Kitabı oku: «Контрольный выстрел», sayfa 3

К тому же она ещё действует. Поместившись в вагон, можно, подражая «взрослым» суровым временам, перемещаться из пункта А в пункт Б. Можно в подражание путешественникам былых времён пить чай из стакана в подстаканнике, трескать крутые яйца и жирную колбасу. Вот только на юг уже не разъездишься, через несколько часов начинаются земли, отпавшие от Империи, чужие государства. Можно, правда, шесть дней ехать на восток и насладиться расстоянием, достойным фараонов. Скоро у нас эти расстояния, конечно, отберут более сильные нации.

Смерть художественной фильмы

По грамматическим правилам начала XX века следовало говорить не фильм, но фильма. «И целлулоид фильмы воровской», «и целлулоид фильмы пожелтелой» – звучат в моей памяти элегантные, как всякая старомодность, речевые эти обороты. Память же моя раздобыла кунсткамеровские «фильмы» вероятнее всего у Мандельштама из стихотворения «Аристократка и гордячка» (рифмуется с «любовная горячка») – «влюбилась в лейтенанта флота». Откуда бы ни раздобыла, но согласитесь, что это круто – «фильмы».

Столетие тому назад братья Люмьер хорошо начали, просто отлично, показав документальный первый фильм – движущийся, прибывающий на вокзал поезд. Вот так бы и служить кинематографу правде жизни… Но вместо этого трусливо поджали хвост и быстренько смешали новое изобретение с театром, со спектаклем. Кинематограф проблуждал в тупике театра около 100 лет.

В самом деле, у фильма та же условная формула, что и у спектакля. Во временной формат около двух часов вмещаются события, разворачивающиеся как минимум в течение нескольких лет (лишь иногда – нескольких дней), потому вся идея выглядит как символическая видеотелеграмма на заранее заданную тему. В условном фильмовом времени ни одна сцена не длится более нескольких минут. Художественный фильм – это принципиально поверхностное зрелище. Художественный фильм – это механическим образом заснятый на целлулоидную ленту спектакль. Фильм – ближайший родственник и спектакля и романа, и всё это – виды искусства для людей с оформленными браками, это буржуазные виды искусства. Люди с неоформленными браками предпочитают более спонтанные виды.

Уже четверть века я не могу смотреть так называемые художественные фильмы. Движущиеся картинки. Сильнейшие симптомы отвращения к х/ф появились у меня по прибытии в Америку в 1975 году. Отвращение я испытывал и ранее, в СССР, но там мой опыт зрителя был невелик. Потому что, оказавшись в чужой стране и вскоре сделавшись безработным, я был обречён быть принесённым в жертву телевизионному экрану и провёл немало пустых вечеров, утешая себя кинопродукцией страны янки. В результате в первую очередь я проникся ненавистью к историческим фильмам. В них со школьной старательностью скопированные с рисунков в школьных учебниках действовали трусоватые герои с бородами и в кольчугах: какие-нибудь Айвенго (читалось Иванхоэ) и Робин Гуды с подкрашенными по-голливудски глазами, окружённые толпой вспомогательных персонажей. Команда вспомогательных состояла из обязательного комедийного средневекового деда Щукаря, ну вы знаете весь этот casting вокруг Чапаева: Петька, Анка, Фурманов, только средневековые, с луками в руках.

В новом для меня свете я был вынужден просмотреть и некоторое количество новых для меня гангстерских фильмов: мужчины в двубортных костюмах и шляпах-кастрюлях с полями неистово состязались в вульгарности, кто пошлее скажет; боялись женщин и потому вовсю третировали своих барашкообразных подружек. Гангстерам противостояли плоские, как стиральные доски, и совершенно непонятно по каким причинам неподкупные американские эфэсбешники, лохнессы. Всю эту новую для меня белиберду я некоторое время смотрел, и даже с увлечением, не замечая или стараясь не замечать её «художественность», то есть ходульность, банальность характеров, тупость сюжетов и самой посылки фильма и всего жанра гангстерских (да и вообще всех американских) фильмов: люди гробят друг друга и гоняют по пейзажам городским и сельским из-за пригоршни долларов, и только.

Параллельно я открыл для себя ковбойские фильмы. Настоящим неприятным шоком стал для меня фильм «Bus stop» – автобусная остановка – с актрисой Мэрилин Монро в главной роли. Я знал, что Мэрилин считала этот фильм вершиной своей карьеры. Фильм оказался любовной историей, довольно примитивно исполненной, девушки-официантки и деревенского парня-ковбоя, приезжающего из своего захолустья для участия в родео в главный город сельскохозяйственного штата (соответствует Георгиевску в Ставропольском крае). Просмотрев этот целлулоидный памятник фермерству и крестьянству, я, помню, навеки убил в себе те крохи комплекса неполноценности и к Западу, и к «их» звёздам и к киноиндустрии, которые у меня ещё оставались, ну как у представителя более архаичной профессии – писательской. За Мэрилин Монро мне стало стыдно, что она на уровне ВДНХ.

Позднее я увидел совсем школьные фильмы с Джеймсом Дином, и мне стало стыдно за Дина и за то, что в юности, мне говорили, я был на него очень похож. Все его шедевры, в том числе и «Rebel without cause», можно было показывать родителям трудных подростков в детской комнате советской милиции.

Я не могу смотреть х/ф. Они рассыпаются передо мною в куски. Я знаю, что сценарии написаны людьми со слабыми мозгами для людей с ещё более слабыми мозгами. Разум, много меньший, чем мой, задумал и записал неоригинальный обывательский сценарий х/ф. Я знаю, что недалёкие люди отобрали для съёмок профессиональных лицедеев – напыщенных, приторных и глупых. Я знаю, что, стремясь привязать действие фильма к исторической эпохе и к месту действия (Мексика, Нью-Йорк, Париж, леса Амазонки), костюмеры сшили лживые костюмы, поразглядывав для этого рисунки в книгах по истории или (лучший вариант) фотографии. Вся эта готовая херня: люди, костюмы, ландшафт и декорации – была затем соединена проводами диалогов. Ведь в Голливуде существуют не только артели сценаристов, как артели плотников или полотёров, но существует и специальность поуже – dialogist, то есть автор, специализирующийся по диалогам. Артели диалогистов нанимают для фильмов большого бюджета, которым суждено удивить мир, для blockbasters. Смешав всю эту липовую кашу, прибавив к этому лысоватого хряка-режиссёра с развратными помощниками и пошляками-операторами, катающимися на рельсах, присев у камер, как у пулемётов, оценивающими в трубу и без ягодицы и вымени актрис, – о нет, я не кинозритель! Из меня никакой индиец, египтянин, я, скорее, не верующий в птичку ребёнок, распотрошивший фотоаппарат в поисках птички, так и не вылетевшей. (Причём здесь индийцы и египтяне? Это нации, наполняющие свои кинотеатры до отказа – так они любят кино. Конкурируют с индийцами и египтянами только китайцы.) Я не верю в птичку, нудотина и тягомотина фильма унижает меня. Обыкновенно через десять минут я встаю. Порнофильм куда честнее, и эрегированный фаллос – он и есть эрегированный фаллос, вонзающийся в эту штуку. Исторический костюм ему не нужен, и обман здесь неуместен. Нет-нет, я не индийский, и не египетский, и не китайский наивный, со слаборазвитым воображением кинозритель. Но мой въедливый разум пересиливает во мне способность к иллюзии и фантазии. И это происходит не только со мной, феномен переключения каналов – zapping телевизора в поисках лучшего фильма – свидетельствует о том, что человечеству поднадоели условные двухчасовые убогие спектакли целлулоидных «фильм».

Есть категория фильмов, которые я не люблю особенно. Это советские и российские фильмы на иностранные сюжеты, в особенности на французские и испанские исторические сюжеты. Какие-нибудь советские «Три мушкетёра», «Королева Марго» или «Графиня де Монсоро». В таких фильмах одутловатые и жирные завсегдатаи Дома актёров выпендриваются под д'Артаньянов, Атосов, Портосов или Арамисов, а тёлки из спальных районов – под королев и миледи. Актёр Боярский вызывает у меня неудержимые позывы к рвоте. Его шляпа и усы для соблазнения обитательниц какого-нибудь Чкалова или Челябинска как бы прибыли из детского фильма «Кот в сапогах». Вся это франко-испанская тематика воняет студенческим капустником. Вообще, откуда у русских эта извращённая странная идея увлечённо штамповать целлулоидные ленты из чужой плохо понятой истории, прямо противоположной нашей? Когда актёры страны саней, лыж и белых медведей представляют персонажей знойного юга или Парижа, где снег падает один раз в десять лет. На х…я, хочется спросить, создаёте вы столь дикие фильмы-олигофрены? Снимайте фильмы о сборе клюквы и об оленях. Впрочем, есть и обратные примеры. Это когда маслина Омар Шериф сыграл доктора Живаго в одноимённом фильме. Получилась маслина в снегу – дичайшее произведение. Впрочем, был такой русский автор Александр Грин, произведения которого, пропитанные англофилией, повествовали о приключениях героев с английскими именами. Если не знать, что этот Грин всю жизнь прожил в Старом Крыму, можно принять его за переведённого англичанина.

Так что фильмы – дешёвенькое развлечение для неумного человека. А чем, вы думаете, занимаются хитрые евреи в своём Голливуде вот уже около ста лет? Гениальные шедевры для вас создают? Голливуд – это «Макдоналдс» популярной культуры, появившийся задолго до «Макдоналдса». А звуковое оформление! Вы ещё должны слушать звуковое оформление, чтобы глубже погрузиться в эту чушь. Шаги маньяка по пустому коридору вам ещё и сопровождают хрипами, тактами, аккордами, душераздирающими музыкальными воплями. Жизнь развивается без музыки, музыка есть глубоко искусственное. Музыка жизни – это гром, это шум рек, это шум автомобилей, это крик ворон… а не поп-группы… Но вас просто хотят расколоть на ваши рубли или доллары. Вот и всё.

Недавно в интервью газете «Коммерсант» заезжий кинематографист Питер Гринавэй объявил о смерти кинематографа. Он несколько неточно определяет проблему. Умер не кинематограф, но умер художественный фильм, то есть двухчасового формата спрессованная, построенная по законам театра история в коротких эпизодах, то есть умер скорее жанр, чем принцип просмотра движущегося изображения на экране. Удовольствие от возможности увидеть поезд некогда, более ста лет тому назад прибывший на французский вокзал, осталось удовольствием. Более того, таким способом на целлулоиде впервые в истории человечества стало возможным сохранять историю. Этой величайшей функции сохранителя истории у кинематографа никто не сможет отнять никогда. В этом величие и значение кинематографа: он сохранил для нас Ленина и Гитлера, Муссолини и Черчилля, так же как и исторические эпизоды битв Второй мировой войны, кадры убийств Кеннеди и Ассада. Он сохранил для нас улицы городов мира, какими они были столетие тому назад, сохранил типы людей, он создал возможность закрепить и хранить Историю.

Неприличное же сожительство старого пыльного спектакля и нового великого изобретения привело к созданию за сто лет дичайшего количества погонных миллиардов метров бездарных и тупых историй на целлулоиде. Бесстрастная монотонная жвачка для глаз, утомляющая человека и отвлекающая его от процесса жизни – любви и ненависти настоящих, живых, личных, а не вялых реакций на чужие плохо сыгранные страсти на экране. В середине прошлого века к непристойному союзу спектакля и кинематографа присоединилось новейшее изобретение: телевизор. На сегодня 2/3 телевизионного времени занимает прокат фильмов – то есть показ всё тех же заштопанных спектаклей. Снятые для телевидения фильмы-сериалы по качеству ещё хуже традиционных фильмов. Это совсем уж жалкая продукция.

Нельзя отрицать, что за всю историю существования художественного фильма как технического ухищрения были созданы интересные истории. Но их так мало, что все шедевры мирового кинематографа могут быть сочтены на пальцах двух рук, ну, может быть, ещё одну ногу придётся добавить. «Броненосец Потёмкин», «Рождение нации», «Триумф воли» далеки от театра и потому шедевры. Назвать их художественными фильмами можно только условно. Это не фильмы, но эпические полотна, созданные с помощью техники кинематографа.

В кинематографе без театра работы огромное количество, и талантливые люди будущего сделают эту работу. Документальное кино будет самым безумным и сногсшибательным в ряду современных техник понимания освоения мира; и это прежде всего вечно юная фотография, письма, документы, отпечатки пальцев, записи перехваченных телефонных разговоров, любительское видео, как те, что отбирают у боевиков, снимавших казни… Будущее у такого кинематографа – кинематографа-преступника, кинематографа-следователя, кинематографа-свидетеля – огромное, киноспектакль, х/ф не имеет будущего.

Моим другом был неплохой французский режиссёр Жоель Сериа. В Париже в 1980 году ко мне в дверь вломился режиссёр Душан Маковеев, и с тех пор мы с ним не раз встречались в Париже и в Белграде. Режиссёр Волькер Шлондорф мечтал сделать фильм по моему роману «Это я, Эдичка», и мы долго дискутировали об этом в Нью-Йорке, правда, потом он потерял продюсера, готового выложить деньги за экранизацию «Эдички». Так что я не голословный критик кинематографа. «Sweet movie» Маковеева близко подбирается к моему идеалу. Часть фильма снималась в западногерманских коммунах. Маковеев предвосхитил «Pulp fiction» и «Прирождённые убийцы» Тарантино и Стоуна. Good old Makoveev. По странному стечению обстоятельств Маковеев не раз останавливался в отеле «Winslow», где происходит основное действие романа «Это я, Эдичка».

Хлеб наш насущный

Хлеба в России поедается немыслимое количество. Ненужно много. Мужчина может умять и десять полновесных ломтей за обедом, а уж пять съест и школьник. Женщины со времени хождения пешком под стол привыкли к бессистемному поеданию в течение дня громоздких подслащённых булочек и прочей «сдобы». «Сдоба», то есть пироги, коржики, мучные рулеты, бублики разных видов продаются в России повсюду, в том числе и у станций метро, в любую погоду. В пургу их просто накрывают клеёнкой или пластиком. Неудивительно, что эта привычка поглощать тесто между завтраком и обедом и между обедом и ужином (это называется «заморить червячка») является таким же характерным национальным отличием, как и русский язык. Ну, разумеется, вся эта «сдоба» рано или поздно осядет у девушек на задницах и ляжках. Если группа тридцатилетних русских девушек проходит вблизи наблюдателя, то возможно почувствовать некоторое потряхивание почвы. Россия соревнуется с Америкой не только по количеству ядерных боеголовок, но и по количеству overweight женщин. Скоро Россия будет впереди, потому что всё большее количество простонародных девок видны на улицах сосущими пивные бутылки, и давно уже вошёл в обиход термин «пивная королева», означающий молодку, разбухшую на пиве как молочный поросёнок. В Соединённых Штатах есть чуть бьющий мимо термин «coach potato», но он употребляется по отношению к обоим полам, это разбухшая от «быстрой пищи» персона, проводящая большую часть дня на диване у телевизора. Буквально означает «диванная картофелина» или картофелина на диване.

Русские жрут очень много, безжалостно растягивая свои кишки. Возможно отыскать этому и социальное объяснение. В XX веке беднейшие слои населения России пережили несколько голодных периодов, в периоды войн, революций и социальных экспериментов. Отсюда, наверное, и родилась тенденция рассматривать людей худощавого сложения как больных и феномен, связанный со словечком «поправиться». Это «поправиться» пропутешествовало сквозь время и поколения и успешно процветает в России, забивая прямо противоположный идеал «fitness», когда девочки замучивают себя голодом, дабы похудеть. В России таких замученных немного. «Вашему ребёнку необходимо поправиться», – убеждает докторша мать нормального пацана, всего лишь переживающего период роста. «Кушай хорошо, кушай с хлебом, так ты никогда не поправишься», – наказывают матери своим детям уже поколениями. Чтобы мы «поправлялись», в моём поколении нас заставляли пить вонючий рыбий жир. После обеда рекомендовалось прилечь, чтобы «жирок завязался». Вряд ли русские матери понимали и понимают, что призывают следовать как идеальной модели телу ожиревшего мужчины. Худых подростков подозревали в наличии глистов и даже в злоупотреблении онанизмом.

Судя по всему, у наших голодных родителей и предков образовалась своеобразная эстетика для голодных: их идеалом был толстощёкий Гаргантюа. Впрочем, простым людям России французский мифологический толстяк неведом, разумеется. Как и модный в предыдущее десятилетие художник Ботеро, запечатлевший розовые тонны толстяков и толстячек на своих холстах. Богатырь Илья Муромец, по всей видимости, был жирным экземпляром. Мой первый сокамерник в Лефортово Лёха рассказывал мне о бутерброде, называемом «авианосец». Это батон, разрезанный вдоль целиком, намазанный маслом и сплошь уложенный колбасой. Таким «авианосцем» перекусывала московская школьница, его подружка; когда они познакомились, девушка училась ещё в старших классах школы. Лёха, стесняясь, утверждал, что в 22 года живот этой подружки наплывал на причинное место, что его следовало поднять для того, чтобы совершить естественный половой акт. Во какие девушки в России! Славянские необъятные телеса эти заставляют облизываться (я так предполагаю) иностранных людоедов, а садист в негодовании хватается за кнут, дабы тяжёлой работой заставить чувствовать всю эту массу белого жирного мяса. Американки, правда я не посещал их страну с 1990 года, бывают чудовищно огромны. Что чёрные, что белые. Я бы сказал, пугающе огромные.

Большинство жителей России питаются неразумно, жуют не задумываясь. Традиция питания (если можно назвать то, чем они занимаются, столь благородным термином) была передана им родителями, так сказать, опытным путём. Они едят в заведённые для них мамками и папками часы, а те в свою очередь восприняли традицию от своих родителей. Жрут плотно с утра, независимо от того, эвакуировали ли из себя уже предыдущую пищу, или так и давит она тяжестью внизу живота. (Наполненный дерьмом до горла человек, конечно же, не должен жрать, пока не эвакуирует пищу.) В России распространено в народе ложное убеждение, что если не набивать себя пищей три раза в день, то обязательно заболеешь язвой желудка или ещё каким-нибудь желудочно-кишечным заболеванием. Тогда как верно как раз обратное: если насильно заставлять свой желудок и кишки круглые сутки кипятить и разлагать пищу, переваривать её и перегонять, то излишняя работа эта тяжким бременем ложится на организм. Желудок и кишечник – отличные сверхсовременные кухонные аппараты организма, но гонять их на полную мощность 24 часа в сутки нельзя, нужно давать им отдохнуть. У российского же гражданина брюхо – это вечно кипятящаяся кастрюля, в ней постоянно пучится, гниёт, бродит и подогревается всякая бросовая дрянь, которой он нажрался в течение дня. Естественно, что кастрюля прожигается, окисляется, в ней образуются дыры, но это от переизбытка питания.

Рано утром жрать нельзя. (Ну, естественно, если тебе не давали есть до этого двое суток, то утро ли, вечер – тебе едино – ешь!) Встань, попей чайку, выпей кофе, сходи опорожни желудок, если не хочешь или не можешь, жди, пока желудок опорожнится, только после этого в него, пустой и лёгкий, можно сбрасывать ещё пищу. То, что необходимо принимать пищу три раза в день, – чушь собачья. Существует 2600-летняя институция буддистского монашества. Все эти 2600 лет поутру монахи разбредаются с деревянными мисками просить у мирян подаяние. Дело происходит в бедной Индии и в соседних бедных странах мира. Миска наполняется обычно лишь к вечеру овощами, иногда рыбой, лепёшками, зерном. Тогда монах садится и трапезничает – поедает содержимое миски. Один раз в день две тысячи шестьсот лет это происходит. При такой естественной диете организм не перегружается. Буддистские монахи известны своим долголетием, никаких особых болезней желудка у них не наблюдается. Адепты одноразового питания были и в Европе. Известный философ Иммануил Кант из Кёнигсберга питался один раз в день и несмотря на слабое от природы здоровье прожил до глубокой старости. Среди других его разумных предложений по части надзора над своим организмом он рекомендовал движения. «Постель – гнездо всех болезней», – правильно понял он ещё в XVIII веке.

На самом деле дело не в одноразовом или трёхразовом питании, не в количестве раз приёма пищи, но в том, чтобы пища принималась по мере реальной надобности организма. Тогда бы женщинам не пришлось бы вести бессмысленную и упорную борьбу с лишним весом. Представляется нормальным питаться два раза в день: обед и не слишком поздний ужин. Хлеба человеку много не требуется, так же как и картохи, нет смысла забивать все кишки булочками. Хорошо бы по возможности питаться «малогабаритной», если можно так сказать, но полезной пищей. И даже в поедании простой картохи есть трюк: картошку (если она не гнильё уж совсем) нужно потреблять с кожурой, так как все витамины и питательные вещества содержатся именно в кожуре. Так что воспоминания блокадников Ленинграда о тяжёлых голодных днях, когда они вынуждены были кипятить картофельную кожуру, следует читать с поправкой, знак минус исправить в плюс. Они правильно варили кожуру, её и не нужно было срезать изначально – это самое ценное в картошке. То же самое касается поведения «утончённых» натур, очищающих ножом кожуру с яблок: мудак, это то, ради чего едят яблоки. Сердцевина яблока – его пазуха, там, где зёрна, также собрала в себе витамины. Ешь всё, огрызка не должно быть. Это же наблюдение касается чистюль, тщательно слупливающих мельчайшие волокна кожуры и цедры с мандаринов, апельсинов или грейпфрутов. Цедра полезна, даже кусочек кожуры с её эфирными маслами полезен. Маленькие дети инстинктом знают это, потому часто жуют кожуру мандаринов, сосновые иголки. Взрослый остолоп теряет связь с природой.

Я взялся за перо не с целью наставить соотечественников на путь истинный, не мне их исправлять, пусть их жрут свой хлеб и отращивают жопы (как-никак в тюрьму меня посадили, падлы, соотечественники, погань, палачи!), но с целью в процессе изложения их привычек и особенностей, может быть, разгадать некую тайну нации. Узнав которую, возможно будет здесь вправить сустав, там развить мышцу и voilá – здоровая нация.

Булочки, мороженое, пирожные – так ты, душенька, из смазливой конфетки-панкетки станешь отвратительной булочкой, а потом «тёткой», «бабищей», и самцы будут воротить от тебя морды.

Кипяти в себе пищу только тогда, когда надо это делать. Не разводи огонь в чреве попусту, береги свой организм. Не ходи с постоянно кипящей кастрюлей. Жрать хлеб – занятие пресное. Ты есть то – что ты ешь, орлы ведь жрут свежее сырое мясо, отчасти именно поэтому они и орлы. Хлеб – пища унылых землепашцев, от хлеба развивается апатия и анемия. Свирепые кочевники жрут мясо.

Мясо должен готовить мужчина. Мясо нужно готовить на очень горячей сковороде очень недолго. Минуты какие-то на одной стороне, ещё меньше времени – на другой. Лучше жрать совсем немного мяса, чем много говна.

Женщины слишком долго готовят еду. Проходят многие часы, прежде чем они наконец подают пищу на стол. Пищи этой всегда мало, она обычно переварена и пережарена, короче говоря переготовлена. В России вообще не умеют готовить мясо, а в особенности не умеют его готовить женщины. Они засушивают мясо тем, что накрывают его, сушат его, мясо становится серым. Серое мясо – мёртвое мясо. Из него ушла энергия. Кто дал женщинам славу кулинарок – неизвестно. Может быть, потому что мужчины в России инертны в массе своей и не выходят из-под опеки мамочки до старости лет?

Я встречал женщин, хорошо готовящих пироги (минимальное количество теста, вкусная начинка), встречал терпеливых салатниц. В России салатом называется всё, что измельчено и смешано вместе. Тогда как салат именно включает в себя основным ингредиентом по необходимости листья растения салата. Того или иного салата, их сотни сортов – салата.

Всегда инструктивно наблюдать, как женщины едят. У Лизы при этом всегда потел носик. «Ням, – говорила она. – Ням-ням». От еды, особенно от свинины, она получала большое удовольствие. Это потому что еда и секс, оба – удовольствия. Женщины вообще едят более плотоядно, чем мужчины, но, конечно, нужно какое-то время, чтобы она привыкла к вам, стала вам доверять и как следствие вела бы себя в еде естественно. Я не встречал вялых в еде женщин. Мне такие не попадались, может быть, потому, что еда, кажется, напрямую связана с сексуальной активностью. А партнёрши у меня были сексуально активные, других я не искал. Как ест женщина, так и делает свою женскую работу, очевидно будет справедливо заключить.