Kitabı oku: «Игра в молчанку»

Yazı tipi:

Abbie Greaves

Silent Treatment

* * *

Пролог

Отсюда сверху может показаться, будто все у Мэгги в порядке, все идет своим чередом. Во всяком случае покрытые оболочкой желтенькие таблетки она раскладывает на большой обеденной тарелке как всегда аккуратно, без спешки. Она выдавливает их из упаковки даже чуть медленнее, чем обычно, перегибая блистер до тех пор, пока очередная таблетка не выскользнет из гнезда и не звякнет по фаянсу. Этот звук явно доставляет Мэгги удовольствие. Все годится, лишь бы нарушить невыносимую тишину.

Положив перед собой восемь таблеток, Мэгги берет с буфета стакан с водой, который налила еще в обед, и в последний раз проверят настройку духовки. Сегодня она разогревает пирог с цыпленком, значит, таймер надо установить на двадцать пять минут. Достаточно, чтобы успеть покончить с оставшимися делами.

Взяв стул, Мэгги садится к кухонному столу спиной к двери. Перед ней на клеенке – пачка счетов. Все оплачены, но валяются как попало. Порывшись в сумочке, Мэгги извлекает оттуда свою самую большую драгоценность – пресс-папье, сделанное из куска камня и раскрашенное детской рукой. Камень она кладет на стопку счетов, предварительно выровняв их ладонью.

Наведя таким образом порядок, Мэгги берет ручку и щелкает кнопкой. Это роллер – один из немногих, в котором еще остались чернила. Еще несколько таких ручек – пишущих и не пишущих – валяются вместе со всяким хламом в ящике кухонного стола. Роллер пишет прекрасно, он скользит по бумаге без малейших усилий. От него не сводит пальцы, как часто бывало после того, как Мэгги почти неделю писала неудобной шариковой ручкой.

Ее почерк остается аккуратным и четким, хотя буквы и выходят несколько крупнее обычного. Вот она заканчивает последнее предложение: послание Фрэнку готово. Если ее и терзают какие-то сомнения, по ней это совершенно не заметно – разве что запятая в одном месте слегка размазалась, но, чтобы разглядеть это, нужно всматриваться очень пристально.

Наконец Мэгги захлопывает красный кожаный ежедневник, собирает таблетки в ладонь и, отправив их в рот, запивает глотком воды, запрокинув голову далеко назад. Со стороны этот способ принимать таблетки кажется несколько театральным, но так Мэгги приучили поступать еще в детстве, и за последующие полсотни лет она так и не сумела перерасти давнюю привычку.

В первые несколько минут ничего как будто не происходит. Не вставая со стула, Мэгги чистит фасоль, сдвигая пустые жесткие стручки на угол разделочной доски. Потом лекарство начинает действовать, и ее тело охватывает волна расслабления, движения становятся медленными и неуверенными, рука с ножом дрожит.

Еще несколько секунд, и Мэгги, мягко подавшись вперед, роняет голову на стол. Это происходит очень быстро; так же быстро она засыпает на середине очередного французского фильма, которые Фрэнк ставит для нее каждый воскресный вечер, если погода дождливая. К сожалению, сейчас его нет рядом, и некому смягчить падение, подставить плечо или руку. Голова Мэгги глухо стукается о стол.

И еще… На этот раз она не проснется.

Фрэнк сидит в своем кабинете, неотрывно глядя на экран компьютера. Конец уже близок: черные пешка, конь и слон, которыми управляет программа (игра настроена на уровень для начинающих) надежно заперли в углу его последнюю надежду – белого ферзя. Стыд и позор! Он – успешный ученый, доктор биологии, но до сих пор ему так и не удалось перейти на второй уровень. Фрэнк всегда верил, что настойчивость открывает любые двери (одна из его любимых поговорок), но сейчас эта фраза звучит несколько издевательски.

Раньше, когда Мэгги еще звала его к ужину, Фрэнк частенько бывал настолько погружен в очередную шахматную партию, что ничего не слышал. Тогда она накрывала на стол, а потом входила в кабинет и, опустив руки ему на спину, массировала большими пальцами мышцы между лопаток, пока на экране не появлялась неизбежная надпись «Вам шах!» или «Вам мат!» Ну ничего, может быть, в следующий раз тебе повезет больше, говорила тогда Мэгги, чтобы выманить его в столовую. Возможно, она и допускала, что компьютерные шахматные алгоритмы Фрэнку не по зубам, однако ей не хотелось видеть, как сильно он огорчен очередным проигрышем.

Но сегодня Мэгги почему-то не пришла. Ничто не отвлекало его от игры до тех пор, пока в его сознание не проникла пронзительная трель пожарной сигнализации. В первую минуту Фрэнк больше удивился тому, что система еще работает, чем самому сигналу об опасности. Мэгги нельзя было назвать безупречной хозяйкой: у нее на плите всегда могло что-то подгореть и заставить сработать датчик дыма. Вот и хорошо, подумал Фрэнк, по крайней мере теперь не нужно вооружаться ручкой от швабры и проверять, жив ли аккумулятор (эту процедуру полагалось проводить каждые три месяца). Что касалось кулинарных способностей Мэгги, то он никогда не тешил себя иллюзиями. Начало их совместной жизни словно верстовыми столбами было отмечено кулинарными конфузами – правда, пожарная система срабатывала не каждый раз. Фрэнк хорошо помнил Кривой Бисквит семьдесят восьмого года (это было их то ли пятое, то ли шестое свидание), Железобетонный Кранахан¹ семьдесят девятого (тогда Фрэнку, придумавшему это название, пришлось провести ночь в отдельной комнате) и Гастроэнтеритный Заговор на свой день рождения, который они организовали на заднем дворе – неухоженном и заросшем (к счастью, на праздник были приглашены только самые близкие друзья, которые были настроены более чем снисходительно). Но – странное дело!.. После того, как сходили на нет последствия, каждая неудача Мэгги с десертом чудесным образом заставляла его чувствовать, что он любит жену еще капельку сильнее.

Тревожный звонок был таким пронзительным и настойчивым, и в конце концов Фрэнку пришлось бросить игру. Некоторое время он гадал, почему Мэгги не реагирует на сигнал и почему она не предпримет что-нибудь, чтобы справиться с неприятностью.

Дым он почувствовал еще до того, как увидел. Бросившись в кухню, Фрэнк обнаружил чадящую духовку, в которой что-то сгорело: должно быть, Мэгги прилегла, что в последнее время случалось с ней все чаще, позабыв про ужин. Ну да ладно… Одной рукой Фрэнк выключил нагрев, а другой потянулся к висевшему на поручне сувенирному чайному полотенцу, чтобы с его помощью разогнать дым. Дыма оказалось гораздо больше, чем ему показалось вначале, поэтому даже полотенце из тонкого корнуолльского полотна справилось с ним не сразу. Чистый воздух! Вот что ему нужно!.. Фрэнк бросился к окну и только тогда заметил Мэгги.

Понять, что произошло, ему помогла не пустая упаковка из-под лекарств, не опрокинутый стакан с водой и не разбросанные по столу пустые фасолевые стручки. Внезапная, острая боль в груди пронзила Фрэнка, пол ушел из-под ног, стены закачались, а потолок прогнулся… казалось, весь мир вот-вот разлетится вдребезги, потому что он понял, что́ совершила Мэгги, пока он сражался с компьютером в шахматы.

Он все же распахнул окно, и пока дым нехотя выплывал наружу, вернулся к столу и коснулся ее запястья, надеясь нащупать хоть что-то – пульс, легкую дрожь сухожилий – хоть что-нибудь! Быть может, еще не слишком поздно. Другой рукой Фрэнк потянулся к телефону. Он никогда не был на «ты» с техникой и на мгновение ему показалось, что он не сможет – просто не сможет! – сделать этот звонок. Фрэнк действительно едва не бросил трубку, но пересилил себя.

– Алло, вы позвонили в службу экстренной помощи. С кем вас соединить – с пожарной командой, скорой помощью, с полицией или береговой охраной?

Фрэнк молчал, не в силах издать ни звука.

– Сообщаю вам, что ложный вызов или звонок с целью шутки представляет собой серьезное правонарушение и может привести к гибели людей, которые, возможно, как раз в этот момент пытаются дозвониться в службу спасения.

– Я… мне нужна скорая, – с трудом прохрипел Фрэнк. – Срочно!..

– Соединяю с диспетчерской службой скорой помощи, сэр.

И новый голос:

– Скорая помощь слушает. Назовите ваш адрес.

– Оксфорд, Дигби Креснт, дом 43. – Голос Фрэнка по-прежнему звучал хрипло, так что он сам едва его узнавал. В последние несколько месяцев он был уверен, что у него совсем не такой голос. Другой. Нормальный голос, а не…

– Что случилось?

– Моя жена, она… Она приняла слишком много таблеток. Снотворных таблеток.

– Мы немедленно вышлем машину. Скажите, ваша жена в сознании? Вы можете нащупать пульс? Она дышит?..

– Я… я не знаю. Не могу сказать точно.

– Скажите, сэр, как вам кажется – это был намеренный поступок?

Молчание.

– Любая дополнительная информация, сэр, может помочь вашей жене. Скажите, в последнее время ваша супруга не упоминала о намерении причинить себе вред? Или, быть может, с ней и раньше случались депрессии?

– Видите ли, дело в том, что… Мы некоторое время не разговаривали. Точнее, это я с ней не разговаривал… Это длилось… почти шесть месяцев.

Ее молчание

1

Ничто не угнетает психику так сильно, как комнаты ожидания в больницах. Ряды исцарапанных пластиковых стульев вдоль стен, назойливое гудение торгового автомата, резкий общий вдох, когда в дверях появляется консультант реанимационного отделения со свежими новостями, несущими кому-то горе или надежду… Можно подумать, комнаты ожидания специально устроены таким образом, чтобы не дать человеку ни на секунду расслабиться. А ведь зачастую бывает, что ты еще толком не понял, почему и зачем ты здесь…

Мэгги всегда говорила, что моя главная добродетель – терпение. Можно было подумать – она верит, что положительные качества распределяются между состоящими в браке людьми точно так же, как домашние обязанности. Ей самой терпения всегда не хватало. Словно наяву я вижу, как она ждет гостя, письма́ по электронной почте или эсэмэски: мы сидим на диване, и одно ее колено дрожит и подпрыгивает, тогда как другое, на которое я кладу руку, чтобы ее успокоить, совершенно неподвижно. Просто поразительно, как много неуемной энергии было сконцентрировано в этом маленьком теле. Мэгги хватало сил беспокоиться и переживать обо всем и обо всех. Впрочем, я никогда не хотел, чтобы она была другой, я боялся только, как бы эта рвущаяся наружу энергия не привела к короткому замыканию, не обожгла ее душу так сильно, что даже я не сумею ей ничем помочь. В последние четыре десятка лет я вполне успешно справлялся с этими проблемами – и вот чем все это закончилось. Впрочем, попытаться что-то изменить никогда не поздно, в этом я был уверен.

Часы над моей головой издали какой-то сдавленный хрип. Я уже знал, что таким образом они отмечают очередной час. Я ждал уже довольно долго, и это казалось мне плохим предзнаменованием. Если бы на месте здешних врачей оказалась Мэгги, думал я, она бы давно разобралась, в чем проблема: за сорок лет работы медсестрой моя жена набралась достаточно опыта, чтобы без труда поставить диагноз самой себе. Да и огромное количество «больничных» телевизионных сериалов, которые она постоянно смотрела, тоже сыграло свою роль. «У этого парня острая тахикардия,» – без тени сомнения говорила она мне, когда в субботу вечером мы засиживались перед телевизором. Бывало, Мэгги даже брала в руки пульт, чтобы уменьшить громкость и договорить без помех: «Жаль, такой молодой человек и так серьезно болен… Я давно заметила, что тахикардия все чаще встречается у молодых горожан, которым каждый день приходится сталкиваться с самыми разнообразными стрессовыми ситуациями…»

– …Профессор Хоббс? – спросил врач, останавливаясь передо мной.

– Да, это я, – ответил я, начиная подниматься с кресла. Во всем облике этого врача было что-то, что невольно наводило на мысль о профессионализме и высокой квалификации. Аккуратный пробор в черных, уложенных гелем волосах, накрахмаленный халат без единого пятнышка, сверкающие туфли. Даже беджик с именем был приколот к халату точно под нагрудным карманом, параллельно нижнему шву. Глядя на него, я вдруг с осознал, каким неряхой я выгляжу, и машинально провел рукой по голове, приглаживая остатки волос.

– Меня зовут доктор Сингх. Я – больничный врач-консультант и занимаюсь лечением вашей супруги. Не могли бы вы пройти со мной?..

Вслед за ним я вошел в высокие двойные двери, из которых доктор Сингх появился минуту назад. На мгновение у меня в сердце вспыхнула надежда, что меня ведут к Мэгги, но я ошибся. Вместо этого меня провели в небольшую комнатку напротив нейрохирургических операционных, и я почувствовал, как моя надежда гаснет.

Доктор Сингх сел за стол, на котором стоял компьютер, и жестом предложил мне свободный стул. Сам он включил компьютер и принялся рыться в стопке медицинских бланков, сложенных на углу стола. За его спиной крутился большой вентилятор на подставке, и края бланков трепетали в потоке воздуха.

– Прошу прощения, сегодня что-то душновато, вы не находите? Когда же наконец закончится эта жара?!

Доктор явно преуменьшал проблему: я давно чувствовал, как обильно проступает у меня под мышками пот, однако сейчас мне было не до вежливых разговоров о погоде, поэтому вместо ответа я уставился на мыски своих ботинок. Доктор Сингх, впрочем, не заметил моего молчания, так как его компьютер наконец-то загрузился. Несколько минут врач изучал что-то на экране, потом вздохнул.

– Скажу вам прямо, профессор: ваша жена… словом, прогноз не слишком благоприятный. Когда вчера вечером миссис Хоббс привезли к нам, ее центральная нервная система уже практически перестала функционировать. К счастью, медперсоналу скорой удалось поддержать ее дыхательный рефлекс и… С их стороны это настоящий подвиг, так как мы не знаем, как долго ваша жена оставалась без сознания, прежде чем вы ее нашли. С другой стороны, даже сейчас невозможно предсказать, какие последствия может вызвать длительное кислородное голодание. В настоящий момент ваша супруга пребывает в искусственной коме. Как только мы сможем точнее определить повреждения, можно будет принять решение о дальнейшем лечении – с вашим участием, разумеется…

Он замолчал, вопросительно глядя на меня. За последние полгода я почти отвык говорить, но врач ждал моих слов. Существуют различные способы, чтобы показать это собеседнику: вопросительно приподнятая бровь, слегка склоненная голова, нетерпеливое покашливание… Доктор Сингх избрал последний способ.

– Я прекрасно понимаю, как вам тяжело, профессор, – проговорил он, видя, что я по-прежнему не реагирую. – Можете не сомневаться, мы делаем для вашей жены все, что только в наших силах. Ну а пока ситуация не прояснилась, мы в полном вашем распоряжении. Например, наша группа психологической помощи родственникам…

– Мне не нужна психологическая помощь, – перебил я. Собственный голос показался мне куда более хриплым, чем обычно. И более тихим.

– Я вас хорошо понимаю, профессор, можете мне поверить. Далеко не каждый нуждается в помощи специалистов, и тем не менее… Судя по вашей карте, вас когда-то уже направляли к нам? Я имею в виду – к нашим семейным психологам?.. Правда, вы не пришли на прием, но…

Оторвавшись от экрана, доктор Сингх повернулся ко мне, и я достал очки. Выбившейся из-под ремня поло́й рубашки, я протер стекла, хотя и не был уверен, что это принесет какую-то пользу. Для меня это был способ уйти от немедленного ответа, как называла подобную тактику Мэгги. И она была совершенно права.

– Послушайте, я вовсе не собираюсь советовать вам, как лучше поступить. И я не буду настаивать, чтобы вы непременно встретились с нашими психологами. Просто… просто мне хотелось бы, чтобы имели эту возможность в виду. Наши специалисты дежурят в больнице круглосуточно, семь дней в неделю. Такие ситуации, как ваша, встречаются гораздо чаще, чем можно предположить, а наши врачи из группы семейной поддержки прекрасно подготовлены… Самое главное, чтобы вы знали: вы не один и всегда можете рассчитывать на профессиональную помощь или совет.

Он говорил совершенно серьезно, но его слова показались мне насмешкой. Или особо утонченным издевательством. Доктор Сингх описал ситуацию предельно точно. Я один. Я один и я чувствую себя даже более одиноким, чем до того, как с Мэгги случилось то, что случилось. Да и как человеку понять, каково это – остаться совершенно одному, покуда он не испытает это на собственной шкуре?

– Как я уже сказал, на данном этапе мы мало что можем сделать – только наблюдать за состоянием миссис Хоббс, поэтому я рекомендовал бы вам вернуться домой. Вам необходимо поспать, поесть, успокоиться… Но сначала можете навестить вашу жену, если хотите.

– Да, – пробормотал я. – Да, да, конечно! Я хочу ее видеть!!

– Я уверен, профессор, вас не нужно ни о чем предупреждать, но мы обязаны говорить это всем родственникам. В настоящее время ваша жена находится в состоянии, близком к критическому, поэтому пусть вас не беспокоит то, как она выглядит. Если у вас есть какие-то пожелания или просьбы – сообщите мне или кому-нибудь из сестер. Миссис Хоббс лежит в отдельной палате, но наш персонал всегда находится поблизости на случай каких-либо… осложнений.

Доктор поднялся, и я последовал его примеру – правда, не так проворно. В мои шестьдесят семь двигаться быстро уже непросто, но я сделал все, чтобы не привлекать внимание доктора Сингха к своему возрасту. А вдруг врачи быстрее сдаются, если видят, что ты уже стар и тебя не окружает толпа встревоженных детей и внуков? Ради Мэгги я надеялся, что это не так, но все же…

Вслед за врачом я вышел из кабинета в коридор, заполненный ходячими больными и пустыми креслами на колесах, между которыми, огибая многочисленные препятствия, сновали врачи и медсестры, старательно избегавшие встречаться взглядами с родственниками. Хотел бы я знать, сколько еще семей столкнулись сегодня со своим худшим кошмаром? Вскоре, впрочем, закрытые пластиковыми занавесками боксы по обеим сторонам коридора закончились, и доктор Сингх повел меня через отделение интенсивной терапии, сразу за которым я увидел несколько дверей с блестящими металлическими ручками.

За одной из дверей лежала Мэгги. Я понял это по тому, как врач вдруг замедлил шаг, поглядел сначала в одну сторону, потом – в другую, и наконец потянулся к пейджеру якобы для того, чтобы проверить сообщения. «Нет!» – хотелось воскликнуть мне. Мне хотелось прижать его руки к бокам и остановить, чтобы он не мог больше сделать ни шагу, но… Чего бы я этим достиг? И что бы это изменило?.. Как ни старайся, рано или поздно мне все же придется столкнуться с тем, что я натворил, так что тянуть кота за хвост было бессмысленно. И я как мог заправил рубашку в брюки и засунул руки глубоко в карманы, чтобы они перестали дрожать.

Наконец доктор Сингх нажал блестящую ручку и толкнул дверь обеими руками. Тихо щелкнул замок. Шагнув вперед, он остановился, удерживая дверь для меня, но мои плечи оказались шире, чем оставленный им проем. Чтобы войти следом, мне пришлось повернуться боком и к тому же нагнуть голову – и все равно я стукнулся макушкой о притолоку. Да, я знаю, это немного странно, но за шестьдесят с лишним лет я так и не привык к своему слишком большому росту.

В палате царил полумрак, и я не сразу разглядел Мэгги. Ее койка оказалась достаточно высокой и была к тому же окружена множеством каких-то медицинских аппаратов, которые попискивали, вздыхали и перемигивались лампочками. В первые секунды мне даже трудно было представить, что теперь жизнь Мегс зависит от машин, похожих на электроосушитель воздуха – тот самый, который я по просьбе Мэгги каждую осень стаскивал с чердака и устанавливал на зиму в подвале.

Наконец мои глаза привыкли к скудному освещению, я сделал шаг вперед и вдруг почувствовал, как у меня перехватило дыхание. Несколько секунд я вовсе не мог дышать, наконец я выдохнул, издав протяжный низкий стон, который, разумеется, тут же всполошил врача.

– Мне очень жаль, профессор… – начал он.

– Можно мне прикоснуться к ней? – спросил я, отмахнувшись от его извинений, и сделал еще один шаг вперед.

– Да, разумеется. Не бойтесь, ей вы не повредите. Сейчас сюда придет одна из сестер, она подробно расскажет вам о нашем распорядке, о необходимых процедурах и прочем. С ней вы можете обсудить даже план лечения миссис Хоббс… Ну а я пока оставлю вас наедине с супругой.

Он вышел, и на несколько секунд я почувствовал себя так, будто мы с Мэгги – снова молодожены, и хозяева пансиона поспешно пятятся от нашей комнаты, боясь, что мы накинемся друг на друга еще до того, как закроется дверь. И я действительно готов был отдать все, что у меня есть, лишь бы снова вернуться в те дни, когда Мэгги была непредсказуемой и импульсивной, я – неловким и стеснительным, но нам все равно не нужен был никто, кроме друг друга.

Сейчас Мэгги, полулежавшая среди казенных больничных подушек, казалась мне еще более миниатюрной, чем я помнил. Ее руки – тонкие и по-прежнему изящные – покоились на простыне, под тонкой, как бумага, кожей проступили синеватые вены, в одной из которых торчала грубая игла капельницы. Ни рядом с койкой, ни вообще в палате не было ни одного стула, и я решил, что мне, наверное, нельзя здесь оставаться. Но, с другой стороны, как оставить Мэгги одну? Как бросить ее здесь? Если бы она была в сознании, она бы, конечно, очень испугалась. Мэгги испугалась бы и само́й больницы, но еще больше – того, что ей не с кем поговорить, поделиться своими наблюдениями и мыслями, которые пришли ей в голову после пробуждения. Да, я знал, что подвел Мэгги. Я понимал, что в последние месяцы ей был отчаянно нужен кто-то, с кем можно поговорить, а не молчаливый – и молчащий – слушатель, каким был я, и теперь я просто не мог ее бросить!..

Преодолев какую-то непонятную робость, я осторожно, словно пытаясь погладить пугливую соседскую кошку, прикоснулся к ее руке. Кожа Мэгги оказалась теплой, и я невольно вздрогнул: это было совершенно неестественно! Даже в самые жаркие летние вечера, когда мы возвращались на велосипедах домой, Мэгги клала свои ладони на мой разгоряченный лоб, и они всегда оказывались сухими и прохладными. Прохладными!.. Да и на протяжении всей нашей совместной жизни Мэгги то и дело просила меня согреть ей руки. А теперь?.. Да, мы всегда нуждались друг в друге, но не только. Мы выбрали один другого, мы хотели быть только друг с другом, и в этом заключалось наше, увы, не слишком безмятежное счастье. К сожалению, понять это я смог лишь теперь, когда самое дорогое оказалось у меня отнято.

Позади послышались тихие шаги, и я осторожно повернулся, не отпуская руку Мэгги. Это пришла медсестра. Ее голубые пластиковые бахилы негромко шуршали по линолеуму, когда она двинулась к каким-то приборам в глубине комнаты. Не знаю, как давно она уже была здесь, но, когда я обернулся, медсестра сразу это заметила, и я подумал, что ее, возможно, прислали, чтобы за мной присматривать.

– Если хотите, я могу принести вам стул, – проговорила она с мягким йоркширским акцентом, который казался очень уютным и ободряющим. – Не годится вам все время стоять.

Медсестра была молодой. На вид ей было – сколько?.. Вряд ли больше двадцати пяти. Кроме того, она была наделена тем естественным обаянием, каким обладала и Мэгги: казалось, от одного только ее присутствия в палате сразу посветлело и стало легче дышать. И снова я на мгновение перенесся на сорок лет назад, окунувшись в холодную мелкую морось, желтый свет уличных фонарей и выводимый пьяными голосами рождественский гимн «Добрый король Венцеслав», который стал саундтреком нашего первого свидания.

– Так принести вам стул? – снова спросила сестра, прервав мое путешествие по тропам воспоминаний. – Мне это совсем не трудно, честное слово.

– Спасибо. Был бы вам весьма признателен.

Бо́льшую часть прошедших суток я каким-то чудом держал себя в руках, но сейчас, столкнувшись с самым обыкновенным человеческим участием, я вдруг почувствовал, что вот-вот сорвусь. К счастью, медсестра вернулась быстро и даже разложила для меня легкий складной стульчик, отчего я почувствовал себя чем-то вроде почетного гостя на самом неприятном в моей жизни пикнике.

– Как вас зовут? – спросил я, даже не пытаясь разглядеть ее беджик с именем. Во-первых, в палате было все же слишком темно, а во-вторых, мне не хотелось, сидя у больничной койки жены, пялиться на грудь другой женщины.

– Дейзи.

– Хорошее имя. Вам идет. – Я попытался улыбнуться, но вся нижняя часть моего лица словно превратилась в подсохшую глину, которая грозила осы́паться от малейшего движения.

– Мне очень жаль, действительно очень жаль, что с вашей женой случилось такое несчастье, – проговорила Дейзи, заметив, как опустились уголки моего рта.

Примерно минуту или немного больше мы молча смотрели, как грудь Мэгги вздымается и опадает в такт мерной работе аппарата искусственной вентиляции легких. Ее губы слегка приоткрылись, и от этого лицо Мэгги казалось таким беспомощным, словно она готова была сдаться, уступить. И это тоже было так не похоже на нее, на мою Мэгги! Эта неестественная сдержанность, это молчание… даже присутствие медицинской сестры, которая ухаживала за Мэгги точно так же, как она сама поступала всю жизнь и за что в конце концов была наказана – все это абсолютно не вязалось с той Мэгги, которую я знал и любил.

– Вы можете поговорить с ней, – промолвила наконец Дейзи. – Здесь так тихо, что многие просто боятся или стесняются говорить вслух, но вы об этом не думайте. Вашей жене очень важно слышать ваш голос.

Я сглотнул. Что сказала бы Дейзи, если бы знала?.. Почему-то я решил, что она мудра не по возрасту – должно быть, в силу профессии ей слишком часто приходилось сталкиваться с чужими страданиями. Но даже если я прав, сможет ли она понять?

И я вспомнил тот день, когда голос впервые мне изменил. Я был на грани того, чтобы признаться Мэгги в том, что́ я совершил. Я знал, к каким последствиям привел мой поступок, и испытывал такое острое, такое всепоглощающее чувство вины, что у меня не было никаких сомнений: я просто обязан обо всем рассказать Мэгги. Слова признания уже готовы были сорваться с кончика моего языка – по крайней мере так мне тогда казалось. Набравшись мужества, я на цыпочках подошел к двери нашей спальни и… и увидел ее. Одна в полутемной комнате, она пыталась сесть, чтобы дотянуться до стакана с водой на ночном столике – бледная тень той женщины, какой Мэгги когда-то была. Именно в этот момент я решил, что не должен ничего говорить, чтобы не сделать ей еще больнее. Мэгги и без того едва держалась, и я просто не имел права обрушить на нее еще одну порцию плохих новостей. Я не мог сказать ей то, что собирался, потому что это означало бы, что Мэгги уйдет от меня. И каждый последующий день, когда я не мог найти в себе силы заговорить и когда тишина словно могильным саваном окутывала нас обоих, я жил со все возрастающим ощущением собственной вины и жгучего стыда. Молчание буквально душило меня, но все же это было лучше, чем признаться Мэгги во всем – и потерять ее навсегда.

Дейзи деликатно кашлянула, возвращая меня из мучительного прошлого к мучительному настоящему.

– Вот что я вам скажу, Фрэнк… Я, конечно, не врач, так что не поймите меня неправильно, но мне приходилось видеть таких больных, и я знаю: иногда голос близкого человека действует лучше, чем любые приборы и любые лекарства. Почти все пациенты, находящиеся в коме, слышат, когда с ними разговаривают. Знакомый голос напоминает им обо всем хорошем – о том, ради чего стоит очнуться, и ускоряет выздоровление. Вы меня понимаете?

Я не совсем понял, но все равно кивнул. Я ясно видел, что Дейзи искренне сочувствует Мэгги, хотя кто она для нее? Посторонний человек, всего лишь еще одно имя в списке пациентов реанимации, и все же… Я уже обратил внимание, что у Дейзи были довольно большие пальцы – длинные и сильные пальцы человека, привыкшего к физическому труду, но, когда она поправляла простыню на груди Мэгги, где проходили какие-то трубки, эти пальцы двигались очень осторожно и нежно. Уверен, Мэгги сумела бы это оценить.

– Можете рассказать ей новости, – предложила Дейзи. – Вам, наверное, есть чем поделиться с миссис Хоббс, особенно после того, как вам выпал такой трудный день. Или, может быть, вы хотите открыть ей какой-то секрет, что-то такое, что уже некоторое время было у вас на уме, но вы не успели ей сказать?..

– Да, такой секрет у меня, конечно, имеется… – я пытался говорить беззаботно, но выходило глупо и неловко.

– Простите, что?.. Я не расслышала. Вы почти шепчете… – Дейзи взглянула на какой-то экран рядом с койкой Мэгги и захлопнула свой блокнот.

– Извините. Я… у меня действительно есть кое-что, чем я давно хотел с ней поделиться… И это очень важно. Не представляю, почему я ничего не рассказал ей раньше.

От собственной лжи меня бросило в жар. Прижав к губам сжатый кулак, я почти силой заставил себя взглянуть Мэгги в лицо, но ее глаза по-прежнему были закрыты. И почему я не замечал, какой маленькой и хрупкой она стала? Правда, Мэгги никто бы не назвал крупной женщиной – она была на добрый фут ниже меня, но сейчас от нее осталась одна тень.

И снова я вспомнил, как в первую зиму, которую мы прожили вместе, я удивлялся тому количеству свитеров, которые ей приходилось натягивать на себя, чтобы не мерзнуть. Она носила их даже дома, в нашей первой съемной квартире, которая, по правде сказать, действительно была холодновата. Центральное отопление еле грело, и Мэгги приплясывала с ноги на ногу, словно инструктор по аэробике, пока я без толку нажимал кнопки в бойлерном шкафу. Мне, впрочем, было совсем не холодно – я уже тогда знал, что Мэгги несет с собой уют и тепло куда бы она ни пошла, хотя она и выглядела как недокормленная девочка-подросток.

– Только не будьте жестоки, Фрэнк, – снова посоветовала Дейзи. – Не выпаливайте все сразу, чтобы не напугать и не расстроить миссис Мэгги. Действуйте постепенно, начните с хороших новостей, с каких-нибудь забавных эпизодов. Пусть ваша жена почувствует, что ее по-прежнему любят. Будет очень хорошо, если вы напомните ей о тех случаях в вашей жизни, когда вам удавалось ей это показать.

Должно быть, мое лицо не выражало ничего, кроме чистой и беспримесной паники, поскольку Дейзи опустила ладонь мне на плечо и слегка сжала, отчего складки и морщинки на моей измятой рубашке расправились.

– Не волнуйтесь, сэр. Просто поговорите с ней, не теряйте времени, хорошо?..

1.Кранахан – шотландский десерт из овсяных хлопьев. (Здесь и далее – прим. переводчика.)