Kitabı oku: «Моя любовь», sayfa 2

Любовь, измена и колдун

 
В горах, на скале, о беспутствах мечтая,
Сидела Измена худая и злая.
А рядом под вишней сидела Любовь,
Рассветное золото в косы вплетая.
 
 
С утра, собирая плоды и коренья,
Они отдыхали у горных озер
И вечно вели нескончаемый спор —
С улыбкой одна, а другая с презреньем.
 
 
Одна говорила: – На свете нужны
Верность, порядочность и чистота.
Мы светлыми, добрыми быть должны:
В этом и – красота!
 
 
Другая кричала: – Пустые мечты!
Да кто тебе скажет за это спасибо?
Тут, право, от смеха порвут животы
Даже безмозглые рыбы!
 
 
Жить надо умело, хитро и с умом.
Где – быть беззащитной, где – лезть напролом,
А радость увидела – рви, не зевай!
Бери! Разберемся потом.
 
 
– А я не согласна бессовестно жить.
Попробуй быть честной и честно любить!
– Быть честной? Зеленая дичь! Чепуха!
Да есть ли что выше, чем радость греха?!
 
 
Однажды такой они подняли крик,
Что в гневе проснулся косматый старик,
Великий Колдун, раздражительный дед,
Проспавший в пещере три тысячи лет.
 
 
И рявкнул старик: – Это что за война?!
Я вам покажу, как будить Колдуна!
Так вот, чтобы кончить все ваши раздоры,
Я сплавлю вас вместе на все времена!
 
 
Схватил он Любовь колдовскою рукой,
Схватил он Измену рукою другой
И бросил в кувшин их, зеленый, как море,
А следом туда же – и радость, и горе,
И верность, и злость, доброту, и дурман,
И чистую правду, и подлый обман.
 
 
Едва он поставил кувшин на костер,
Дым взвился над лесом, как черный шатер,
Все выше и выше, до горных вершин,
Старик с любопытством глядит на кувшин:
 
 
Когда переплавится все, перемучится,
Какая же там чертовщина получится?
Кувшин остывает. Опыт готов.
По дну пробежала трещина,
Затем он распался на сотню кусков,
И… появилась женщина…
 

Как мне тебе понравиться?.

 
Как мне тебе понравиться?
Стать мрачным и непонятным?
А может быть, вдруг прославиться
Поступком невероятным?
 
 
Или вдруг стать мятежным,
Порывистым и упрямым?
А может быть, нежным-нежным
И ласковым самым-самым?..
 
 
А то вдруг лукаво-мглистым,
Сплетающим ловко сети?
Иль простодушно-чистым,
Доверчивым, словно дети?
 
 
Иль стать искушенным в жизни,
Солидным и мудрым очень,
Так, словно бы между прочим,
Роняющим афоризмы?
 
 
Разгневать тебя мне, что ли,
Поссорясь с тобой всерьез?
Иль рассмешить до колик,
До радостно-глупых слез?
 
 
Богатым прийти иль бедным,
С подарками или без?
Словом ли вдруг хвалебным
Поднять тебя до небес?
 
 
Что делать? Куда направиться:
К другу или врагу?
Откуда решенье явится?
Как мне тебе понравиться,
Понять уже не могу!
 
 
А ты даже будто рада
Терзать меня, как юнца.
Но только любовь не надо
Испытывать до конца.
 
 
Запомни мое пророчество:
Когда-нибудь, как во сне,
Страдая от одиночества,
Ты снова придешь ко мне.
 
 
И, бросивши спесь красавицы,
Скажешь: – Встречай, чудак!
Я с сердцем не в силах справиться.
Ну, как мне тебе понравиться? —
А я улыбнусь: – Никак!..
 

1970

Сны – обман, и верить снам не надо…

 
Сны – обман, и верить снам не надо,
Все во сне бывает невпопад,
Так нам с детства, кажется, твердят.
Был и я всегда того же взгляда,
Надо думать, с самого детсада.
 
 
Впрочем, шутки прочь. В моей груди
Завелись крамольные сомненья.
Я не мистик, но сама суди,
Так ли уж нелепы сновиденья?
 
 
Прежде, когда нам во мгле ночной
Улыбалась каждая звезда,
Сколько планов я связал с тобой,
Сколько раз ты снилась мне тогда!
 
 
Снилось мне, что я счастливей всех,
Что навеки взял твою любовь.
Снился мне твой золотистый смех
И углом изломанная бровь.
 
 
Сон причудлив, и порой бывало,
Что во сне не то услышу я.
– Надо ждать, – ты наяву сказала.
А во сне сказала: – Я твоя!
 
 
Сон не точен – это не беда.
Главное, что были мы дружны,
Главное, что снились мне тогда
Радостно-приподнятые сны.
 
 
Почему ж теперь, когда с тобой
Прожили мы вместе столько лет,
Прежних снов уж и в помине нет,
А из-за портьеры в час ночной
Сон ко мне являться стал иной.
 
 
Стал все чаще видеть я во сне
Губы крепко сжатые твои,
И все чаще стали сниться мне
Острые словесные бои.
 
 
Сон причудлив, и все больше стало
Надо мной свистеть сердитых стрел.
Наяву ты холодно сказала:
– Я люблю, но попросту устала. —
А во сне сказала: – Надоел.
 
 
Сон не точен, это не беда.
Главное теперь, пожалуй, в том,
Что не так мы, кажется, живем,
Что порою стало нам вдвоем
Неуютно так, как никогда.
 
 
Говорят, что верить снам не надо.
Сны – мираж, туманные края…
Прежде был и я того же взгляда,
А теперь вот усомнился я.
 
 
Ничего на свете не случится.
Для того, чтоб стали мы дружны,
Сами что-то сделать мы должны.
Вот тогда, наверно, будут сниться
Мне, как прежде, радостные сны.“
 

1962

Раздумье

 
Когда в непогоду в изнеможенье
Журавль что-то крикнет в звездной дали,
Его товарищи журавли
Все понимают в одно мгновенье.
 
 
И, перестроившись на лету,
Чтоб не отстал, не покинул стаю,
Не дрогнул, не начал терять высоту,
Крылья, как плечи, под ним смыкают.
 
 
А южные бабочки с черным пятном,
Что чуют за семь километров друг друга:
Усы – как радары для радиоволн.
– Пора! Скоро дождик! – сигналит он,
И мчится к дому его подруга.
 
 
Когда в Антарктике гибнет кит
И вынырнуть из глубины не может,
Он SOS ультразвуком подать спешит
Всем, кто услышит, поймет, поможет.
 
 
И все собратья-киты вокруг,
Как по команде, на дно ныряют,
Носами товарища подымают
И мчат на поверхность, чтоб выжил друг.
 
 
А мы с тобою, подумать только,
Запасом в тысячи слов обладаем,
Но часто друг друга даже на толику
Не понимаем, не понимаем!
 
 
Все было б, наверно, легко и ясно,
Но можно ли, истины не губя,
Порой говорить почти ежечасно
И слышать при этом только себя?
 
 
А мы не враги. И как будто при этом
Не первые встречные, не прохожие.
Мы вроде бы существа с интеллектом,
Не бабочки и не киты толстокожие.
 
 
Какой-то почти парадокс планеты!
Выходит порой – чем лучше, тем хуже.
Вот скажешь, поделишься, вывернешь душу
Как в стену! Ни отзвука, ни ответа…
 
 
И пусть только я бы. Один, наконец,
Потеря не слишком-то уж большая.
Но сколько на свете людей и сердец
Друг друга не слышат, не понимают?!
 
 
И я одного лишь в толк не возьму:
Иль впрямь нам учиться у рыб или мухи?
Ну почему, почему, почему
Люди так часто друг к другу глухи?!
 

1968

«От скромности не подымая глаз…»

 
От скромности не подымая глаз,
С упрямою улыбкой на губах,
Ты говоришь, уже в который раз,
О том, чтоб я воспел тебя в стихах.
 
 
Зачем стихи? Не лучше ль, дорогая,
Куплю тебе я перстень золотой?!
– Купить – купи, но и воспеть – воспой.
Одно другому вовсе не мешает!
 
 
Эх, люди, люди! Как внушить вам все же,
Что тот, кто для поэзии рожден,
Способен в жизни «покривить» рублем,
Всем, чем угодно: злом или добром,
А вот строкою покривить не может.
 
 
Ведь я же превосходно понимаю,
Каких стихов ты неотступно ждешь:
Стихов, где вся ты ласково-простая,
Где твой характер ангельски хорош;
 
 
Где взгляд приветлив, добр и не коварен
И сердце полно верного огня;
И где тебе я вечно благодарен
За то, что ты заметила меня.
 
 
Вот так: то хмуря бровь, то намекая,
Ты жаждешь поэтических похвал.
И будь все это правдой, уверяю,
Я б именно вот так и написал!
 
 
Но ты же знаешь и сама, конечно,
Что все не так, что все наоборот,
И то, что я скажу чистосердечно,
В восторг тебя навряд ли приведет.
 
 
И если я решусь на посвященье,
Мне не придется заблуждаться в том,
Что будет ожидать меня потом
За этакое «злое преступленье»!
 
 
Я лучше ничего не напишу.
Я просто головою дорожу!
 

1969

«Солдатики спят и лошадки…»

 
Солдатики спят и лошадки,
Спят за окном тополя.
И сын мой уснул в кроватке,
Губами чуть шевеля.
 
 
А там, далеко у моря,
Вполнеба горит закат
И, волнам прибрежным вторя,
Чинары листвой шуршат.
 
 
И женщина в бликах заката
Смеется в раскрытом окне,
Точь-в-точь как смеялась когда-то
Мне… Одному лишь мне…
 
 
А кто-то, видать, бывалый
Ей машет снизу: «Идем!
В парке безлюдно стало,
Побродим опять вдвоем».
 
 
Малыш, это очень обидно,
Что в свете закатного дня
Оттуда ей вовсе не видно
Сейчас ни тебя, ни меня.
 
 
Идут они рядом по пляжу,
Над ними багровый пожар.
Я сыну волосы глажу
И молча беру портсигар.
 

1960

Улетают птицы

 
Осень паутинки развевает,
В небе стаи, будто корабли —
Птицы, птицы к югу улетают,
Исчезая в розовой дали…
 
 
Сердцу трудно, сердцу горько очень
Слышать шум прощального крыла.
Нынче для меня не просто осень —
От меня любовь моя ушла.
 
 
Улетела, словно аист-птица,
От иной мечты помолодев,
Не горя желанием проститься,
Ни о чем былом не пожалев.
 
 
А былое – песня и порыв.
Юный аист, птица-длинноножка,
Ранним утром постучал в окошко,
Счастье мне навечно посулив.
 
 
О, любви неистовый разбег,
Жизнь, что обжигает и тревожит!
Человек, когда он человек,
Без любви на свете жить не может.
 
 
Был тебе я предан, словно пес,
И за то, что лаской был согретым,
И за то, что сына мне принес
В добром клюве ты веселым летом.
 
 
Как же вышло, что огонь утих?
Люди говорят, что очень холил,
Лишку сыпал зерен золотых
И давал преступно много воли.
 
 
Значит, баста! Что ушло – пропало.
Я солдат. И, видя смерть не раз,
Твердо знал: сдаваться не пристало,
Стало быть, не дрогну и сейчас.
 
 
День окончен, завтра будет новый.
В доме нынче тихо… Никого…
Что же ты наделал, непутевый,
Глупый аист счастья моего?!
 
 
Что ж, прощай и будь счастливой, птица!
Ничего уже не воротить.
Разбранившись – можно помириться,
Разлюбивши – вновь не полюбить.
 
 
И хоть сердце горя не простило,
Я, почти чужой в твоей судьбе,
Все ж за все хорошее, что было,
Нынче низко кланяюсь тебе…
 
 
И довольно! Рву с моей бедою.
Сильный духом, я смотрю вперед.
И, закрыв окошко за тобою,
Твердо верю в солнечный восход.
 
 
Он придет, в душе растопит снег,
Новой песней сердце растревожит.
Человек, когда он человек,
Без любви на свете жить не может.
 

1960

Разрыв

 
Битвы словесной стихла гроза.
Полные гнева, супруг и супруга
Молча стояли друг против друга,
Сузив от ненависти глаза.
 
 
Все корабли за собою сожгли,
Вспомнили все, что было плохого.
Каждый поступок и каждое слово —
Все, не щадя, на свет извлекли.
 
 
Годы их дружбы, сердец их биенье —
Все перечеркнуто без сожаленья.
Часто на свете так получается:
В ссоре хорошее забывается.
 
 
Тихо. Обоим уже не до споров.
Каждый умолк, губу закусив.
Нынче не просто домашняя ссора,
Нынче конец отношений. Разрыв.
 
 
Все, что решить надлежало, решили.
Все, что раздела ждало, разделили.
Только в одном не смогли согласиться,
Это одно не могло разделиться.
 
 
Там, за стеною, в ребячьем углу,
Сын их трудился, сопя, на полу.
Кубик на кубик. Готово! Конец!
Пестрый, как сказка, вырос дворец.
 
 
– Милый! – подавленными голосами
Молвили оба. – Мы вот что хотим… —
Сын повернулся к папе и маме
И улыбнулся приветливо им.
 
 
– Мы расстаемся… совсем… окончательно…
Так нужно, так лучше… И надо решить.
Ты не пугайся. Слушай внимательно:
С мамой иль с папой будешь ты жить?
 
 
Смотрит мальчишка на них встревоженно.
Оба взволнованы… Шутят иль нет?
Палец в рот положил настороженно.
– И с мамой, и с папой, – сказал он в ответ.
 
 
– Нет, ты не понял! – И сложный вопрос
Каждый ему втолковать спешит.
Но сын уже морщит облупленный нос
И подозрительно губы кривит…
 
 
Упрямо сердце мальчишечье билось,
Взрослых не в силах понять до конца.
Не выбирало и не делилось.
Никак не делилось на мать и отца!
 
 
Мальчишка! Как ни внушали ему,
Он мокрые щеки лишь тер кулаками,
Никак не умея понять: почему
Так лучше ему, папе и маме?
 
 
В любви излишен всегда совет.
Трудно в чужих делах разбираться.
Пусть каждый решает, любить или нет,
И где сходиться, и где расставаться.
 
 
И все же порой в сумятице дел,
В ссоре иль в острой сердечной драме
Прошу только вспомнить, увидеть глазами
Мальчишку, что драмы понять не сумел
И только щеки тер кулаками.
 

1961

Гостья

 
Проект был сложным. Он не удавался.
И архитектор, с напряженным лбом,
Считал, курил, вздыхал и чертыхался,
Склонясь над непокорным чертежом.
 
 
Но в дверь вдруг постучали. И соседка,
Студентка, что за стенкою жила,
Алея ярче, чем ее жакетка,
Сказала быстро: – «Здрасьте!» – и вошла.
 
 
Вздохнула, села в кресло, помолчала,
Потом сказала, щурясь от огня:
– Вы старше, вы поопытней меня…
Я за советом… Я к вам прямо с бала…
 
 
У нас был вечер песни и весны,
И два студента в этой пестрой вьюге,
Не ведая, конечно, друг о друге,
Сказали мне о том, что влюблены.
 
 
Но для чужой души рентгена нет,
Я очень вашим мненьем дорожу.
Кому мне верить? Дайте мне совет.
Сейчас я вам о каждом расскажу.
 
 
Но, видно, он не принял разговора:
Отбросил циркуль, опрокинул тушь
И, глянув ей в наивные озера,
Сказал сердито: – Ерунда и чушь!
 
 
Мы не на рынке и не в магазине!
Совет вам нужен? Вот вам мой совет:
Обоим завтра отвечайте «нет»,
Затем что нет здесь чувства и в помине!
 
 
А вот когда полюбите всерьез,
Поймете сами, если час пробьет,
Душа ответит на любой вопрос,
И он все сам заметит и поймет!
 
 
Окончив речь уверенно и веско,
Он был немало удивлен, когда
Она, вскочив, вдруг выпалила резко:
– Все сам заметит? Чушь и ерунда!
 
 
Слегка оторопев от этих слов,
Он повернулся было для отпора,
Но встретил не наивные озера,
А пару злых, отточенных клинков.
 
 
– «Он сам поймет»? Вы так сейчас сказали?
А если у него судачья кровь?
А если там, где у других любовь,
Здесь лишь проекты, балки и детали?
 
 
Он все поймет? А если он плевал,
Что в чьем-то сердце то огонь, то дрожь?
А если он не человек – чертеж?!
Сухой пунктир! Бездушный интеграл?!
 
 
На миг он замер, к полу пригвожден,
Затем, потупясь, вспыхнул почему-то.
Она же, всхлипнув, повернулась круто
И, хлопнув дверью, выбежала вон.
 
 
Весенний ветер в форточку ворвался,
Гудел, кружил, бумагами шуршал…
А у стола «бездушный интеграл»,
Закрыв глаза, счастливо улыбался.
 

1961

У ночного экспресса

 
Поезд ждет, застегнутый по форме.
На ветру качается фонарь.
Мы почти что двое на платформе,
А вокруг клубящаяся хмарь.
 
 
Через миг тебе в экспрессе мчаться,
Мне шагать сквозь хмурую пургу.
Понимаю: надо расставаться.
И никак расстаться не могу.
 
 
У тебя снежинки на ресницах,
А под ними, освещая взгляд,
Словно две растерянные птицы,
Голубые звездочки дрожат.
 
 
Говорим, не подавая виду,
Что беды пугаемся своей.
Мне б сейчас забыть мою обиду,
А вот я не в силах, хоть убей.
 
 
Или вдруг тебе, отбросив прятки,
Крикнуть мне: – Любимый, помоги!
Мы – близки! По-прежнему близки! —
Только ты молчишь и трешь перчаткой
Побелевший краешек щеки.
 
 
Семафор фонариком зеленым
Подмигнул приветливо тебе,
И уже спешишь ты по перрону
К той, к другой, к придуманной судьбе.
 
 
Вот одна ступенька, вот вторая…
Дверь вагона хлопнет – и конец!
 
 
Я безмолвно чудо призываю,
Я его почти что заклинаю
Горьким правом любящих сердец.
 
 
Стой! Ты слышишь? Пусть минута эта
Отрезвит, ударив, как заряд!
Обернись! Разлуки больше нету!
К черту разом вещи и билеты!
И скорей по лестнице! Назад!
 
 
Я прощу все горькое на свете!
Нет, не обернулась. Хоть кричи…
Вот и все. И только кружит ветер.
Да фонарь качается в ночи.
 
 
Да стучится сердце, повторяя:
«Счастье будет! Будет, не грусти!»
Вьюга кружит, кружит, заметая
Белые затихшие пути…
 

1963

Моя любовь

 
Ну каким ты владеешь секретом?
Чем взяла меня и когда?
Но с тобой я всегда, всегда:
Днем и ночью, зимой и летом!
 
 
Площадями ль иду большими
Иль за шумным сижу столом,
Стоит мне шепнуть твое имя —
И уже мы с тобой вдвоем.
 
 
Когда радуюсь или грущу я
И когда обиды терплю,
И в веселье тебя люблю я,
И в несчастье тебя люблю.
Даже если крепчайше сплю,
Все равно я тебя люблю!
 
 
Говорят, что дней круговерть
Настоящих чувств не тревожит.
Говорят, будто только смерть
Навсегда погасить их может.
 
 
Я не знаю последнего дня,
Но без громких скажу речей:
Смерть, конечно, сильней меня,
Но любви моей не сильней
 
 
И когда этот час пробьет
И окончу я путь земной,
Знай: любовь моя не уйдет,
А останется тут, с тобой.
 
 
Подойдет без жалоб и слез
И незримо для глаз чужих,
Словно добрый и верный пес,
На колени положит нос
И свернется у ног твоих.
 

1965

«Мне не надо высокой фразы…»

 
Мне не надо высокой фразы:
Не клянись «ни концом, ни венцом»
В том, что, став моей, ты ни разу
Не подумаешь ни о ком.
 
 
И в любви не клянись, не надо,
Ну представь, что любовь прошла.
Значит, будешь сама не рада
Тем словам, что теперь дала.
 
 
Да и я б не позволил вновь,
Унижаясь, вослед стремиться
И на клятве держать любовь,
Все равно как на нитке птицу.
 
 
Чепуха тут и лесть и месть,
И давай согласимся смело:
Если есть любовь – значит, есть,
А все клятвы – пустое дело!
 
 
Только, видишь ли, вот беда!
Нету правил без исключенья,
И словесные заверенья
Все же надобны иногда.
 
 
Я прошу тебя вот о чем:
Как бы жизнь ни была сурова,
Быть лишь с правдой к лицу лицом,
Только правду всегда, во всем.
В этом, в этом ты дай мне слово!
 

1966

На рассвете

 
У моста, поеживаясь спросонок,
Две вербы ладошками пьют зарю,
Крохотный месяц, словно котенок,
Карабкаясь, лезет по фонарю.
 
 
Уж он-то работу сейчас найдет
Веселым и бойким своим когтям!
Оглянется, вздрогнет и вновь ползет
К стеклянным пылающим воробьям.
 
 
Город, как дымкой, затянут сном,
Звуки в прохладу дворов упрятаны,
Двери домов еще запечатаны
Алым солнечным сургучом.
 
 
Спит катерок, словно морж у пляжа,
А сверху задиристые стрижи
Крутят петли и виражи
Самого высшего пилотажа!
 
 
Месяц, прозрачным хвостом играя,
Сорвавшись, упал с фонаря в газон.
Вышли дворники, выметая
Из города мрак, тишину и сон.
 
 
А ты еще там, за своим окном,
Спишь, к сновиденьям припав щекою.
И вовсе не знаешь сейчас о том,
Что я разговариваю с тобою…
 
 
А я, в этот утром умытый час,
Вдруг понял, как много мы в жизни губим.
Ведь если всерьез разобраться в нас,
То мы до смешного друг друга любим.
 
 
Любим, а спорим, ждем встреч, а ссоримся
И сами причин уже не поймем.
И знаешь, наверно, все дело в том,
Что мы с чем-то глупым в себе не боремся.
 
 
Ну разве не странное мы творим?
И разве не сами себя терзаем:
Ведь все, что мешает нам, мы храним.
А все, что сближает нас, забываем!
 
 
И сколько на свете таких вот пар
Шагают с ненужной и трудной ношею.
А что, если зло выпускать, как пар?!
И оставлять лишь одно хорошее?!
 
 
Вот хлопнул подъезд во дворе у нас,
Предвестник веселой и шумной людности.
Видишь, какие порой премудрости
Приходят на ум в предрассветный час.
 
 
Из скверика ветер взлетел на мост,
Кружа густой тополиный запах,
Несутся машины друг другу в хвост,
Как псы на тугих и коротких лапах.
 
 
Ты спишь, ничего-то сейчас не зная,
Тени ресниц на щеках лежат,
Да волосы, мягко с плеча спадая,
Льются, как бронзовый водопад…
 
 
И мне (ведь любовь посильней, чем джинн,
А нежность – крылатей любой орлицы),
Мне надо, ну пусть хоть на миг один,
Возле тебя сейчас очутиться.
 
 
Волос струящийся водопад
Поглажу ласковыми руками,
Ресниц еле слышно коснусь губами,
И хватит. И кончено. И – назад!
 
 
Ты сядешь и, щурясь при ярком свете,
Вздохнешь, удивления не тая:
– Свежо, а какой нынче знойный ветер!
А это не ветер. А это – я!
 

Хмельной пожар

 
Ты прости, что пришел к тебе поздно-препоздно,
И за то, что, бессонно сердясь, ждала.
По молчанью, таящему столько «тепла»,
Вижу, как преступленье мое серьезно…
 
 
Голос, полный холодного отчуждения:
– Что стряслось по дороге? Открой печаль.
Может, буря, пожар или наводнение?
Если да, то мне очень и очень жаль…
 
 
Не сердись, и не надо сурового следствия.
Ты ж не ветер залетный в моей судьбе.
Будь пожар, будь любое стихийное бедствие,
Даже, кажется, будь хоть второе пришествие,
Все равно я бы к сроку пришел к тебе!
 
 
Но сегодня как хочешь, но ты прости.
Тут серьезней пожаров или метели:
Я к цыганам-друзьям заглянул по пути,
А они, окаянные, и запели…
 
 
А цыгане запели, да так, что ни встать,
Ни избыть, ни забыть этой страсти безбожной!
Песня кончилась. Взять бы и руки пожать,
Но цыгане запели, запели опять —
И опять ни вздохнуть, ни шагнуть невозможно!
 
 
Понимаю, не надо! Не говори!
Все сказала одна лишь усмешка эта:
– Ну а если бы пели они до зари,
Что ж, ты так и сидел бы у них до рассвета?
 
 
Что сказать? Надо просто побыть в этом зное.
В этом вихре, катящемся с крутизны,
Будто сердце схватили шальной рукою
И швырнули на гребень крутой волны.
 
 
И оно, распаленное не на шутку,
То взмывает, то в пропасть опять летит,
И бесстрашно тебе, и немножечко жутко,
И хмельным холодком тебе душу щемит!
 
 
Эти гордые, чуть диковатые звуки,
Словно искры, что сыплются из костра,
Эти в кольцах летящие крыльями руки,
Эти чувства: от счастья до черной разлуки…
До утра? Да какое уж тут до утра!
 
 
До утра, может, каждый сидеть бы согласен.
Ну а я говорю, хоть шути, хоть ругай,
Если б пели цыгане до смертного часа,
Я сидел бы и слушал. Ну что ж! Пускай!
 

1971

Хорошим женам

 
Сколько раз посвящались стихи влюбленным,
Их улыбкам, словам и ночам таинственным.
Ну а эти вот строки – хорошим женам,
Не всегда еще, может быть, оцененным
И не слишком-то, кажется, многочисленным.
 
 
Скажем так, ведь любимая, что клянется
Где-нибудь на свидании, под луною,
Неизвестно ведь чем еще обернется:
То ли радостью, то ли обидой злою.
 
 
Да и та, что на свадьбе сидела рядом
И великое счастье вам обещала,
Может быть, помурлыкает для начала,
Чтоб потом изничтожить огнем и ядом.
 
 
А хорошие жены – совсем иное.
Ведь они только раз рождены любить,
И – навечно. Что самое основное.
И они, эти жены, бесспорно, стоят,
Чтоб о них с восхищением говорить!
 
 
И случись у хорошей жены порой
Провиниться в каком-то поступке мужу,
Разговор у них будет лишь меж собой,
Пусть хоть мягкий, пускай хоть любой крутой,
Но ничто для других не всплывет наружу.
 
 
И еще, может, тем она хороша,
Что скажи о нем кто-то кривое слово —
Отпарирует разом острей ножа.
Ни за что не потерпит ее душа
Ни единого слова о нем худого.
 
 
Отпускай ее тысячу раз подряд,
И потом не придется краснеть неловко,
Хоть к морям, хоть в любую командировку,
Хоть к чертям, хоть к красавцам, хоть в рай, хоть в ад!
 
 
Недостатки? Я знаю, конечно, есть.
Их имеет и славная-переславная.
Только мы говорим про любовь, про честь,
Ну, короче, про самое что-то главное.
 
 
Не секрет, что любой наш сердечный приступ —
Результат нервотрепок в различных грозах.
И скандальные жены легко и быстро
Отправляют мужей своих неречистых
Без обратного литера «под березы».
 
 
А хорошие, радость храня сердцам,
Хоть размолвки бывают порой, а все же
Никогда не скандалят по пустякам,
Да и в сложных делах не скандалят тоже.
 
 
Мы их видели в жизни не раз, не два,
Там, где жены иные в беде скисали,
Находили любовь они и слова
И – в ладони ладонь, к голове голова —
Шли сквозь черное зло и сквозь все печали.
 
 
Пусть различны их лица, несхож наряд:
Скромный свитер иль платьице от модисток, —
Все равно в них гордая кровь декабристок,
И горит Ярославны прекрасный взгляд.
 
 
Только как их узнать, ну хотя б примерно?
Вряд ли кто-нибудь в мире бы нам сказал.
Впрочем, это, быть может, не так и скверно —
Ведь иначе всех прочих невест, наверно,
Просто б напросто замуж никто не брал.
 
 
Да и можно ль кого-то судьбы лишать?..
Ну, а вам, настоящим, хорошим женам,
Я б хотел с уважением и поклоном
Просто каждой бы руку поцеловать.
 
 
И хочу я, чтоб вас на земле любили
Очень преданно, бережно и без срока.
Словно в юности – радостно и глубоко,
В общем, так, как того вы и заслужили!
 

1976