Kitabı oku: «Священные монстры», sayfa 4

Луи-Фердинанд Селин: желчный инвалид

Сухощавый, изуродованный на 1-й мировой войне, куда отправился добровольцем, желчный инвалид, мрачный писатель-пессимист, доктор Селин настолько ненавидел la belle France, ее порядки, ее государство чиновников и народ тоже, что соблазнился пришлыми немцами, прыщавыми блондинами, явившимися на землю Франции. Впрочем, вскоре он раскусил и немцев, и они уже не казались ему больше спасением. В книге «Из одного замка в другой» он на одном вздохе в одном многостраничном монологе карикатуризирует и высмеивает конец войны. Живописует замок Зигмаринген у Дуная и всех, кто скрывается с ним в замке: маршала Петена, премьера Лаваля и немцев тоже. И немцев еще как. В презрительных и сатирических тонах.

Начинал Селин в 1932-м. Он выпустил ставшую культовой книгу «Путешествие на край ночи». Она была подобна разорвавшейся бомбе, эта книга – настоящее мировоззрение злобного правого анархиста. От нее тянуло сероводородом – от этой книги. Селин получил за «Путешествие…» премию Ренодо. Гонкура – премию более престижную – он не получил. Уже тогда и только поэтому в душе его поселилась горечь. Очевидно, ему было важно стать первым. Книга впервые говорила простым, народным языком о простой, приземленной, грязной жизни. О войне, которая оказалась для Селина и его героя грязной, неловкой и трагичной, о пребывании в роли «колонизатора» в Африке, о приезде в Америку, о работе врачом в кварталах для бедных. Последняя часть – о работе врачом – наиболее неудачная, потому что мрачные клинические приключения бедняка и бедняков так же скучны, как советские книги о колхозниках или бродвейские улыбчивые сказки о миллионерах.

Мой парижский приятель Ален Бастье, учитель, густоусый, в кепочке, поклонник Селина, скопил у себя дома коллекцию редких изданий книг Селина и о Селине, портретов и прочих раритетов, вплоть до записей голоса Селина. Для Алена Бастье Селин – бог. И еще для сотен тысяч французов. Селин, несомненно, совершил революцию во французской литературе – он привел нового героя: брюзжащего нигилиста, говорящего языком улицы. (Так и вижу Алена, набивающего в свою машинку табак, широкое лицо простого работяги растягивается в улыбке: «Видишь ли, Эдуард, Селин – это бог».) Этот его новый герой Бенему наговорил немало интересных истин, зрение у него как у ребенка, потому он увидел множество голых королей и всякий раз восклицал, кричал, оповещал об этом.

Селин обновил французскую литературу, указав ей пример, что есть еще непочатые запасы народных слов, народного видения, народных мнений. До него французская литература говорила языком избранных интеллектуалов. У Селина чувствуется ненависть к интеллектуалам – он ненавидит Сартра и не скрывает этого в своих книгах. Селин органически честен, он такой, какой есть. И его герои – это его портрет. Никаких тут подделок. Раздраженный, желчный, ненавидящий весь мир инвалид – таков Селин. Спасает его только черный юмор. Его черно-желтый даже юмор.

Надо сказать, что Voyage аи bord de la nuit не гениальная одинокая книга, как это принято считать. В 1933 году вышла в Париже в «Обелиск пресс» книга Генри Миллера «Тропик Рака», также революционная и беспрецедентная, на сей раз это был феномен американской и мировой литературы. В «Тропике Рака» также низкая жизнь: богема, анархическое существование, женщины, секс, впервые показанный крупным планом. Фонарик на половые органы партнеров. (Этого у Селина не было.) Появилась тогда и еще одна, тоже революционная книга, которая не смогла, увы, выбиться в ранг культовых и не стала революционной для английской литературы. Речь идет о книжке Джорджа Оруэлла Down and out in Paris and London, где Оруэлл рассказывает о своем радикальном опыте жизни бродягой и клошаром в двух европейских столицах. Кстати говоря, Оруэлл дошел в своих опытах до такого радикализма, какой не под силу был ни Селину, ни Миллеру. Он не играл в бродягу. Он стал настоящим вонючим бродягой, обитателем ночлежек. Таким образом, Селин не был единственным, но он был наиболее последовательным нигилистом и правым анархистом. Для Оруэлла Down and out in Paris and London была случайной книгой, все творчество Оруэлла, как лоскутное одеяло, из разных книг. «Прощание с Каталонией» противоположна «1984», а вот Селин продолжал в том же духе – делал черные пессимистические книги-монологи всю свою жизнь. Умер он в Медоне, в меховой безрукавке, запущенный и больной: его жена Лили, бывшая танцовщица, в соседней комнате давала уроки танца. Это был 1963 год. Селина опять начали печатать. Позади осталось сидение в датской тюрьме под мрачным грузом смертного приговора. (Однако если бы Селин попался под горячую руку французским силам Сопротивления в 1945-м в Париже, его бы ничто не спасло. Так что ему повезло еще. Другой коллаборант – талантливый молодой писатель и журналист Бразильяк был расстрелян.)

Мировоззрение Селина можно сравнить более всего с мировоззрением русского патриота-антисемита. Такие базлающие особи встречаются в националистической тусовке. Правда, русские его прототипы лишены его таланта, им и в голову не придет перенести свое мрачное настроение на бумагу. А перенесут – будет бесталанная паранойя.

Селин очень крупный художник слова. Возможно, если чуть девальвировать слово «гений», то он – гений. Он абсолютно силен в своем романе «Из одного замка в другой» потому, что к концу войны его жизненный цинизм созрел. Великолепны описания железнодорожной станции, куда в теплушках прибывают составы, набитые молодым прыщавым пушечным мясом, – солдаты всех армий мира, желающие девок. Великолепны описания прогулок Петена и Лаваля, юная похоть дочери коменданта. Книга читается тяжело, я ее читал по-французски, из-за тяжелого стиля непрерывного монолога, практически не разделенного абзацами. Этот стиль, как бы разбитый на взрывы, на порции брюзжащего бормотания, – изобретение самого Селина. Он и во всех своих книгах ориентировался на имитацию разговорной речи, а в «Из одного замка в другой» – эта имитация поразительна. Вообще все книги Селина – раздраженный полив человека из низших слоев общества. Говорит работяга, недоверчивый, злобный, инвалид 1-й мировой, не ожидающий от государства и общества ничего хорошего. Желчный инвалид, короче.

Он любил только Лили и своего кота Бебера. Кот был с ним и в замке Зигмаринген. Еще он любил свою безрукавку мехом внутрь.

Ален Бастье, школьный учитель, прав: Селин – это бог для раздраженных работяг, для тех, кто торгует на улицах, кряхтя встает на работу в раннюю рань, ругает правительство у пивных стоек, несчастлив в личной жизни, для ипохондриков, полицейских и мрачных молодых людей. А таких во всем мире многие десятки миллионов. У Селина всегда будут читатели. Доктор бедняков, Луи-Фердинанд Дестуше может покоиться спокойно на кладбище в Медоне. Инвалида будут читать всегда.

Он съездил в Советский Союз на конгресс писателей. Советский Союз ему не понравился. Селина невозможно было провести. Да и трудно себе представить политический строй, против которого он бы не базлал.

Жан Жене: вор

Когда мы въехали в предгорье Пиренеев за городом Безье, мой друг Мишель Бидо показал мне желтые цветы, обильно покрывающие склоны. Цветы располагались на слабоолиственных прутьях, кустами. Это «жене» – сказал Мишель Бидо.

Жан Жене – вор, писатель, гомосексуалист – выбрал себе фамилию цветка горных пустырей. Обыкновенно цветок появляется на склонах после лесных пожаров. Жене в литературу ввел Жан-Поль Сартр. Ввел так назойливо, насильно таща за руку, что после появления пухлой книги Сартра «Святой Жан Жене» Жене не написал ни строчки на протяжении девяти лет.

Жене нашли в тюрьме. Беспризорник, якобы служивший в Иностранном легионе, дезертировавший оттуда, Жене попал в тюрьму подростком за кражу… и потом попадал туда не раз. Он сидел во время оккупации, под немцами и остался сидеть при освобождении. Он был уже автором пары книг, когда французская общественность во главе с Сартром вытащила его из тюрьмы – добилась его освобождения.

Самые известные его книги: «Наша дама Цветов» (или «Богоматерь Цветов», как кому нравится), «Дневник вора», «Кверелль из Бреста». В них реалии тюремной жизни и всегда – история гомоэротической любви или любовей. Но не только эти запретные или полузапретные плоды делают Жана Жене замечательным писателем. Его писательская манера характеризуется мастерским использованием крупных планов. В «Дневнике вора» у него есть описание брюк любимого человека (однорукого), подробная география этих брюк от пояса до обшлагов внизу, манеры, с какой щеголь и сутенер старой школы засовывал в брюки накладку, дабы место, где должен лежать член, выглядело бы хорошо вздутым. Топография человеческого тела, география одежды, пристальные крупные планы лица, ресниц, ногтей, заусенцев – есть неповторимая манера Жене. Его лучшие книги – очень свежие, именно потому, что он умел видеть детали.

Когда герой «Богоматери Цветов», приговоренный к гильотине убийца, идет на казнь по коридору, Жене видит куст роз вокруг его чела. Страдания и святость тюрьмы, может быть, впервые обнаружены именно Жене.

Он был небольшого роста, коротышка. Физиономия мопса – простого такого типчика, сына проститутки и неизвестного отца. Злопыхатели в России могли бы звать его Шариковым. В тюрьмах же такие лица нередки.

Выйдя из тюрьмы, он некоторое время побыл «коклюшем» французских интеллектуалов, их любимой болезнью. Его водили по салонам и показывали. Но ему это скоро наскучило. Он написал несколько пьес в жанре модного тогда театра абсурда: «Балкон», «Служанки». Пьесы с успехом ставились в театрах Парижа, Франции, Европы. Однако он никогда не прижился среди интеллектуалов рю Сен-Жермен. Он до конца дней своих жил в маленьких дешевых арабских полукриминальных отелях и водил дружбу с криминалами и гомосексуалистами. Он купил себе домик в Тунисе. Одно время его любовником был арабский юноша-канатоходец.

Когда в 1980 году я перебрался в Париж из Нью-Йорка, я первым делом осведомился у своих издателей Жан-Жака Повера и Жан-Пьера Рамзэя – жив ли Жан Жене и что с ним. Издатели сказали, что жив, но о нем не пишут. Французское общество подвергло его остракизму за то, что он политически некорректен – поддержал палестинцев в их борьбе с Израилем, поддержал «Черных пантер» – организацию черных боевиков в Америке, выступал в защиту террористов «Красных бригад» в Италии и РАФовцев – Майнхофф и Баадера в Германии. Я спросил издателей, нельзя ли организовать мне встречу с Жаном Жене. Повер и Рамзэй сказали, что попробуют попросить об этой услуге издательство «Галлимар», но, мол, надежды на это мало. В «Галлимаре» сами не знают, где живет Жене, и порой по полгода не могут с ним связаться. Так что встречи не получилось. За все время с 1980-го по 1986-й— дата его смерти – французская пресса не упомянула о Жане Жене. Словно писателя нет в живых давным-давно. Такова сила политических предрассудков. Бойкот современников – тяжкая штука. Я тогда еще не предвидел, что и мне предстоит (после десяти лет успеха) стать объектом бойкота. И именно по тем же причинам: politically uncorrect. Я поддержал Ирак, воевал в Сербии, стал националистом в России – постепенно даже самые стойкие мои сторонники отвернулись от меня, ибо общество давило на них. Вначале от меня отвернулись французы – книги еще выходили, но их не рецензировали, позднее я уже не мог находить издателей для своих рукописей. Последним моим издателем стал серб Владимир Димитриевич.

Вначале встретившая меня дружественно «демократическая» Россия вскоре тоже отвернулась от меня: не могли простить мне того, что я встал к баррикаде патриотов. В 1994–1998 годах мне трудно было найти издателя. Однако вернемся к Жене.

Мне суждено было встретиться с ним не физически, а, так сказать, проститься с Жаном Жене только в 1986 году, когда журнал «Революсьён» – интеллектуальный орган Французской компартии (я писал для них с 1982 года) – заказал мне некролог Жана Жене. Ну ясно, что в военной тюрьме «Лефортово» у меня нет копии этого некролога, а спустя 15 лет я не помню, что я там написал, не удивлюсь, что написал тогда то же, что и сейчас.

Жене умер в арабском отеле в Париже. Хозяин нашел его мертвым. В отель поехал министр культуры Жак Ланг, социалисты хотели использовать последнего Великого писателя Франции. Но Жене предвидел все это. Он завещал отправить свой труп в Тунис и похоронить на кладбище городка, близ которого находился его домик. Своему любовнику-арабу, жившему в домике, он завещал эту небогатую недвижимость и авторские права со своих книг. Мой друг, хромой фотограф Жерар Гасто, съездил в Тунис и привез фотографию могильного холмика из глины в арабской земле.

После смерти о Жене написали тонны. Для общества мертвый писатель всегда предпочтительнее живого. Ведь все великие писатели и мыслители конфликтовали и с обществом, и с государством. Мой сокамерник спит, и я использую эти часы, чтобы записать мои мысли о Жене. Я враг государства, во всяком случае, мое государство ведет себя так, что оно – мой враг. В глазок смотрят.

Есть фотография: рыженький, лысый Жене стоит в холщовых брюках и сандалетах. Он похож на русского вора, имеющего несколько ходок. Окурок прилип к губе Жана Жене. Может, он вышел за пивом. Странные, бывает, рождаются ребята на свете. Самые крутые из них умеют сохранить свою какую-то тайну. Вот Сартр известен до дыр. Он описал и систематизировал все, что мог. Жене многое недоговорил, и правильно сделал.

Из последней книги Жене явствует, что он жил в палестинских лагерях беженцев и на партизанских базах Организации освобождения Палестины. Он пишет о своей влюбленности в юных палестинцев-моджахедов. Он любил влюбляться и умел рассмотреть, в кого влюбился. В воинов с оружием в руках, как когда-то в приговоренных к казни на гильотине бандитов. Он никогда не скрывал своих пристрастий.

В нем нет ничего от визгливого пэдэ. Это битый жизнью мужик, хитрый и недоверчивый, как и полагается криминалу. Поговаривают, что он виновен в том, что его дружок-канатоходец Абдалла разбился, упав с каната. Жене был жесток, как тюрьма.

Франция, следует знать, – это страна с древними воровскими традициями, со своим сложным, чрезвычайно развитым воровским сленгом, арго. Если вспомнить, что вор Франсуа Вийон сделал из своих конфликтов со средневековыми законами предмет поэзии уже тогда, в начале XVI века, то можно представить глубину корней воровского мира Франции. Недалеко от Нотр-Дам стоит церковь Святого Джона Бедного. Она основана в XI веке, в этой церкви, повествует табличка, часто ошивался известный поэт Франсуа Вийон. Возможно, домысливаю я, он прятал здесь краденые вещи. Жан Жене в той же традиции. Однажды он ограбил церковь, и чаша вывалилась из узла, в котором Жене тащил добычу. Так его взяли.

Приехав в Париж в 1980-м, я еще застал времена, когда «Фигаро» выходила с фотографиями преступников, казненных на гильотине. Обычай этот – публикации фотографий на последней странице «Фигаро» – прервался лишь в мае 1981 года. Социалисты, придя к власти в марте, отменили смертную казнь. Последний великий бандит Франции Месрин был расстрелян полицией из засады в 1979 году. Продолжатель дела Вийона, Боно, Люпена и других великих, Месрин носил парики, любил давать интервью прессе в компании связанного инспектора полиции. Месрин ограбил магазин Картье на пляс Вандом. Позднее тот же магазин ограбил его наследник Бруно Шулак. Франция воровская никогда не умрет. Жан Жене – ее достойный сын.

Эдит Пиаф: воровка

Только в 1995 году мне достался в наследство от предыдущих жильцов квартиры на Калошином переулке двойной диск Пиаф. В июле того года я расстался с женой Натальей Медведевой и водил к себе множество женщин, отыскивая себе подругу. В октябре 1995-го появилась в моей жизни хрупкая тонкая Лиза Блезе, 23 лет, и я остановил свой выбор на ней. Сидя на полу, мы пили красное вино и слушали Пиаф. Я переводил подружке песни. И меня затянуло в мир Пиаф. Что я понял? Я понял, что французы на полстолетия раньше нас оценили прелесть криминальной песни. Что в подавляющем большинстве своем песни из репертуара Пиаф – криминальные, это песни, исполняемые от лица или проститутки, или женщины простого социального статуса. Типичная и в то же время шедевр песня «Милорд». Вкратце ее содержание таково: «Я видела вас, милорд, вчера. Вы шли в дорогом шарфе-фуляре, с девушкой под руку. О господи, как она была красива! Она вас бросила… не горюйте, милорд. Жизнь как корабль – сегодня вы на корабле, завтра нет. Пейте, милорд, пляшите, милорд. О, вы плачете, милорд!»

Я бывал в городках на берегу английского канала, откуда в Англию и из Англии направляются корабли-паромы. Низкие берега, чайки, бары, ветер, проститутки как часть пейзажа. Милорд-англичанин или англизированный француз, он прощался здесь с девушкой, возможно аристократкой, девушка бросила его. Он проходит без памяти от горя мимо сердобольной проститутки, и та зазывает его в кафе, где можно выпить стаканчик. Возможно, она получает от хозяина немного денег за каждого приведенного клиента. От проявленного к нему участия милорд рыдает. Конец.

Простой сюжетец этот разыгран как современная драма. Музыкальное сопровождение делает мелодраму неотразимой. Вся неумолимость любовной драмы смягчается участием и человеческим состраданием, пролитым, как бальзам, проституткой на раны милорда.

Или песня «Аккордеонист», о проститутке и аккордеонисте. Юная проститутка влюбилась в аккордеониста, пальцы которого – сухие и красивые – выбивали модную мелодию Java (Ява). Они влюбились друг в друга и строили планы, как они скопят денег и откроют кафе. Он будет патроном и будет играть на аккордеоне, а она будет стоять за кассой. Но началась война, его забрали в армию, и аккордеонист не вернулся с войны. Проститутка безутешна, она рыдает, ее избегают клиенты и бьет сутенер. Однажды она отправляется на бал-мюзетт, и там играет другой аккордеонист ту же мелодию — Java. И проститутка начинает неотрывно наблюдать за пальцами аккордеониста… Сделав круг, жизнь начинается сначала.

Любовь торжествует. И у второго аккордеониста такие же сухие и красивые пальцы. «Аккордеонист» – шедевр.

 
Когда ты берешь меня в свои руки
И обращаешься ко мне шепотом,
Я вижу жизнь в розовом цвете, —
 

поет Пиаф в своей самой знаменитой песне, в хите всех времен и народов La vie еп rose (Жизнь в розовом), маленькая сухонькая женщина Эдит. В личной жизни она не раз видела жизнь в розовом цвете, в числе ее любовников Ив Монтан и множество звезд. Она любила молодых мужчин. Эта сухонькая легкая пожилая женщина с плебейским лицом. Она могла бы быть сестрой Жана Жене. По происхождению они были близки.

Детство и юность Эдит прошли на улице. Когда она стала петь с подружкой, ее не раз забирали с подружкой в полицию. Если бы не голос, этой дочери французского народа была бы уготована судьба воровки, в проститутки она не вышла бы ростом и статью, хотя у французов испорченные вкусы, и на рю Сен-Дени мне самому приходилось видеть солидных мамаш. Их обычно покупали юнцы. В конце жизни Пиаф покупала юнцов. Вышедшая из криминала (сейчас есть об этом книги, их можно прочесть), девушка, согласно легенде, пела как-то на улице и ее услышал поэт Жан Кокто. Якобы было так. И он устроил карьеру Эдит. Легенда красивая. И Жан Кокто оставался до конца своих дней другом «воробышка» (Пиаф).

Великолепна в исполнении Эдит Пиаф «Карманьола»:

 
Это приближаются, это приближаются, это приближаются
Аристократы, мы их повесим!
Триста лет вы гоняли нас на войны,
Теперь пришла расплата, мсье короли! —
 

в страсть этой революционной песни простая парижанка, плебейка Эдит вносит свою личную страсть, так мощно звучат слова.

Кипящей смолой классовой ненависти, мелодрамой парижских блатных песенок о любви умела страстно залить своих слушателей маленькая худенькая женщина с консервативной прической, в простом темном платье с белым воротничком. За то, что Пиаф – народная певица – достигла национальной сцены и сделалась певицей национальной, французской, можно только поаплодировать французской культуре. В России признание для певицы криминального романса невозможно. Наше официальное искусство обезжирено, чопорно, антинародно, его символ – это изобретение XVIII века – костюмированная музыкальная сказка-балет. Во Франции широкая культура немедленно адаптировала криминальную лирику Пиаф, так же как криминальные романы Жене.

Еще одна великая песня «Мой легионер!». Думаю, она принесла Иностранному легиону неисчислимое количество рекрутов, стала фольклором легиона и его гордостью.

В чем разгадка Пиаф? В трагизме ее сюжетов, в трагизме ее персонажей, в трагизме жизни, которую обречены судьбой вести ее персонажи, в трагизме ее хрипловатого, холодного и страстного (и этим благородного) голоса. В том, что душа Пиаф – подлинно чистая душа маленькой воровки, не вышедшей в проститутки ростом и статью.

 
Когда ты берешь меня в свои руки
И обращаешься ко мне шепотом…
Я вижу жизнь в розовом цвете…
 

Справедливости ради следует сказать, что пришествие Пиаф подготовили менее известные, чем она, десятки народных певиц, выступавших с подобным же криминальным романсом. Достаточно упомянуть хотя бы шансонетку Мистингет. И безусловно также, что пришествие Пиаф подготовили века криминальной культурной традиции во Франции, начиная от Франсуа Вийона. Так что Пиаф и Жан Жене не были случайными чужаками и экзотикой, они уверенно пришли в 40-х годах и уверенно заняли каждый свое место на подготовленных для них тронах.