Kitabı oku: «Яхонтовый цвет», sayfa 2
До обеда просидела она взаперти, а после мать как ни в чём не бывало ключ в замке провернула и её рукоделием заняться позвала. Не шла работа у Белавы, игла пуще прежнего кололась, а в голове лишь грустные мысли рождались. Полетело на пол новое полотно.
– Как могла ты, матушка, Тихомира на верную смерть послать?
– Почему же на смерть? Сильный воин твой брат да дружинники лучшие с ним поехали.
– Силён он перед врагами из рода человеческого, ты же отправила его в место заколдованное к чудищу лютому. Мог он в любую сторону поехать: хоть к Восточному морю, хоть к Западному, и нашёл бы там обязательно достойный дар!
Чеслава выдохнула, вышивку отложила, а после объяснила:
– Коли потрудится Тихомир, цветок девице добудет, да женится, лишь сильнее процветать мы будем. Тогда и к тебе богатые молодцы станут свататься. Кто ж тебя такую замуж-то возьмёт, а? Посмотри на своё убранство и на Веселинино – лишь обруч тонкий у тебя супротив её брони самоцветной. Косу твою двумя пальцами обхватишь, а щёки бледны словно сметаной намазаны.
Брови Белавы в хмурой гримасе сдвинулись, мать же продолжала злословить:
– Чего таить, признаюсь: думала я хоть какого жениха к тебе приворожить, да не заглядывают в наш терем добры молодцы. Ты слишком юна и не понимаешь: коль вернется Тихомир с цветком – так приданное твоё только богаче станет, и женихи скорее посватаются. А коли не вернётся – всё это княжество твоим наследством станет, сама женихов выбирать будешь, а после – править.
– Но матушка! Я хочу помочь Тихомиру. Я могу догнать его, и…
– Не вздумай! – Рявкнула Чеслава. – Сам он должен цветок добыть. Иначе какой он жених? А чтобы ты меня не ослушалась, буду я за тобой приглядывать.
Закручинилась молодая княжна, опостылел ей отчий терем. Всюду мать как тень за ней следовала, а на ночь в горнице высокой запирала.
День Тихомира нет, два дня, а на третий ворвалась Чеслава в комнату и стала Белаву бранить:
– Ты по что домового обделяешь, дары ему не приносишь?! Посмотри, что натворил! – Она бросила дочери свой лучший сарафан, искромсанный и с перепутанными нитями бисера. – Будешь до тех пор в здесь сидеть, пока всё не починишь!
Едва она дверью хлопнула да замок снаружи повесила, появился в углу домовой в рубашке новёхонькой.
– Ты прости, что гнев княжны на тебя наслал: не знал я, как её отвадить.
Разглядывая испорченную ткань, Белава спросила:
– Ты скажи лучше, почему шумишь, людей пугаешь и хозяйству мешаешь? Не по нраву тебе мои подарки?
– Нет, ну что ты! – Воскликнул домовой. – Грешно мне жаловаться на твоё гостеприимство! Редкий домовой сытостью и обновками похвастаться может, стали нас люди забывать. Боялся я за княжича, да понять не мог, отчего: ни жив он, ни мёртв в моих видениях. А теперь наверняка знаю: не воротится он, беда его ждёт.
Не сдержала слезинок Белава, одну за другой с щёк смахивала. Домовой запрыгнул на кровать и похлопал её по плечу.
– Полно, молодая княжна, – сказал он, – ежели помочь брату собираешься, надобно тебе самой на Чёрную гору ехать. Вот, держи подарок от банника с русалками. – Он протянул ей маленький стеклянный пузырёк с водой, серой и зелёной мутью завихрённой. – Когда отвернётся Чеслава, вылей это зелье ей в кубок – тут же уснёт и лишь с первыми петухами проснётся. После возьми три тряпичные ладанки и, уходя, насыпь в первую щепоть из-под печки, чтобы тепло и добро отчего терема не забыть. Во вторую – щепоть из-под приворотной вереи, чтобы вход во двор не запамятовать. А в третью – щепоть с росстаней дорог, чтобы на грядущих путях и перепутьях не заплутать и дорогу в родные земли отыскать.
Белава кивнула. Знала бы – сама бы брату про ладанки сказала. Домовой стал перебирать руками сарафан и продолжил свой наказ:
– Коня я для тебя оседлаю и расскажу ему, как до Чёрной горы ехать. Скачи без оглядки, к утру доберёшься, а там и Тихомира найдёшь.
– Что же мне с чудищем делать? – С волнением произнесла Белава. – Нет во мне силушки богатырской, да и вместо брата вряд ли оно меня оставит.
– Не знакомо мне то чудище, но говорят, в нём и человеческое есть. Ты и с нечистиками всегда была дружна, и с людьми. Попробуй хоть поговорить с ним.
Моргнула Белава, и тут же исчез домовой. Посмотрела на сарафан – а он как новый, без единой дырки, даже бисер ярче переливаться начал.
Сделала молодая княжна как ей и наказывали: за ужином налила сонной воды в кубок матери и, едва та уснула, набрала по горсте земли в каждую ладанку и в конюшню прибежала. Не обманул домовой – лучшего скакуна запряг. Не успела Белава на него запрыгнуть, как понёсся он стрелою через пашни и мосты, сквозь леса и степи, трижды чуть не сорвалась княжна, в луку вцепилась как соколица в добычу. У самой Чёрной горы замер конь как изваяние.
Белава пешком дальше двинулась, долго вперёд шла и у двух бурных потоков остановилась.
– Не иначе Тихомир постарался, реку разделил. – Восхитилась она.
Вдруг сквозь брызги услышала княжна громкое «Ку-ка-ре-ку!» и отчаянное хлопанье крыльями, тут же кинулась в воду и вслепую петуха схватила. Встрепенулся, отряхнулся пернатый на берегу. Заговорил он человечьим голосом:
– Спасибо тебе, что жизнь мою птичью спасла. Я – Петушок – Красный гребешок, возьми меня с собой, я тебе пригожусь.
Отнесла его Белава к коню да в сумку при седле посадила, а сама на гору взбираться стала. Видит – расчищена тропа, повыдёргивал Тихомир всю разрыв-траву, выкорчевал все корни ядовитые. Лишь иссохшая земля под ногами да пики и латы что подорожники у обочины разбросаны.
– Несдобровала дружина брата, худо им пришлось. – Загрустила Белава.
Ещё долго она поднималась, у горы ни края, ни пика не видела, со скользких камней чуть было не срывалась, отдыхала лишь, когда они пологими тропами сменялись. Всё темней и темней становился день, всё сильней деревья кривились да шире зелёные и рыжие лишаи по камням расползались. Чем дальше – тем громче вороны каркали. Лишь к вечеру добралась Белава до вершины. Утонуло солнце в бескрайней чаще лесной, одной ощупью идти получалось.
Нога княжны упёрлась во нечто мягкое, и прокричал жуткий бас с земли:
– Ау-у-у, по что не любить и ногами бить? Ау-у-у, и без того ранен я!
Воззрились на неё два жгучих рыжих глаза, отпрянула Белава. Вышла из-за облаков луна, стали один за другим дивные цветы вокруг распускаться, и предстало перед очами чудище с волчьей пастью, шипастое и когтистое. Чем ярче его дикий взор и цветы всё вокруг освещали, тем страшнее княжне становилось. Обхватило чудище двумя лапами свою ногу и застонало:
– Прошу, странница, выручи меня! Не хочу я здесь погибнуть.
– Помогу, если скажешь, где брата моего искать. – Ответила Белава, медленно подходя ближе. – Вижу, одолел он тебя, но самого его здесь нет.
– Верно, приходил сюда добрый молодец до цветов охочий. – Простонало чудище. – Только, прошу, помоги.
Она осмотрела его больную лапу, поднялась и стала толстые палки в округе искать, приговаривая:
– Да, не задался твой день, лихо ты окаянное. Но ничего, на ноги тебя поднимем.
Молчало Чудище и лишь хвостом бесовским постукивало.
Наконец отыскала Белава палки, благо, свет волшебный позволял всё видеть, приложила шины с двух сторон к сломанной лапе и своим поясом крепко всё перевязала, а затем страдальца поддержала, пока тот вставал. Опирался он на свою дубину длиною в сажень и на девичье плечо, оттого чуть к земле не пригнулась Белава, но, стиснув зубы, терпела.
– Брат твой, – прохрипело чудище, – настоящую глупость задумал. Не ведая, на себя проклятье наложил.
– Какое именно проклятье? – С опаской уточнила княжна.
– Скоро сама увидишь.
Доковыляли они до самой вершины, где цветов целое море сияло, да так ярко, что затмило бы солнце закатное. Своим костлявым чёрным перстом указало чудище на камень с рост человеческий. Белава подошла к нему и дар речи потеряла: высечены в скале лик и рука её брата, словно из валуна он сбежать пытается. Мёртвой хваткой сжимал он цветок, янтарём пылающий.
– Говорил я ему: не рви цветов, худо будет. – Проворчало чудище, закатив глаза. – Силён твой брат, спору нет, да только ни слова мне больше сказать не дал, сразу биться полез. А послушал бы – уберёг бы себя от беды. Зачарована эта гора, всякий, кто здесь стебель переломит, окаменеет или лицо человеческое потеряет да вовек горы не покинет. Повезло ему, что хоть лицо при нём осталось.
