Kitabı oku: «Чеченские дороги», sayfa 5

– Пить будешь? Не трезвенник? – спрашивает он, нарезая сало. Режет длинным ножом ручной работы. Нож красивый, наверное, «местный» или трофейный.

– Не пьют только электрические столбы, потому что у них чашки перевернуты, – шучу я, пытаясь разрядить первые неловкие минуты знакомства. Рассматриваю жилье летчиков. Все аскетически просто, но аккуратно, даже кровать заправлена и, кажется, отбита досточками, как у срочника. Спрашиваю: а где народ?

– Кто летает, кто на занятиях, – отвечает Григорий и умело разливает тягучий коньяк по граненым стаканам. По комнате пополз приятный запах качественного напитка. С Каспийской базы передали, коньячок-то. Настоящий, с завода.

Выпили за знакомство. Алкоголь приятно прошелся по горлу и мягко разлился по желудку. Аккуратно беру ножку копченой утки и закусываю. Григорий закашлялся. Кашлял долго. На лбу у него надулись синие жилы. Лоб побагровел, глаза заслезились, покраснели. Болеет.

– Что не лечишься? – спрашиваю Гришу, обкусывая вкусную ляжку птицы. Ем не спеша, хотя последний раз кушал вчера на блокпосту. В комнате бубнит старый радиоприемник – будто кто-то говорит через прижатую ко рту варежку.

– Когда лечиться? Народа не хватает летать. Опытных летчиков полтора вареника. Хорошие или уже мертвые, или в дурдоме. У нас вон на той неделе из группы забрали в психушку одного. Долетался… Майор налил по второй. Чокнулись, за удачу.

– Головой дуркануть – еще ладно, вылечат. А не дай бог инвалид? – продолжил беседу майор. Вон у нас Сергеев упал – выжил. Позвонок только треснул. Были и друзья на «гражданке» и жена, сначала  они предлагали помощь. Через год друзья стали только звонить – «ты там держись». За что держаться, когда ты лежишь, как кулек! – философствовал Григорий. Жена начала нырять по мужикам. Одна мать осталась и мы. Не, уж лучше сразу, на глушняк. Замолчали, каждый думал о своем.

Не чокаясь, третью, за тех, кого с нами нет. Опять помолчали. Гриша посмотрел на меня прямо, словно изучая, и спросил:

– Поможете с ребятами? – и достал из стола фотографию, где стояли около пятнадцати человек. Вот они – Круглов, Аязов и Домушкин. Домушкин Гришка, тезка – командир экипажа, широкой души человек. Знает много анекдотов, историй, розыгрышей, душа компании. А главное, отзывчивый, знаю его с курсантских времен. Понятно, думаю я – однокашники. Григорий «хлопочет» и пытается спасти своего давнего друга. Очень правильно.

– Постараемся, не сало приехали есть, – отвечаю я и беру кусочек сала. Сало красивое, как на картинке, с прожилками яркого цвета. Откуда такой закусон?

– Мать посылку прислала, – отвечает Григорий, – точнее, передали. Через самолеты. С Украины. С Родины. Где эта Родина сейчас? С кем воюем? – начал философствовать майор. Как в Афганистане – воюешь почти со всем народом. Называют еще «операция по восстановлению конституционного порядка». А какой это порядок, никто не знал и не узнает. Кто-то здорово опять погреет руки. Мы уж на это насмотрелись. Молчу, жую сало, неохота мне ввязываться в эти политические дискуссии.

Майор вышел и вернулся еще с одной бутылкой коньяка. На этот раз с Кизлярским.

– Не много? – спрашиваю для приличия я и смотрю в окно. Начался небольшой дождик, солдаты забегали по плацу, как летучие мыши.

– Нормально под такой закусон, – уверенно говорит майор и разливает. За ребят, чтобы им домой вернуться! Поддерживаю и говорю какие-то слова о выручке и воинской дружбе. У майора, видать, накипело, и он снова выливает на меня поток «местечковой» информации. Понимаю, надеется, что укажем в отчете:

– Вот смотри! Все знали, что в горном районе Шали остался нефтеперегонный завод. Его не трогает ни артиллерия, ни мы. Дымит себе, бойки бабки зарабатывают. Мы командиру докладываем об обнаруженной цели. Отмалчивается. Месяц назад звено Архипова на обратном пути с задания разбили его. Специально боеприпасы оставили. Так Архипову выговор объявили, прикинь! Я понимающе киваю головой и слушаю, стараясь не запьянеть. Подходит Дима, я хитрю и говорю:

– Вот только первую открыли. Рыжков присел перекусить. Потом встал и спросил, где можно помыть руки. Очень правильный человек. Подошли другие летчики, радостно приветствуют. Сидел долго, обсуждая все «тяготы и лишения». Дождь за окном остановился и, казалось, прислушивался к нашим разговорам. Летчики постоянно вспоминали о захваченном в плен экипаже. Мы обещали помочь.

VIII

Утро яркое и свежее. Собираемся почти целый день – суета, звонки по оперативной связи в Москву. Вертолетчики выбивают бензин и транспорт до Нальчика. Там в СИЗО сидит брат Бараева, а у нас бумаги от высших инстанций с большими синими печатями, позволяющие его забрать, без промедления и волокиты. Мне хочется пива, но труба зовет. Григорий ходит свежий и нарядный, как будто вчера не пил, а физкультурой занимался. Одно слово – пилоты!

Выезжаем с Рыжковым ближе к вечеру, наша «Волга», два УАЗа, с нами попросились два летчика. Еле отговорили. Ребята нас провожают и искренне желают удачи, в дорогу собирали перекусить. Переживают.

Езды-то всего ничего – чуть больше 120 километров, но эту поездку запомнил надолго. Оделся беспечно и легкомысленно – легкое ХБ и кепка, забыв, что УАЗ – это не уютная быстрая «Волга». На улице теплое весеннее солнце, даже немного жарко, бушлат не беру. Сопровождающие два прапора, старшие машин, в теплых бушлатах и зимних шапках. Один усатый, похожий на Чапаева, представившись Игорем, обращается ко мне:

– Ты бы бушлат взял, озябнешь в дороге! – говорит он, прикуривая сигарету. Бушлат оставил в казарме, идти далеко и неохота, весело отвечаю:

– Моржую, не замерзну, – и иду на мини-совещание перед выездом. Рыжков едет самостоятельно, чтобы быстрее попасть в Управление, я иду старшим в мини-колонне, в первом УАЗике. Встречаемся возле СИЗО в Нальчике. Все понятно.

УАЗ гремит на дороге, как ведро с гвоздями, стараюсь отвлечься, смотрю по сторонам. И справа, и слева лежала горная местность. Отдельные сосны похожи на клыки хищников, вдоль дороги усохшая серая трава, которая, казалось, тревожно вздыхала на ветру. Прапорщик беседует с солдатом о последней замене масла в машине, от нечего делать напеваю какую-то мелодию себе под нос. Ночь накрыла дорогу неожиданно, словно проглотила. Казалось, бархатная темнота большим одеялом нарыла всю Осетию.

Скорость у ульяновской машины не менялась с 70-ых годов прошлого века. В салоне становится сначала сыро, потом откровенно холодно. Ползем, на спидометре 40-50 км/час. Еще не проехали и полпути, а меня начало трясти от холода, как отбойный молоток, теплый воздух с печки только впереди. От холода постоянно хочется в туалет. Пару раз остановились, становится стыдно. Терплю. Замерз, как Снегурочка на пенсии. Время к полуночи, до города 20 километров, срочник начинает втыкать. Игорь дал ему затрещину и заматерился:

– Салага, пи-пи-пи, смотри за дорогой, пи-пи-пи, машину, питон, угробишь пи-пи-пи. Дыхание у прапорщика стало, как сердитое бульканье. Наблюдаю за обоими сквозь судороги холода. Игорь постоянно поглядывает за водителем. Тот, борясь со сном, вовсю пучит глаза, кажется, они сейчас выпадут. Солдат жалуется, что в поездку его сняли с наряда, а ночь он вообще не спал, «на толчках заплывал». Жалуется на дедов. Прапорщик молчит, оно и понятно, деды за него полработы делают. Изо рта пошел пар, стучу ногами от холода, но терплю. Игорь оглянулся назад, все понял сжалился и сказал:

– Садись на перед, морж, – и, обращаясь к солдату: – Прижмись к обочине! Водитель включает поворотник, слабо протестуя:

– Нормально, доеду, – прапорщик молча выходит из машины и открывает мою дверь:

– Иди на перед, а то околеешь. Только смотри за водилой, они спят за рулем, как суслики. Три машины уже в кювете, а с нас вычитают. Говорю «спасибо» и сажусь вперед. Оставшиеся 15 километров добросовестно рассматриваю деревенский профиль срочника.

Выезжаем в город – темно, пустынно, машин нет, где СИЗО, никто не знает. Едем по карте, постоянно останавливаясь, сверяя улицы. Сделав пару кругов, находим тюрьму, которая в темноте выглядит как строение из фильмов ужасов – зловеще и неприступно. Возле входа белеет наша «Волга». Из нее выходит Рыжков и шипит:

– Вы что, кушать заезжали? Я Вас два часа жду. Лицо Димы в темноте похоже на приведение.

– Да, и кушать, и потанцевать, – отвечаю я, делая несколько приседов. Кости громко хрустят. Околел как пес. Машины не едут, за рулем молодежь. У тебя что?

– В Управлении никого нет – кто на войне, кто в командировках. На месте, точнее, уже был дома только начальник Управления. Его беспокоить не стал, давай сами попробуем, документы все в порядке.

– Давай, – отвечаю, продолжая разминать замерзшее тело. Подходим к КПП – железная дверь, долго стучим. Железное эхо полетело гулять по улицам города. Через несколько минут открывается окошко, оттуда короткий вопрос с кавказским акцентом:

– Чего?

Представляемся, объясняем, просим открыть.

– Не открою, ждите руководство до утра! Просим вызвать руководство. Ответ:

– Я все сказал. Окошко закрывает. Стучим снова. Окошко открывается: мат-перемат. Начинаю закипать, сам перехожу на упрощенное общение, не выбирая слов. Неизвестный демонстративно подносит автомат к окошку, досылает патрон в патронник и орет нам в железную дырку:

– Пошли на …!!! Много вас тут таких ездит! Отошли от КПП, а то шмальну! Окошко закрывается. Аргументы закончились. Матерюсь и смотрю на небо, на котором скупо, чуждо мигали звезды. С высоты, казалось, издеваясь, смотрела луна. Ее тускло-желтый цвет делал ее похожей на волчий глаз. Едем в Управу.

Дежурный, молодой старлей проводит в кабинет. Уже зная от Рыжкова ситуацию, звонит начальнику Управления. Последний приезжает быстро, как будто знал, что его потревожат. Одет в короткую кожаную куртку и синие кроссовки. Молодится, хотя самому за 50. Дима коротко докладывает, объясняя ситуацию, и показывает документы на освобождение Вахи Бараева.