Kitabı oku: «Крадущиеся на глубине. Боевые действия английских подводников во Второй мировой войне. 1940–1945 гг.», sayfa 4
Глава 4
БИСКАЙСКИЙ ЗАЛИВ И СЕВЕРНАЯ РОССИЯ
«Морской лев» воевал с самого начала войны. Во время вторжения немцев в Норвегию лодки класса S понесли серьезные потери, сражаясь в заминированных узких проходах и на мелководьях Скагеррака.
Одним из самых замечательных людей на «Морском льве» был его старший механик Мэриотт – высокий мрачный мужчина, подводник старой школы, обладавший необыкновенно развитым сардоническим чувством юмора. В море он постоянно носил весьма своеобразный головной убор собственного изобретения. Это был продолговатый кусок картона, причудливо изогнутый и втиснутый в старый и грязный подшлемник, когда-то бывший нежно-голубым. Когда он шел через пост управления в машинное отделение в своем неизменном головном уборе и с невозмутимым выражением лица, на котором, казалось, жили только глаза, его вполне можно было принять за старого монаха, сошедшего со страниц Боккаччо и по недоразумению попавшего к нам в субмарину. В порту я часто приходил к механикам, чтобы послушать его захватывающие истории, рассказчиком он был великолепным. Я принял решение упомянуть о нем на страницах этой книги, потому что много месяцев спустя, просматривая журнал машинного отделения, я нашел там несколько стихотворений, написанных его твердой рукой на перепачканных маслом страницах. В частности, он в стихотворной форме поведал миру о судьбе лодок класса S в первые месяцы войны, причем сделал это значительно лучше, чем смогу сделать я.
Двенадцать маленьких лодок S однажды вышли в море,
«Морская звезда» ушла вперед – и их осталось одиннадцать.
Одиннадцать осторожных лодок S старались держаться вместе,
«Морской конек» не ответил на вызов – и их осталось десять.
Десять упрямых лодок S шли вперед,
«Стерлядь» утонула – и их осталось девять.
Девять смелых лодок S искушали судьбу,
«Акула» не победила – и их осталось восемь.
Восемь стойких лодок S – с людьми из Ханта и Девона,
«Акула» опоздала – и их осталось семь.
Семь храбрых лодок S испытывали разные приемы,
«Меч-рыба» испытала самый новый – и их осталось шесть.
Шесть неутомимых лодок S боролись за жизнь.
«Молот-рыба» внезапно замолчала – и их осталось пять.
Пять потрепанных лодок S несли дозор у берега,
«Грубиян» подошел слишком близко – и их осталось четыре.
Четыре бесстрашные лодки S вышли в открытое море,
«Рыба-луна» попала под бомбы – и нас осталось трое.
Три потрепанные лодки S вышли в боевой дозор,
…………………………………..
Две усталые лодки S………………….
…………………………………..
Одинокая лодка S………………..
…………………………………..
Он оставил пустые места, чтобы завершить свое стихотворение позже. Я очень рад сообщить, что это не понадобилось. «Морской лев», «Морской волк» и «Осетр» дожили до конца войны. Это пример своеобразного чувства юмора, которым обладал этот человек. Он, безусловно, был фаталистом, склонным к черному юмору, но его настроения были далеки от пораженческих, напротив, он неизменно воодушевлял команду. Общение с людьми, побывавшими в тяжелых боях и многое повидавшими, в то время было для меня чрезвычайно полезным.
Офицеры на новой лодке были мне незнакомы. Старшим помощником был Маквай – очень спокойный шотландец, обычно казавшийся немного робким и застенчивым, но быстро становившийся настойчивым, даже агрессивным, если этого требовала обстановка. Штурмана Страуда все окружающие звали Васко. Это был чрезвычайно шумный человек, имевший золотое сердце и абсолютно лишенный такта. Нашим инженером был Фрэнсис – толстый и смешливый коротышка, знавший свое дело как бог. Все они были боевыми офицерами, но приняли меня как равного и помогли решить мои многие проблемы. Должен признать, что назначение на «Морского льва» было для меня во всех отношениях большой удачей, и в первую очередь потому, что я и мечтать не мог о лучшем командире, чем лейтенант-коммандер Бен Бриан.
Он принадлежал к числу тех командиров, которые доверяют подчиненным, не контролируют каждый их шаг и с самого начала заставляют тебя поверить в собственные силы, обрести уверенность в себе. Почему-то с ним война всегда казалась игрой, хотя к этой игре он относился очень серьезно. Он старался использовать каждую минуту, чтобы усовершенствовать свои навыки, повысить квалификацию офицеров. Бриан всегда был готов нанести удар по врагу, но делал это с такой легкостью и веселой бравадой, что большую часть времени у нас было странное чувство, что мы играем в пиратов. Он был высокого роста, обладал густой бородой настоящего морского волка и надменным взглядом, то есть имел типичную внешность бывалого моряка. Он был необыкновенно начитанным человеком, всегда что-то рассказывал, иногда даже сочинял длинные баллады, неизменно вызывавшие интерес у окружающих. Он обладал редким даром легко перевоплощаться из строгого командира в веселого товарища, не теряя при этом достоинства.
Вечером 12 сентября мы вышли из Портсмута в двухнедельный поход в Бискайский залив. Минный тральщик проводил нас до начала подходного канала, после чего мы расстались. Нашей задачей было проверить дифферент, после чего дождаться темноты. Первое погружение я перенес очень тяжело, но, когда мы потом всплыли на поверхность, стало еще хуже. Мы шли по Каналу в кромешной тьме. Что бы я ни делал – сидел в кают-компании или лежал на своей койке, я каждую минуту боялся услышать звон машинного телеграфа, означавшего команду «Полный назад», за которым непременно должно последовать столкновение. Я никак не мог отделаться от уверенности, что это непременно произойдет. Два часа моей первой вахты на мостике я провел в состоянии, близком к панике. Было так темно, что в бинокль я едва мог рассмотреть линию горизонта; мне казалось, что со всех сторон к нам приближаются корабли, готовые протаранить лодку. Где-то в середине вахты я уверился, что зря вернулся на подводный флот, поскольку никогда не смогу стать здесь полезным. К счастью, моя вторая вахта пришлась на раннее утро, видимость значительно улучшилась, и я смог успокоиться. Но все же, когда на небе появились первые лучи восходящего солнца и капитан принял решение погружаться, я почувствовал облегчение. Под водой я чувствовал себя в большей безопасности. Меня слишком тревожила мысль о возможности повторения ночного столкновения.
На второй день мы достигли заданной позиции в районе Лориана. Одной из наших задач была встреча с французским рыболовным судном, с которого нам должны были передать секретные документы, тайно вывезенные из оккупированной Франции. Мы планировали идентифицировать рыболовное судно по следующим предварительно оговоренным признакам: паруса на нем должны были биться о мачту; кроме того, на мачту периодически должен был залезать человек. В назначенный день, как назло, ветер стих. Мы подошли к небольшой рыболовной флотилии. Небольшие суда стояли почти неподвижно на спокойной зеркальной глади, на всех без исключения паруса лениво повисли и лишь изредка чуть покачивались на слабом ветру, но вовсе не думали биться о мачты. Капитан не отходил от перископа. Нужно сказать, что использование перископа при полном штиле, чтобы при этом его еще никто не заметил, – весьма нелегкая задача. А ведь нам приходилось проходить между судами, чтобы попытаться обнаружить нужное. Только поздно вечером капитан заметил, как на одном из судов на мачту карабкается человек. Конечно, на любом судне может возникнуть множество причин, по которым на мачту следует послать человека, но мы не могли не воспользоваться случаем. Поэтому, когда стемнело, мы подошли вплотную к этому судну.
Ночью мы всплыли. Расстояние до судна было совсем небольшим, в пределах слышимости. С нами был молодой француз, который уже несколько раз совершал путешествия на оккупированную территорию Франции и обратно. Он отправился к судну на небольшом каноэ, чтобы убедиться, что мы не ошиблись с выбором. На случай, если все-таки произошла ошибка, наш орудийный расчет был наготове. Каноэ скрылось в темноте, оттуда послышалась непонятная речь, после чего наш француз крикнул:
– Все в порядке, это свои!
С рыболовного судна спустили шлюпку, и через несколько минут нам передали два чемодана, набитых бумагами, и бутылку вина – сувенир для капитана. Он не остался в долгу и в качестве ответного подарка послал капитану французов бутылку шотландского виски. Пока шел обмен любезностями, наблюдатели заметили еще одно судно без огней, которое подошло к нам подозрительно близко. Мы спешно прервали разговор, выловили из воды нашего француза вместе с каноэ и поспешили прочь.
Кроме этого небольшого приключения, а также нескольких ложных тревог, во время этого похода не произошло ничего интересного. К концу похода мне удалось привести нервы в относительный порядок, но до самого конца службы я чувствовал себя неуютно ночью на поверхности. Окончательно избавиться от этого ощущения я так и не смог. Мне всегда казалось, что под водой безопаснее.
Наконец мы вернулись в форт Блокхауз, где нас ожидали две новости. Во-первых, Бен Бриан покидал «Морского льва» и принимал под командование «Сафари» – новую, усовершенствованную лодку класса S, постройка которой завершалась на верфи Кэммел-Лэрдс. Его место должен был занять Джордж Колвин, которого никто из нас не знал. А во-вторых, «Морской лев» отправлялся зимовать за полярный круг в русский порт недалеко от Мурманска.
Лейтенант Джордж Колвин командовал «Рыбой-луной», которая была повреждена немецкой бомбой во время стоянки в доке. А незадолго до этого он привел из Исландии первую немецкую подводную лодку, захваченную в плен во время войны. (Это была первая и единственная немецкая подводная лодка, взятая в плен самолетом. Во время своего первого рейса «U-570» была обнаружена на поверхности воды «хадсоном», который сбросил на нее четыре глубинные бомбы, причем настолько точно, что экипаж лодки вышел на палубу и поднял белый флаг. «Хадсон» кружил над лодкой до подхода надводных кораблей, которые отбуксировали сдавшуюся субмарину в Исландию. Позже ее отремонтировали и ввели в эксплуатацию под именем «График».) Наш новый командир имел очень белую кожу и ярко-рыжую бороду. Улыбаясь, он всегда смешно морщил нос. Со временем мы очень привязались к этому человеку.
В следующий поход мы вышли поздней осенью и направились к полярным широтам. По пути мы сделали остановку в Дануне, чтобы принять на борт специальные припасы и арктическую одежду. После этого мы зашли для дозаправки в Скапа-Флоу. Той же ночью мы вышли из Скапа. Нам предстояло пройти полторы тысячи миль. Дул порывистый северный ветер, который в открытом море перешел в настоящий ураган. Такой яростной непогоды мне еще не доводилось видеть. В общем, начало похода было весьма многообещающим. Мне пришлось привыкать к нелегкой работе подводника в северных широтах. Ночью – ревущий ветер, взбесившееся море, приготовленная на скорую руку еда и повсюду влага: из боевой рубки вода попадала в пост управления, а оттуда находила себе дорогу во все уголки. Одежда постоянно была мокрой, и не было никакой возможности ее просушить. Но для меня самой большой пыткой было пробуждение на ночные вахты.
– С десяти часов ваша вахта, сэр. Кстати, старший помощник просил передать, что наверху суше не стало.
Кто-то трясет тебя за плечо, но ты отказываешься верить в неизбежность подъема и всеми силами стараешься вернуться в уютное тепло сна. Но грубиян не отстает и начинает трясти тебя настойчивее, не давая досмотреть сон об очаровательных блондинках.
– Через пять минут вы должны быть на мостике, сэр.
Сделав над собой титаническое усилие, ты приподнимаешься на локте и сонным взглядом всматриваешься в полутьму, отчаянно завидуя тем, кто может продолжать мирно храпеть за своими занавесками, и стараясь уверить себя, что корабль швыряет на волнах уже не так сильно, как четыре часа назад, когда ты ложился спать. Но лампа, висящая над столом, все так же мотается во все стороны, и ты понимаешь, что ничего не изменилось и море не укротило свою свирепость. Стеная и охая, ты опускаешь ноги на ходящую ходуном палубу, прислушиваясь к своим ощущениям. При такой болтанке стошнить может в любой момент. Проклиная все на свете, ты влезаешь в «урсуловский» костюм8 и сапоги и плетешься по проходу к трапу. Когда ты карабкаешься вверх по трапу боевой рубки, лодку окатывает очередная волна, и тебя обдает ледяными брызгами, а заодно и тех, кто сидит в посту управления. Ты с проклятиями выбираешься из люка на мостик и оглядываешься по сторонам. Ночь темным-темна, оглушительно завывает ветер. Еще одна волна с грохотом обрушивается на палубу, и ты судорожно цепляешься обеими руками за ограждение мостика, чтобы не смыло за борт. Вода схлынула, ты подходишь к старшему помощнику, опоздав на три минуты, и он всем видом выражает свое неудовольствие. Он ждет, пока твои глаза привыкнут к темноте, сдает тебе вахту и, не задерживаясь, покидает мостик. Как ты ему завидуешь! Ты стараешься устроиться поудобнее, чтобы с минимальными потерями пережить два часа, но понимаешь, что ничего хорошего тебя не ждет. Ты напряженно всматриваешься в темноту шторма, инстинктивно втягивая голову в плечи, когда лодку окатывает очередной порцией ледяной воды. Причем ты втайне подозреваешь, что море метит специально в тебя. Бинокль при такой погоде бесполезен. Ты смотришь по сторонам и чувствуешь, как вода хлюпает в ботинках, ледяными струйками стекает по шее, проникает в перчатки и леденит пальцы, делая их деревянными. Ты всматриваешься в море, стараясь уловить какие-нибудь признаки приближающегося затишья, но понимаешь тщетность этих попыток. Прямо перед тобой виднеется носовая часть субмарины. Она то выныривает на поверхность, то зарывается в воду, подпрыгивая и дергаясь, как раненый кит на пути в преисподнюю. Ты стискиваешь зубы, отгоняя от себя остатки сна. Любопытная закономерность: чем ближе конец вахты, тем дольше тянется время. Если тот, кто должен тебя сменить, опаздывает, ты начинаешь ненавидеть его со страстью, на которую никогда не считал себя способным. Когда он наконец выползает из люка, произнося подобающие извинения, ты боишься раскрыть рот, чтобы не наговорить лишнего. Но когда ты сходишь с мостика и делаешь первые шаги вниз по трапу, то думаешь только о теплой койке и четырех часах блаженного сна.
Васко всегда опаздывал на вахту. Старший помощник наотрез отказался от чести быть сменяемым капитаном, и эта тяжкая доля выпала мне. Поэтому мои вахты всегда длились на десять – пятнадцать минут дольше. Потом нам пришла в голову великолепная идея: сдвинуть время начала каждой вахты на десять минут, не сообщая об этом Васко. Все прошло нормально, но теперь Васко не переставал жаловаться, что старший помощник всегда является на вахту с опозданием. У нас появилась привычка, сдавая и принимая вахту, говорить на искаженном немецком языке, изображая двух чопорных немецких офицеров. Процедура всегда завершалась фразой «Боже, храни Англию» и нелепым нацистским приветствием. Иногда мы старались все это пропеть, превращая комедию в отдаленное подобие вагнеровской оперы. Впередсмотрящие, наверное, считали, что у нас от холода повредился рассудок.
При такой погоде у нас не было покоя и днем, когда мы шли под водой. Волны часто были такими высокими, что даже на перископной глубине лодка качалась, как взбесившийся маятник; приходилось изрядно потрудиться, чтобы удержаться на нужной глубине. В перископ мы видели только бешеную пляску волн, а горизонт, если его удавалось разглядеть, прыгал так быстро, что за ним почти невозможно было уследить. Зеленые волны окатывали перископ, оставляя на линзах клочья пены. Иногда, чтобы окончательно не выдохлись батареи, нам приходилось уходить на большую глубину, обрекая себя тогда на полную слепоту. Следует отметить, что в открытом море движение волн ощущается даже на глубине 80 футов.
Всплытие в условиях сильного шторма – тоже непростое дело. До того как вода вытечет из негерметичных частей надстройки и лодка достигнет полной плавучести, она очень неустойчива, и, если всплыть так, что волна будет бить в борт, при ее ударе есть опасность опрокидывания. Первые лодки класса S были несовершенны именно в этом отношении, и считается, что одна из них была потеряна именно по причине опрокидывания. Поэтому мы всегда проявляли при всплытии повышенную осторожность: лодку ставили носом к волне. При погружении, наоборот, ставили лодку бортом к волне, чтобы подъемная сила не препятствовала погружению.
По мере приближения к Северному полярному кругу ветер начал понемногу стихать, небо прояснилось, и мы наконец смогли определить свое местоположение по небесным светилам. По ночам небо окрашивалось разноцветными сполохами полярного сияния, с каждым днем луна и солнце все ниже поднимались над горизонтом. Мы немного пришли в себя после длительных штормов, высушили одежду, стали есть нормальную пищу и даже, по мере возможности, развлекаться.
Мы часто играли в самые разные игры: очко, триктрак, шахматы, крибидж. Лично мне больше всего нравился покер. Но самой популярной у нас на лодке была игра в лудо9 – в нее играли каждый день и даже устраивали соревнования.
Как-то раз капитан немного смущенно извлек из своего ящика несколько клубков цветных ниток, иглу, кусок полотна и начал вышивать крестиком какой-то сложный рисунок на уже наполовину законченной наволочке. Он сообщил, что, по его мнению, такое хобби является творческим занятием, хорошо отвлекает и успокаивает нервы. Он сам придумывал рисунки и, когда приступал к новой работе, всегда внимательно выслушивал сыпавшиеся со всех сторон советы относительно выбора цвета. Некоторые из нас вырезали деревянные модели «Морского льва». Механики, имевшие значительно больше возможностей, делали свои модели из меди. Помощник торпедного офицера делал скрипки. В свободное время он находил для себя укромное местечко где-то в закутке между трубами и чувствовал себя совершенно счастливым, вырезая и обрабатывая деревянные дощечки. Одну скрипку он, кажется, даже закончил, но чаще бывал недоволен формой отдельных частей, на изготовление которых тратил долгие недели, и ломал их. Он был старше всех на нашей субмарине и имел единственное заветное желание: убить как можно больше немцев. Когда звучал сигнал тревоги, он замирал у торпедных аппаратов, держа пальцы на триггерах, и обычно был разочарован, если тревога оказывалась ложной. Он виртуозно играл на аккордеоне, и часто вечерами в переполненном отсеке резервных торпед долго звучала музыка, заставляя подводников забывать о горестях и тяготах морской службы.
И вот настал день, когда мы пересекли полярный круг. Дни стали еще короче и холоднее. Мы обогнули Норвегию, прошли между мысом Нордкап и островом Медвежий, после чего принялись спускаться к Кольскому заливу, где нас должен был встретить советский эсминец. Мы ожидали в ночь накануне условленной даты встречи увидеть береговую линию, но горизонт был пустынен, и мы не смогли разглядеть ничего, кроме облаков. Можно было усомниться в точности наших навигационных приборов. Однако, когда перед рассветом мы нырнули, Васко не сомневался, что все правильно, и, когда рассвело, выяснилось, что земля совсем близко. Высокие утесы были белыми от снега и, освещенные лунным светом, создавали иллюзию необыкновенной чистоты.
За пятнадцать минут до назначенного часа старший помощник доложил капитану, что видит в перископ приближающийся эсминец. Капитан дождался, когда между нами осталось несколько кабельтовых10, и всплыл в точно назначенное время. После обмена опознавательными сигналами мы заняли позицию за кормой эсминца и последовали к входу в Кольский залив. Моряки жадно всматривались в открывающиеся перед ними снежно-белые берега: это была новая, неизвестная нам земля. Вскоре мы подошли к Полярному – небольшому порту, который должен был стать нашей базой. Мурманск – место назначения британских конвоев, которые начали приходить в Россию, – находился в нескольких милях вверх по реке.
Уходя из Англии, мы были совершенно уверены, что у всех русских есть бороды, и решили воспользоваться долгим переходом, чтобы отрастить свои собственные. Как выяснилось, все русские в Полярном были чисто выбриты, а бородачами оказались только мы. Прибывший в Полярный представитель британского командования был шокирован повышенной волосатостью представителей британского королевского флота. Впрочем, в Полярном очень многое ужасало чопорного адмирала. Он даже не потрудился скрыть от наших советских союзников свое неодобрение существующим в стране режимом и крайне подозрительно относился к любым их предложениям. Его недовольство многократно усиливалось тем, что его передвижение по Полярному ограничили определенными маршрутами. Один раз его даже арестовали, когда он зашел в одну из запретных зон. Русские тоже отнеслись к нам с изрядной долей подозрительности, их охранники были настроены враждебно и всегда держали оружие наготове. Должен признать, что ходить мимо них было весьма неприятно. Возможно, их нервозность была вполне оправданной: мы находились всего в тридцати милях от Финляндии и оккупированной немцами Норвегии. Иногда ночью мы видели безмолвные фигуры, одетые в белое. Это солдаты Красной армии шли на фронт – самый северный фронт в истории войн.
Этот фронт был чрезвычайно важен, поскольку Мурманск – единственный незамерзающий северный советский порт, а грузы, доставляемые сюда нашими конвоями, отправлялись по железной дороге в глубину Советского Союза. Авиаторы уже отправили сюда эскадрилью «спитфайеров» для обеспечения превосходства в воздухе. Целью прибытия нашей субмарины была помощь русским подводным лодкам, действующих на морских путях вдоль побережья Норвегии, у портов Киркенес и Петсамо, через которые немцы снабжали свою армию на севере. Атаки подводных лодок в этих районах могли отвлечь внимание немцев от прохождения британских конвоев. «Морской лев» был третьей по счету британской субмариной, пришедшей в Полярный. Первым здесь появился «Тигрис» под командованием Богги Боуна. Эта лодка совершила много успешных боевых походов и вернулась в Англию, прихватив с собой в качестве пассажира живого северного оленя. «Трезубец» под командованием Слейдена еще находился здесь. До появления в Полярном англичан русские лодки были не очень эффективными, но впоследствии русские моряки усовершенствовали свою тактику и стали действовать намного успешнее.
Все вокруг нам казалось чрезвычайно странным. Наше дыхание замерзало и становилось паром – с этим явлением мы столкнулись впервые. Воздух был хрустально чист и удивительно прозрачен, море и небо на фоне снежной белизны казались одинаково серо-голубыми. Мы по-мальчишески наслаждались, шагая по хрустящему, нетронутому снегу и проваливаясь в пушистые сугробы. Первое время мы удивлялись, но скоро привыкли к тому, что лыжи и сани, которые тянет усталая кляча, здесь обычные средства передвижения. Высокие здания из красного кирпича издали выглядели очень внушительными, но вблизи оказывались облупленными от мороза. Но зато у русских всегда работало центральное отопление и была вкусная и сытная горячая еда. Возвращаясь из похода, мы жили на берегу. К нам прикрепили русского повара и двух официанток. Они подавали нам отменные овощные супы, на столе всегда стояли миски с икрой и тарелки с толстыми ломтями копченого лосося. Из окна столовой открывался прекрасный вид на бухту, а на стене висела огромная карта Европы, где флажками обозначалось местонахождение субмарин. Под самым потолком, возле точки, обозначавшей Полярный, торчал одинокий флажок Великобритании. Штаб подводного флота располагался в том же здании. Старшим офицером был коммандер Дэвис, а штабистом – чернобородый резервист по имени Брей. У Брея было невероятное множество обязанностей, и его всегда кто-то искал. Мы часто слышали, как по гулким коридорам проносилось эхо возмущенного вопля: «Брей-ей-ей!» Переводчицей была усталая русская женщина, которую звали Галина. Она не обладала женственностью и чувством юмора, но без устали спорила о политике и при удобном случае снабжала нас избитыми лозунгами коммунистической пропаганды. В отместку мы нередко начинали подшучивать над чудесной жизнью в Советской России. Заканчивалось это обычно тем, что она, красная от злости, вылетала из комнаты, не забыв как следует хлопнуть дверью. По-моему, она ни минуты не сомневалась, что мы все, как один, являемся капиталистами и империалистами.
Мы именовались союзниками, но довольно редко видели наших советских собратьев по оружию. Конечно, свою роль играл и языковой барьер, но главной причиной все-таки было отсутствие взаимного доверия в верхах. Британцы – не воинственная нация, поэтому быстро забывали о войнах, в которых им доводилось участвовать. Но русские, как мне казалось, до сих пор помнили, что мы сражались против большевиков в начале революции.
Так получилось, что больше всего русских мы видели в вечер нашего прибытия. Нас пригласили на концерт. Вместе с многочисленными командирами Северного флота мы заняли свои места в роскошно украшенном зале. Следует отметить, что мы, без сомнения, являлись объектом всеобщего любопытства. До смерти уставшие после долгого и трудного перехода, мы искренне надеялись, что концерт долго не продлится, и были крайне раздосадованы, когда выяснилось, что перед концертом будет политический митинг. Торжественные речи тянулись целый час. Их содержание осталось для нас загадкой, мы только смогли уловить, что все ораторы периодически упоминали имя Сталина. При этом всякий раз раздавались продолжительные аплодисменты, а оркестр исполнял один куплет «Интернационала». Все это повторилось по меньшей мере пятнадцать раз за час. Наконец начался концерт. Он состоял из самых разнообразных номеров, причем артистами были моряки стоящих в гавани судов. Сомневаюсь, что во всем Королевском военно-морском флоте нашлось бы столько талантов. Моряки отлично танцевали, а когда начали петь традиционные морские песни, я отчетливо понял, что означает выражение «кровь стынет в жилах». После этого на сцене появился помощник торпедного офицера с нашего «Морского льва». Мы так и не узнали, как он попал в программу. Он с чувством исполнил несколько песен из своего аккордеонного репертуара, а завершил выступление романсом «Очи черные», который сопровождался долгими аплодисментами. Затем все собравшиеся дружно спели «Интернационал», и концерт окончился. Мы снова вышли в снег.
Однажды вечером мы пригласили в гости офицеров стоящей рядом с «Морским львом» русской субмарины. Была договоренность, что с ними придет переводчик, но в последний момент оказалось, что он занят чем-то другим. Учитывая, что гости и хозяева не имели возможности понять друг друга, вечер обещал стать весьма своеобразным. Русские пришли, пожали нам руки и чинно расселись в кают-компании. Мы поставили на стол джин, виски, бренди, ром и шерри и знаками предложили им выбирать. Они всем коллективом остановились на виски и выпили свои порции быстро, аккуратно и, главное, все одновременно. Затем они решили попробовать шерри. Мы постарались не показать свое удивление, удовлетворили просьбу гостей, а сами налегли на виски. Тут выяснилось, что один из гостей немного говорит по-немецки. Припомнив, что я тоже учил его в школе, мы кое-как начали разговор на языке нашего общего врага. Надо сказать, алкоголь оказался отличным переводчиком. К тому времени, когда наши гости добрались до джина (который понравился им больше, чем водка), беседа уже текла весьма оживленно. Мы притащили географический атлас и стали показывать им наши родные города. Они сказали, что вряд ли сумеют побывать в других странах, поскольку заграничные поездки не поощряются советским руководством. К сожалению, этот очень удачный опыт общения союзников не был повторен.
Покидая Англию, мы предполагали, что будем плавать между айсбергами и паковыми льдами. Но на этом участке Северного Ледовитого океана вода не замерзает, согреваемая теплым течением Гольфстрима. Во время патрулирования между Кольским заливом и мысом Нордкап мы ни разу не встретили плавающие льдины, зато часто сталкивались с другим неприятным явлением: в погожий ясный день видимость значительно снижалась, если вообще не пропадала, из-за намораживания ледяной корки на линзах перископа. Если же шел снег, разглядеть что-нибудь вокруг было невозможно. Во время долгих ночных бдений на поверхности водяная пыль, замерзая, покрывала ледяной коркой наши лица, одевала в ледяные панцири палубное орудие и башни перископов, а заодно и переговорное устройство на мостике. Крупные сосульки свисали с сетеотводного троса, иногда они достигали таких размеров, что капитан всерьез беспокоился о нашей остойчивости. В этих условиях существовала вероятность замерзания главных воздушных клапанов, что в случае чрезвычайной ситуации помешало бы нам осуществить срочное погружение. Поэтому в течение ночи их приходилось часто проверять. Водяная пыль покрывала тонкой ледяной пленкой края люка боевой рубки, поэтому их приходилось вытирать каждые пятнадцать минут. Однажды утром, когда заканчивалась моя вахта и мы начинали очередное погружение, я неожиданно обнаружил, что не могу плотно закрыть люк из-за намерзшего льда. Лодка уже погружалась, и через мгновение вода должна была залить мостик. Я крикнул вниз Колвину, что не могу закрыть люк. Его круглая рыжебородая физиономия появилась в рамке нижнего люка.
– А ты повисни на нем, – спокойно посоветовал он, – от твоей тяжести он наверняка закроется.
И я действительно повис на люке, страшно разозлившись на капитана, не проникшегося опасностью момента. Через щель мне на голову вылилось никак не меньше половины Северного Ледовитого океана. Как тут не вспомнить другой случай, когда я тоже находился в боевой рубке, а на голову рушилась вода? Но, судя по всему, Колвин знал, что говорил. Вода растопила лед, к тому же значительно возросло давление на люк, и к тому моменту, когда мы достигли перископной глубины, я смог его задраить. Лишившись дара речи от холода и злости, я сполз вниз и отправился переодеваться. И только немного успокоившись, я сумел оценить забавную сторону ситуации.
Патрулирование в арктических водах оказалось достаточно скучным и однообразным. Целей почти не было, возможно благодаря успешным действиям «Тигриса» и «Трезубца» или из-за погоды. Мне запомнились два эпизода.
Как-то утром недалеко от Нордкапа мы заметили маленькое судно. Его водоизмещение было не больше 1000 тонн. Мы дали предупредительный выстрел «перед носом», но оно не остановилось. Лишь после второго выстрела, попадавшего в машинное отделение, судно остановилось, с него спустили шлюпку. Выяснилось, что нашей жертвой стало норвежское судно. Это было не слишком удачно, но норвежцы по принуждению перевозили немецкие грузы, и этот поток следовало остановить. Меня послали на носовую палубу, чтобы оказать норвежцам необходимую помощь, а Колвин продолжал расстреливать судно из палубной трехдюймовки, установленной под углом всего пять градусов к горизонтальной плоскости. Палубное орудие вообще установка громогласная, а когда снаряды свистят над головой, испытываемые при этом ощущения приятными не назовешь. Когда надо мной пролетел первый снаряд, я от неожиданности подпрыгнул, обернулся в сторону мостика и замахал руками, выражая так свой протест, но Колвин только ухмыльнулся в бороду и продолжил свое занятие. Он все еще стрелял, когда мы заметили летящий вдоль береговой линии немецкий самолет. Он находился не более чем в четырех милях от нас. Момент был очень неприятный, поскольку у нас на палубе все еще находились норвежские моряки, один из которых был тяжело ранен. К счастью, немец нас не заметил. В конце концов, наши снаряды проделали достаточное количество пробоин в корпусе норвежского судна, и оно отправилось ко дну. Мы благополучно погрузили на борт пленных и удалились на перископную глубину. Нам всем очень понравился норвежский капитан, который был дружелюбен, прост и приятен в общении.
