в начале 1930-х гг. интерес к теме войны 1812 года был невелик (зато больше внимания было уделено публикациям о Великой французской революции). Новых исследований не выходило. Однако даже авторы специальных монографий, посвященных историографии 1812 г. (в т. ч. И.А. Шеин) упустили из виду весьма интересную и качественную брошюру Б.И. Кузнецова «Краткий очерк подготовки и развертывания сторон в 1812 г. и Виленская операция» (М., 1932). Она была издана фактически как секретный учебный материал для академии РККА им. М.В. Фрунзе всего несколькими сотнями экземпляров – и сегодня находится в моей коллекции. На 29 страницах машинописного текста (в увеличенном формате) автор сумел дать краткую характеристику стратегическому развертыванию сторон и первоначальным планам Наполеона (на момент перехода через Неман). Кроме того, хотя и без детального анализа и сличения с архивным первоисточником, Б.И. Кузнецов верно использовал ведомости о составе и численности Великой армии, опубликованные Л. Маргероном и Г. Фабри.⁵⁰

Поворотным моментом в деле превращения советской исторической мысли в орудие агрессивной и вульгарной пропаганды стало письмо И. Сталина (1878–1953) «О некоторых вопросах истории большевизма», опубликованное в журнале «Пролетарская революция» (№ 6, 1931 г.). Фальсификация истории не просто оправдывается, а делается обязательной, государственно значимой. Сталин призывает не обращать внимания на архивные документы, а следовать политической задаче сегодняшнего дня. Среди прочего говорилось: «Кто же, кроме безнадежных бюрократов, может полагаться на одни бумажные документы?»

Однако все происходило не сразу. Показательно: терапевт и гематолог, серьезно изучавший историю медицины, Иосиф Абрамович Кассирский (1898–1971), в своей книге, посвященной Главному хирургу армии Наполеона Д.Ж. Ларрею, никакой «Отечественной войны» как ключевого идейного явления не замечает – соответствующая глава называется вполне научно, адекватно: «Вторжение Наполеона в Россию». Отмечу, что издание вышло в свет в 1939 г. (сдано в печать весной того же года):⁵¹ то есть еще до крайнего обострения болезни «патриотической» пропаганды в годы Второй мировой войны, но уже в период отхода от идеологии Коминтерна – и перехода к имперской пропаганде.

Для поколений, взращенных на совершенно мифологизированной историографии и учебных пособиях, выхолощенных к концу советского периода, будет большим удивлением прочитать статьи предвоенного периода: к примеру, еще в 1937 году в официозной прессе можно было услышать о поражении русских в Бородинском сражении, о колоссальных потерях и тому подобном. Мне удалось найти примечательную статью Е.В. Тарле, опубликованную 2 сентября 1937 г. В ней в частности говорится:

«Пленных русских оказалось на 58 тысяч убитых и тяжко раненых, потерянных русской армией, 700 человек…

…Что Бородино было сражением, с чисто, так сказать, формальной стороны проигранным для русской армии, никто на верхах армии тогда не сомневался. «Что бы ни говорили, но последствия достаточно доказывают, что сражение 26-го (Бородинское) было проиграно. Армия, а особливо левый фланг понесли чрезвычайную потерю. Одна из причин, послуживших к проигрышу сражения, произошла, как меня уверяли, от беспорядка, поселившегося в артиллерийском парке после того, как убили графа Кутайсова; недостаток был также и в амуниции, и не знали, где ее взять», – так писал Винценгероде Александру 13 сентября 1812 года из села Давыдовки (близ Тарутина). Ту же мысль высказывает царю в более скупых выражениях и Роберт Вильсон (из Красной Пахры, в письме от 13 сентября). То же говорят в подавляющем большинстве и русские и иностранцы, бывшие в битве. То же говорят и теоретики Жомини и Клаузевиц. Но никто и не думал никогда приравнивать это поражение к Аустерлицу или Фридланду, где было уничтожение армии, бегство и распыление людской массы. Ничего подобного при Бородине не было.

Самым кровавым сражением всей наполеоновской эпопеи считалась до Бородина битва при Эйлау, 8 февраля 1807 года, и ни с какой другой битвой Бородино современники вообще и не сравнивали. Но очевидцы даже и этого сравнения не допустили. Вот что писалось через три дня после Бородина: «Все говорят, что сражение Прейсиш-Эйлау не может иметь с ним (Бородинским боем) никакого сравнения, потому что все поле покрыто трупами» (29 августа 1812 г. Письмо Льва Аршеневского Руничу).

Под Бородиным русских выбыло из строя около 60 тысяч человек, половина сражавшейся армии. От гренадерской дивизии Воронцова из 4 тысяч человек уже к 3 часам дня осталось 300 человек. В Ширванском полку на 1 300 человек осталось 96 солдат и трое офицеров. (Материалы из отечественной войны 1812 г. И.П. Липранди, 1867, стр. 7–8). Были батальоны и роты, истребленные почти целиком. Были и дивизии (вроде дивизии Воронцова), от которых осталось в конце концов несколько человек. Были корпуса, больше походившие по своей численности не на корпуса, а на батальоны».⁵²

Теперь мы вплотную подошли к еще одному крупнейшему участнику историографии 1812 года: я говорю об академике Е.В. Тарле. Потратив несколько лет на изучение его трудов и биографии, я должен утверждать, что и сам историк стал таким же мифом, как и тема 1812 года. Начнем с того, что его имя при рождении – Григорий Вигдорович (имя «Евгений» появилось с момента перехода из иудаизма в православие в 19 лет), а изначальная фамилия (еще деда) – Бараб-Тарле.⁵³ Об этом не задумываются, но до того, как Е.В. Тарле была заказана биография Наполеона, историей императора французов и войны 1812 года он специально не занимался! Лишь в 1913 году вышла его «Континентальная блокада», но это было лишь очень узким по своей тематике историко-экономическим исследованием (хотя, не в пример его дальнейшим публикациям, весьма качественно документированным). А в середине 1930-х работал Е.В. Тарле уже быстро, нередко помощники копировали ему многие материалы из библиотек. Обе его известные работы («Наполеон», 1936 г. и «Нашествие Наполеона на Россию», 1937 г.) выдержали много прижизненных переизданий – и каждый раз автор самым вольным образом и без объяснений изменял смысловые акценты и оценки конкретных персонажей и фактов: таким образом, на сегодняшний день просто не существует некой одной книги Е.В. Тарле, единого варианта «Наполеона» или «Нашествия Наполеона на Россию». Кстати, здесь же замечу: даже имея задачу возродить миф о справедливой войне, Е.В. Тарле не стал использовать в названии своего сочинения термин «Отечественная война».

В своих публикациях и интервью я часто отмечал, что Е.В. Тарле легко жонглировал фактами, часто менял мнения и формулировки. В своих описаниях (именно этот термин очень точно отображает стиль его сочинений) он редко надолго останавливался, чтобы глубоко выяснить ту или иную цифру или обстоятельства события. Я уже обращал внимание на то, что все главные, самые значимые, к примеру, цифровые показатели, связанные с историей войны 1812 года, в книге Е.В. Тарле даны без всяких ссылок на источник (часто мы можем догадываться – но это уже не академический жанр). К таковым относятся численности Великой армии и русских сил перед началом Русской кампании, а также соответствующие показатели перед началом Бородинской битвы.⁵⁴ Что до его известной книжки «Наполеон» (написана в краткие сроки – и специально для популярной серии Жизнь замечательных людей), то в ней вообще отсутствуют ссылки на документы и литературу, поэтому ее жанр не может считаться академическим.

Я убежден, что нынешний «культ» и незаслуженная популярность работ сталинского историка должны уйти в прошлое. Хотя я понимаю: не в последнюю очередь популярность его в наши дни связана с тем, что издательствам не надо платить автору гонорар и нет необходимости проводить какую бы то ни было работу по подготовке материала. Е.В. Тарле обладал литературными талантами и кругозором, но научной ценности в его работах поистине мало. Кроме того, этот советский академик был очень и очень зависим от конъюнктуры и постоянно «менял показания» – причем самые принципиальные, наиболее оценочно важные. Во многом его успеху способствовало отсутствие выдающихся конкурентов и критиков: кто-то находился в эмиграции, кто-то был уничтожен стихией революции и преступлениями И. Сталина; в то же время на Западе постепенно воцарялось безвременье всевластия левацких кругов: а в среде социалистических маргиналов, этих псевдоинтеллектуалов, ничего масштабного зародиться не может. Поэтому даже конъюнктурный служка советского монстра превосходил их своим неоампирным масштабом и замахом (чему, естественно, помогало его дореволюционное классическое образование и путешествия в Европу!).

Хотя вышеозначенного вполне достаточно, чтобы оставить «глыбу» историографии в кладовой и пересыпанную нафталином, я все же проведу внушительный «парад» тех передергиваний, «изменений показаний» и прочей антинаучной деятельности, которые себе позволял Е.В. Тарле. В этом мне поможет отрывок из работы Б.С. Кагановича – одного из его современных и бережных биографов:

«Вместе с тем в первом издании «Наполеона» Тарле, как нам кажется, более откровенно выразил свое подлинное мнение о Кутузове и о «народной войне» 1812 г. в России, которое в позднейших изданиях смягчено и корректировано. Так, о поведении Кутузова при Аустерлице в издании 1936 г. читаем: «Но Кутузов, надевший маску бесконечного добродушия, тонкий придворный с ног до головы при всех своих мнимо простецких ухватках, хотя был твердо убежден, что русскую армию ждет катастрофа и что нужно бежать от Наполеона, не теряя времени, уклоняться от решительной битвы, отсиживаться вдали, – однако не смел противопоставить роковому легкомыслию, обуявшему царя, категорическую оппозицию, зная, что этим он ставит на карту свое положение главнокомандующего. Гораздо легче оказалось для него поставить на карту жизнь нескольких десятков тысяч солдат. Кутузов был в русско-австрийском лагере единственным настоящим полководцем, единственным понимавшим дело генералом (из тех, голос которых вообще что-нибудь значил)». В издании 1939 г. и последующих наиболее острые строки этой характеристики опущены.

В издании 1936 г. дана следующая общая характеристика Кутузова: «Михаила Илларионовича Кутузова и Александр I, и Наполеон, и все, близко его знавшие современники, считали хитрой старой царедворческой лисой. Но у него кроме этих качеств царедворца была еще и редко встречающаяся способность влиять на подначальных ему солдат-крепостных. Он перенял в этом отношении кое-что от Суворова, хотя о сравнении их талантов и их репутации в армии не может быть и речь. Тончайше проведенная симуляция добродушного старого служивого в генеральском мундире, немудрящего простого русского человека, уповающего на правоту дела, на Смоленскую чудотворную икону, доставленную в его лагерь, – все то, что проделал и разыграл талантливейшим образом Кутузов от Царева Займища до Бородина и во время Бородина и после Бородина, не обмануло его врагов, хотя обмануло и солдатскую массу и отчасти потомство».

Во всех последующих изданиях эта характеристика исключена, хотя можно думать, что Тарле и позднее придерживался этого же мнения о Кутузове. Об этом свидетельствует его письмо литератору С.Т. Григорьеву от 20 июля 1940 г.: «Кутузов – замечательный полководец, но он не Суворов и не Бонапарт. …Равнять его с Суворовым или Наполеоном – значит лишь без нужды унижать его, вызывая на основательные и решительные противоречия всех знающих читателей. И натура не та, и приемы не те, и психика не та, и физика не та, и обстоятельства не те. Это важнее всего, важнее даже и того, что по своим стратегическим и тактическим дарованиям, просто по размерам этих дарований Кутузов не равен Суворову и подавно не равен Наполеону (выделено мной, Е.П.)».

Итоги Бородинской битвы в издании 1936 г. представлены следующим образом: «Когда Кутузову представили ночью первые подсчеты и когда он увидел, что половина русской армии истреблена в этот день 7 сентября, то он категорически решил спасти другую половину и отдать Москву без нового боя. Это ему не помешало провозгласить, что Бородино было победой, хотя он был очень удручен, и в эту победу сам явно не верил». В издании 1939 г. последние восемь слов исключены. В издании 1941 г. добавлена фраза: «Победа моральная была бесспорно».

О так называемой «народной войне» 1812 г. в России Тарле в 1936 г. писал: «Партизанских отрядов было несколько: Давыдова, Фигнера, Дорохова, Сеславина, Вадбольского и еще два – три… Особенной жестокостью славился Фигнер. Партизанами были офицеры, солдаты, которых отпустило начальство, добровольцы. О партизанах французы в своих мемуарах почти ничего не говорят, тогда как о казаках говорят очень много. <…> Война в России длилась шесть месяцев. Из этих шести месяцев первые почти три <…> продолжалось победоносное наступление Наполеона по прямой линии Ковно – Вильно – Смоленск – Москва, прерываемое битвами и мелкими стычками. <…> Ни о каких массовых народных восстаниях против французов ни тогда, ни во время пребывания Наполеона в Москве слышно не было.

<…> Партизаны Фигнер, Давыдов, Сеславин, Кудашев, Вадбольский и т. д. были офицерами регулярной русской армии, получившими разрешение и поручение образовать дружины охотников (из солдат регулярной армии и из добровольцев) и тревожить отступающих французов внезапными нападениями. <…> Никакого массового участия в этих партизанских отрядах и в их действиях крестьяне не принимали. Все это происходило в течение примерно пяти недель в октябре и ноябре, до момента, когда остатки французской армии уже вышли из Смоленской губернии в Белоруссию. <…> Современникам и в голову даже придти не могло сопоставлять это участие гражданского населения в войне с беспощадной и неустанной борьбой, которую, начиная с лета 1808 г. и кончая осенью 1813 г., в течение более чем пяти лет вели против Наполеона и его маршалов по собственному почину испанские крестьяне и горожане. <…> Ясно, что если испанскую гверилью можно назвать действительно народной войной, то к России 1812 г. применять этот термин нельзя».

В издании 1939 г. этот пассаж несколько сокращен, слово «жестокость» в применении к Фигнеру заменено словом «неумолимость». В издании 1941 г. читаем только: «В России «народная война» выражалась в несколько иных формах, чем в Испании, хотя по ожесточенности она напомнила Наполеону испанцев». И далее: «В России ожесточение народа против неприятеля росло с каждым месяцем. Уже в начале войны для русского народа стало вполне ясно только одно: в Россию пришел жестокий и хитрый враг, опустошающий страну и грабящий жителей… В этих партизанских отрядах были солдаты, были казаки, были призванные уже во время войны ополченцы, были добровольцы из крестьян». Как видим, изменения внесены довольно существенные.

Отметим еще две характерные коррективы. В издании 1936 г. читаем: «Наполеон ниспроверг то преклонение перед штыковым боем, которое Суворов сделал таким общепринятым». В издании 1941 г. сказано мягче, чтобы не обидеть Суворова: «Наполеон ниспроверг то преклонение перед штыковым боем, которое после Суворова сделалось таким общепринятым, хотя сам Суворов вовсе не отрицал значения артиллерии». Обращает на себя внимание также последовательное исключение Фридриха II из числа великих полководцев, в ряду которых он неизменно присутствовал в издании 1936 г. Так, в 1936 г. «крупными мастерами военного дела» названы Ганнибал, Цезарь, Фридрих II и, конечно, прежде всего Наполеон. В издании 1939 г.: Ганнибал, Цезарь, Суворов, Наполеон. В первом издании читаем: «Из полководцев он (Наполеон. – Б.К.) высоко ставил Фридриха Великого, Тюренна, Конде». В издании 1939 г. остались Тюренн и Конде.

Последнее прижизненное издание «Наполеона» на русском языке вышло в 1942 г., в разгар войны. Оно снабжено новым предисловием, в котором отвергаются любые аналогии между Наполеоном и Гитлером. Нелепо сравнивать «ничтожного пигмея с гигантом», гениального полководца и государственного деятеля с «полуграмотным, тупоумным, немецко-фашистским мерзавцем», – утверждал Тарле. Наполеон никогда не ставил себе целью уничтожение русского государства и тем более уничтожение русского и других народов. В Европе ликвидация им остатков крепостничества и провозглашение равенства всех сословий перед законом сыграли большую прогрессивную роль. «Всякий подданный Наполеона независимо от национальности и вероисповедания чувствовал себя под твердой защитой гражданского закона и был уверен в неприкосновенности своей жизни, чести и имущества»…

…Говоря о несопоставимости Гитлера и Наполеона, Тарле ссылался на Сталина, заметившего в речи 6 ноября 1941 г., что «Гитлер походит на Наполеона не больше, чем котенок на льва»».⁵⁵

Повторяю: как же мы можем сегодня всерьез относиться к текстам Е.В. Тарле, если, к примеру, он всего лишь от страха быть уличенным в «непатриотизме» без каких бы то ни было объяснений поменял цифру потерь армии М.И. Кутузова в Бородинском сражении с 58 000 (в издании его книги 1943 года) на 42 000 – в наспех слепленной брошюре несколькими годами позднее⁵⁶ (после выхода угрожающих критических рецензий)?! Нужно было любым способом уничтожать факты, свидетельствующие о позорном поражении М.И. Кутузова и русской армии в генеральном бою – и они нагло и беззастенчиво, вопреки всем академическим «декорациям» Е.В. Тарле уничтожались! Но я напомню фразу, посвященную М.И. Кутузову из письма Е.В. Тарле: «Тончайше проведенная симуляция добродушного старого служивого…» Конечно! Именно хитрому и лицемерному (об этом в подробностях вы узнаете уже совсем скоро) Е.В. Тарле особенно легко было распознать, разглядеть суть натуры и методов «старой лисы»-Кутузова!

Еще важнее, чем просто подмена некоторых фактических показателей и формулировок оценки деятельности исторических лиц, стало то, что Е.В. Тарле осуществил возврат к охранительному мифу о причинах и характере войны 1812 года, похоронив достижения своих коллег (как минимум за предшествующие 50 лет), а также «не заметив» сотен документов, которые противоречили красивой сказке о той войне. Как же отнеслись к книге Е.В. Тарле маститые ученые его эпохи? Вместе с доброжелательным биографом академика – Б.С. Кагановичем – рассмотрим два примера:

«Гораздо интереснее была рецензия старого знакомого Тарле С.П. Мельгунова. Он отмечал, что автор книги – «один из наиболее видных и талантливых наших историков старой школы… Такого сжатого научного очерка, рассчитанного к тому же по форме изложения на широкую читательскую массу, в литературе, посвященной 1812 г., не было». Мельгунов, однако, считал, что «научное значение работы в значительной степени сведено на нет посторонними официальными директивами, полученными автором в духе новейших сталинских директив о возрождении «патриотизма» в народе». «Автор придает наукообразную форму некоторым видам прародительской историографии, возвращается ко временам Липранди, чтобы доказать, что «не мороз и не пространство России победили Наполеона, его победило сопротивление русского народа», – пишет Мельгунов и добавляет: «Для установления такого тезиса вовсе не надо переходить на стезю фальшивого патриотизма и отрицать, например, роковое значение для наполеоновского войска преждевременных и довольно необычных осенних морозов». Как мы видели, ничего подобного Тарле не утверждал. «Истинный патриотизм не требует сусальной позолоты, – замечал Мельгунов. – И вовсе не требуется окутывать флером слащавого сентиментализма то, что принято называть «народной войной». <…> Это была ожесточенная борьба с обессилевшим тылом армии – и только». И в этом Тарле, как нам кажется, не повинен. Вообще многие замечания Мельгунова, не вполне несправедливые в отношении Тарле, оказались пророческими по отношению к позднейшей советской историографии 1812 г.

Известный польский военный историк генерал Мариан Кукель (1885–1973), одноклассник К. Радека по львовской гимназии и будущий военный министр польского эмигрантского правительства в Лондоне, сам автор капитального труда о кампании 1812 г., рецензировал и русское, и английское издания книги Тарле. Отзыв его очень недоброжелателен и пристрастен, но отдельные замечания М. Кукеля не лишены интереса. По его словам, Тарле преуменьшает роль польского вопроса в войне. Кукель указывал ряд новых западных изданий, не учтенных Тарле, и перечислял обнаруженные им неточности и ошибки военно-исторического характера. Он ядовито отмечал, что советский историк хвалит крестьянина за то, что тот не бунтовал. Ряд замечаний Кукеля явно несправедлив. Так, по его словам, «Тарле восхваляет бумажную войну, развязанную Багратионом против Барклая», что совершенно не соответствует действительности. «На иностранцев в главной русской квартире Тарле смотрит глазами Багратиона и Ермолова», – и это замечание Кукеля, вполне справедливое в отношении позднейшей советской историографии, нельзя признать обоснованным по отношению к книге Тарле 1938 г. «В том, что касается Кутузова и других русских вождей, историография г. Тарле пышет духом николаевской эпохи. С той только разницей, что даже Михайловский-Данилевский был более объективен, добросовестен и точен», – заключает Кукель.

В рецензии на американское издание книги Тарле, напечатанной в польском эмигрантском журнале, Кукель заходит еще дальше. «Если позиция Тарле, крайне националистическая и враждебная Западу, некритичная в отношении популярных традиций и легенд, поразительным образом сближает Тарле с николаевскими историками этой войны Михайловским-Данилевским и особенно Липранди, – то ни один из них не может сравниться с Тарле в бесцеремонности обращения с фактами и источниками. Это даже не отход историографии на уровень столетней давности, это нечто еще более трагическое: это историография, которая вообще перестала стремиться к истине», – пишет Кукель. Очевидно, что он совершенно не понимает расстановки сил и позиций в советской исторической науке. Приписывать Тарле «крайний национализм» и «вражду к Западу» абсурдно; в Советском Союзе в последние годы жизни Сталина его обвиняли за эти же книги в «космополитизме» и «низкопоклонстве перед Западом».⁵⁷

Безусловно, биограф-апологет старается отвести от своего «подзащитного» перечисленные серьезные обвинения, но факт остается фактом: именно Е.В. Тарле повернул время вспять – и способствовал восстановлению пошлого и антинаучного великодержавного мифа о войне. Кроме того, одно не исключает другого: Е.В. Тарле могли обвинять и «красные» писаки, и его коллеги по старой школе. Важно то, что опытные историки (они же и сторонние читатели) сразу почувствовали суть и смысл произошедшего. Таким образом, я должен резюмировать: Е.В. Тарле поставил свой талант на службу режиму, поэтому при всех литературных качествах издания, при проницательных его оценках некоторых конкретных нюансов, книга сталинского академика не может восприниматься как строго научная и объективная.

В 1976 году гениальный поэт Иосиф Бродский написал: «Человек страшней, чем его скелет». И это правда. Вся мировая история тому подтверждение – и то, что творили русский царь и многие его подданные в 1812 году, как мы вскоре убедимся, не исключение. Но я сейчас вынужден погрузить вас в контекст жизни автора одной из самых популярных книг о войне 1812 года. Дело в том, что Е.В. Тарле менял свои «показания» не только в науке, но и в жизни – причем, я полагаю, что именно контекст жизни так его испугал, что заставил искажать правду истории: тем более что за ложь давали роскошные квартиры, машину и даже служанку, которая обо всем добросовестно стучала в ЧК.

Для большинства даже зачастую не видевших его фотографии читателей академик Тарле – это некий добрый и мудрый дедушка-историк. Человек, который решил написать труд – и написал его, как считал нужным. Но все гораздо сложнее. Внимательный анализ биографии Е.В. Тарле доказывает, что он был вначале жертвой сталинской системы, а потом и сам стал (ибо его таланты оказались нужны режиму) одним из пропагандистов и даже палачей своих более принципиальных и нравственно достойных коллег.

Как известно, Е.В. Тарле проходил по одному из многих сфабрикованных чекистами дел. Уникальные документы следствия по так называемому «Академическому делу» были опубликованы только в 1998 году.⁵⁸ При этом тираж был мизерный, а, главное – сами историки постарались не комментировать произошедшее: уж слишком сильно и комфортно было влияние легенды о Тарле.

Один из тех, кто внимательнейшим образом проанализировал упомянутые материалы, стал В.С. Брачев – его исследование вышло в 2006 году.⁵⁹ А сейчас я попрошу у вас внимания, терпения и выдержки. Я приведу весьма значительные отрывки из работы В.С. Брачева, а также большие (иначе нет смысла) цитаты допросов академика Е.В. Тарле, в которых он, пойдя на сговор со следствием, губит выдающихся ученых – своих коллег. Вы станете свидетелями того, как сам Тарле будет умолять следователя принять от него преступную клевету. Все это нам необходимо узнать и прочувствовать, чтобы понять, из каких корней росла кошмарная советская лженаука, как жило «высоконравственное» советское общество – все эти наследники «славных традиций Суворова, Кутузова» и прочих не менее достойных персонажей. Итак, слушаем: