Kitabı oku: «Подросток Савенко, или Автопортрет бандита в отрочестве», sayfa 4

10

Эди-бэби и изрядно бухой уже Славка Цыган сидят в скверике у «Стахановского» клуба, курят и допивают бутылку-«огнетушитель» 0,8 все того же биомицина, которую им оставил выпивший с ними Саня Красный – он убежал к своей бабе, парикмахерше Доре, – и беседуют.

– Эх, Эди-бэби, – говорит Славка, – ты хороший парень, Эди-бэби. Скажи мне только, что ты тут делаешь?

– Живу, – отвечает Эди-бэби. – То же, что и ты, Славка, – добавляет он, усмехаясь.

– Дурак ты, чувак Эди! – восклицает Славка возмущенно. – Дурак!

– Отчего же это я дурак? – невозмутимо спрашивает Эди-бэби.

Если бы кто-нибудь другой, парень его возраста, сказал бы ему, что он дурак, он бы врезал ему этой же бутылкой, которую держит в руках, но Славка старый мужик и пропащий. Ребята говорили, что он даже на брата своего Юрку тянет, за что Юрка, безобидный технарь в очках, недавно все же побил пьяного Славку. Ударил. Действительно, на левой скуле у Цыгана подсохшая корочка крови.

– Нехуй тебе тут делать на Салтовке, среди шпаны. Пропадешь ты тут! – сокрушенно продолжает Цыган. – В тюрягу сядешь, вот помяни мое слово, сядешь, и очень скоро. Доиграешься, если не свалишь отсюда. А один раз сядешь, с твоим характером сядешь и второй. Ты азартный, как и я…

– Сам-то ты что тут делаешь, Цыган? – перебивает его Эди, передавая бутылку Цыгану.

Цыган булькает вином и, освобождаясь наконец от горлышка, говорит, тихонько икая:

– Хули ты на меня смотришь, чувак Эди, я старый уже человек. Я человек, если ты хочешь знать, пропащий. У меня все уже было, все позади. Я алкоголик, мне уже один хуй. Я сплю до трех часов, и мне не хочется вставать, потому что я боюсь выходить на улицу, так здесь холодно. Юрка и мать уходят на завод, я встаю с ними, делаю вид, что собираюсь ехать устраиваться на работу, но, когда они уходят, оставив мне пару рублей на трамвай, я опять ложусь спать. Я ненавижу работу. Ненавижу железо и людей, гремящих железом. У меня деликатный слух. Я другой, я не такой, как рабы пролетарии. Посмотри, какие у меня руки…

Эди-бэби молчит и не смотрит на руки Цыгана. Он знает, какие руки у Славки, тот ему не раз уже их показывал.

Цыган продолжает:

– Ебаная зима! Где мы живем, Эди-бэби, ты понимаешь, что мы живем в хуевейшем климате, в самом хуевом, говенном климате в мире. А почему, ты знаешь почему, чувак Эди?

– Почему? – спрашивает Эди.

– А потому, что наши предки-славяне были ебаные трусы, вот почему. Ты знаешь, Эди, что по-английски «слэйв», или «слав», значит «раб».

– Ну да? – искренне удивляется Эди.

– Правда, правда, – подтверждает Цыган. – У наших предков были рабские души, потому вместо того, чтобы мужественно отвоевать себе жаркие земли вокруг Средиземноморья, где растут лимоны, ты понимаешь, Эди-бэби, растут лимоны, – растягивает Славка и переходит вдруг на уничижительный саркастический шепот, – они, отказавшись от борьбы, позорно бежали в эти ебаные снега, и вот мы с тобой сидим на этой ебаной зеленой советской лавочке, и идет снег, и холодно, а у меня только этот ебаный плащ. И тот Юркин, – прибавляет он с пьяным смешком. – Разве это жизнь?

– Да, – соглашается Эди. – В тропиках лучше. Где-нибудь в Рио, в Буэнос-Айресе. «Сьюдадэ дэ нуэстра дэ синьора дэ Буэнос-Айрес…» – произносит он мечтательно. – Знаешь, как это звучит в переводе, Славка?

– Знаю, чувак, – говорит Цыган. – «Город Святой Девы – покровительницы моряков». Сокращенно местные называют его Байрес.

Славка знает все. С ним не скучно и можно узнать многое. Потом он остроумный, когда не очень пьян. Потому Эди-бэби и сидит сейчас с ним на лавочке. Славка все время читает, и даже по-английски. Вот и сейчас у него из кармана торчит какая-то иностранная газета. Два года Славка проучился в университете, пока не выгнали.

– Уебывай отсюда, Эди-бэби, пока не поздно. И не водись ты со шпаной, у них путь один – в тюрьму, ты же совсем другой, – опять ноет Славка и насильно тащит Эди-бэби к себе за отворот куртки. – Посмотри на меня! – требует он пьяно.

– Кончай, Цыган… – отмахивается Эди-бэби раздраженно.

– Нет, ты посмотри мне в глаза! – настаивает Цыган. Эди-бэби смотрит Цыгану в глаза. Славка пьяно улыбается: – В твоих глазах светится интеллигентность и природное благородство! – возглашает он. – Чего во всех твоих Кадиках, и Карповых, и Котах нет! И не будет! – кричит Славка.

– Накирялся ты, как свинья, – говорит Эди-бэби серьезно. – С тобой становится неинтересно.

– Может быть, – спокойно соглашается Славка. – Может быть, что и накирялся. Эх, – говорит он, внезапно вздыхая. – Скорее бы лето! Поеду я во Владивосток. Надоело мне тут с вами. Ты был когда-нибудь во Владивостоке, чувак Эди? – спрашивает он.

Эди не был во Владивостоке. Он покачивает головой: «Нет». Губы его заняты, он досасывает «огнетушитель».

– Во Владивостоке хорошо, – с наслаждением говорит Славка. – У тихоокеанских рыбаков полно денег. И у китобоев, – весело вспоминает Славка. – Во Владивостоке – база Тихоокеанской китобойной флотилии. Они, когда приходят в порт после полугода плаванья, у них карманы деньгами набиты! Представляешь, Эди, – карманы. И ничего не стоит из них эти деньги вытащить, – хитро добавляет Славка. – Хороший разговор изголодавшемуся в море по человеческому общению моряку ох как нужен. Второе дело после секса. Поехали со мной во Владивосток, Эди, а? Вдвоем мы с тобой хорошо смотримся. Я буду играть под моряка, а ты под моего младшего братишку.

– Поедем, – соглашается Эди-бэби, ставя допитый «огнетушитель» рядом со скамейкой. Он аккуратный – Эди-бэби.

– Представляешь, сидим мы с тобой, Эди, в кабаке, есть там такой на горе, туда именно ходят китобои, внизу – бухта Золотой Рог, а по ней – огни трансокеанских лайнеров… А, представляешь картину, старик Эди? – И, перебив открывшего было рот Эди-бэби, Цыган добавляет: – А ты знаешь, чувак Эди, что бухта во Владивостоке названа в честь бухты Золотой Рог в Стамбуле, а?

Эди-бэби слышал об этом, да.

– Да, – говорит он, – а почему?

– А потому, чувак Эди, что она и по очертаниям своим напоминает стамбульскую бухту, – тихо и назидательно, как учитель, произносит Славка. – «Во Стамбуле, в Константинополе…» – запевает он неожиданно, ударяя для поддержания такта ладонями по скамейке. Цыган сидит на скамейке, широко раздвинув ноги, и ладонями хлопает по куску скамейки между своими ляжками. Взгляд его падает на его собственную худую ляжку в штанине, и он обхватывает ее руками.

– Смотри, как похудел, – обращается он к Эди. – В вашем ебаном Харькове, на вашей ебаной Салтовке.

– А то она не твоя, Цыган? – замечает Эди-бэби. – И ни хуя ты не похудел, сколько тебя помню, ты всегда такой тощий и был. У тебя просто строение такое.

– Я родился в Москве, чувак Эди, – говорит Славка. – Запомни это, в Москве, а не в вашем вшивом городе. Мой отец – польский аристократ, ясновельможный пан Заблодски, – произносит он значительно. – Мать, правда, подкачала – русская блядь. Одно имя чего стоит – Екатерина, Катерина… Катька… – скандирует Славка. – Юрка в нее пошел, весь в нее, а я в папу…

Эди-бэби смеется, а Славка опять вздыхает и, перегнувшись через Эди-бэби, который сидит с краю скамейки, дотягивается до бутылки. Но, обнаружив, что бутылка пуста, швыряет ее через тропинку в решетчатый железный забор. Бутылка разбивается с неприятным хрустом.

– Ну, на кой хуй? – спрашивает Эди-бэби. – Сейчас мусора прибегут, сегодня их полно вокруг, праздник.

«Мусора» на салтовском жаргоне означает милиционеров. Один милиционер называется «мусор», несколько – уже «мусора».

– Не учи меня жить, – бросает Славка. – Ты еще малолетка, чтобы меня учить. Поживи с мое, тогда учи. Ебал я мусоров и тебя ебал! – заявляет он капризно. Он явно окосел.

– Ну и мудак же ты! – говорит Эди-бэби. – Старый уже мужик, а мудак. – Эди-бэби поднимается со скамейки и уходит.

Славке не хочется оставаться одному, потому он тоже плетется за Эди.

– Постой, чувак Эди, – бубнит он где-то сзади, – постой, куда ты?

Эди-бэби убыстряет шаги и скоро уже не слышит за собой Славки.

11

Парк пустой и уже чуть-чуть припорошенный снегом. Снег стал идти всерьез, потому Эди-бэби натягивает на свою остриженную Вацлавом голову капюшон. Удобная вещь – желтая куртка, а все потому, что модель снята с австрийского альпийского пальто. Кадик до сих пор таскает это пальто. Теперь бережет, правда, оно стареет. Кадик привез пальто с фестиваля. Конечно, такой материи, из которой сшито альпийское пальто, они не смогли найти в харьковских магазинах, пришлось купить обивочный желтый материал – такой употребляют на обивку кресел и диванов. В дождь материал чуть промокает, но ничего, зато подкладку выбрали толстую. Кадик даже предложил вставить под плечи и в капюшон полиэтиленовые прокладки, чтоб не промокали плечи и голова, но Эди не захотел – полиэтилен будет шелестеть. Эди-бэби не любит шелестения.

– Здравствуйте, мсье Савенко. – Голос этот Эди-бэби узнает из тысячи других.

Ася. У выхода из парка стоит Ася Вишневская и с ней Томка Гергелевич. У Томки в руках сумка с продуктами.

– Здравствуйте, мадмуазель Ася, – церемонно говорит Эди-бэби и подает Асе руку. Но, пожимая холодную руку рослой девочки в очках, он улыбается и уже неофициально целует ее в щеку. С Асей они друзья.

– Здравствуйте, мадмуазель Тамара, – говорит он Томке и пожимает ее руку в варежке. Сумку Томка поставила на снег. – Только что проснулись, Тома? – ехидно спрашивает Эди-бэби.

Он подъебывает Тамару. Всем известно, что больше всего на свете она любит спать. Красивая, еще выше Эди, несколько крупная для ее возраста девочка – ей шестнадцать, темно-рыжие волосы ее всегда по-женски забраны в пучок – очень нравится Эди-бэби, и ему хочется ее раздразнить, вытащить из ее обычного полусонно-меланхоличного спокойствия. В поселке о ней ходят самые различные слухи. Согласно одним, она ебется с человеком по кличке Шляпа – известным картежником и аферистом из центра города. Согласно другой версии Томкиной жизни, она спит до трех часов дня, никуда не выходит и бесконечно читает книги, чем ее родители ужасно недовольны. Отец Томки – строительный начальник, как и отец Витьки Головашова, потому у них отдельная квартира, и узнать что-либо достоверное о жизни Томки невозможно, ввиду отсутствия соседей. Эди-бэби и Толик Карпов как-то поймали младшего брата Томки и попытались было вытащить из него хоть какие-нибудь сведения. Толик даже стал выкручивать упрямому третьекласснику руки, пытаясь узнать, ебется ли Томка со Шляпой, тот верещал, кричал, что Толик фашист, сука и блядь, но сестру не предал. Пришлось отпустить. Эди-бэби не одобрял жестокого обращения Толика с бритым головастиком, но ему хотелось вывести рыжую Томку из равновесия.

Потому в ту же ночь он, Карпов и Кадик и собачка Карпова отправились на действующее русское кладбище, принесли оттуда свежий венок, сняв его со свежей могилы, положили венок Томке под дверь и, позвонив, умчались…

В другой раз, возвращаясь откуда-то пьяными (Толик живет рядом с Томкиным домом, а Эди-бэби всего через несколько домов), они опять решили сделать Томке гадость в отместку за ее высокомерие. Толик поймал в Томкином подъезде ее же кота, ударом о стенку убил его, и они привязали труп кота к ручке Томкиной двери. Кровавая месть. Им была отлично известна любовь Томки к ее коту. Дело в том, что за пару дней до убийства Томкиного кота, встретив Томку случайно в трамвае, она ехала из школы – она учится в другой школе, там же, где учится и Толик Карпов, – Эди-бэби, набравшись храбрости, предложил Томке «ходить с ним», пойти завтра с ним «гулять» на старое еврейское кладбище. Томка, улыбнувшись и лениво вздохнув, сказала, что хотя завтра и воскресенье, но она будет занята, будет спать, она предпочитает хороший сон прогулкам по кладбищу.

– Конечно, – сказал Эди-бэби, – тебе нужно выспаться. Ты же устаешь, не высыпаешься со Шляпой, он не дает тебе спать.

– Сам ты шляпа! – сказала Томка зло и стала протискиваться к выходу из трамвая.

Сейчас Томка, лениво сощурившись и глядя поверх Эди-бэби, сказала:

– А вам с Карповым не спится. Всех кошек в поселке успели перебить? Варвары!

«Проняло ее тогда все-таки, – думает Эди-бэби. – Достало».

– Куда направляются наши девочки? – спрашивает Эди-бэби.

– Наши девочки направляются домой, – говорит Ася. – Вот вышли погулять, а заодно зашли в гастроном, Томкина мама просила ее купить продукты.

– И я домой, – говорит Эди-бэби. – Пошли?

Эди-бэби секунду колеблется. Он не знает, взять ли ему из рук Томки сумку или нет. В это время к ним подходит, покачиваясь, Славка Цыган. Он наконец выбрался из парка.

– О-о-о! – вопит восторженно Цыган. – Эди-бэби уже подкадрил чувишек и сейчас пойдет с ними бораться. Сегодня вся Салтовка, и Тюренка, и весь Харьков, и вся необъятная страна победившего социализма будет шумно бораться, выключив свет. Много-много ведер пролетарской спермы и спермы служащих и советской интеллигенции, солдат и матросов, сержантов и старшин, а также офицеров и генералов будет залито в драгоценные сосуды советских гражданок, расположенные у них между ног. Эди-бэби, зачем тебе два сосуда, отдай один мне?!

Эди-бэби не успевает ответить Славке, оторопев от невероятной Славкиной наглости, а Цыган уже шагает к Томке, держащей свою сумку, уже, подняв ее с земли и пьяно ухмыляясь, произносит: «Сеньора! Откройте мне, пожалуйста, свою сумку, я в нее плюну!» И… плюет. Жирный желтый плевок сваливается на Томкины банки и бутылки в сумке.

– Это символизирует мой оргазм, – ухмыляется Славка.

Больше Славка ничего не успевает сказать, потому что Эди-бэби хватает его за руку, рывком поворачивает к себе… еще несколько движений, и Эди бросает Славку через себя, как его учил тренер Арсений. Через мгновение Славка валяется на твердой, подмерзшей, как мороженое, грязи, и от его рта на белом тонком снегу расползается кровь.

– Пошли! – командует Эди-бэби и, взяв Томкину сумку, переходит трамвайную линию.

Девочки молчаливо шагают за ним.

– Зачем ты его так? – нарушает наконец молчание Ася. – Он ведь, в сущности, безобидный.

Ася – гуманистка, они только три года назад репатриировались из Франции.

– Я – тоже, – говорит Эди-бэби зло. Он сам начинает жалеть, что пришлось наказать ебаного дурака. – Мудак! – ругается Эди-бэби. – Отребье человечества! Отброс!

– Говорят, что он спит со своей матерью, – хладнокровно замечает Тамара. – Я слышала, что именно за это его побил младший брат.

Свернув с Салтовского шоссе, они идут теперь по Поперечной улице. Фантазия у строителей Салтовского поселка была, очевидно, не очень обширной, потому улица, на которой живут Эди и Томка, называется Первой Поперечной, а есть еще Вторая, Третья и Четвертая. Полуподвальная столовая на Первой Поперечной сегодня, оказывается, работает, оттуда доносятся звуки музыки и шум пивных кружек. Эди-бэби бросает на столовую равнодушный взгляд, но потом вдруг думает: «А что, если?..»

Тамаркин дом совсем недалеко, Томка останавливается. Пришли.

– Где гуляешь Октябрьские? – спрашивает Эди-бэби Томку.

– А что, – улыбается Томка, – хочешь меня пригласить? Разве Светка тебя уже бросила?

– Чего это она должна меня бросить? – раздраженно спрашивает Эди-бэби. – Глупо, Тамара.

– Ну извини, – говорит Томка. – Значит, не бросила.

Из дома, из окна второго этажа, высовывается голова Томкиной матери.

– Томочка, деточка! Мы тебя ждем! – кричит она. – Здравствуйте, ребята!

Ася машет Томкиной матери рукой. Эди-бэби – нет.

– Мне пора, – говорит Тамара и протягивает Эди-бэби руку в варежке. – Спасибо вам, мужественный мужчина, за спасение моей чести. Желаю вам приятных праздников! Пока, Лизок, – говорит она Асе. – Я завтра зайду.

– Кривляка! – со злостью бросает Эди-бэби, глядя вслед Томке.

– Она хорошая девочка и неплохо к тебе относится, – замечает Ася, – но ты для нее мальчишка, разве ты не понимаешь?

– Она всего на год старше меня, – упрямится Эди-бэби.

– Женщина всегда старше мужчины, – спокойно парирует умная Ася. – Тамаре нравятся студенты. Парню, с которым она встречается сейчас, – 23 года.

«Ася говорит “встречается” вместо “ходит”, – думает Эди-бэби. – Зачем их семью поселили на Салтовке, они сюда не принадлежат». А вслух он говорит:

– Тогда ей нужно «встречаться» со Славкой Цыганом, ему – 24 года.

– А что, – усмехается Ася, – он не так плох. В глазах у него есть что-то такое… – Ася задумывается, – пошлое, что-то, что нравится женщинам. Тоска по женщине.

– Ох-ох, – Эди-бэби фыркает. – Этот-то носатый алкоголик, руки как на шарнирах… А во мне, значит, нет ничего, что нравится женщинам? – продолжает он полувопросительно, искоса поглядывая на Асю. – Учительница эстетики Елена Сергеевна, между прочим, даже привела мое лицо как пример самого привлекательного мужского лица в классе…

Ася смеется…

– Мужского лица… – повторяет она, – мужского лица…

Эди-бэби обижается.

– Ты чего, – говорит он насупившись, – чего смеешься? – С Асей они большие приятели, никому другому он бы случая с учительницей эстетики не рассказал бы, чего она смеется?

– Извини, Эди, – говорит Ася, уже не смеясь, а серьезно. – Ты будешь чудесным мужчиной, я уверена, но сейчас ты еще мальчик. Ты будешь, – говорит она, – потерпи, будешь лет через десять… или даже пятнадцать, – говорит она неуверенно.

– В тридцать лет! – восклицает Эди-бэби с ужасом. – Но я буду уже старик!

– Но сейчас ты выглядишь на двенадцать лет, – смеется Ася.

Чтобы проводить Асю, Эди-бэби прошел мимо своего дома. Теперь они стоят у Асиного подъезда.

– Хочешь зайти? – спрашивает Ася.

– Но твои же родичи, наверное, все дома, – колеблется Эди-бэби.

Язык Эди-бэби почти свободен от украинизмов, благодаря чисто говорящим по-русски отцу и матери, но иногда «родичи» все же проскальзывают.

– Ты же знаешь, какие они. Проходи прямо в мою комнату, туда никто не войдет.

– Хорошо, – соглашается Эди-бэби, и они входят в подъезд.

12

У семьи Вишневских целая квартира в три комнаты. Старший брат Арсений – коммунист, говорят, что во Франции его преследовали, потому семья перебралась в Советский Союз, из-за брата Арсения. Если бы они не были репатриированными, им бы не дали трехкомнатной квартиры, хотя у них и большая семья – отец, мать, две старшие дочери – Марина и Ольга, Арсений, Ася и младший брат Ванька, он же Жан.

Раньше у Аси не было своей комнаты, но теперь обе старшие сестры уже вышли замуж и живут в Центре с мужьями, потому у Аси своя комната с окном, выходящим на мощенное булыжниками шоссе и на высокий серый каменный забор автобазы, той самой, где работает парикмахером Вацлав. Всякий раз, приходя к Асе и выглядывая в ее окно, Эди-бэби вспоминает о Вацлаве. Шоссе перед Асиным окном весной и осенью становится непролазным морем грязи, как, впрочем, почти все салтовские дороги. Но сейчас грязь уже замерзла, и по ней бодро ходят люди на Тюренку и обратно.

– Хочешь вина? – спрашивает Ася, возвращаясь из глубины квартиры, где она говорила о чем-то с родителями по-французски.

Дома Вишневские говорят по-французски. Эди-бэби учит французский язык в школе со второго класса, но, конечно, не может разобрать, что они говорят, да еще при такой скорости.

– Хочу, – отвечает Эди-бэби.

Не потому, что Эди-бэби действительно хочет вина, вино у Аси в доме всегда виноградное, некрепкое и кислое, оно не берет Эди-бэби, как биомицин например. Эди-бэби знает, что вино у Аси в доме всегда очень хорошее, ее отец был во Франции дегустатором вин, но Эди-бэби не любит хорошего вина. Эди-бэби любит бокалы, в которых Ася подает вино, и маслины, с которыми она подает вино, и салфетки. Он никогда не признается Асе, что не любит самого вина, что он предпочитает биомицин.

Эди-бэби приятно бывать у Аси. Ему нравится обилие книг в доме. Мало того, что книги (в основном французские, но есть и русские, и английские) занимают все стены в большой комнате, но книги занимают целую стену и в Асиной комнате – это Асины книги, и у всех других членов семьи свои книги. Даже над Асиной кроватью, на деревянной полочке, так, чтобы было удобно дотянуться до них прямо с кровати, расположились книги. Ни у кого на Салтовском поселке нет такого количества книг, разве что у Борьки Чурилова, а если и есть, как у родителей Сашки Плотникова, то все очень скучные собрания сочинений во многих томах, затянутые в мрачные переплеты. У Аси необыкновенные книги – половина их издана за границей, даже те, что на русском языке. Ася дает Эди-бэби читать свои книги, она не жлоб. И сейчас у Эди-бэби в доме лежит несколько Асиных книг – роман «Три товарища» Ремарка и несколько номеров журнала «Отечественные записки» с романом очень странного писателя В. Сирина «Дар».

Эди-бэби нравится, как живут Вишневские. Нравятся даже их деревянные кровати-кушетки, которые они сделали сами. Большинство жителей Салтовки пользуется железными кроватями с железными же панцирными сетками. Летом можно увидеть, как салтовчане, вытащив свои кровати прямо на улицу, обваривают панцирные сетки кипятком и обливают их керосином – во многих квартирах есть клопы, и вывести их стоит больших усилий. В комнате у Эди-бэби нет клопов, его мать такая же аккуратная, как мать Сани Красного тетя Эльза, мать Эди-бэби – как немка.

Асина кровать покрыта цветным пледом, а поверх – шкурой. Рыжей, лисьей. Эди-бэби садится на шкуру.

Нравится Эди-бэби и освещение в доме Вишневских. Везде расставлены маленькие настольные лампы с абажурами из старых географических карт, это очень уютно придумано. В салтовских же домах свет идет сверху, от торчащих под потолком ламп, или совсем голых, или прикрытых матерчатыми оранжевыми или красными абажурами с длинными шелковыми кистями, что делает салтовские комнаты похожими в первом случае на общественный туалет, во втором – на гарем, такой гарем с абажурами Эди-бэби видел на картинках в старой географической книге о Турции.

Еще у Вишневских просторно, нет никому не нужных бегемотообразных буфетов и шифоньеров, отнимающих у человека жизненное пространство, только нужная мебель.

Ася приносит ему на подносе (!) вино и маслины. Вино венгерское – называется «Бычья кровь». Извиняясь, она говорит:

– Простите нас, мсье, за то, что мы вынуждены подавать вам венгерское вино, а не французское. К сожалению, аборигены не завезли в этот раз французского вина в близлежащий гастрономический магазин. – Ася, поставив поднос на низенький столик рядом с Эди-бэби, шутливо приседает, как это делают барышни в фильмах о дореволюционной жизни, и садится рядом.

Когда Ася говорит «аборигены», Эди-бэби не может удержаться от того, чтобы не сказать: «А! Бори и Гены!» Или если не сказать, то хотя бы вспомнить точный каламбур. Еще Ася часто употребляет словечко «местные». Асе не нравятся местные аборигены, и, когда она рассказывает Эди о Париже, в глазах ее иной раз появляется что-то похожее на слезы.

Когда Эди-бэби впервые познакомился с Асей, он учился в шестом классе, Ася говорила по-русски с акцентом, она тогда только что приехала в Харьков из Франции. Встретился Эди-бэби с Асей при очень романтических обстоятельствах. В театре.