Kitabı oku: «Лицедей»

Глава 1. Увертюра.

Прощание.

Старый, разбитый временем и непогодой дилижанс, расписанный яркими красками стоял отдельно от остальных. Будто прокаженного изгнали из племени здоровых. И вот он дрожит, напуганный своим внезапным наказанием, растерянно глядя на бывших соплеменников, которые воинственно размахивали оружием и швыряли камни в изгоя издали. Между "здоровых" повозок блуждали лошади, лениво пощипывая примятую траву, фыркая и отпугивая мух хвостом. В двухстах метрах дальше, ближе к реке, цирковой шатер шумел овациями, горел факелами и улыбками, грохотал барабанами. А в этом, одиноком дилижансе сидел старик в шутовском наряде. Колпак лежал в стороне, поблескивая начищенными медными колокольчиками, смятый рыжий парик валялся на грязном деревянном полу.

Старый клоун размазывал мокрой ветошью густой грим на щеке, воду так никто и не подогрел, а холодной смывалось плохо, впрочем не в первый раз.

– Уволен, осмеян, изгнан… Не гожусь более людей веселить, – глядя в усталые глаза в отражении зеркала, со злостью он растирал лицо тряпкой. – Добрый смех нынче не в моде, а вот пинать по заду карлика Гюнтера или задирать юбку развратнице Жуже куда веселее и прибыльнее.

Грязная тряпка плюхнулась в чан с водой, окрашивая ее белилами и выпуская масляные пятна, а брызги чуть было не затушили одинокую свечку.

– Поучительные истории со счастливым концом заменили насилием и срамом. Театр драмы и сатиры задушили похабными сценками, обнаженной грудью и кривлянием на потеху публики. Кукольный театр упразднили, а мои милые деревянные друзья в чудных костюмах пылятся в тесной каморке. Их лица треснули от обиды, краска облупилась от старости, а тонкие пальчики погрызли мыши.

Тушь на правом глазу потекла быть может из-за воды, а может из-за скатившейся слезы. Прикоснувшись пальцами к мутному зеркалу, циркач протянул дорожку вниз, пряча предательскую черную линию в отражении за белыми полосками белил.

– Намалеванная улыбка и гуашью выведенная слеза забыты и заменены на оскал зверя, маску проходимца и голые ягодицы… – тяжело вздохнув, лицедей оглядел свой дом, свою тюрьму, своё детище. Реквизит лежал строго на своих местах, чтобы слеповатому хозяину было проще их найти даже на ощупь. Личные вещи навалены на кровать и валялись в беспорядке. По всей длине дилижанса протянута веревка, разделяя пространство напополам, на ней висели тряпки, коврики, и дырявое лоскутное одеяло – подарок от милой вдовушки Марты. Отстранившись от чана с водой, старик потянулся руками к куклам, прощаясь со своими давними собеседниками.

– Пьеро, мой бедный мальчик, безответная любовь хромого сироты к красавице-гимнастке. Сколько ты пролил слёз и своих, и зрителя, рассказывая свою грустную историю? Тебя дважды крали из моего жилища, чтобы спасти от злой доли, утешить. Тебе бы унять пожар большого сердца, позабыть Мальвину да найти себе достойную пару, – потрепав за нос игрушку, клоун смахнул с пыльного лица нарисованные слезы. – Даже сейчас ты смотришь грустными глазами на возлюбленную. Печальный лик, печальный финал.

Взяв на руки следующую куклу, аккуратно посадил себе на коленку. Взлохматил синие волосы и поправил воротник на тонкой шее.

– Отважная Мальва! Взлетала под самый купол без страховки, без страха и сомнений. Каждый день играла со смертью, крутя немыслимые пируэты, заставляя восторгаться отвагой и ловкостью. И вот костлявая напомнила про себя. Может верёвка протерлась, а может быть и происки недругов. Итог один: под громкий выдох толпы ты летела вниз спиной, а атласные ленты с твоего трико взвились к небу, пытаясь удержать тебя, словно крылья. Только тот, чей взгляд ты так отчаянно искала в восторженной толпе, не пришел, – испачканные белилами и пылью пальцы прочертили грязные дорожки, рисуя слезы на лице сломанной артистки. – Кто был с тобой, пока ты хотела умереть, мучаясь от боли? Тайный поклонник, воздыхатель. А заметь ты робкие взгляды Пьеро и прими его чувства, все сложилось бы иначе. Но… Ты каждый свой выход ловила восторженные взгляды, что тебе тот плакса…

Посадив гимнастку на ее привычное место, поправил платье и потянулся за следующей куклой. Красно-рыжий костюм, сшитый из треугольных лоскутков шелка и атласа.

– Негодник, дебошир, отважный парень и ловелас. Если бастионы вокруг девичьих сердец не получалось взять приступом, ты шел на хитрость, пробираясь ночью в окна, карабкаясь по стенам и отвесным скалам, чтобы сорвать цветок, – старик пригрозил пальцем, глядя в развеселое лицо Арлекина. – Сколько побед? Сколько горячих ночей? И чем больше ты ел запретных плодов, тем больше был твой голод. А имена? Боясь гнева рогоносцев и отцов красавиц, ты менял их, как перчатки. Труффальдино из Бергамо, Сганарель, Тартюф, Бригелла. К чему излишества и безумие порока? Пытался доказать каждому, что ты больше мужчина, чем остальные? Храбрый перед трусами, дерзкий со стариками, изворотливый и похотливый с женщинами. Коленопреклоненный перед власть имущими. Именно твой взгляд искала Мальва в тот злополучный вечер, пока ты покорял очередную вершину, добавляю новую юбку в свою коллекцию… Ох, как тебе все завидовали, примерно также сильно, как и презирали. А ковырни ногтем облупленную краску, кто ты под ней?… Испуганный птенец, что хорохорится, чтобы казаться старше, сильнее, опаснее.

Несмотря на столь не лестные эпитеты, которыми наградил рыжего нахала клоун, на место его поставили со всей осторожностью и любовью, памятуя о сломанной после падения с башни ноге. Пришла очередь до следующего. Суровый взгляд, пушистые усы и серый мышиного цвета мундир.

 
"Спи, младенец мой кудрявый,
Левой-правой, левой-правой.
Баю-баюшки-баю,
Крест получишь ты в бою.
Будешь ты фельдфебель бравый,
Левой-правой, левой-правой.
Баю-баюшки-баю,
Крест получишь ты в бою."

Самуил Маршака «Юный Фриц»
 

– Старый вояка Фриц. Туп, груб и невежествен. Идеальный солдат, ярый патриот, бездушная дубина. Помнишь, как тебе отдали приказ, чтобы не пускал никого постороннего на кухню? Ах-хаха. Тогда все остались без ужина, так как ты не узнал кухарку, а она не ведала о заветной фразе. Ох и разозлился тогда Баристан, как он кричал, оставшись без стряпни Марты, – рассмеялся тихонечко паяц, вытирая выступившие слезы. – А потом весь вечер вспоминал пароль, который в шутку выдумал и тут же забыл. Ты всегда выполнял приказы, даже когда с ними был не согласен. Убить крыс, нарубить дров, подрезать веревку. Слушай мой приказ, Фриц. Beschütze meine Freunde (Охраняй моих друзей. пр автора. с немецкого.) Оставив солдата стоять по стойке смирно, актер слеповато прищурил глаза.

В дальнем углу на сундуке, спрятанная во тьме дилижанса находилась последняя кукла. Дрянная собачья шерсть, черные пуговицы глаз, ярко-красная трещина вместо рта. Два острых клыка блестели от свечи, будто алкая крови.

– Красавица Марта. Ужасная снаружи, добрая внутри. Настолько добрая и чуткая, что внешнее уродство меркнет перед чистотой души. Твое большое белое сердце все в ранах. От слез Пьеро, падения Мальвы, глупости Арлекина, бездушности немца. Сколько раз я тебя зашивал? Латка на латке. Ты вставала и шла на кухню, чтобы порадовать любимых очередным изысканным блюдом. Я помню твою историю: злая мачеха выгнала тебя зимой, набрать дров. Ты шла по лесу и дрожала от холода в простом платьице. Заблудилась. В ночи загорелись красным глаза, но ты шла на них с улыбкой, решив сделать последнее доброе дело, накормив стаю волков. Твоя жертва была принята на небесах. Весной ты вернулась в новом обличие домой. Вся деревня гнала тебя вилами и огнем, не обращая внимания на человеческую речь. Чуть живую, я занес тебя в новый дом. Так давай же обнимемся в последний раз.

Лицедей поспешно поднялся и прижал к себе оборотня, испачкав и без того грязную шкуру гримом. Дрожала от судорожных рыданий спина, беззвучно капал белый грим на грязные полы дилижанса…

Уход.

Гаспар перебирал вещи, оттягивая момент ухода. Лишним грузом себя обременять не хотел, больные колени не позволили бы ему унести много добра, да и выбор был невелик. Кряхтя, старик залез под кровать и начал искать на ощупь. Там, в темном углу, лежала его самая большая грусть. С большой любовью он достал на свет большую шкатулку, сдунув пыль, аккуратно открыл.

Сломанная кукла из деревяшки, лицо, детально прорисованное краской на лакированной поверхности, было искажено рубленным ударом топора, а трещина пролегла до груди.

– Мой первенец. Герой и революционер – Робеспьер. Именно ты ругал власть и зажравшихся чинуш, высмеивал грехи и пороки общества, клял короля и его свиту. Ты был первым, кто зажег пламя политической сатиры, твои идеи передавались из уст в уста, распространяя пожар. Уличенные в обмане и мздоимстве, они отомстили всему театру, стараясь убить твои идеи и мой голос, с помощью которого ты вещал. Пострадали все за правду. Баристан охромел. Джульетту насильничали до утра, а она стиснув зубы не издала не звука. А в обед лишилась разума и стала Жужей. Карлика Гюнтера вешали трижды. Наши бравые парни, силачи, жонглеры, артисты склонили голову перед наймитами и не вмешивались в расправу. Ты был героем до последнего и защитил меня от удара топора. Тогда я и отошел от дел, нацепив маску паяца, а Баристан сел впереди циркового каравана.

Старик усадил пятерых кукол в круг на пол, накрыл их тряпками, а посреди поставил последнюю свечу из Notre-Dame de Paris. По заверению пройдохи в церковной лавке, гореть ей не меньше трех часов. Своим светом она отпугивала грехи и очищала людей. Подхватил Робеспьера, саквояж со сценическими костюмами и мазь от ревматизма. Вот и весь не хитрый скарб. Во внутреннем кармане скопленное за сорок лет скитаний и гастролей. Этого хватит на пару месяцев экономного проживания. Так и вышел из дилижанса. Пол лица смыла вода, оголяя морщинистую кожу, дряблую щеку, как у пса и мешки под глазами, вторая половина все ещё была в образе.

На ступеньке перед телегой его ждала корзинка с едой. Поклонившись и поблагодарив вслух Баристана, старик потащил тяжелый саквояж в лес. А за его спиной шумел овациями старый цирк, свистели пьяные зрители, визжали разносчицы от щипков и поглаживаний по пятой точке. Этот многоголосый гул толпы лишь пригнул Гаспара к земле тяжким грузом расставания. Громким набатом отбили барабаны. Началось второе действие.

– И чем я займусь? Я же больше ничего не умею! – вдруг испугался за своё будущее циркач. – Я всю свою жизнь ехал с цирком, жил в нем, радовался и печалился, пировал и голодал. С самого нового рождения… и надеялся в один день быть похороненным на перекрестке перед Страсбургом. А сейчас, что мне делать?

Лес встретил прохладой и тишиной, не слышно было ликования толпы, фырканья лошадей и блюющих у шатра людей. Лишь стрекот цикад и недовольное ворчание лягушек. Подслеповатые глаза щурились во тьме, а ноги предательски цеплялись за корни и камни. Старик потерял направление и ощущение пройденного расстояния, слепо доверяя судьбе и не выбирая пути. Наконец изношенное тело начало подводить, колени налились свинцом, а в спину глухой болью отдавался каждый шаг. В тот же момент полногрудая луна вынырнула из-за облаков, осветив полянку серебристо-синим светом.

– Тут и передохнем, – кряхтя, старик уселся на саквояж, больше не переживая за вещи, откинул с корзинки тряпку. – Вино, колбаски, свежий хлеб. Славный ужин. Две луковицы, сыр и… а это что? – удивленно спросил сам себя Гаспар, нащупав рукой непонятный предмет. Потянув на себя с огорчением узнал в нем простую, но добротную веревку. – Я тебя понял, Баристан. Пришло время, но за вино благодарю.

На пустой полянке лицедей пил вино, вкушал пищу и вел неспешную беседу с Робеспьером. Подняв очередной тост за свободную от короля Францию, выпил последний глоток, расстроено поболтав пустой бутылкой в воздухе, швырнул ее в кусты.

– Прощай, Робеспьер, пора, – с трудом поднявшись на шатающиеся ноги, перекинул веревку через руку и потащил за собой волоком саквояж. Дойдя до ближайшего дерева, окинул пьяным глазом расстояние, а затем лихо закинул бечевку через сук. – Как по заказу. Осина.

Упав с саквояжа от потери равновесия, старик некоторое время смотрел в звездное небо, затем поднялся, затянул узел, а позже привязал конец веревки к корням дерева покаяния.

– La commedia è finita, – прошептал Гаспар с петлей на шее. Резкий толчок ногами и дряхлое тело повисло в считанных сантиметрах от земли. А в трех километрах южнее, ближе к реке большая церковная свеча почти догорела, растопленный воск растекся по полу старого дилижанса. В углу сверкнули красным глаза крысы, она принюхивалась к запаху ладана, а затем пробежала рядом с куклами. Фриц размахнулся саблей, выполняя свой последний приказ, отрубая большой лысый хвост, а после завалился вперед прямо на огарок свечи. Через три минуты, старый разукрашенный дилижанс был охвачен огнем, треща от яркого пламени. Повозка вдруг качнулась, а после потихоньку набирала ход по направлению к шатру, поджигая все на своем пути.

Рождение.

Гаспар распахнул глаза от яркого солнца и быстро зажмурился, резко потянулся руками к удавке и ослабил натяг, сипло задышав.

–А почему у тебя лицо накрашенное? – раздался девичий тонкий голосок. Старик раскрыл глаза, после обвел полянку мутным взглядом. В трех шагах от него сидела девчушка на саквояже, болтая ногами в воздухе.

– Ты как здесь…– хриплым голосом начал было паяц, после откашлялся и приподнялся. – Ты что тут делаешь?

– Жду, когда ты проснешься. У тебя в корзинке хлеб, а я очень голодна, но без разрешения не могла взять. Поделишься? – скороговоркой застрочила девочка.

– Да конечно, пойдем, позавтракаем, – Гаспар предпринял попытку подняться, что далось ему с большим трудом. В голове набатом били сотни молоточков, а ноги затекли из-за неудобной позы. Откинув с ног трухлявый осиновый сук, позже окончательно освободился от петли. – А как тебя зовут?

– Марсельеза! – на распев произнесла собеседница.

– Отчего же такое имя? И с кем ты тут в этом лесу? – разум циркача начал прояснятся, хоть голова и болела от дешевого вина.

– Я родом с Марселя, – будто укоряя за недальновидность, произнесла девочка. Кряхтя, старик добрался до вчерашнего прощального стола. Откинул тряпицу, достал хлеб и сыр. Разломив руками, передал девочке, секундой позже она впилась маленькими зубками в предложенное угощение. Сам же начал отщипывать маленькие кусочки скорее за компанию: аппетита не было.

– Это кто из родителей так пошутил? – наконец выдал из себя циркач.

–Настоятельница приюта, – сквозь набитый рот пробубнила рыжеволосая. – А брата назвали Момо. Он немой.

– Приюта…– протянул Гаспар, задумавшись. Пока он размышлял о нелегкой судьбе сиротки, та успела разделаться с сыром и хлебом, а после начала икать. – Я буду звать тебя Марси или Эдит. Нужно найти воды, где-то в кустах лежит бутылка из-под вина, посмотри своими молодыми глазами. Рядом река, так что мы легко найдем ручей.

Проводив взглядом рыжеволосую, лицедей крепко задумался. Еще вчера он прощался с жизнью, принимая безысходность своего жалкого существования, но глядя на худое тело Эдит, понимал, что сначала нужно устроить судьбу девочки. Отчаянно икая, шла юная Марсельеза с пустой бутылкой в руке, второй рукой она держалась за живот.

– Что с тобой? – испугано спросил Гаспар.

– Так бывает… Когда долго не ешь, а потом…– сбивчиво объяснила девочка.

– Пойдем искать ручей, а пока расскажи про себя, – предложил старик, забираю бутыль и собирая вещи.

В поисках воды они ушли в старый лес, а рыжеволосая с печальной улыбкой поведала свою историю. Родилась в пригороде Марселя в семье рабочих шёлкоткацкого производства восемь лет назад. Отец пропадал на заводе, хватаясь за любые подработки в порту, мать убиралась в домах зажиточных буржуа, иногда принося объедки с кухни. Большая часть средств уходило на аренду крошечной квартиры и еду, откладывать получалось совсем немного. Все лето Момо и Марси проводили на берегу моря, любуясь голубой водой в заливе, запекая на костре рыбу, выпрошенную у рыбаков, а вечером ждали маму, отца видели лишь глубоко за полночь и ранним утром. В один день он не пришел. На станке порвался приводной ремень и острые, как бритва нити порезали руки и лицо. Маме выплатили компенсацию за потерю трудоспособности, которая вся ушла на лечение. Плохая вода и пища, а также изношенное тяжким трудом тело дало слабину. Мужчина из приюта Святой Анны отправился на погост. Мама сменила работу на ночную, приходила под утро сильно выпившей с безумными глазами, а перед самой зимой богатый клиент забил ее тростью. Тело детям не показали, лишь уведомили о гибели, похоронив в общей могиле среди бездомных, попрошаек и чумных. После первых заморозков пришел хозяин дома за оплатой, побранившись, через неделю привел уже жандармов и мытарей. Имущество ушло за долги, а самих детей увезли в приют. Там появилась надежда на будущее, тепло от огня и пища, но уже весной появился рекрут, что отбирал детей для столицы. Как только дороги освободились от половодья и слякоти, множество фургонов со всех уголков Франции повезли свежую кровь, чтобы утолить жажду столицы, будто страдающую туберкулезом. Великий Париж, который гнил заживо от пресыщения, пороков и тщеславия, покрытый трупными червями под ослепительной золотой маской Версаля.