Kitabı oku: «Смертельное Танго с Короной», sayfa 4

В обед был обход. Точнее, как обход, группа врачей стояла в коридоре и через стекло наблюдала за нами и что – то обсуждала, глядя на нас. Половина врачей была с формально надетыми масками «на подбородок» или вовсе без масок – эти уже переболели короновирусом. Другие как марсиане «застегнутые до пупа», в больших очках, до этих болезнь еще не добралась. Я добросовестно лежал на боку (лежать на спине запрещалось). И преданно смотрел в глаза старшему группы, который тыкал в нас пальцами и давал распоряжения. Остальные записывали за ним. Старший, возможно, начальник реанимации, был без маски, в очках, небольшого роста с темными волосами. Позже он зашел в блок и прошелся вдоль кроватей. Хотя как прошелся, места не было, просто постоял рядом, внимательно осматривая каждого.

Одновременно я увидел врача, который, вчера обещал меня вывести отсюда за 50 тысяч рублей. Я жестами подманил его к себе и плаксивым голосом спросил, почему меня не забрали вчера.

– Не получилось, – коротко ответил он.

– Слушай, я дам 100 тысяч переведи меня в палату. Сил нет. Я здесь кончусь.

– Сейчас обход закончиться, и мы приедем.

Я чуть не лопнул от счастья. Все вышли и опять стал ждать. Время застыло как мошка в янтаре. И опять день сурка, наступал вечер, а за мной никто не приехал. Временами я начинал тяжело дышать, как будто рожал собственную смерть. Мне казалось, что обещающего забрать меня с реанимации врача, никогда и не было и это были мои видения. Настала точка кристаллизации, мне хотелось выть и потерять сознание любым способом. Взгляд упал на висевшую над головой стеклянную капельницу. Меня пробрало до ногтей. Я ужаснулся от мысли, что мне захотелось сорвать стекло разбить его и хлестать себя по венам. Начался какой-то смертельный когнитивный диссонанс. Желание сопротивляться грешным мыслям, таяло как сосулька в кипятке. Выключится любой ценой. Даже ценой потери крови и жизни. Ужас пропитал мое тело и понимание того, что жизнь, есть изделие одноразовое и ее течение можно прекратить в любое время, в том числе и самому. Каких усилий мне стоило, побороть эту грешную мысль, знает только Господь Бог…

От этой идеи мне стало нехорошо, я терял контроль над собой. Не зная, что делать я начал сильно щипать себя за ноги и читать молитвы. Молитвы читал все, которые знал, сотни раз. И суицидальные мысли начали отступать. Я продолжал читать молитвы, мои ноги были в синяках от щипания. В одно из мгновения мне показалось, что в палату вошел сам Всевышний. Он был высокий, здоровый и сильный, в золотистом сиянии. Лицо Спасителя обрамляли прекрасные волосы, падавшие густыми кудрями ему на плечи, а каштановая, с рыжеватым оттенком бородка сверкала в лучах медицинского света. Раздался поющий хор, рядом с Богом появились Серафимы. Мне стало страшно – они пришли меня забирать или помочь. Я в ожидании закрыл глаза. Через несколько минут я открыл их, в палате никого не было, мое тело по-прежнему лежало на кровати. Стало легче. Я вспомнил слова песни – «жизнь как укол, больно, но надо».

Ночью был шухер. Самый настоящий. Кто-то из соседнего блока сорвал с себя катетеры и вышел в коридор. Он орал «я выброшусь в окно или повешусь». Медсестры пулей бросились к пациенту. Я слышал, что в коридоре идет борьба. Кто-то крикнул – «коли его». Потом все стихло. Я был не один, в желании отправиться на тот свет. Почему реанимации производила такое угнетающие впечатление, не могу разобраться до сих пор. Возможно, это тяжелая фаза коронавируса, которая угнетающе действует на ЦНС, результатом которой становится тяжелая депрессия и суицидальные мысли. Тяжелые седативные препараты, огромное количество вводимых лекарств, также могли негативно влиять на психику.

На следующий день на обходе, высокого роста врач, крепкий и приятно пахнущий одеколоном, вместе с группой медперсонала зашел в блок и начал давать распоряжения. Куда-то хотели перевести деда. Хорошо, подумал я, хоть хрипеть и жужжать перестанет. Потом очередь дошла до меня, и доктор спросил:

– Ну что выжил?

Потом обращаясь к медсестре, продолжил – переводите на маску и дайте его карту. Пока он изучал карту с носа у меня достали трубки, и надели обычную кислородную маску, с которой было гораздо легче и удобней. Доктор, полистав мои анализы, обращаясь к медсестрам, сказал:

– Его можно переводить в отделение. Кризис миновал. Готовьте документы.

Я не верил своим ушам, я готов был целовать его руки и ноги. Мне показалось, что над головой врача засветился нимб. Он стал для меня Лютером Кингом и Николаем Склифосовским в одном лице.

– А когда меня переведут? – тихим голосом, не веря своему счастью, спросил я.

– Сегодня постараемся, – коротко ответил здоровяк. Я, глотая слова, забормотал:

– Дай бог вам здоровья. Можно сегодня сил нет, не сплю, какие-то панические атаки начались, я вас отблагодарю и т.д. Мой монолог был похож на плаксивый детский лепет.

– Не надо никого благодарить. Можно и сегодня, но в палате будешь постоянно дышать кислородом, лежать на животе или боку и лечится. Там тебе тоже не санаторий будет. Я поклялся на курочку рябу, что буду делать все, даже если надо стоять на голове.

Тут случилось ужасное, в блок заглянул врач в очках, который был старший в отделении и спросил у моего спасителя:

– Не рано его в палату? Может, еще пару дней подержим? Мое сердце в страхе забилось, и готово было проломить ребра. Мне хотелось кинуться на очкастого и разорвать его зубами, проклятия крутились у меня на языке, и шептал и обращался к Богу врачей с просьбой выписать меня сегодня. Высокий врач, который готовил меня к переводу, аргументировано ответил:

– Нет – анализы в норме, белок упал, сатурация в норме, поражение легких уменьшилось. И надо места освобождать, с 11-го отделения заявок много.

– Хорошо, – сказал главный.

Я готов был закричать от радости и всех расцеловать даже деда. Началась подготовка документов. Время потекло еще медленней. С чем сравнить эти ощущения радости перевода с реанимации? Таких сравнений нет. Это будто тебе подарили новую жизнь. Мне кажется, что прошла целая вечность. Спросил у медсестры, готовят ли мои документы. Та выглянула в дверь и ответила, что врач пишет в ординаторской. Опять время застыло. Я уже беспричинно ругал врача, который заполнял выписку. Мне казалось, что он пишет «Войну и мир». Набрался наглости и опять задал вопрос – когда? Медсестра уже нервно ответила, что это не быстро. Я застыл на кровати как фараон, считая до ста и обратно. Наконец-то в блок зашел доктор и передал сестре мою выписку. Началось ожидание перевозки. Ожидание было невыносимое, время медленно жгло невидимые минуты, я доставал сестру бессмысленными вопросами. Медсестра терпеливо отвечала:

– Я сделала заявку, когда они соберутся, не знаю. Потерпи. Наконец-то в коридоре загромыхала тележка и зашли мужики, от которых несло прохладой и табаком. Рядом была сопровождающая медсестра. Я как гепард кинулся на перевозку, забыв о своей слабости и немощи. Вспоминая прошедшие семь дней, я вздрогнул и постарался спрятать в дальние уголки памяти.

Глава 4

Меня везли по улице, похолодало. В небе светило солнце, оно казалось большим и ярким. Увидел стаю голубей. Они закладывали виражи и кружили прямо надо мной. Их неподвижные крылья наискось резали прохладный воздух. Мне хотелось смеяться и плакать одновременно. Я жив, страдания кончились. Меня доставили в 11 отделении в палату интенсивной терапии. В этой палате лежали тяжелые, которые постоянно находились под наблюдением и которым требовалось наибольшее количество лекарств. Мое лечение продолжила Тишкова Дарья Алексеевна и Ковалев Илья Андреевич.

Я был абсолютно голый, между ног у меня болтался катетер с мочой. Прикрывшись одеялом, увидел, что ко мне идет молодая девушка, которая представилась врачом – Дарьей Алексеевной. Доктор заговорил:

– Ты выжил, это самое главное.

Я психовал, что они постоянно говорят, выжил – выжил, на тот период времени, повторяю, я не знал, что четыре дня был в коме под ИВЛ и действительно находился в опасной зоне.

– Хочешь окончательно поправиться?

Я кивнул головой.

– Теперь ты должен выполнять все мои указания и постоянно дышать кислородом.

Она вкрутила в выступающий из стены переходник аппарат и надела на лицо кислородную маску. Приподняв маску, спрашиваю:

– Можно мне выписаться, я напишу расписку. Дома долечусь.

Тишкова была полностью изолирована – в глухом комбинезоне в большой маске и очках. Я видел ее только ее изумленные глаза:

– Нет, ты только с реанимации, в таком состоянии, мы не имеем права выписать, полежишь у меня в интенсивной терапии. Станет лучше, переведем в обычную палату, а там будем решать вопрос насчет выписки. Не торопись, ты еще очень слаб, и твои внутренние органы были под сильным напряжением. Легкие еще поражены на 50-75 процентов. Но болезнь остановлена.

В конце беседы попросил принести мою одежду и телефон, Дарья Алексеевна обещала помочь и ушла по своим делам. Я остался сидеть на кровати, прикрывшись одеялом. Мне хотелось в туалет, а из одежды один мешок с мочой. Видать мой мозг насколько был отравлен седативными, что мне было абсолютно все равно, были утрачены всякие социальные нормы и стыд. Абсолютно голый, встал, взяв мешок с мочой, и пошел в туалет. Голова кружилась, я шатался и боялся, что упаду, но до заветной двери дополз. Все лежавшие смотрели на новичка, многие с удивлением, голые по палатам хотят редко. В туалете слил мочу с мешка и сел на унитаз. Это было блаженство – просто самому сесть на толчок. Позже я попробовал вытащить катетер, но кроме боли ничего взамен не получил. Подойдя к зеркалу, ужаснулся. На меня смотрел какой-то другой человек. Волосы были засаленные, они больше были похожи на комок выступающей грязной кожи, седая щетина топорщилась во все стороны, глаза бешенные, шкура провисала. Позже оказалось, что за эти дни я похудел на 11 килограмм. Я был похож на хвост пожилого зайца. Сказал зеркалу и своему страшному отражению:

– Ну, привет, бомж, – мой голос был со смешной хрипотцой, напоминая говорок какого-то мультипликационного персонажа. Также гордо, голый продефилировал к своей кровати. Я шел, будто у меня перебили позвоночник – шатаясь и сгорбившись. Люди привыкли ко всякой дичи, происходящей в этой палате, поэтому на голого немытого с выпученными глазами человека, другие пациенты уже не обращали внимание. Подошла медсестра и принесла мне женский халат, пятнистый и цветной, а также и тапочки на четыре размера меньше.

– Пока тебе не принесут вещи из хранилища, ходи пока в этом. Что есть.

Медсестра походила на увеличенного в сотню раз гнома – деловитая, расторопная, вся замурованная в защиту. Хорошая добрая медсестра, мы с ней позже познакомились, ее звали – Мухобат.

– Снимите мне катетер, попросил я, – и слегка пнул мешок для мочи.

– Может тебе памперсы одеть, и пока лежать будешь. Зачем снимать? – наивно спросила Мухобат. Я вскипел: