Kitabı oku: ««Искатели сокровищ» и другие истории семейства Бэстейбл», sayfa 11

Глава 15
Ло, бедный индеец

Легко было отцу просить нас обходиться без шума, когда мамин дядя придёт для разговора о делах. Ботинки у Г. О. мы, конечно, забрали, заставив его надеть вместо них Дорины шлёпанцы для ванной, мягкие, пушистые, без каблуков и подмёток, но выяснилось, что тишину нарушает не один его топот.

Мы, однако, старались изо всех сил. И естественно, очень хотели увидеть дядю. Едва он пришёл, мы тихо, как мышки, прокрались на лестницу и глазели вниз сквозь перила.

Элиза, по-видимому, забыла про тишину, потому что, впустив дядю в дом, вернулась на кухню и устроила там такой грохот, будто бы наступил Судный день. Ручаюсь, вы никогда не слышали столь оглушительных звона и буханья в своей кухне. Впечатление было такое, будто все кастрюли, сковородки и прочая посуда разом упали на пол и потом их ещё попинали ногами, хотя Элиза мне объяснила позднее, что просто-напросто опрокинула впопыхах поднос с парой чашек и блюдец.

– Господи помилуй! – донеслось до нас восклицание дяди, и он прошёл в кабинет отца.

Дверь за ним тут же закрылась. Мы его толком и разглядеть не смогли.

Не думаю, что ужин был очень вкусный. Кое-что из него определённо сгорело. Мы это сразу поняли, когда запахло так, как баранина не пахнет.

В кухню Элиза никого из нас, кроме Доры, не допускала до самого конца ужина, а затем мы получили остатки десерта и принялись за них на ступенях лестницы, устроившись за углом так, чтобы снизу нас можно было заметить, если только прихожая очень ярко освещена.

Дверь кабинета вдруг распахнулась. Из неё вышел дядя и принялся шарить в карманах своего пальто. Полез он туда за портсигаром, как мы потом поняли.

Теперь мы куда лучше его разглядели. По виду он был совсем не индеец, а крупный такой англичанин, только лицо очень загорелое. Он нас, понятное дело, не видел, зато мы его не только видели, но и услышали, как он негромко пробормотал себе под нос:

– Кошмарный ужин. Да-да, вот именно.

Вернувшись к отцу в кабинет, он недостаточно плотно затворил дверь. Она вообще у нас плохо закрывается с тех самых пор, как мы вынимали из неё замок, чтобы вытащить точилку для карандашей, которую Г. О. запихнул в скважину.

Честно и откровенно, мы не старались подслушивать. Но у маминого дяди прямо-таки трубный голос, а отец, похоже, не собирался ни в чём уступать бедному индейцу и тоже стал говорить очень громко, вот мы и услышали, как он сказал:

– Предприятие очень выгодное. Требуется лишь небольшой капитал. – Произнёс он это с натугой. Как бывает, когда пытаешься кого-то в чём-то убедить, но делать это противно.

– Уф-уф! – пропыхтел дядя, добавив затем, что боится, предприятию этому хорошего управления недостаёт куда больше, чем капитала.

– Не самая приятная тема, – быстро проговорил отец. – Мне жаль, что я её поднял. Оставим это. Давайте я наполню ваш бокал.

Бедный индеец что-то сказал про год урожая и про то, что при его, увы, плачевном, подорванном состоянии нельзя пренебрегать осторожностью.

– Ну, тогда лучше виски, – ответил отец, и они завели речь про какие-то «коренные народы» и что-то «имперское». Нам стало очень скучно.

Тут Освальд спохватился: пусть вы даже не ставите себе цель подслушать, пусть непредназначенное для ваших ушей донеслось до вас совершенно случайно, всё равно это как-то нехорошо. И он сказал остальным:

– Мы не должны больше здесь оставаться. Возможно, им не понравилось бы, что мы их слышим.

– Я, вообще-то, так не думаю, – возразила Элис, но всё же прокралась на цыпочках к двери кабинета и как следует её затворила.

И поскольку оставаться на лестнице стало бессмысленно, мы отправились в детскую.

– Знаете, я теперь понимаю, – начал Ноэль, как только мы там оказались. – Отец наш позвал на ужин индейского дядю, потому что дядино состояние подорвано. Он очень бедный, разорённый человек. Могли бы и раньше догадаться. Ведь мы же все знаем стихи Александра Поупа³³ «Ло, бедный индеец».

Мы, остальные, с ним согласились и были рады, что на смену нашему недопониманию пришла ясность.

– Бедные люди такие гордые, – сказала Элис. – Вот, видно, отец и подумал, что дяде станет очень стыдно, если мы, дети, увидим, какой он бедный.

– В бедности нет ничего стыдного, – покачала головой Дора. – Мы должны чтить честную бедность.

И все с ней опять согласились.

– Жалко, ужин был такой мерзкий, – сочувственно продолжала Дора.

Между тем Освальд во избежание шума прямо руками аккуратно подкинул в огонь несколько свежих углей, а после, будучи мальчиком думающим, не вытер пальцы о штанину, как, наверное, сделали бы Ноэль и Г. О., а воспользовался носовым платком Доры, пока она продолжала говорить:

– Боюсь, ужин был отвратительный. Хорошо ещё, стол с цветами, которые мы купили, выглядел вполне мило. Я сама его накрывала, и Элиза меня заставила одолжить у мамы соседского Альберта серебряные приборы.

– Надеюсь, бедный индеец – человек честный, – хмуро взглянул на нас Дикки. – Видите ли, для бедолаги с подорванным состоянием серебряные приборы – большой соблазн.

Освальд немедленно попросил его прекратить нести чушь, потому что индейский дядя приходился нам родственником и, конечно же, просто не мог совершить ничего бесчестного.

А Дора добавила, что с серебром полный порядок. Она сама после ужина его перемыла, пересчитала и, убедившись, что всё на месте, вернула в замшевом мешочке маме соседского Альберта.

– Брюссельская капуста вышла раскисшей и мокрой, – снова принялась она сетовать по поводу ужина. – Картошка – серой. В соусе плавало что-то чёрное. Баранина была недожарена, ужасного цвета. Я видела, когда выносили её остатки. Пирог вышел с виду вполне симпатичным, но яблоки не допеклись. А пригорел – когда мы все запах гари почувствовали – суп.

– Жалко, – вздохнул Освальд. – Полагаю, бедному индейскому дяде не каждый день выпадает случай съесть хороший обед или ужин.

– Как и нам, – объявил Г. О. – Но уж завтра мы насладимся.

Я подумал сперва о еде, которую нам удалось накупить благодаря столь удачно найденному полусоверену, затем о противной баранине и остальных несъедобных кушаньях. И пока мои мысли вращались вокруг всего этого, Элис сказала то, что я сам бы сказал, если бы меня не опередили:

– А давайте завтра пригласим бедного дядю пообедать с нами.

Мы отправили младших мальчиков по постелям, пообещав оставить на тумбочках возле кроватей записки, чтобы они, как проснутся, сразу увидели, получилось у нас или нет, а затем взялись осуществлять задуманное.

Я занял позицию возле задней двери, оставив Дикки дежурить на лестнице, чтобы он, едва дядя надумает откланяться, оповестил меня об этом, бросив сверху стеклянный шарик. Такой вот условный сигнал, после которого я, обежав дом, подскочу к передней двери и как бы случайно встречу дядю, когда он выйдет на улицу.

Тут, конечно, не обошлось без обмана. Но если вы человек неглупый и не лишённый такта, то без труда поймёте, что мы никак не могли сказать дяде в прихожей, куда его наверняка выйдет провожать отец: «Сегодня вас угостили мерзким, невкусным ужином. Но если вы завтра придёте обедать с нами, мы вам покажем, что` считаем вкусным». Ясное дело, это было бы крайне невежливо по отношению к отцу.

Отец проводил бедного дядю до входной двери и вернулся себе в кабинет. (С очень грустным видом вернулся, как потом сообщила Дора.) Бедный дядя тем временем сошёл по ступенькам крыльца на дорожку к калитке и тут же возле неё увидел меня.

– Добрый вечер, дядя! – обратился к нему я. Так, словно он не был ужасно беден, а собирался сесть в позолоченный экипаж, на каких разъезжают богатые и могущественные персоны. – Добрый вечер, дядя, – повторил я, от всего сердца жалея его, потому что ему предстояло пройти пешком четверть мили по грязной дороге до станции, если, конечно, не наскребёт денег на трамвай.

Он какое-то время в растерянности смотрел на меня. Видимо, не привык к вежливым мальчикам. Не все ведь такие, особенно с пожилыми и бедными.

– Добрый вечер, дядя, – повторил я в третий раз.

– Вам пора быть в постели, молодой человек. А?.. Вот именно!

И тут я решил без дальнейших обиняков перейти по-мужски прямо к делу:

– Вы ужинали с моим отцом, и мы случайно услышали, что ужин был кошмарный. И мы подумали: раз вы индеец, то, наверное, очень бедны, как в тех стихах про Ло, бедного индейца. – Деликатность не позволила мне сказать, что о его подорванном состоянии мы тоже случайно подслушали, когда он признался в этом отцу. – И у вас не каждый день бывает хороший обед, – продолжал я. – И нам очень жаль, что вы бедны. Поэтому не согласитесь ли вы прийти к нам завтра обедать? Я имею в виду, с нами, детьми. Это будет очень хороший обед. Кролик, миндальная карамель и кокос. И вам не нужно стесняться своей честной бедности, потому что она совсем не позор, а…

Я ещё долго бы говорил, не перебей он меня:

– Чтоб мне провалиться! Как, говоришь, твоё имя?

– Освальд Бэстейбл, – представился я. Надеюсь, мои читатели до сих пор не догадывались, что всё это время именно Освальдом я и был.

– Освальд Бэстейбл? О боже мой! – воскликнул бедный дядя. – Да, мистер Бэстейбл, с великим моим удовольствием. Буду рад и счастлив отобедать с вами. Спасибо за доброе и сердечное приглашение. Полагаю, прибыть нужно к часу дня? Доброй вам ночи, сэр.

– Да, к часу, – подтвердил я. – И вам доброй ночи, сэр.

Я вернулся в дом и передал наш разговор остальным. Потом мы оставили записки на тумбочках младших мальчиков. В них говорилось: «Бедный дядя придёт к часу дня. Похоже, он очень растроган моей добротой».

Отцу мы вообще ничего не сказали из соображений того самого такта, о котором я говорил уже выше, а Элизу предупредили, что с нами отобедает гость, поэтому мы хотим, чтобы всё было красиво и вкусно. Полагаю, она подумала, будто мы ждём соседского Альберта, но настроение у неё в тот день было хорошее, и она согласилась приготовить нам кролика и пудинг с изюмом.

К часу дня прибыл дядя. Я помог ему снять пальто, изнутри подбитое мехом, как оказалось, и мы провели его в детскую. Нам представлялось, что лучше всего будет пообедать именно там, как обычно, чтобы дядя почувствовал себя не чужим, а одним из нас. Это наверняка доставит ему удовольствие.

И общаться с ним мы решили точно так же, как между собой. Потому что излишняя церемонность бедного человека может обидеть, заставив подумать, будто мы перед ним задираем носы.

Он пожал нам всем руки, спросил, сколько каждому из нас лет, в какие мы ходим школы, и покачал головой, узнав про вынужденно длинные каникулы.

Мне сделалось несколько неуютно, как всегда, когда взрослые задают нам вопросы про школу, и потому никак не придумывалось, о чём повести разговор, чтобы дядя сразу почувствовал себя одним из нас. Я, правда, спросил, играет ли он в крикет, но он ответил, что последнее время не играет, а потом все замолчали до самого начала обеда.

Перед приходом дяди мы вымыли лица и руки, причесались и выглядели все очень прилично, особенно Освальд, который утром к тому же сходил постричься.

Когда Элиза внесла обед и ушла, мы, как пишут в книгах, переглянулись в безмолвном отчаянии. Похоже, обед получился таким же скучным, как вчерашний ужин с отцом, только еда была, конечно, гораздо вкуснее.

Дикки пнул Освальда под столом, чтобы тот хоть что-то выдавил из себя. И намёк получился достаточно ощутимым, потому что ботинки на Дикки были новые и жёсткие. Но Освальд взял себя в руки и не стал пинаться в ответ. И тут дядя справился по поводу кролика:

– Сами будете резать, сэр, или поручите это мне?

А Элис спросила у дяди:

– Что вам больше понравится – взрослый обед или обед-игра?

И он, ни секунды не размышляя, ответил:

– Ясное дело, обед-игра. А? Вот именно!

Мы быстренько научили дядю, как обедают неустрашимые охотники. Кролик мигом у нас стал оленем, добытым в Зелёном лесу с помощью наших по-робингудски надёжных тисовых луков. И когда дядя его нарезал, мы принялись поджаривать это роскошное мясо на длинных, отщеплённых от дров лучинах, которые дядя же и выстругал. Дядин кусок немножко обуглился, но он сказал, что мясо всё равно потрясающе вкусное, и добавил, что дичь особенно хороша, если добудешь её сам.

Когда Элиза унесла кости от кролика и принесла пудинг, мы, дождавшись её ухода, поставили блюдо на пол и расправились с ним старым добрым, давно придуманным способом. Пудинг был диким вепрем, и сражаться с ним – даже с помощью вилок – было нелегко, потому что он до последнего вздоха отчаянно боролся за свою жизнь.

Дядя атаковал яростно, подпрыгивал и испускал победные вопли каждый раз, как вилка его достигала цели, однако, когда подошёл момент получить свою порцию, сказал:

– Нет, спасибо. Вам стоит пощадить мою печень. А? Вот именно.

Но он согласился отведать немного миндаля и изюма, когда мы забрались на шкаф и сорвали их с ветвей огромных деревьев. И от инжира тоже не отказался, как только угощение прибыло на богатом торговом судне, трюм которого был забит до отказа всевозможными экзотическими диковинами. Кораблём нам служил большой ящик, и мы, остальные, угощались из него конфетами и кокосом.

Это был славный, обильный пир, и когда он закончился, мы спросили:

– Надеемся, вам это понравилось больше вчерашнего ужина?

А дядя ответил:

– Ни один обед в жизни не доставлял мне ещё столь огромного удовольствия.

Вежливость не позволила ему ничего сказать об отцовском ужине, и это нас окончательно убедило: несмотря на ужасную бедность, он истинный джентльмен.

Пока мы приканчивали остатки пира, он закурил сигару и принялся рассказывать про охоту на тигров и про повадки слонов, а мы пытались его расспросить про вигвамы, ожерелья из ракушек, мокасины и бобров, но он то ли ничего об этом не знал, то ли стеснялся обычаев своей родины.

Мы замечательно провели с ним время, и когда настала пора прощаться, Элис меня ткнула в бок, а я сказал:

– У нас остались ещё от нашего полусоверена шиллинг и три пенса. Возьмите, пожалуйста, их, потому что вы нам очень нравитесь, а нам они не нужны, и мы будем рады, если они станут вашими. – С этими словами я вложил деньги в его ладонь.

– Пожалуй, возьму вот эту монетку в три пенни, – ответил он, повертев их все. – Но лишить вас остального не вправе. Кстати, где вы добыли деньги на этот королевский пир? Полсоверена, как я понял? А? Вот именно!

И мы стали ему рассказывать про разные способы, которыми искали сокровище, а он сперва слушал стоя, а потом до того заинтересовался, что снова сел. Последний способ, когда Элис сперва просто играла в волшебную лозу, а потом с её помощью обнаружила настоящие полсоверена, кажется, увлёк дядю больше всех остальных, и ему захотелось самому посмотреть, как она это делает. Но мы объяснили, что волшебная лоза предназначена только для поиска золота и серебра, а так как дом уже обшарен сверху донизу, можно уверенно утверждать: золота здесь больше нет.

– Но серебро-то осталось, – возразил дядя. – Давайте как следует спрячем корзинку со столовыми приборами, а милая Элис попробует обнаружить её своей лозой. А? Вот именно!

– Не получится, – покачала головой Дора. – Потому что в нашей корзинке никакого серебра сейчас нет. А то, которое было вчера на столе во время ужина, я по просьбе Элизы одолжила у мамы соседского Альберта. Отец на такие вещи никогда не обращает внимания, но Элиза подумала, что с серебром вам будет поприятнее. Наше-то собственное отправили в полировку, но, мне кажется, отец не смог заплатить за работу, потому что назад к нам оно не вернулось.

– Боже правый, – выдохнул дядя, разглядывая прожжённую по вине Гая Фокса дыру в кресле. – Ну и сколько же вы получаете карманных денег? А? Вот именно.

– Сейчас нисколько, – не стала скрывать Элис. – Но этот шиллинг нам всё равно не нужен. Мы очень хотим, чтобы вы взяли его себе, правда ведь? – посмотрела она на нас.

– Да, – подтвердили мы хором.

Дядя, однако, и после этого не захотел взять шиллинг, но перед уходом задал нам ещё много разных вопросов, а на прощание сказал:

– Ну, молодые люди, вы даже представить себе не можете, какое доставили мне удовольствие. Никогда не забуду вашего доброго гостеприимства. Надеюсь, бедный индеец сможет вас однажды пригласить на ответный обед.

Освальд ответил, что мы, конечно же, все придём, но дядя совершенно не должен из кожи вон лезть, чтобы его обед был таким же вкусным, как наш. Мы вполне удовлетворимся холодной бараниной и рисовым пудингом. (Вы, дорогие читатели, конечно же, давно поняли, что нам не по вкусу такая еда, но Освальд умеет себя вести и никогда не поставит в неловкое положение достойного джентльмена с подорванным состоянием.)

Бедный индеец ушёл.

И пусть нам не удалось отыскать никакого сокровища, зато мы великолепно провели время. Уверен, что дядя тоже.

Мы до того расстроились, когда он ушёл, что даже чай пить без него не захотели. Но всё равно это был замечательный день. Ведь мы сумели доставить радость бедному индейцу, а себе – огромное удовольствие. Потому что, как верно отметила Дора, лучший на свете пир – это пир души и разума, и наплевать вам на чай.

Вот только душа и разум Г. О. не возликовали после лучшего на свете пира. Элизе даже пришлось ему дать желудочный порошок, который она подмешала в порцию желе из красной смородины, оставшегося от отцовского ужина. Остальные не чувствовали никаких неприятных последствий и надеялись, что дядя тоже в порядке. Что же касается нашего младшего брата, подозреваем, он пострадал исключительно оттого, что слишком налегал на кокос.

Глава 16
Конец поискам сокровищ

Мы приближаемся к концу наших поисков сокровищ. Потрясающему и замечательному концу, вслед за которым жизнь наша стала совсем иной. Как если бы наши судьбы вдруг пережили землетрясение, которое перевернуло их вверх тормашками.

День, который последовал за охотой на пудинг в компании дяди, начался с грусти и мрачности. Но жизнь такая штука: поди пойми, что как начнётся и чем закончится. Ведь именно в этот день всё и должно было случиться.

Тем не менее раннее утро такого поворота не предвещало. Одно сплошное уныние и расстройство. Никто из нас не чувствовал себя хорошо. Уж не знаю почему. Видать, так совпало.

На отца в очередной раз навалилась жуткая простуда, и Дора сперва убедила его не ехать в Лондон, а остаться в уюте и тиши кабинета, а потом сама сварила ему жидкую кашу, потому что Элиза нормальную кашу варить не умеет – сплошь комки, а внутри, когда раскусишь, сырая овсянка.

Из-за отца мы старались не шуметь и, вспомнив совет щедрого благотворителя, заставили Г. О. делать уроки.

Мне стало очень скучно. Случается, просыпаешься с мыслью, будто жизнь упёрлась в мрачную точку. Всё интересное уже произошло, а дальше тебя не ждёт ничего, кроме нудной тягомотины. Подобное настроение обычно накатывает дождливыми днями, и на улице впрямь лило не переставая.

Словом, повторяю, ничто ничего хорошего не предвещало, но никогда ведь не предугадаешь заранее, как всё сложится на самом деле.

Дикки проворчал, что, если так и дальше пойдёт, он убежит из дома и наймётся на корабль юнгой. А Элис сказала, что подумывает о монастыре, где ей, наверное, будет неплохо.

Г. О. куксился из-за порошка, который ему вчера дала Элиза, и для развлечения загрёб сразу две книги, пытаясь одну читать правым глазом, а другую – левым, исключительно по той причине, что одну из них хотел читать Ноэль. Вредничал, понятное дело, и вдобавок к животу от этого разболелась его голова.

Сам виноват. Уже достаточно большой, чтобы на собственном опыте уразуметь, как нехорошо вредничать. О чём Освальд объявил ему без околичностей, когда Г. О. попытался ему пожаловаться. По праву старшего считаю своим долгом всегда указывать ему на то, что он не прав.

В ответ Г. О. разразился рёвом, и Освальду волей-неволей пришлось перейти от воспитания к униманию, потому что отец хотел поболеть в тишине. И Освальд сказал:

– Вот сейчас от такого ора порошок у тебя в животе вскипит и разъест все твои внутренности.

Дора тут же заявила Освальду, что он ужасен.

Тогда Освальд решил вообще больше не вмешиваться и отошёл к окну понаблюдать, как по улице проезжают трамваи. Г. О. тоже туда подошёл. И Освальд, который всегда безошибочно ощущает момент, когда нужно от строгости перейти к великодушному прощению, подарил ему огрызок синего карандаша и два почти новых пера.

Так они продолжали глядеть на булыжную мостовую, всё сильнее заливаемую дождём, когда вдруг увидели трёхколёсный кеб, кативший по направлению к дому со стороны станции.

– А вот и карета феи-крёстной! – воскликнул Освальд. – Сейчас доедет до нашего дома и остановится. Сами увидите.

Все остальные вмиг оказались возле окна, чтобы посмотреть. А Освальд, хоть и утверждал, будто кеб возле них остановится, сказал это просто так и был немыслимо потрясён, когда тот и впрямь остановился возле их дома.

На крыше кеба громоздились какие-то коробки, а из окон торчали бугристые свёртки. Будто бы кто-то собрался пожить на берегу моря или какой-нибудь джентльмен вёз на продажу много вещей из своего дома.

Кебмен спустился, и сидевший внутри человек, который нам не был виден, начал передавать ему свёртки разных размеров и форм, а тот принимал и широко улыбался.

Дора сказала:

– Жалко, никто из нас их вовремя не предупредил, что они ошиблись адресом.

Из кеба тем временем высунулась нога, пытавшаяся нащупать ступеньку. Это было похоже на то, как болтает лапами черепаха, если её держать в воздухе. Следом за первой возникла вторая нога, потом ещё множество свёртков, и Ноэль воскликнул:

– Да это же бедный индеец!

Да, это был именно он.

Элиза открыла дверь, а мы все свесились вниз, перегнувшись через перила. Отец, услыхав шорох коробок и свёртков, которые заносили в прихожую, совершенно забыл, что ужасно простужен, и вышел. (А вот если вы поступите так же в простуде и насморке, вас обязательно назовут непослушным и безответственным.)

А потом мы услышали, как бедный индеец сказал отцу:

– Знаешь, Дик, я вчера обедал с твоими детьми. Полагаю, они тебе рассказали. Самые замечательные детёныши, которых я когда-либо видел. И почему ты позавчера не дал нам встретиться? Старшая – вылитая бедняжка Дженни. А уж Освальд – настоящий мужчина, а если это не так, значит я африканец. А? Вот именно. И ещё вот что, Дик: не удивлюсь, если найду знакомого, который взбодрит твой бизнес. А? Вот именно.

Затем они с отцом вошли в кабинет, дверь за ними закрылась, а мы, тут же спустившись вниз, стали обследовать свёртки. Оболочкой для некоторых из них послужили старые и довольно грязные газеты, перевязанные длинными полосками ткани. Другие, в плотной коричневой бумаге, были, похоже, из магазина. А ещё мы увидели коробки.

Нам оставалось только теряться в догадках. Дядя приехал у нас пожить и это его багаж? Или вся уйма вещей, которые мы сейчас видим, предназначена на продажу? Кое-какие из них пахли пряностями, как лавка колониальных товаров. А про один из свёртков Элис, пощупав, уверенно заявила, что это тюк сена. Вскорости мы услышали, как дверь кабинета медленно открывается.

– Бежим! – тут же крикнула Элис.

Ну, мы и удрали. Все, кроме Г. О., которого дядя поймал за ногу, когда он пытался догнать нас на лестнице.

– Подглядываешь в багаж? – спросил его дядя.

И мы все тоже вернулись. Во-первых, было бесчестно бросать Г. О. в щекотливой ситуации, а во‐вторых, нам самим не терпелось узнать, что находится в свёртках и коробках.

– Я ничего не трогал, – оправдывался Г. О. – А вы к нам приехали жить? Я очень надеюсь, что да.

– Ничего страшного, даже если и трогал, – ответил хороший и добрый наш дядя-индеец. – Это же всё равно для вас.

Я уже несколько раз вам описывал случаи, когда мы все немели от изумления, ужаса или радости, но не помню, чтобы немота находила на нас с такой силой, как после этих его слов.

А дядя тем временем продолжал:

– Мой старый друг, которому я рассказал про замечательный обед с вами, и про монетку в три пенни, и про волшебную лозу, и про всё прочее, до того впечатлился, что прислал вам в подарок вот эти вещи. Кое-какие из них даже прибыли из Индии.

– А вы тоже прибыли из Индии? – спросил Ноэль.

И когда он ответил «да», мы все очень удивились, потому что даже не представляли себе такого и считали его индейцем, а вовсе не индийцем³⁴. То-то он ничего ровным счётом не мог нам сказать про бобров, вигвамы и мокасины!

Он попросил нас помочь, и мы вместе с ним отнесли всё им привезённое в детскую, где он принялся развязывать, разворачивать и распаковывать свёртки, пока весь пол не устлала бумага.

Отец тоже пришёл и устроился в кресле имени Гая Фокса.

Горю нетерпением рассказать вам про вещи, которые нам прислал старый друг дяди. Уверен, что человек это очень славный.

Там оказались игрушки для самых младших из нас. Модели паровозов для Дикки и меня. Чайные сервизы из японского фарфора для девочек – красные, белые и золотые. Конфеты – в коробках и развесные. Ярды и ярды нежнейшего шёлка из Индии, чтобы девочкам из него сшить платья. Настоящий индийский меч для Освальда. Книга с японскими картинками для Ноэля и множество других книг. Шахматы слоновой кости для Дикки, с ладьями в виде слонов, на спине у которых стоит башня замка. Кстати, одна из станций лондонской подземки называется «Элефант-энд-Касл» («Слон и башня»)³⁵, но я раньше не понимал, как это может выглядеть.

В свёртках из коричневой бумаги, перехваченной крест-накрест верёвками, оказались коробки с играми, большие деревянные ящики с сухофруктами и другими лакомствами.

А из старых газет перед нами возникло множество индийских вещей. Одна прекраснее другой. Никогда раньше не видел столько великолепия. Резные вееры. Серебряные браслеты. Нити и нити янтарных бус. Ожерелья из необработанных драгоценных камней, которые дядя назвал бирюзой и гранатами. Шали и платья из шёлка. Шкатулки из коричневого дерева с золотой инкрустацией. Коробочки из слоновой кости и серебряные подносы. И ещё разные штучки из меди.

А дядя приговаривал: «Это вам, молодой человек!» Или: «Маленькой Элис, полагаю, должен понравиться этот веер!» Или: «На мой взгляд, Доре будет к лицу этот зелёный шёлк. А? Вот именно».

Отец так глядел на дядю и на нас, словно видит сон наяву, пока не дошла очередь и до него. Дядя вручил ему нож из слоновой кости для разрезания бумаг и коробку сигар:

– Это тебе, Дик, от моего старого друга, который, как он говорит, и твой старый друг.

И он подмигнул отцу, а отец в ответ подмигнул ему, и хотя нам он всегда запрещает так делать, но мы с Г. О. точно заметили, что себе он это позволил.

Вот так прекрасно в тот день всё и вышло. Мы всё-таки отыскали сокровища. На сей раз абсолютно точно и безошибочно. Никогда не видел ещё таких гор подарков. Прямо как в сказке.

Даже Элизе досталась шаль, и, полагаю, заслуженно. Ведь это она нам тогда приготовила пудинг и кролика. И Освальд её не особо винит за курносый нос и за то, что волосы она очень редко причёсывает. Кажется, она просто не любит щётки – ни для головы, ни для пола, а Освальд умеет быть снисходительным даже к людям, которые не моют уши.

Индийский дядя с тех пор стал часто к нам приходить, каждый раз обязательно принося для нас ещё что-то от своего старого друга. Однажды друг ему передал для нас каждому по соверену. Потом прислал деньги, чтобы мы могли полюбоваться на Хрустальный дворец³⁶, и дядя по его просьбе туда нас отвёз. И в цирк мы с ним тоже сходили.

А незадолго до Рождества дядя сказал:

– Помните, когда я некоторое время назад обедал у вас, вы обещали отобедать у меня, если мне когда-нибудь удастся вас пригласить? Ну вот, мне удалось, и я решил устроить рождественскую вечеринку. Не в само Рождество, потому что его все празднуют дома, а на следующий день. Холодная баранина и рисовый пудинг. Придёте? А? Вот именно.

Мы ответили, что, конечно же, отобедаем у него с удовольствием, если только позволит отец, потому что именно так полагается отвечать. И бедный индеец, то есть я хотел сказать – дядя, тут же заверил нас:

– Несомненно, позволит, потому что, благодарение богу, и сам придёт.

Мы все приготовили дяде рождественские подарки. Девочки собственноручно сшили из обрезков подаренного им шёлка мешочки для носовых платков и расчёски. Я (на паях с Дикки) купил ему ножик с тремя лезвиями. Г. О. – оглушительно громкий свисток.

А Ноэль решил преподнести дяде коробочку из слоновой кости, которую получил в День волшебных подарков от дядиного старого друга. Ноэль, конечно, не сам её покупал, зато считал самой лучшей своей вещью и потому был уверен, что, хоть он и не потратил на подарок собственных денег, дядя не обидится.

Мне кажется, дела у отца пошли лучше. Вероятно, друг дяди уже вложил в отцовское предприятие деньги, и это влило в него жизнь, как кусок хлеба, вовремя поданный голодающему. У нас появились новые костюмы, девочкам сшили платья из индийского шёлка, а на рождественский ужин к дяде мы поехали аж в двух кебах. Один подали для отца с девочками, а другой – для нас, мальчиков.

Где живёт дядя, ни он сам, ни отец нам заранее не объяснили, и мы по этому поводу изнывали от любопытства. Когда наши кебы начали подниматься на гору, ведущую к Блэкхиту, нам показалось, что он поселился в одном из маленьких убогих домишек Гринвича, но кебы, миновав пустошь, въехали сквозь большие ворота на дорогу, по сторонам которой тянулся кустарник, покрытый, словно волшебный лес, белой блестящей изморозью. Вот уж и впрямь рождественская картинка.

Наконец мы остановились прямо перед одним из тех солидных, больших краснокирпичных особняков с несметным количеством окон, глядя на которые даже снаружи чувствуешь, как хорошо и уютно внутри. На ступеньках стоял с важным видом индийский дядя в синем сюртуке и жёлтом жилете из тюленьей кожи, из кармана которого свисала цепочка с брелоками от карманных часов.

– Он, видимо, нанялся сюда дворецким, – предположил Дикки. – Бедный. Всё из-за подорванного состояния…

Ноэль счёл это вполне возможным, так как в подобных домах, по его словам, должно служить не меньше тысячи представительных дворецких.

Дядя спустился по ступенькам, сам открыл дверцу кеба, что, как мне казалось, в обязанности дворецких не входит, и провёл нас внутрь.

Мы оказались в прекрасном холле, устланном медвежьими и тигровыми шкурами.

Ещё там были большие напольные часы, на циферблат которых днём выходило изображение солнца, ночью – луны. Кроме того, о наступлении очередного часа возвещала фигурка Повелителя Времени. «Флинт Эфорт. 1776» – было выгравировано на этих часах.

Мы также увидели лису в стеклянной витрине, не живую, конечно, а чучело. Лиса ела утку, тоже чучело. А над дверьми висели рога оленей и разных других животных.